Текст книги "Мадонна Семи Холмов"

Да, она действительно стала совсем взрослой. Сегодня вечером в ее доме соберутся самые знатные римляне, и она будет их хозяйкой.

Джованни Сфорца, конечно, взбесится, потому что ему в очередной раз дадут понять, какое он ничтожество. Он будет маячить где-нибудь позади, и никто не обратит на него никакого внимания. А потом Гонзага уедет, и Джованни вместе с ним.

Она вышла к гостям – настоящая красавица. Маленькая негритянка несла за ней тяжелый шлейф густо расшитого драгоценностями платья. У Лукреции был особый дар – выглядеть одновременно моложе и старше своих шестнадцати лет: невинное дитя – и в то же время зрелая женщина.

В банкетном зале уже собрались ее отец, брат, весь папский двор и приближенные Франческо Гонзага, маркиза Мантуи.

Маркиз собственной персоной стоял подле нее. Это был человек необычный: очень высокий, стройный, темноволосый и смуглый, он излучал силу и уверенность в себе. У него были странные глаза: темные, сверкающие, но он как бы намеренно прикрывал их, и потому взгляд казался весьма ироничным, губы у него были полные и чувственные – явный искатель приключений, как на поле брани, так и в любви.

Он отвесил дочери Папы грациозный поклон.

– Я много слышал о вашей красоте, мадонна, – произнес он голосом, в котором звучала нежность, – и это высокая честь и удовольствие для меня – поцеловать вам руку.

– А мы много слышали о вас, – ответила Лукреция. – Вести о вашей доблести опережают вас.

Он сел подле нее и принялся рассказывать о битве, поведал, что винит себя за то, что королю Франции удалось спастись.

– Как мы слыхали, он сбежал, не захватив с собой ни пленников, ни сокровищ, которые награбил в Италии.

Совершенно верно, согласился с ней Гонзага и принялся описывать детали кампании – сам себе удивляясь: как он может говорить о таком с красивой девушкой? Впрочем, она еще совсем ребенок. Ей шестнадцать, но выглядит она моложе.

Что же до Лукреции, то ей хотелось бы, чтобы этот красивый мужчина рассказывал ей о себе самом – это куда интереснее, чем подробности баталий.

Они танцевали, и когда его рука прикоснулась к ее руке, она почувствовала волнение. И подумала: ах, если бы Джованни Сфорца был таким, я бы совсем иначе к нему относилась!

Она улыбнулась ему – но он по-прежнему видел в ней лишь ребенка.

Папа и Чезаре наблюдали за их танцем.

– Красивая пара, – произнес Папа. Чезаре казался смущенным:

– Гонзага известен своими победами над женщинами, и я бы не хотел, чтобы Лукреция стала очередной из них.

– А этого и не произойдет, – пробурчал Папа. – Он считает ее еще совсем малышкой.

Александру надо было преподнести Чезаре весьма неприятную новость, и он выжидал подходящего момента. Скоро Джованни Борджа получит письмо от отца, и, конечно же, молодой герцог Гандиа не станет задерживаться – со всех ног ринется в Рим.

Александр поставит его во главе своей армии, и это очень разозлит Чезаре.

Но они – мои сыновья, думал Александр, и кому, как не мне, отдавать им приказания и решать за них.

Да, это так. Но, глядя на хмурое лицо рядом с собою, Александр чувствовал себя не в своей тарелке. В последнее время темная сторона натуры Чезаре стала еще заметнее. Чезаре от рождения имел множество привилегий. Когда он учился в университете, богатство и власть отца позволили ему завести что-то вроде своего собственного маленького двора, которым он правил как настоящий деспот. И ходили весьма неприятные разговоры о способах, которыми Чезаре расправлялся со своими недругами.

Но разве может Александр, всесильный Папа Римский, который недавно отпраздновал триумфальную победу над многочисленными врагами, побаиваться собственного сына?

И все же он пока не решался сообщить ему, что вскорости его брат вернется в Рим.

Вместо этого он заговорил о младшеньком, Гоффредо, которого он недавно тоже призвал под свое крыло.

– Пора и Гоффредо с Санчей присоединиться к нам. Слухи об этой даме становятся все пикантнее.

Чезаре засмеялся, развеселился и Александр: ничто не радовало его больше, чем обмен сплетнями в кругу собственной семьи. И им обоим ужасно нравилась эта тема: их малыш Гоффредо, супруг женщины, известной своими любовными похождениями.

– Такая дама, – заметил Чезаре, – станет интересным дополнением к домашнему обиходу Вашего Святейшества.

Лукреция с отцом и братом стояла на балконе, наблюдая за отъездом Франческо Гонзага. Он, горделивый и уверенный, возглавлял процессию, и Лукреция почувствовала, как защемило у нее сердце – до чего же не похож на него Джованни Сфорца! Он направлялся в Неаполь, и на пути его ждали почести: ведь это именно он, вместе со святым отцом, освободил Италию от неприятеля.

Да, это настоящий триумфатор. Толпа приветствовала его воплями, под ноги его коня швыряли охапки цветов, а глаза женщин видели только Франческо Гонзага.

Он принимал поклонение спокойно, темные глаза его загорались лишь при виде хорошеньких женщин, и тогда на лице появлялась улыбка восхищения и он с притворным сожалением пожимал плечами: ах, как жаль, что он вынужден проехать мимо такой красотки.

Он повернулся и послал последний привет стоявшим на балконе. Взгляд его задержался на дочери Папы: миленькая девчушка. Через несколько лет она вполне будет достойна более близкого знакомства, но через мгновение он уже забыл о Лукреции. Среди сопровождавших Гонзага был еще один человек, который обернулся и посмотрел на балкон: это был Джованни Сфорца. Увидев золотоволосую девушку, он вспыхнул от гнева. Она стояла между отцом и братом, и Джованни вдруг показалось, что она – их пленница. Да, они отберут ее у него, вскорости она превратится в одну из них, и куда денется покорная и любящая женщина, которую он знал в Пезаро? Он с тоской вспоминал те несколько месяцев: больше никогда Лукреция не будет к нему так нежна, никогда они не будут жить в согласии.

И она уже начала меняться. Да, она совсем еще девочка, но она – Борджа, а это несмываемое клеймо. Через несколько лет, а может, и раньше, она станет настоящей Борджа, и куда денется ее очаровательная невинность и непосредственность, ее чувственность разовьется еще сильнее, и она не будет считаться ни с чем, лишь бы удовлетворить эту ненасытную страсть; из нее вытравят всю доброту и нежность, и она станет такой же равнодушной эгоисткой, как все они.

Как бы хотелось ему повернуть коня, ворваться во дворец, схватить ее и увезти в Пезаро, где они могли бы жить вдали от политики и этих бесстыжих интриганов – ее отца и братьев.

Но кто он такой, чтобы даже мечтать об этом? Маленький человек, трус, старавшийся забывать о нанесенных ему оскорблениях.

Нет. Слишком поздно. Они отобрали ее, она потеряна для него навсегда.

Он чуть не плакал от злости. Гонзага повернулся к нему:

– Вы опечалены, потому что покидаете мадонну Лукрецию?

Сфорца горько засмеялся:

– Но ее-то разлука совсем не печалит. Она уже пригрелась под апостольской мантией.

Франческо бросил на него странный взгляд, а Сфорца, не в силах сдержаться, пробормотал:

– Его Святейшество стремится от меня избавиться. Он хочет полностью владеть своей дочерью… Он жаждет быть для нее и отцом, и супругом.

Франческо не ответил. Он смотрел прямо перед собой, кавалькада продолжала свой путь.

Папа, все еще махавший им вслед, повернулся к Лукреции:

– Вот и Гонзага уехал. А теперь, дорогая, нам следует подготовиться к приему твоего брата Гоффредо и твоей невестки Санчи. Скоро они будут с нами.

САНЧА АРАГОНСКАЯ

Пышнотелая Санча валялась на постели и лакомилась сладостями. Здесь же, поклевывая с подноса, возлежали три ее любимые фрейлины – Лойзелла, Франческа и Бернардина.

Санча рассказывала им о своем очередном любовнике – она любила смаковать детали постельных сражений, получая таким образом двойное удовольствие: сначала наяву, а потом в воспоминаниях.

Санча была необыкновенно хороша, и одной из самых примечательных ее черт был резкий контраст между темными волосами и бровями, смуглой кожей – и ярко-синими глазами. Черты лица у нее были выразительными: прекрасно очерченный носик, мягкие, чувственные губы. И при взгляде на нее на ум приходили мысли исключительно о чувственных наслаждениях. Санча знала, какое впечатление она производит, и улыбалась особой обещающей улыбкой, как бы говоря: «Я знаю нечто такое, чего не знаете вы, но я могу поделиться с вами этим тайным знанием…»

Любовники появились у Санчи с незапамятных времен, и она была твердо уверена, что будет предаваться любовным играм до самой смерти.

– Не могу сказать, что предстоящее путешествие доставит мне удовольствие, – говорила она своим наперсницам, – но в конце-то концов мы доберемся до Рима! И какие удовольствия ждут нас там! Я уже почти влюблена в Чезаре Борджа, хотя не видела его ни разу. Говорят, он такой страстный!

– Тогда вы заставите Папу мучиться ревностью к собственному сыну, – сказала Франческа.

– Не думаю, не думаю, я оставлю Его Святейшество на тебя, Лойзелла, или, может, на маленькую Бернардину. Вы вдвоем, может, сумеете заменить ему знаменитую La Bella, мадонну Джулию.

– Мадонна, разве можно говорить так о святом отце?! – воскликнула Лойзелла.

– Он всего лишь мужчина, дитя мое. И, пожалуйста, не пугайся: я же не предлагаю тебе лечь в постель к этому полоумному монаху Савонароле!

Лойзелла вздрогнула, а Санча продолжала:

– У меня никогда не было любовника-монаха, – взор ее затуманился. – На пути нам, наверное, попадутся монастыри…

– О, вы такая ужасная грешница, мадонна! – хихикнула Франческа. – Как вы не боитесь говорить такое?

– Ничего я не боюсь! – горделиво воскликнула Санча. – Я хожу к исповеди, я каюсь в грехах. А когда состарюсь, непременно уйду в монастырь.

– Это, наверняка, будет мужской монастырь, – заметила Лойзелла.

– Нет, нет, я хоть и хочу попробовать монаха, но только разочек. Монахи день за днем и ночь за ночью… Бр-р-р!

– Тихо! – испугалась Франческа. – Если наш разговор кто-нибудь подслушает…

– Ну и что? Никто не заставит меня изменить своим привычкам. Король, мой отец, знает, как я люблю мужчин, и что он сделал? Он просто заявил: «Она – одна из нас. А апельсины на персиковых деревьях не растут». Мой брат только покачал головой и согласился, и даже бабушка знает, что пытаться влиять на меня бесполезно.

– Его Святейшество наставит вас на путь истинный. Именно поэтому он и послал за вами. Санча усмехнулась:

– Судя по тому, что я слыхала о Его Святейшестве, он вызвал меня в Рим вовсе не для того, чтобы наставлять на истинный путь.

Лойзелла заткнула уши, потому что не желала слушать подобные речи, но Санча расхохоталась и приказала Франческе принести ожерелье из золота с рубинами – его ей подарил последний любовник.

Она вскочила и принялась расхаживать перед девицами:

– Он сказал, что «это прекрасное тело достойно только самого лучшего», – Санча состроила гримаску и потрогала ожерелье. – Надеюсь, оно действительно из лучших.

– Великолепная работа! – воскликнула Франческа.

– Можешь примерить, – ответила Санча. – И вы все померьте. Ах! Прошлая ночь была просто чудо. Сегодняшняя? Кто знает, может, будет лучше, может, хуже. Вторая ночь – это словно плавание по морю, которое уже раз пересек. Нет ни тех сюрпризов, ни открытий… Как жалко, что меня не было в Неаполе, когда здесь стояли французы!

Франческа сделала вид, что ужаснулась:

– О них ходят такие разговоры! Вам бы не удалось спастись. Они бы непременно вас схватили.

– И это было бы великолепно! Говорят, французы отличные любовники, такие галантные кавалеры! Только подумать! В Неаполе творились такие чудесные дела, а мы скучали на этой противной Искии.

– Но вам могло бы это не понравиться, – заметила Бернардина. – Рассказывают об одной женщине: ее преследовали солдаты, так она предпочла броситься с крыши, нежели попасть им в руки.

– Я лично предпочитаю лежать на чем-то более мягком и удобном, чем камни, которыми вымощен двор… Да, как жалко, что меня не было в городе и я не увидела галантных французов: Я ужасно рассердилась, когда нас так поспешно отправили в изгнание. И я считаю необходимым компенсировать тамошнюю скуку и завести себе сейчас как можно больше любовников. Только подумать, сколько времени я потеряла!

– Наша хозяйка не привыкла терять ни минуты, – вполголоса заметила Лойзелла.

– Ну, по крайней мере, на мой счет слухи не лгут. Его Святейшество написал моему отцу, что разговоры о моем поведении достигли Рима и он весьма этим обеспокоен.

– Мадонна… Санча, будьте осторожны там, в Риме!

– Осторожна? Да никогда! Я там сразу же займусь Чезаре.

– Я слышала кое-что о Чезаре, – сказала Лойзелла.

– Кое-что настораживающее, – добавила Франческа.

– Говорят, – продолжала Лойзелла, – что стоит ему приметить женщину, он тут же командует «Иди сюда!», и не дай бедняжке Бог ослушаться или помедлить! Тогда ее берут силой и наказывают за то, что она посмела заставлять ждать самого господина кардинала.

– А я слышала, – сообщила Бернардина, – что он рыскает по улицам в поисках девственниц, чтобы пополнить свой гарем. И те, кто осмеливаются встать на его пути, умирают таинственным образом.

Санча взъерошила свои чудесные черные волосы и расхохоталась:

– Да, похоже, он станет самым волнующим из моих любовников! Дай Бог, чтобы малыш Гоффредо был сегодня вечером занят, а то он имеет обыкновение забредать ко мне в спальню и натыкаться на моих возлюбленных. Я считаю, что подобные встречи дурно влияют на воспитание.

Женщины рассмеялись.

– Бедненький Гоффредо! Он такой милый, такой хорошенький. Мне ужасно хочется его пожалеть и приласкать, – заявила Франческа.

– Бога ради, ласкай его, жалей, только держи подальше от моей спальни. Где он сейчас? Пусть придет и порасскажет о своем брате. В конце концов, он больше всех нас осведомлен о Чезаре Борджа.

Женщины помогли Санче одеться, и она возлегла на подушки в ожидании Гоффредо.

Гоффредо – действительно очень хорошенький мальчик, он выглядел еще моложе своих четырнадцати лет – вбежал в спальню и примостился рядом с супругой. Она нежно обняла его и принялась гладить чудесные волосы цвета меди. Он с восхищением смотрел на супругу из-под длинных, загнутых ресниц – Гоффредо знал, что его женили на одной из самых красивых женщин Италии. Он слышал, что по красоте она равна его сестре Лукреции и любовнице отца Джулии и что некоторые уверяли, будто в Санче даже больше прелестей – по крайней мере, она пикантней. Ее красота была полна чувственности, и если Лукрецией и Джулией восхищались, то ни один представитель противоположного пола, раз взглянув на Санчу, уже никогда не мог ее забыть.

– Чем сегодня занимался мой маленький муженек? – осведомилась Санча.

Он поцеловал ее в щеку:

– Ездил верхом. Ой, какое красивое ожерелье!

– Мне подарили его вчера ночью.

– Я к тебе вчера не заходил – Лойзелла сказала, что нельзя тебя тревожить.

– Ах, какая нехорошая Лойзелла!

– У тебя был возлюбленный, – по-детски констатировал Гоффредо. – Ну и как, он тебе понравился?

Она чмокнула Гоффредо в лоб:

– Я знавала и получше, знавала и похуже.

Гоффредо захихикал от удовольствия и с важностью объявил:

– У моей жены больше любовников, чем у всех женщин Неаполя – не считая, конечно, куртизанок, но ведь куртизанки не в счет, правда?

– Воистину так, – согласилась Франческа.

– А теперь расскажи нам о своем брате, знаменитом Чезаре Борджа, – потребовала Санча.

– Ну, такого человека, как мой брат Чезаре, вы еще никогда не встречали!

– Да, если судить по слухам.

– Мой отец очень его любит, а ни одна женщина не может ему отказать, – похвастался Гоффредо.

– А мы слыхали, что женщин, посмевших ему отказать, наказывают. Как же тогда получается, что ни одна женщина не может сказать ему «нет»? – спросила Лойзелла.

– Вот так и получается! Они просто боятся говорить ему «нет». Поэтому они говорят «да, да, да».

Санча вознаградила мальчика конфетами, и он снова улегся на подушки, энергично жуя.

– Франческа! – приказала Санча. – Расчеши моему маленькому муженьку кудри. Они у него такие красивые! Пройдешься щеткой – и они сверкают, словно медь.

Франческа повиновалась, а две другие девушки растянулись в изножье огромной кровати. Санча лежала сонная, слегка приобняв мужа. Время от времени она тянулась за конфеткой, облизывала ее, а затем отправляла в рот Гоффредо.

А Гоффредо, обласканный и закормленный, продолжал хвастаться.

Он хвастался Чезаре – воспевал его смелость и его жестокость.

Гоффредо даже и не знал, кем он гордился больше: своим братом, при имени которого трепетал весь Рим, или своей женой, у которой любовников было больше, чем у всех женщин Неаполя вместе взятых, за исключением куртизанок – но эти, конечно, не в счет.

К Риму двигалась веселая кавалькада, в центре которой ехали красавица Санча, ее маленький муж и три преданных служанки-подружки. Санча умела держать себя по-королевски – вероятно, потому, что она на самом деле была незаконной дочерью неаполитанского короля и на публике старалась напускать на себя чрезмерно горделивый вид. Эти ее манеры тем более привлекали к ней внимание, потому что под видимыми достоинством и холодностью сквозило то самое обещание, которое легко разгадывали все мужчины, обещание, адресованное всем мужчинам без исключения – пусть даже грумам и конюхам.

Фрейлины посмеивались над ее любвеобильностью, впрочем, и сами они отнюдь не были скромницами: словно бабочки в летний день, они порхали от любовника к любовнику, но им все же недоставало смелости и решительности Санчи.

Санча уже перестала горевать о том, что не встретила в Неаполе доблестных французских воинов и не познакомилась с королем Франции: она предвкушала встречу с Чезаре Борджа. Он, Санча в это твердо верила, будет куда более волнующим любовником, чем этот бедный маленький Карл.

Да Санча вообще никогда не горевала о несостоявшемся: жизнь каждый день предлагает новые удовольствия, и уж ее-то богатство всегда при ней. А всякие печальные и даже ужасные вещи происходили не с нею, с кем-то другим. Вот, например, ее отец. Бедняга! Когда французы захватили Неаполь, он вынужден был бежать и в результате повредился рассудком.

Прекрасно понимая, почему с отцом случилось несчастье, Санча твердо решила не придавать никакого значения всему тому, что имело для ее отца такую большую ценность.

Когда она узнала, что ее собираются выдать замуж за маленького мальчика, папского ублюдка, да к тому же и не самого любимого, она поначалу расстроилась: подобный брак подчеркивал, что она не обладала таким весом в обществе, как ее сводная сестра, законная дочь короля Альфонсо.

Гоффредо Борджа, сын Ваноццы Катанеи и Папы Борджа – а может быть, вовсе не его. Она знала, что насчет происхождения ее маленького муженька ходили всякие разговоры, что даже Папа несколько раз заявлял, что этот мальчик – вовсе не его сын. Так почему Санча, дочь короля Неаполя – пусть и незаконнорожденная, – должна быть отдана в жены этому Гоффредо?

Но ей разъяснили: является ли этот мальчик на самом деле сыном Папы или нет – неважно. Главное, Папа признает его своим сыном.

Так оно и было. Папа искал возможности заключить с Неаполем прочный союз, для того и был придуман этот брак. Но если Папа решит вдруг раздружиться с Неаполем и сочтет, что брак этот для него бесполезен?

Она слыхала, что Джованни Сфорца вышел из фавора и что ватиканские круги относятся к нему теперь весьма нелюбезно.

Впрочем, разница все же есть: Сфорца – мужчина не очень привлекательный, не очень внушительный, да и характер его приятным не назовешь. А Санча, в отличие от бедолаги Джованни, знает, как позаботиться о себе.

Так что она не только смирилась с таким мужем, но даже начала испытывать к мальчику теплые чувства. Она не протестовала против различного рода шуточек по поводу ее Гоффредо, которыми с охотой обменивались придворные: их ужасно веселил союз столь опытной в любовных делах принцессы с невинным ребенком.

Какой же он был миленький, когда его привезли к ней! А когда его уложили в постель с нею и вокруг столпились придворные, всячески над ними насмехавшиеся, он ужасно перепугался. Она вынуждена была напустить на себя королевский вид, охладив тем самым веселый пыл придворных, а затем, когда они остались одни, обняла мальчика, вытерла ему слезки и долго уговаривала не бояться.

Санчу вполне устраивал такой муж: она препоручила его заботам своих фрейлин, а сама забавлялась с бесчисленными любовниками.

В этом была вся Санча: жизнь – веселая штука. Любовники приходили и уходили, репутация ее была известна по всей Италии, и она твердо верила, что вряд ли найдется мужчина, отказавшийся бы разделить ложе с мадонной Санчей.

А в Риме она вольется в эту странную семью, о которой ходило столько противоречивых слухов.

В сундуках ее лежали платья, специально подготовленные к визиту в Ватикан, и одно, особое платье, в котором она выглядела очень и очень соблазнительно: оно предназначалось специально для Папы. Потому что, как она подозревала, ее ждет серьезное соперничество с золовкой, дочерью Папы – Лукрецией.

Рим был охвачен волнением, и даже по ночам толпа на улицах не редела. Все ждали въезда в Вечный город папского младшего сына с его супругой: публика знала, что Папа – большой мастер устраивать празднества, и предвкушала веселье.

Папа тоже пребывал в приятном волнении. Замечали, что он стал несколько рассеянным в том, что касалось его папских обязанностей, но зато подготовке встречи с невесткой он уделял огромное внимание.

Чезаре также ждал этой встречи, хотя и не столь откровенно, как отец, демонстрировал свои чувства.

А во дворце Санта Мария дель Портико ожидала встречи с супругой своего брата Лукреция: она, напротив, побаивалась того, что уже слышала об этой особе.

Говорят, Санча – красавица. Лукреция часами изучала себя в зеркале: по-прежнему ли сверкают золотом ее волосы? Как жалко, что рядом нет Джулии: она вышла из фавора и теперь редко бывала в Ватикане и во дворце Санта Мария. Джулия ее бы успокоила! И Лукреция с легким удивлением поняла, что ее злят бесконечные разговоры отца и Чезаре о мадонне Санче.

«Самая красивая женщина Италии!» Сколько ж можно об этом твердить? «Стоит мужчине взглянуть на нее – и он уже у ее ног. Настоящая колдунья!»

Теперь Лукреция стала лучше разбираться в себе. Она понимала, что завидует Санче, ревнует к ней: ведь она сама хотела бы считаться самой красивой женщиной Италии, она сама хотела бы, чтобы мужчины превращались в ее рабов, она сама хотела бы, чтобы ее считали колдуньей.

И она терзалась ревностью… Она ревновала Чезаре и отца к этой женщине.

И вот настал долгожданный день: вскорости Санча Арагонская появится на Аппиевой дороге. Вскорости Лукреции предстоит убедиться, насколько справедливы слухи.

Она чувствовала себя ужасно. Ей вовсе не хотелось выезжать навстречу жене брата, но отец настаивал:

– Но, дорогая моя, ты должна встретить ее! Ты должна оказать своей сестре должное уважение. А какое это будет чудесное зрелище: вы с нею рядом, и твои прелестные служанки бок о бок с ее прислужницами! Да вы с нею, несомненно, затмите собой всех женщин Италии!

– Да, я слыхала, что она – красавица. Так не буду ли я выглядеть рядом с нею дурнушкой?

Папа ущипнул ее за щечку:

– Это невозможно, невозможно!

Но она видела, как сверкают его глаза, и, вспомнив, какие взгляды ее отец когда-то бросал на Джулию, понимала, что мысли его сейчас заняты Санчей, а не дочерью.

Лукреции хотелось топнуть ногой и крикнуть: «Ну раз ты так жаждешь встречи с нею, вот и поезжай сам!» Но Лукреция есть Лукреция: она склонила голову и сдержалась.

И теперь она готовилась к неизбежному.

На нее надели зеленое, расшитое золотом платье, и среди столпившихся в комнате женщин пробежал шепоток восхищения.

– О, мадонна, вы никогда еще не были столь хороши! – говорили женщины.

– Да, да, – кивнула она. – Здесь, в моих собственных апартаментах, рядом с вами, одетыми вовсе не с такой роскошью. Но как я буду выглядеть у Латеранских ворот? А если она одета еще роскошнее? Как я буду выглядеть рядом с женщиной, о которой говорят, что она самая красивая в Италии, а значит, и во всем мире?

– Да быть такого не может, мадонна! Самая красивая женщина в мире – вы!

И она, как всегда, позволила себе поверить в комплименты: действительно, зеленое с золотом платье очень ей к лицу, а головной убор с перьями, подчеркивающий золото ее волос, очень ее красит! И верно: ни у кого, кроме Джулии, нет таких чудесных волос, а Джулия больше не в фаворе.

Свиту свою она также выбирала с большим тщанием. Двенадцать великолепно одетых девушек, блиставших, однако, не красотою лица, а красотою нарядов. И пажи в красных с золотом ливреях.

Лукреция отправлялась не на встречу с невесткой: она собиралась встречать соперницу. Она прекрасно понимала, что, произнося заученные слова приветствия, она будет думать совершенно о другом. «Превосходит ли она меня красотою? Отдадут ли мой отец и Чезаре все свое внимание этой особе и не забудут ли меня?»

На залитой майским солнцем площади собрались все кардиналы – их наряды сверкали, здесь же присутствовали послы при папском дворе, стояли навытяжку роскошно одетые стражники.

Толпа радостными криками приветствовала Лукрецию и ее двенадцать девушек. Она действительно выглядела великолепно: волосы, украшенные шляпой с перьями, золотой волной стекали на плечи, зеленое с золотом платье удивительно ей шло. Но у Латеранских ворот Лукреция наконец-то увидела ту самую женщину, которая причинила ей столько неприятных моментов, и сразу же поняла, что Санча – действительно ее соперница.

Санчу окружала положенная ей как принцессе свита: алебардщики и конюшие, придворные кавалеры и дамы, а рядом с нею ехал ее супруг Гоффредо.

Лукреции было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Гоффредо хоть и подрос, но по-прежнему оставался ребенком. Публика могла любоваться его хорошеньким личиком и медными кудрями, но внимание ее было обращено к женщине, которая ехала рядом с ним.

Санча, дабы напомнить всем о своем испанском происхождении, оделась в черное, в черное же нарядили и Гоффредо. Однако платье ее, с чрезмерно пышными рукавами, было украшено тяжелой вышивкой, иссиня-черные волосы, так разительно контрастировавшие с ярко-голубыми глазами, были рассыпаны по плечам.

И рядом с элегантностью черного испанского наряда зеленое с золотом платье показалось чуть ли не детским.

Черные брови Санчи, согласно моде, были выщипаны, но не полностью, лицо – накрашено, и в толпе начали шептаться, что она выглядит старше своих девятнадцати лет.

Держалась она чопорно, как истинная королева, однако мелькало в ее глазах то самое обещание – обещание удовольствий, которые она с охотой дарует каждому мало-мальски ладному на вид мужчине.

Лукреция подъехала к брату и невестке, и они обменялись приветствиями, показавшимися всем окружающим вполне любезными и теплыми.

Затем они бок о бок направились к Ватикану.

– Я рада, что мы наконец встретились, – заявила Санча.

– Я тоже рада, – ответила Лукреция.

– Я уверена, что мы подружимся.

– Это мое самое сильное желание.

– Я давно мечтала познакомиться с членами моей новой семьи.

– Особенно с Чезаре, – вмешался Гоффредо. – Санча без конца расспрашивала меня о нашем брате.

– Он горит нетерпением: вести о вас достигли и Рима. Будь они с Лукрецией наедине, Санча просто расхохоталась бы в ответ, но сейчас она вынуждена была сказать:

– И я много слыхала о вас, сестрица. Какие прекрасные у вас волосы!

– То же я должна сказать и о ваших волосах.

– Но я никогда не видела таких золотистых волос!

– Теперь вы часто будете их видеть: женщины Рима завели моду носить золотые парики.

– Наверное, это в вашу честь, сестрица.

– Большинство из этих женщин – куртизанки.

– Красота – их ремесло, и неудивительно, что они стремятся походить на вас.

Лукреция слегка улыбнулась: эта женщина начала вызывать в ней нечто вроде уважения. Она не слышала разговоров в толпе.

– Мадонна Лукреция не потерпит в Ватикане соперницу, – говорили одни.

– И какую соперницу! – отвечали другие.

Александр не мог дождаться, пока кардиналы закончат требуемые этикетом приветствия. Он перешел в комнату, из которой открывался вид на площадь, и нетерпеливо выглядывал из окна: он жаждал как можно скорее увидеть эту женщину, о которой говорили как о самой красивой в Италии и которая была вольна, как куртизанка.

И вот наконец он увидел ее во главе процессии и рядом с нею свою дочь: женщина с волосами цвета воронова крыла и женщина с волосами цвета золота, и это зрелище восхитило его. Какой контраст! И как прекрасны они обе!

Пора поспешить на свое место, туда, откуда он должен приветствовать сноху. Ему не терпелось заключить в свои объятия это прелестное создание.

Он стоял под золотым балдахином, на котором была изображена история египетского бога Изиса, за спиной его столпились кардиналы, и Александр понимал всю значимость это-то момента: ему очень нравились все торжества и церемонии, в которых он представал истинным отцом церкви, он любил жизнь и все приятнейшие минуты, которые она может подарить. Он был человеком счастливым, особенно счастливым в такие мгновения.

К нему приближалась черноволосая красавица, глаза ее были опущены долу, но все равно он видел, какая смелая это женщина. Она прекрасно понимала, насколько желанна, сознавала, насколько сильно ее воздействие на мужчин, в особенности таких, как Александр, известный ценитель женского пола.

Он был взволнован не меньше, чем она, не меньше, чем малыш Гоффредо, склонившийся, чтобы поцеловать ему туфлю.

Она отступила, и вперед вышли ее придворные дамы – все восхитительные, все достойные хозяйки. Он по очереди разглядывал дам и чувствовал, что радость его растет.

Все заняли отведенные им этикетом места. Гоффредо стоял рядом с Чезаре, который внимательно изучал жену младшего братишки. На ступеньках папского трона, преклонив колени на красные бархатные подушечки, расположились Лукреция и Санча.

Вот это миг! И Александр с нетерпением ждал конца торжественной церемонии, чтобы наконец по-свойски поболтать со снохой, развеселить ее, дать ей понять, что, несмотря на то, что он ее свекр и отец церкви, он тоже мужчина во плоти и крови и может предложить ей куда больше радостей, чем все ее предыдущие возлюбленные.

Один из кардиналов повернулся к своему коллеге и прошептал:

– Оба они, и отец и сын, положили глаз на свою новую родственницу.

А второй кардинал ответил:

– От жены Гоффредо никто глаз отвести не может. На что первый кардинал заметил:

– Помяните мое слово: мадонна Санча принесет Ватикану немало хлопот…

Санча со своими тремя служанками-подружками явилась в апартаменты Лукреции.