Текст книги "Путь к смерти. Жить до конца"

– Да, но они жаждут быть при ней, ухаживать за ней. Это понятно, но теперь мы достаточно знаем Джейн. Больные бывают откровеннее, когда родственников нет рядом. А нам легче помочь, когда мы знаем пациента. Хотя, с другой стороны, Джейн приятно, что родители здесь.

– Наверное, вам больше жаль умирающих, которых вы хорошо узнали? – спросил Ричард.

– Конечно, но знание помогает нам в работе. Когда любишь человека, хочется больше для него сделать. Я не верю в абстрактную любовь, я не религиозна.

– Но ведь большинство персонала верующие? – Ричарда удивляло, как могут сестры справляться с такой тяжелой работой.

– Большая часть верит в бога, и даже очень, – ответила Патриция. Она знала, что Джейн атеистка и ее семья этого стесняется. – Доктор Меррей тоже очень верующий, и, когда он начал здесь работать, нас это беспокоило. Мы боялись, что это будет мешать пациентам-атеистам, да и нам тоже. Но все как-то притерлось.

– Я могу понять, что верующие отдают себя этой работе безраздельно, – сказал Ричард. – Мой отец говорит, ее может делать лишь человек, посвятивший себя какой-то идее. Но какие нервы нужно иметь, чтобы день за днем видеть, как умирают люди. Где же их брать, как не в вере?

Патриция, видимо, обиделась.

– Не обязательно верить в бога, чтобы здесь работать, – сказала она твердо. – Нужно и самому что-то получать. Я, например, получаю много радости от того, что я помогаю больным; я стараюсь, чтобы им было удобно, спокойно. Вот смотришь иногда на больного, страдающего, несчастного, а потом он засыпает спокойный, умиротворенный – так приятно это видеть, знать, что это я помогла ему заснуть. На это не жаль трудов.

Не так легко было убедить Ричарда.

– Но все-таки тяжело видеть столько смертей. Неужели вы никогда не падаете духом?

– Тяжело иногда, и есть люди, которые не выдерживают, уходят через несколько месяцев. Одни работают потому, что считают себя ангелами-хранителями. У других свои несчастья – в смысле личной жизни или психики, – и они думают, что, работая здесь, где люди намного несчастнее, они смогут забыть свои огорчения. Но это не получается: работа здесь требует много сил, и духовных и физических, и нужны крепкие люди.

– Какой бы ты ни был крепкий, все равно не выдержишь. Как вы с этим справляетесь?

– Если поможешь кому-то умереть мирно и спокойно – это лучшая награда. Нет ничего более важного для человека. Конечно, грустно, если за неделю умирает несколько человек. Но ведь это еще и значит, что они ушли без душевных мук, без той пытки, которую многие ожидают. И приятно сознавать, что в этом есть и твой маленький вклад. Так что одно компенсирует другое. Я, например, очень люблю свои обязанности, как говорят, каждая минута мне в радость. И не потому, что приношу себя в жертву: я получаю гораздо больше, чем даю, – произнесла она совсем тихо. – Если любишь пациента – даешь ему больше. Когда он откровенно рассказывает о себе, своей семье, своей боли и о счастье, которое было в прошлом, значит, ты приобрел настоящего друга. А много ли настоящих друзей у нас обычно в жизни? Умирающие ничего не скрывают. Они такие открытые, доверчивые, а потом – они так благодарны за все, как ваша Джейн, например. И говорят об этом так часто, что приходишь в смущение. – Патриция закончила свою речь с улыбкой.

– Я, кажется, все понял, – ответил Ричард. – А вам всегда удается помочь больному умереть легко и спокойно?

– Довольно часто. Этого добиваешься не просто любовью – она нужна, конечно, без нее ничего не выйдет, но любви и без нас хватило бы. Вот вы говорили о религии. Конечно, веками существовали монашеские ордена, и они помогали людям, хотя тоже могли мало что дать, кроме любви. А мы даем больше. Мы можем облегчить боль, даже прекратить ее, можем и родным больного помочь, хотя бы тем, что с ними поговорим.

– Когда Джейн лежала в разных больницах, я с медсестрами говорил раз в десять меньше, чем мы проговорили сейчас, – сказал Ричард. – А теперь об этом сожалею.

– Не жалейте. Сестры в больницах выматываются до смерти, у них нет времени и за больными-то смотреть как следует. Но нас учили, что иногда гораздо важнее поговорить с пациентом или с его родственником, чем сделать что-то другое. Для этого мы остаемся на час или два после смены. Что я и делаю сейчас, – добавила Патриция, широко и приветливо улыбнувшись.

Виктор хотел присутствовать при прощании Джейн с Ричардом. Он убедился, что Ричард прав в своем решении уехать, и сказал сыну об этом. По словам доктора Меррея, существенно то, что моральная травма, нанесенная расставанием, поможет Джейн умереть. Виктор сожалел, что раньше считал отъезд Ричарда эгоистическим: наоборот, оставаться здесь ему было легче. Чтобы решиться на отъезд, требовалось гораздо больше мужества и душевных сил. И главное – любви.

– Ты все преувеличиваешь, отец, – смущенно ответил Ричард.

– Нет, сынок. Мы не всегда понимаем даже собственные побуждения или признаемся в них. Только ты это можешь показать своей сестре. Мы же должны остаться.

На том и согласились. Когда Виктор, Ричард и маленький Арлок снова вошли в комнату Джейн, где уже была Розмари, вся семья оказалась в сборе. От Джейн веяло спокойствием, которое передавалось всем, и это облегчало задачу.

Виктор еще раньше предупредил Аделу, что, видимо, понадобится ее помощь. И спросил, как обычно проходит момент расставания, к которому сейчас готовилась его семья? Старые страхи заговорили в нем, но медсестра сумела его успокоить. Я видела много таких сцен, сказала она, и, как она пройдет, зависит от вас – не от дочери, которая как будто смирилась. Если сделаете из этого целое событие, это очень расстроит Джейн. Для некоторых больных, для их родственников такая церемония очень важна – в этот момент говорят или не говорят слова, не сказанные раньше. Иногда проходят годы, и люди сожалеют о том, что не сказали чего-то вовремя. Что до Джейн и Ричарда, у них, кажется, такой проблемы нет, но кто знает.

– А вы не знаете, что они могли не сказать друг другу? – спросила Адела.

– Нет, но не в этом дело, — ответил он. – Но Джейн будет чувствовать себя несчастной.

– Хотите, чтобы я была рядом, когда они будут прощаться? Одно мое присутствие может помочь.

– Конечно, Адела. Я уверен, что это поможет. Виктор именно этого все время и добивался.

Вот и нашелся человек, готовый разделить с ними бремя. Джейн настолько подружилась с Аделой, что та стала почти членом семьи. Об отношении Джейн к неминуемой смерти Адела, видимо, знала лучше, чем отец: наверняка они говорили друг с другом откровеннее.

Приближалось расставание. Решили сфотографироваться все вместе, и Джейн, которая никогда не любила сниматься, на сей раз быстро согласилась. Значит, расставание будет окончательным и бесповоротным. От этого щемило сердце.

Пока ждали медсестру, которая умела форографировать, Арлок успел снять Джейн. Джейн улыбнулась: улыбка получилась не очень широкая, но естественная. Она светилась в ее глазах, играла на губах. В ней была горечь разлуки, а не острая боль, которую ожидал Виктор. Джейн сидела в кровати, все отошли в сторону. Одинокая Джейн улыбнулась, и мальчик щелкнул затвором фотоаппарата.

Сделать семейное фото оказалось более трудной задачей. Розмари приподняла дочь, чтобы она стала частью группы. Девушка сморщилась от боли, улыбка исчезла. Осталась гримаса, которую она тщетно пыталась скрыть. Элизабет быстро щелкнула затвором, так что не все успели занять свои места, и Розмари опустила Джейн на подушки. Пришло время прощания.

Все вышли из комнаты, оставив брата с сестрой. Вместо прощальной речи, которую он долго готовил, Ричард смог произнести всего несколько простых слов.

Джейн взяла инициативу в свои руки: может быть, хотела быстрее закончить тяжелую сцену.

– Вот ты и уезжаешь, Рич. Ведь так?

– Да, Джейн, мне пора.

– Ты был мне хорошим братом, Рич. Ричард понял, что не она, а он расплачется.

– Ты была мне хорошей сестрой, – сказал он с отчаянием. Поцеловал ее в губы и быстро вышел.

Адела, стоявшая за дверью, влетела в комнату. Деланное спокойствие Джейн, ровный тон ее голоса мгновенно исчезли.

– Адела, – взмолилась она, – побудь со мной. – И простонала сквозь слезы: – Возьми меня на ручки, как маленькую. – Теперь она могла себе позволить больше не сдерживаться.

Адела колебалась: она не могла поднять девушку одна, а звать кого-то не хотела.

Но тут Джейн, сотрясаясь от рыданий, сделала огромное усилие, приподнялась в постели, подалась всем телом навстречу Аделе и полусидя прижалась к ней. (А только что она могла лишь слегка поворачивать голову и поднимать руки, да и то очень медленно.)

С волнением наблюдали родители эту сцену через окошко в двери и решились войти.

Джейн спрятала лицо в коленях Аделы, словно не хотела нас видеть. Жестом повелительным, но не грубым, Адела удалила нас из комнаты.

Джейн больше не рыдала, она скулила, как ребенок.

– Он уехал, Адела, уе-е-хал…

Адела ласкала девушку, поддерживая ее слабое тело. Она гладила ее по волосам, но Джейн еще долго не могла успокоиться. Наконец рыдания стихли.

Адела сделала знак, что можно войти. Она вытерла слезы Джейн, расчесала ей волосы. Жизнь входила в обычную колею. Джейн стала спокойной и собранной, как будто ничего не случилось, но о Ричарде не говорила.

Боли усилились. Время для инъекции еще не настало, но Элизабет сделала укол не колеблясь. Она все время была рядом на случай, если бы тяжелая сцена вызвала нервный срыв. Весь персонал был наготове. Как только Джейн взяла себя в руки, к ней прошел доктор Меррей. Выйдя от больной, он объявил: «Ее страшит, что процесс умирания может затянуться».

Такая вероятность беспокоила Джейн и раньше, но теперь это беспокойство усилилось. По-видимому, отъезд Ричарда стал вехой, означающей конец одной стадии умирания и начало другой. Раньше она хотела прожить столько, сколько надо, чтобы попрощаться с братом и друзьями. Теперь Ричард уехал, а друзья навестят ее завтра. «Я буду готова уйти, когда увижу их всех и буду уверена, что с родителями все в порядке, что папа готов принять мою смерть». Она не хотела беспомощно лежать и ждать наступления смерти.

– В Африке есть одно племя, – однажды сказала Джейн, – я о нем читала. А может, в Индии. Когда человеку приходит пора умирать, он удаляется в джунгли и там тихо ждет смерти.

Было ясно, что Джейн хочет уйти, и отец ее понимал. Он считал своим долгом помочь ей и снова стал размышлять об эйтаназии. Если в хосписе эту проблему, как говорят, понимают, то пора доказать это на деле. Виктор пошел разыскивать кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить, и увидел у стола дежурной сестры Джулию.

Помощь, которую он хотел получить, рассматривалась законом как убийство. Поэтому Виктор решил «прозондировать почву». Были ли случаи, поинтересовался он, когда пациенты просили избавить их от жизни, ставшей им в тягость? А может быть, их родные поднимали такой вопрос? Джулия слушала с большим терпением и сочувствием, прекрасно понимая, куда он клонит.

– Месяц назад ко мне подошел подросток, – ответила она, – и сказал, что не может больше видеть, как страдает его отец, а из-за него и вся семья. Он считал, что нужно помочь ему умереть. Я спросила: «Если я дам тебе в руки шприц, ты сможешь его умертвить?»

Виктор все понял. Хотя медсестра косвенно ответила ему на заданный вопрос, это не изменило его намерений. Сам он этого сделать не сможет. Но если бы Джейн этого захотела… Он пошел искать доктора Меррея.

– Вы говорили, – сказал он тоном упрека, – что отъезд Ричарда поможет ей уйти. А теперь посмотрите, что с ней делается. Никогда не видел ее в таком отчаянии. Именно этого я и боялся.

Попытки доктора Меррея успокоить Виктора успеха не имели. Виктор не верил, что нервный срыв Джейн не повторится. Он чувствовал, что теперь Джейн считает свою смерть реальностью, а не далекой абстракцией. И видимо, эта психическая травма для нее невыносима.

– Зачем же заставлять ее страдать дальше? Вы сами говорили, что долго это не продлится. Я знаю, что иногда врачи, учитывая желания больных, помогают пациентам умереть. Тем, кто к этому готов. Разве такой момент для Джейн не настал?

– Я понимаю вас, – медленно отвечал доктор Меррей, – и сочувствую. Уверяю вас: мы сделаем все, чтобы облегчить ей страдания. Естественно, облегчение душевных мук – тоже обязанность врача. – Доктор Меррей колебался, а Виктор думал, он подбирает слова, чтобы не брать на себя юридической ответственности.

– Чтобы облегчить пациенту физические и душевные муки, – продолжал доктор Меррей, – иногда необходимо лишить его сознания. Это – неотъемлемая часть медицинской практики. Если в данном случае будет необходимо, мы это сделаем.

Значит, лишат ее сознания – но не более. Врач деликатно отверг просьбу Виктора, выразил свое понимание, но и определил границы дозволенного в хосписах. В его словах Виктор не услышал отказа. Он понял, что Джейн не будет испытывать ненужных страданий, все будет сделано, чтобы их предотвратить. Понял и то, что эйтаназия неуместна.

В эту ночь Джейн опять не спала и была расположена к разговору. Отец напомнил ей, как она пыталась помочь ему, напоминая о его прошлом. Тогда он убедил ее, что больше не боится смерти.

– Думаю, что, если бы мне пришлось умереть сейчас, я готов. Так же, как ты. Это не значит, что я этого хочу. Ты не хочешь, и я не хочу, но мы оба к этому готовы.

– Я давно жду от тебя этих слов. Я верю тебе. – Тень сомнения прозвучала в голосе Джейн, может, она хотела услышать подтверждение сказанному. Он вспомнил, как однажды сказал дочери, что смирился с ее смертью, а она заставила его признаться, что это не так.

В этот раз не было нужды в такой лжи.

– Ты не просто помогла мне заговорить об этом, – сказал отец, – вскрыла, так сказать, еврейскую сторону вопроса. Но ведь смерти боятся не только евреи. Есть вещи гораздо более важные.

Он подразумевал сопричастность родителей к смерти: они постоянно рядом с ней, ухаживают за ней, страдают вместе с ней. И хотя он, и Розмари, и Ричард сами не испытывали ее болей, но переживали их вместе с ней. Когда в Дэри-коттедже она узнала диагноз доктора Салливана, спокойствие, исходившее от нее, стало передаваться и ему. А потом, сказал отец, наступило такое ухудшение, что казалось, она не выдержит. Помог только приезд в хоспис. Отец кончил говорить и взглянул на дочь с испугом. Пытаясь рассказать, как он смирился с ее смертью, он невольно вспомнил ее самые болезненные, самые безнадежные дни перед приездом в хоспис. Джейн лежала с полузакрытыми глазами, но слушала внимательно. И моментально поняла, почему он замолчал.

– Продолжай, пап. В тот момент я действительно думала, что умираю. Что эта боль никогда не стихнет, она будет делаться все страшнее. В таком состоянии я могла и…

– Да, – он закончил фразу за нее, – могла и скончаться, если бы мы не привезли тебя сюда. И тогда не было бы нашего разговора о том, что сделала с тобой война.

– А ты никогда не узнала бы, что помогла мне избавиться от моего страха.

– Папа, – это прозвучало твердо, – ты снова взялся за старое. Стараешься убедить, что это сделала я, чтобы мне было хорошо. Но ведь это сделал хоспис. Я пыталась «достучаться» до тебя еще в Дэри-коттедже и не смогла. А здесь – получилось. Я призналась медсестрам, что боюсь за тебя. А они стали твердить: «Поговори с ним».

– Ты что-нибудь хочешь сейчас, Джейн? Что я могу для тебя сделать?

– Поцелуй меня.

Виктор не был чувствительным. Он не часто ласкал детей, даже когда они были маленькими. Иногда, бывало, позволит взобраться им к себе на колени, погладит по головке. Сейчас он пожалел о своей сдержанности.

Он наклонился и поцеловал Джейн в губы.

– А теперь спи, – сказал он тихо, когда она закрыла глаза. Пересек комнату и встал у окна. Светало. Тишину прервал неясный, приглушенный щебет, словно где-то просыпалась птичка. На этот зов откликнулась другая, потом третья – но щебетали еще сонно. Вот перекличка кончилась, снова наступила тишина. Джейн не спала.

Снова запела птица – на сей раз громче. Ей откликнулись другие, пока пение не стало раздаваться со всех сторон. Чем больше птиц присоединялось к хору, тем громче он звучал. И вот наконец комнату захлестнула волна красоты и радости, бьющей через край. Пело много птиц, каждая вела свою мелодию, но все сливалось в гармоничное целое, словно играл хорошо слаженный оркестр.

Виктор отвернулся от окна и посмотрел на Джейн.

Она слушала напряженно, с широко открытыми глазами. Отец подошел к ней, и они вместе слушали, как музыка возросла до торжествующего крещендо, а потом рассыпалась на отдельные нотки. Птицы словно воспевали радость жизни, приветствовали новый, зарождающийся день.

Джейн все еще ждала, вслушиваясь в отдельные обрывки песен; они раздавались все реже. Виктор был взволнован: о чем она думает сейчас? Но вот они встретились глазами.

– Как это было прекрасно, – сказал отец.

– Ты и раньше слышал такой хор на рассвете?

– Я не вслушивался и не слышал его по-настоящему до сегодняшнего дня, – ответил он. – А теперь стало так тихо.

Небо было мягко-серого цвета, с легким туманом.

– Они запоют снова, – сказала Джейн, – когда взойдет солнце. Но не так. Ты бы слушал их почаще, папа, смотрел бы вокруг себя, а не проводил всю жизнь среди книг и бумаг. Мир так прекрасен…

Она заснула.

Глава 15

Проснувшись в среду утром, Джейн заново ощутила боль разлуки с братом. В ответ на вопрос матери, хорошо ли она спала, Джейн медленно пошевелила губами, и ее «да» прозвучало очень невнятно.

– Где Ричард? – спросила она. – Он сегодня придет?

– Нет, милая, – ласково ответила Розмари, – ты сейчас все вспомнишь… Он уехал вместе с Арлоком. Они уже на пути в Америку. Ричард звонил из аэропорта, передавал тебе привет. И Арлок тоже. – Поскольку Джейн смотрела удивленно, Розмари добавила: – Помнишь, он прощался с тобой вчера вечером?

Джейн вспомнила.

– Уехал, уехал, – запричитала она, – я больше его не увижу. – Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, и плакала тихо и горестно. Розмари гладила ее по волосам и пыталась утешить: тяжело и грустно расставаться навсегда. Она напомнила Джейн, как любил ее Ричард, как привязался к ней маленький Арлок.

– Я хочу умереть поскорее. Покончить со всем этим, – отвечала Джейн. – Скоро это будет?

– Думаю, долго не продлится. Может, то, что Ричарда и мальчика здесь нет, поможет тебе уйти. В глубине души ты, наверное, и не хочешь больше жить. Ричарду было нелегко расстаться с тобой. – Мать зажгла для Джейн сигарету. – Нам это тоже тяжело. Ты будешь всегда с нами, Джейн. Многое будет напоминать о тебе.

Девушка понемногу успокоилась. Лежала, глядя на кусок неба, видневшийся в окне. Утро было холодным и серым, как часто бывает в Англии летом. Облака слились в сплошное одеяло, и не верилось, что скоро через разрывы проглянет свет.

И снова хоспис протянул Джейн руку помощи. Вошла Джулия и спросила, не принести ли Джейн ее собачку Банти. Джейн уже не надеялась увидеть собачку и обрадовалась. Джулия принесла маленького терьера.

– Пустить его к вам на кровать? Если будет вертеться и мешать – скажите мне.

Нет, он не мешал. Банти прыгал по кровати, а Джейн счастливо улыбалась: в порыве любви собака лизала ей лицо, руки, терлась мордой. Джулия стояла рядом на случай, если собачьи ласки выйдут за рамки дозволенного.

Розмари вспоминала день, когда скоропостижно умерла ее мать. Войдя в комнату, Розмари увидела мать, лежавшую в постели со скрещенными на одеяле руками. Телефон, до которого было легко дотянуться, стоял рядом. Что мать не просто заснула, выдавал лишь цвет ее лица и отвисшая нижняя челюсть. Даже прикосновение к холодному телу не убедило Розмари в ее смерти. Ужасно, что они не успели попрощаться: Розмари была в отпуске и только вернулась. В отчаянии она стала стучать в дверь соседнего дома. Собака соседей, которая всегда была такой ласковой, в этот день яростно наскакивала на Розмари, и ее пришлось посадить на цепь. Может, она чувствовала несчастье? Многие считают, что животные предчувствуют смерть. Но у Банти не было никакого страха. И хотя смерть Джейн приближалась, собака весело прыгала по кровати, облизывая ей пальцы и ласкаясь.

В то же утро, чуть позже, Джейн попросила сделать ей еще один укол. Впервые за все время пребывания в хосписе помощи пришлось подождать. Лежа с закрытыми глазами, она ждала, потом спросила:

– Ты не можешь посмотреть, куда они все подевались? Мне правда нужен укол.

Розмари вышла из палаты. За столом дежурной сестры сидела Элизабет. При виде Розмари улыбка исчезла с ее лица.

– Какой ужас! Я совсем забыла. Сейчас прибегу! Как же я могла?

Она помчалась в комнату Джейн со шприцем в руке, многословно извиняясь на ходу. Укол она сделала быстрее, чем обычно, но мягко.

– Ну вот. Почувствовали?

– Совсем нет. Но мне как-то неудобно лежать.

– Потому что вы сползли вниз. Если ваша мама возьмется за другой конец простыни, мы подтянем вас выше, не беспокоя. – Так они и сделали и по команде «Раз, два, взяли» подтянули Джейн повыше.

– Больно было?

– Нет. Извините, что я вас побеспокоила, но мне правда был нужен этот укол. Вы, наверное, были заняты?

– Нет, – выпалила Элизабет. – Я просто забыла. Жутко глупо с моей стороны.

Такая откровенность обезоружила Джейн, и она улыбнулась в ответ. Розмари тоже умилило это умение честно признать свою вину. Она совсем не боялась того, что эта небрежность повторится. Вскоре укол начал действовать, Джейн успокоилась. После утреннего обхода доктор Меррей уделил внимание родителям Джейн. Он был спокоен, как обычно. Сегодня и Виктор был спокойнее. Как правило, он производил впечатление механизма, у которого пружина заведена так туго, что он может работать только на большой скорости. Сейчас это ощущение срочности его отпустило. Огромное внутреннее напряжение спало. Но он не мог расслабляться надолго. Розмари знала, что он не может сидеть сложа руки. Он был намерен продолжать драться и отстаивать право дочери на умиротворенную смерть. Из них двоих он был активным началом, она – пассивным.

Доктор Меррей принес новости о состоянии Джейн.

– Опухоль в брюшной полости все перекрыла, – сообщил он. – Наши попытки очистить ей кишечник не имели успеха. Это говорит о том, что там все заблокировано.

– Значит, – сказала Розмари, – ей не следует больше есть? Она делает над собой усилие, но считает это своей обязанностью.

– Это не нужно, – ответил доктор Меррей. – Некоторых больных мы кормим вплоть до самого конца, но только по их желанию.

– Она будет рада не есть.

– Иногда пациент ест только для того, чтобы сделать приятное своим близким. Старается этим отблагодарить.

– Джейн уже ненавидит пищу. Мне кажется, она понимает, что смерть близка. – Розмари было легко говорить с врачом откровенно.

– Возможно. Есть люди, умеющие включать в этот процесс один простой механизм, которым когда-то владели все люди, потом разучились, – это способность «отключиться». Может, и она решит, что настал момент. – Он помолчал, потом добавил: – Иногда врач должен «разрешить» пациенту умереть. Звучит нескромно, будто я играю роль Всевышнего, – он виновато улыбнулся, – но у пациента бывает чувство ответственности, желание подчиняться указаниям врача в ответ на заботу. Он продолжает жить, чтобы показать, что ценит внимание врача. Такого пациента нужно подводить к мысли, что это больше не нужно; иногда врач просто обязан толкнуть стрелку весов в сторону смерти. А это и есть – разрешить пациенту умереть. – Он снова помолчал. – Наверное, это дерзко с моей стороны так говорить.

– А разве не более дерзко отказываться от смерти? – спросила Розмари.

– Может, вы и правы.

Мир Джейн предельно сузился, он был ограничен постелью. Единственными ее сокровищами теперь были: любимая пепельница в виде керамической вазы, изготовленная матерью, ее шали и сумочка с косметикой. Однако личность ее не погибла, бесконечные уколы и боль не убили ее характер. Джейн не замкнулась в себе, она продолжала жить и с удовольствием общалась с людьми. Ее радовали новости, и она с интересом слушала их.

Однажды незнакомая девушка вызвалась посидеть около Джейн, чтобы ее родители могли позавтракать вместе. Когда Джулия ее привела, Розмари успела только подумать: как она молода, не старше семнадцати лет. О чем она сможет говорить со смертельно больным человеком?

Но девушка радостно улыбнулась, садясь у постели Джейн. Она стала говорить так живо и свободно, словно говорила со здоровой подругой, и Джейн отвечала тем же. Даже если она и завидовала энергии новой знакомой, то не подала виду.

Когда родители вернулись, она сказала:

– Мы хорошо поговорили.

В этот день Джейн сообщила Дороти и Джулии, что она вполне счастлива.

– Мир так прекрасен. Раньше я этого не замечала, а теперь знаю. Мне так повезло, что я попала к вам. Этот хоспис – лучшее место в мире. – Потом добавила, что для человека нет ничего важнее рождения и смерти. – Когда я родилась, я ничего не знала. Умирая, я знаю все.

Все вокруг меня – добро, а не зло. Хорошо умирать с таким настроением.

Повернув ее, сестры искали для девушки удобную позу.

– Как вы добры ко мне, – продолжала Джейн. – Вы так со мной возитесь. Я уже разговариваю, как пластинка, застрявшая на одном месте: одно и то же… Вам не надоело?

– Не надоело, Джейн, – ответила Джулия, – нам приятно это слышать и ухаживать за вами.

Дороти выразила свое согласие улыбкой.

– Вы хорошо следите за своими ногами, Джейн, хотя и не можете свободно ими двигать. Это видно, когда мы меняем вам позу.

– До болезни я много занималась йогой. Очень помогало, особенно против бессонницы. Знаете, что меня волнует? Хотелось бы знать, как происходит умирание? Немного страшно. Я думаю, никто этого не знает.

Джулия посмотрела на нее серьезно.

– Я могу объяснить. Вы просто заснете и уйдете от нас, даже не просыпаясь. – Она говорила тихо, но убежденно.

Джейн молчала, усваивая услышанное. Потом сказала:

– Это меня устраивает.

Джулия продолжала:

– Я наблюдала за многими умирающими, видимо, и с вами произойдет то же самое.

Джейн это удовлетворило. Освободившись от страха перед будущим, от обязанностей, которые ее угнетали, и от тягостных поражений, ей оставалось иметь дело только с настоящим. Оно было вполне управляемым, лимитированным и подчинялось ей. У Джейн не осталось мучительных сомнений.

В тот день – он был жарким и солнечным – после обеда друзья снова приехали из Лондона навестить Джейн. Привезли клубнику, дыню и манго – не зная, что она уже ничего не ест. Очень быстро они поняли, что это свидание – последнее. Кейт, вошедшая первой, сразу увидела, как ослабла ее подруга по сравнению с тем, что было три дня назад. Джейн уже плохо видела, но узнала Кейт по голосу. Та обняла и поцеловала ее. А Джейн попросила:

– Расскажи мне, как ты одета. На тебе всегда такие красивые вещи. А что сегодня?

– Знаешь, я специально не наряжалась. – Кейт все же попробовала описать свой наряд. – На мне индийская юбка, помнишь ее? Коричневая, с таким узором. А еще – белая блузка и деревянные бусы. Вот вроде бы и все. Ах да, я не надела туфли, которые подходят к этой юбке – слишком жарко, – и на мне босоножки.

– Теперь мне ясно, как ты выглядишь. Хороший день сегодня, правда? Я чувствую, как греет солнце.

Вспомнив, что Джейн всегда любила солнце, Кейт отметила, что не услышала в ее словах никакой зависти. Она и сама старалась говорить бодро и спокойно:

– Ты рада, что тебя сюда привезли?

Когда Джейн ответила кивком головы, добавила:

– Знаешь, ты хорошо выглядишь. Словно ты счастлива.

Немного помолчали. Понимая, как слаба Джейн, Кейт мало говорила, давая возможность высказаться подруге. Вдыхая запах прекрасных фрезий, привезенных Кейт, Джейн сказала:

– Все же как прекрасен мир. Нужно действительно наслаждаться им, использовать каждую минуту. – Потом она сказала, что передать Майклу.

Еще двое приятелей ждали своей очереди на залитой солнцем террасе. Со стороны все могло показаться картиной, обычной для выходного дня: группа молодых людей беседует под навесом, любуясь ландшафтом, простирающимся позади сада. Но каждому , выходящему от Джейн, было ясно, что она угасает. Тело стало хрупким, глаза почти ослепли, голос упал до шепота. Оставались только ее уравновешенность, чувство покоя, исходившее от нее. Казалось, оно не уменьшалось, а увеличивалось.

Разговаривая с друзьями – тихо, по нескольку слов, – Джейн пыталась убедить их, что смерть не страшна. Если бы ей удалось доказать, что и они смогут умереть спокойно, когда настанет их черед, она сочла бы, что оставляет им моральное наследство. И своим пониманием друзья Джейн помогли бы ей самой умереть легко.

Родители по очереди заглядывали в комнату, следя за тем, чтобы друзья не переутомляли больную. Было ясно, что после каждой встречи ей нужно отдыхать. Мать или отец сидели рядом, давая ей подремать, потом входил следующий посетитель. Линда, школьная подруга Джейн, вышла из ее комнаты рыдая.

– Не могу поверить, – повторяла она, – я не могу в это поверить… – После приезда Джейн из Греции Линда навещала ее несколько раз в больнице. Она следила за течением болезни и, казалось, понимала происходящее. А теперь не могла смириться с мыслью, что надежды больше нет.

Джейн заметила, как расстроена Линда.

– Не позволяйте ей ехать одной, – сказала она матери. – Ей нельзя быть одной.

Забота подруги растрогала Линду еще больше, и она разрыдалась снова.

К вечеру Джейн, казалось, стала совершенно спокойна. Боль разлуки с Ричардом, видимо, прошла – она или забыла о ней, или смирилась. Она распрощалась с братом, с любимыми друзьями и подругами. И пришла к выводу:

– Я готова. Я хочу умереть сегодня.

Джейн лежала лицом к окну, глядя на тихое сияние вечернего неба. Солнце уже село, но было очень светло.

Это был один из тех моментов, когда мир казался Розмари наполненным смысла. Если бы удалось разгадать его тайну – все встало бы на свои места. Она считала, что даже жизнь и смерть могут перестать быть тайной и смысл их станет понятен. Разгадка где-то близко. Все картины и звуки этого июньского вечера должны стать единым целым – все эти соловьи, поющие прекрасную песнь (а если разобраться, то это их боевой клич), серебряная луна в темном небе, ее умирающая дочь в постели – все это как бы узоры единой мозаики, нужно только ее сложить. Может быть, новая умиротворенность Джейн и есть признак того, что для нее эта тайна разгадана.

Позже родители нашли среди бумаг своей дочери стихи:

 
Хочу наполнить мысли звездами
И плыть, ища покоя, в космосе.
Сегодня, впрочем, звезды далеки
Покой нейдет, желанью вопреки.
 

И вот теперь наконец она нашла покой.