Текст книги "Мадонна Семи Холмов"

Очень красивая молодая девушка, высокая и стройная, упала перед Чезаре на колени.

– Мой господин… – прошептала она.

– Встань, – нетерпеливо произнес Чезаре, – моего брата здесь нет?

– Нет, мой господин. Он ушел два часа назад. Чезаре кивнул.

– Вот и настало время исполнить твой долг.

– Да, мой господин.

Чезаре внимательно на нее поглядел.

– Мой брат влюблен в тебя. А ты, что ты к нему испытываешь?

– Я служу одному хозяину, – ответила она.

Он обхватил руками ее лицо и притянул к себе – этот жест означал нежность, но в нем таилась и угроза.

– Помни, я всегда вознаграждаю тех, кто преданно мне служит, и размер вознаграждения зависит от значимости услуги.

Девушка вздрогнула, но твердо повторила:

– Я служу одному хозяину.

– Отлично. Теперь я посвящу тебя в то, что от тебя требуется. Ты придешь в виноградник моей матери Ваноццы Катанеи в полночь – в какую именно, я тебе скажу позже. На тебе будет маска и плащ – тот же самый наряд, в котором ты ездишь на верховые прогулки с моим братом. Ты вскочишь на коня и уедешь вместе с ним.

– И это все, мой господин? Чезаре кивнул.

– Еще одно. Ты уговоришь его отправиться в гостиницу, которую ты недавно обнаружила, и останешься с ним там до утра.

– А в какую гостиницу?

– Я потом скажу тебе, как она называется. Это в еврейском квартале.

– Но мы должны будем отправиться туда после полуночи?

– Если ты будешь точно выполнять мои инструкции, бояться тебе нечего, – он крепко поцеловал ее в губы. – Если же нет, моя красотка… – и он рассмеялся, – но ты помнишь, что служишь одному хозяину, не так ли?

Ваноцца – все еще вполне интересная женщина – нетерпеливо ожидала гостей в своем винограднике на вершине Эсквилинского холма. Стол ломился от великолепных яств, подали лучшее вино. Карло Канале стоял подле жены.

– А ты не думала, что для большего веселья хорошо было бы пригласить кузена твоих сыновей, кардинала Монреальского, и некоторых других родственников?

– Сыновья сказали, что хотели бы поужинать в тиши, они устали от всей этой пышности.

Канале отпил вина, чтобы удостовериться в его качестве, Ваноцца беспокойно оглядывала стол и отдавала последние приказания слугам. И, наконец, дорогие гости прибыли.

– Мои сыночки, – она попеременно обняла их, но объятие, в которое она заключила Чезаре, было более крепким и долгим, чем то, которым она одарила Джованни, и Чезаре это заметил.

Стоял теплый летний вечер, с вершины холма открывался прекрасный вид на город, свежий ветерок доносил до них аромат луговых цветов возле Колизея.

Чудесная ночь, подумала Ваноцца.

И беседа за столом тоже была из приятнейших. Чезаре постоянно поддразнивал Джованни, но по-доброму.

– Ах, братец, – говорил он, – я слыхал, что ты со своим другом в маске не боишься ездить в кварталах бедноты, а сопровождает вас лишь один грум.

– Кто посмеет причинить вред сыну нашего отца? – весело отвечал Джованни.

– Однако тебе следует быть более осторожным.

– Вот уж чего я никогда в жизни не соблюдал и соблюдать не собираюсь, так это осторожность, – смеялся Джованни.

– Да, сынок, – вмешалась Ваноцца, – прошу тебя, все-таки будь поосторожнее. Не надо появляться в тех частях города, где полно всяких бандитов.

– Мама, я же уже не ребенок!

– Мне также известно, – продолжал Чезаре, – что его видели ночью в еврейском квартале. Вот это уже глупо.

– И верно, глупо, сынок, – добавила Ваноцца. Джованни расхохотался и повернулся к Канале:

– Подлейте еще вина, батюшка. Прекрасное у вас вино. Канале с радостью наполнил пасынку кубок, и разговор перешел на другие темы.

Было уже за полночь, они собирались уходить, как вдруг Чезаре воскликнул:

– Смотри! Кто это там, среди деревьев?

Вся компания повернулась: в тени ветвей стояла высокая стройная фигура в маске.

– Похоже, за тобой заехал твой друг, – сказал Чезаре.

– Да, кажется, – ответил польщенный Джованни.

– А что, твой друг должен был приехать в дом нашей матери? – осведомился Чезаре.

– Почему бы и нет?

– Похоже, этот друг не может жить без твоего общества. Пойдем, не стоит заставлять его ждать. До свидания, дорогая матушка, эту ночь я навсегда запомню, – и Чезаре обнял мать.

Ваноцца попрощалась с сыновьями. Они вскочили в седла, и тут темная фигура отделилась от деревьев и вскарабкалась на подушку, прикрепленную за седлом Джованни.

Чезаре расхохотался, окликнул слуг, которые их сопровождали, и затянул песню. Остальные подхватили, и веселая кавалькада понеслась вниз, в город.

На подъезде к Понте Джованни натянул поводья, приостановился и сообщил брату, что здесь им придется расстаться. Затем окликнул грума:

– Эй, ты! Поедешь за мной! А остальные… Отправляйтесь спать.

– Куда ты направился, братец? – осведомился Чезаре. – Надеюсь, не в еврейский квартал?

– А это уж мое дело! – упрямо ответил Джованни.

Чезаре только пожал плечами – что было для него довольно необычно, потому что прежде он не преминул бы как-то подколоть Джованни.

– Поехали домой, – скомандовал он своей челяди и тем из слуг Джованни, которых тот отослал. – В Борго.

А Джованни в паре с фигурой в маске, сидевшей позади него, и с грумом, который держался в почтительном отдалении, нырнул в узкие улицы еврейского квартала.

Чезаре обернулся: он в последний раз видел Джованни живым.

На следующий день Александр тщетно прождал своего любимого сына. Не появился Джованни и к вечеру.

Он послал за слугами Джованни – нет, они сегодня не видели господина. Не был он и у Санчи.

Александр хихикнул:

– Уверен, он провел ночь в доме какой-то дамы, и, чтобы не компрометировать ее, решил уехать, только когда стемнеет.

– Подобная щепетильность не в его привычках, – угрюмо заметил Чезаре.

Но и на следующий день Джованни не появился, а к вечеру к Папе примчался человек с сообщением, что грума, который сопровождал молодого герцога, нашли убитым – заколотым кинжалом – на Пьяцца-дельи-Эбреи.

Все благодушие Александра как волной смыло. Он в ярости закричал:

– Послать людей! Проверить каждую улицу, каждый дом! Я не успокоюсь, пока не увижу своего сына!

Безрезультатные поиски шли уже несколько дней, Папа впадал в отчаяние, однако он все еще не мог поверить, что с его любимым сыном могло случиться что-то плохое.

– Это очередная его выходка, – без конца твердил он Чезаре. – Вот увидишь, скоро он появится и будет очень смеяться, потому что ему удалось так нас напугать.

– Да, наверное, – согласился Чезаре.

А потом к Папе доставили лодочника-далматинца: он уверял, что ему есть что сообщить лично Его Святейшеству, это касается герцога Гандийского.

Папа, Чезаре и несколько приближенных с нетерпением поджидали, когда лодочника проведут в апартаменты Александра.

Его зовут Джорджо, сообщил далматинец, и он спит в своей лодке, привязанной к крюку в набережной Тибра.

– Моя обязанность, Ваше Святейшество, – прокомментировал он, – сторожить бревна, сложенные возле церкви Сан-Джероламо-дельи-Скиавони, что около моста Рипетта.

– Да, да, – нетерпеливо поддакнул Папа. – Не тратьте времени. Скажите, что вам известно о моем сыне.

– В ту ночь, когда исчез герцог Гандиа, я видел человека на белой лошади, позади себя он вез тело какого-то мужчины. С ним были еще двое других. Когда лошадь подскакала к реке, всадник развернул ее задом, и двое других стащили тело с лошади и бросили в воду.

– Можем ли мы доверять этому лодочнику? – вопросил Папа. Он перепугался, он не хотел верить тому, что сообщил далматинец. Разве может быть так, чтобы это брошенное в реку тело было телом его любимого сына?

– У нас нет оснований сомневаться в словах этого человека, – последовал ответ окружающих.

– Ваше Святейшество, – продолжал Джорджо. – Я вам еще кое-что расскажу. Поначалу тело никак не хотело тонуть – видно, плащ распластался по воде и удерживал его. Тогда тот человек, верховой, сказал что-то своим людям, и они начали бросать в тело камни, чтобы придавить их тяжестью плащ. В конце концов им это удалось, тело затонуло, а они еще какое-то время поглядели на реку, а потом уехали прочь.

– Ты видел, как это произошло! – воскликнул Чезаре. – И никому ничего не рассказал! Почему?

– Ваше Преосвященство, поймите, я живу у реки и много раз видел, как в нее сбрасывают тела убитых. В самом происшествии не было ничего необычного, кроме того, что это случилось в ту ночь, а обо всех странностях, произошедших в ту ночь, расспрашивают всех жителей города.

Папа не мог больше этого выдержать. Запинаясь, он произнес:

– Обыщите речное дно…

И они нашли Джованни. На горле, лице и теле было множество ножевых ран, речной ил налип на прекрасное платье – как ни странно, драгоценности, которыми оно было расшито, никто не тронул, остались нетронутыми дукаты в кошельке, многочисленные кольца, пряжки и ожерелья.

Александр, услыхав об этом, вышел из дворца и пошел навстречу тем, кто переносил покойника в замок Святого Анджело. Он остановил печальную процессию и с воем, плачем и стенаниями бросился обнимать тело любимого сына. Александр рвал на себе волосы, бил себя в грудь.

– Смерть тем, кто это сделал! – кричал он. – Никакие пытки не сравнятся с теми, что ждут их! Я не успокоюсь, сынок, любимый сынок мой, пока не покараю убийц!

И, повернувшись к носильщикам, приказал:

– Возьмите моего возлюбленного, вымойте, надушите его, обрядите в лучшие одежды и похороните… О, Джованни, любимейший из сыновей, кто сотворил такое с тобой?.. И со мною…

И вот его обмыли, обрядили в герцогский наряд и ночью, при свете ста двадцати факелов, перенесли из замка Святого Анджело в Санта Мария дель Пополо.

Папа не провожал его, он смотрел из окна на печальное факельное шествие.

– О, Джованни, Джованни, – стонал он. – Самый любимый, самый дорогой, бесценный мой, что они с тобой и мной сделали?

Педро Кальдес приехал в монастырь. Увидев Лукрецию, он в большом волнении опустился на колени и поцеловал ей Руку.

– Я привез новости, ужасные новости! Я знаю, как любите вы его, поэтому постараюсь не очень вас пугать. Ваш брат…

– Чезаре! – вскричала она.

– Нет, ваш брат Джованни…

– Он заболел?

– Он исчез, а теперь найдено тело. В Тибре.

– Джованни мертв?!

Она пошатнулась, и Педро подхватил ее на руки.

– Мадонна, – шептал он, – дорогая мадонна…

Она села, прислонилась к Педро. В глазах ее была мука.

– Мой брат Джованни… Он был таким молодым, полным жизни…

– Его убили, мадонна.

– Кто?

– Никто не знает.

Она закрыла лицо руками. О, Джованни, только не ты, это невозможно… Она вновь видела его маленьким, вот он носится по детской, дерется с Чезаре… Дерется с Чезаре?!

Нет, это не может быть Чезаре! Его убил не Чезаре!

Она вздрогнула: не дай Господь хоть когда-то произнести эти мысли вслух…

Педро продолжал нежно ее поддерживать. Он рассказал ей все, начиная с ужина в винограднике Ваноццы. Лукреция глядела куда-то вдаль, представляя себе этот ужин.

Чезаре был там, и замаскированная фигура в кустах… Странная история, странная. Кто эта женщина в плаще и маске? Или то был мужчина?

– А нашли человека в маске? – спросила она.

– Нет. Никто не знает, кто это был.

– А мой отец?

– Он потрясен горем. Никто и никогда еще не видел его таким расстроенным, он сам не свой.

– А… Чезаре?

– Он делает все, что в его силах, чтобы успокоить отца.

– Ох, Педро, Педро, – заплакала она, – что с нами со всеми теперь будет?

– Мадонна, умоляю, не плачьте. Я скорее умру, чем соглашусь видеть вас несчастной.

Она легонько погладила его по щеке:

– Милый Педро, – прошептала она. – Милый и добрый Педро…

Он схватил пальцы, гладившие его щеку, и начал покрывать их горячими поцелуями.

– Педро, останься со мной, – попросила она. – Останься, успокой меня.

– Мадонна, я недостоин…

– Никто никогда не был так добр и нежен со мной, как ты. О, Педро, я благодарю святых, которые прислали мне тебя. Ты помогаешь мне переносить горе, ты успокаиваешь меня, потому что, Педро, мне очень страшно.

– Чего вы боитесь, мадонна?

– Не знаю, знаю только, что мне страшно. Но когда ты обнимаешь меня, Педро, страхи куда-то отходят… Так что не покидай меня. Останься и говори, говори, что будешь со мной, что поможешь мне пережить случившееся… Педро, милый Педро, не смей больше говорить о том, что ты недостоин. Будь со мной, люби меня… Потому что я люблю тебя.

Он поцеловал ее в губы, легко, боязливо, и она ответила на поцелуй.

В ней поднималась какая-то странная, яростная волна.

– Педро, я все время вижу это… Образы преследуют меня. Ужин… Фигура в плаще и маске… Мой брат… И Джованни. О, Педро, я должна изгнать их, я не могу их вынести. Мне страшно, Педро. Помоги мне… Помоги мне забыть, любимый…

Александр отдал приказ разыскать виновных в гибели сына и учинить над ними правый суд. В разговорах назывались имена многих, потому что врагов у Джованни хватало.

Говорили, что убийство задумал Джованни Сфорца, так как ревновал Лукрецию, делившую любовь Джованни Борджа, Чезаре и отца.

И Джованни Сфорца, и остальные подозреваемые быстро доказали свою невиновность. И было одно имя, которое никто не осмеливался произносить.

Папа тоже не решался высказать свои опасения – более того, он даже боялся об этом думать. Он заперся у себя в страхе, что кто-то вслух может высказать это ужасное подозрение, то самое, которое он всеми силами от себя отгонял.

Это была величайшая трагедия в его жизни, и, стоя перед консисторией через несколько дней после того, как было найдено тело Джованни, он не стал скрывать своих чувств:

– Нас постиг страшный удар, потому что мы любили сына нашего, герцога Гандиа, превыше всех. Мы бы отдали и семь тиар за то, чтобы вернуть его к жизни. Господь покарал нас за наши грехи, ибо сам герцог ничем не заслужил такой ужасной кончины…

К огромному удивлению присутствующих Александр объявил, что следует переиначить образ жизни Ватикана и что отныне здесь не будет места для мирских интересов и забот… А он лично отречется от непотизма и преобразует свой двор и домашний уклад.

Кардиналы были в шоке: они и предположить не могли, что Александр когда-нибудь заведет подобные речи. Нет, этот человек явно очень изменился.

После этой речи Чезаре попросил аудиенции у отца и, вглядываясь в осунувшееся от горя лицо, ревниво думал: а стал бы он так же горевать и по мне?

– Отец, что означали ваши слова, сказанные перед кардиналами?

– Мы имели в виду именно то, что говорили, – последовал ответ.

Чезаре почувствовал холодок, потому что отец старательно избегал его взгляда.

– Тогда, – настаивал Чезаре, – это значит, что вы отказываетесь помогать мне, Лукреции, Гоффредо и всем остальным членам нашей семьи?

Папа молчал.

– Отец, умоляю, скажите, что у вас на уме.

Папа поднял на сына взгляд, и в нем Чезаре прочел то, чего больше всего боялся: обвинение.

Он подозревает меня! – пронеслась мысль. Он знает!

И ему припомнились слова, сказанные Папой, когда он услышал о смерти сына. «Смерть тем, кто это сделал! Никакие пытки не сравнятся с теми, что ждут их!»

– Отец, после такой страшной трагедии мы тем более должны держаться вместе. Мы должны помнить: что бы с кем-то из нас ни случилось, семья должна существовать.

– Мы хотим остаться одни, – ответил Папа. – Поди прочь.

И Чезаре ушел.

Он отправился к Санче.

– Ах, если бы Лукреция была здесь, – пожаловался он, – она бы знала, как успокоить отца. Но он даже о ней не спрашивает. Мы ему не нужны, никто. Он думает только о Джованни.

Но и у Санчи он не обрел утешения. Нет, ему снова надо повидаться с отцом, убедиться, правильно ли он понял его взгляд.

Он вернулся в отцовские апартаменты, на этот раз прихватив с собой Санчу и Гоффредо. Их заставили ждать, но затем все же впустили.

Санча стала перед Александром на колени и подняла на него свои прекрасные синие глаза:

– Отец, – обратилась она, – успокойтесь. Для нас, ваших детей, видеть вас таким – двойное горе.

Папа одарил ее холодным взглядом.

– Они ссорились из-за тебя – он и его брат Чезаре. Поди прочь. Убирайся из Рима, ты и твой супруг, немедленно отправляйтесь к себе в Сквиллас.

– Но, отец, мы хотели бы утешить вас!

– Вы утешите меня тем, что избавите от своего присутствия.

Впервые Чезаре был свидетелем того, что отец никак не прореагировал на женскую красоту.

– Уходите, ты и Гоффредо, – и, повернувшись к Чезаре, Папа приказал: – А ты останься.

Оставшись наедине, они поглядели друг другу в глаза, и Чезаре понял, что он не ошибся: Александр все знал. Голос отца дрожал:

– Я приказал прекратить поиски. Теперь я не хочу, чтобы убийца моего сына был обнаружен. Я не перенесу такого ужаса.

Чезаре встал на колени и хотел было взять руку отца, но Александр ее отдернул. Казалось, он не мог вынести прикосновения того, кто убил Джованни.

– Я хочу, чтобы ты отправился в Неаполь… Ты назначен кардиналом-легатом на церемонии коронации нового короля.

– Отец, но и кто-нибудь другой может поехать… – слабо запротестовал Чезаре.

– Таково наше желание, поедешь ты. А теперь оставь меня. Я хочу быть наедине со своим горем.

Педро ежедневно наезжал в монастырь. Когда сестра Джиролама заметила, что визиты его слишком участились, Педро выдвинул заранее подготовленное объяснение: Его Святейшество пребывает в тоске и горести, единственное утешение для него – послания дочери. Он не желает, чтобы она возвращалась сейчас в погруженный в траур Ватикан, пусть остается здесь, но пусть только пишет к нему почаще. Он хочет знать о ней все, вот почему Педро так часто призывают в монастырь.

Это был хороший предлог, хотя и далекий от правды. И сестры приняли его: наверное, они поняли, что такая прекрасная девушка не может стать одной из них. Возможно, они чувствовали, что она слишком суетна, и уже не пытались эту суетность побороть.

Лукреция по-прежнему жила в своей келье, которую ей, однако, удалось превратить во вполне комфортабельное обиталище, и теперь принимала Педро здесь, а не в той полупустой холодной комнате. Горничная ее всячески оберегала покой хозяйки, а поскольку в компаньонки и горничные эту девицу выбрал сам Папа Римский, не дело настоятельницы было оспаривать его выбор.

Лукреция тоже изменилась, но поскольку сестры обращали мало внимания на внешний вид, о переменах ей поведала Пантизилия: у Лукреции и глаза стали блестеть ярче, и вообще она стала еще очаровательнее, чем прежде.

– Это все любовь, – констатировала Пантизилия.

– Да, но какое будущее у этой любви? – вполголоса произнесла Лукреция. – Порою я думаю, куда это все нас заведет.

Но когда Педро был рядом, она не задавала себе таких вопросов. Любовь и окончательно пробудившаяся в ней чувственность затмевали все.

Их любовь началась среди тоски и горя. Она хорошо помнила тот день, когда шок от страшного известия заставил ее кинуться в объятия Педро. И только тогда, когда он впервые ее обнял – чтобы успокоить, отогнать страхи, – она поняла, как на самом деле горячо его любит.

Любовь! Какое чудо! Ради любви можно пренебречь всеми опасностями – она это тоже впервые поняла. И больше никогда она не откажется от любви.

Любовь заполняла все ее существо, бросала нежный розоватый отблеск на строгие белые стены монастыря.

Горе ее стало не таким острым, к тому же она узнала, что и отец вышел из добровольного заточения, что он перестал рыдать и звать Джованни.

А однажды Педро привез вообще невероятную новость: Папа завел себе очередную любовницу. Они очень веселились по этому поводу, одна Пантизилия грустила – как бы ей хотелось самой утешать Его Святейшество! Но она должна была оставаться с Лукрецией – и теперь втайне надеялась, что навсегда. К тому же и Лукреция обещала оставить ее при себе:

– Ты всегда будешь со мной, дорогая Пантизилия! И когда я уйду отсюда, ты уйдешь вместе со мною. Я буду брать тебя с собой повсюду.

Пантизилия расцвела: когда они отсюда выберутся, они вернутся к Его Святейшеству, и, может быть, он вновь обратит на нее свое благосклонное внимание?

Недели шли за неделями. Папа, казалось, позабыл о своем горе. Чезаре возвращался из Неаполя, и Александр готовил ему встречу.

Джованни, самый любимый из сыновей, умер… Да, но это уже прошлое, а Борджа не привыкли горевать об ушедшем.

Чезаре предстал перед отцом, и теперь Папа не прятал от него взгляда.

– Сын мой! – произнес Александр растроганно. Чезаре поцеловал ему руку и вопросительно взглянул на отца.

Слишком долго Александр был один и, потеряв одного сына, он не намеревался терять другого.

А поскольку он был таким, каким он был, то Джованни отодвинулся куда-то в тень, а рядом стоял Чезаре, живой, смелый, сильный.

Он сильнее Джованни, думал Александр, он успеет совершить за свою жизнь множество важных дел, он не даст убить себя просто так. И с ним во главе дом Борджа добьется многого.

– Добро пожаловать домой, сынок. Добро пожаловать домой, Чезаре!

Чезаре вздохнул с облегчением: нет, не зря он сделал… то, что сделал.

Лукреция и Пантизилия сидели за вышиванием. Лукреция опустила вышивку на колени и уставилась куда-то в невидимую точку.

– У вас что-то болит, мадонна?

– А почему ты так думаешь? – быстро спросила Лукреция.

– Мне кажется, в последнее время вы как то… побледнели.

Лукреция молчала. Пантизилия с тревогой смотрела на нее.

– Ты правильно поняла…

– Не может быть! Не может быть, мадонна!

– Все верно, у меня будет ребенок.

– Мадонна!

– А почему это тебя так удивляет? Ты же знаешь, с теми, кто влюблен, это может случиться.

– Но вы и Педро! Что скажет ваш отец? И что сделает ваш брат?

– Я боюсь об этом думать, Пантизилия.

– И сколько уже?

– Три месяца.

– Три месяца, мадонна! Значит, это случилось в самом начале…

– Похоже, что так.

– Июнь, июль, август, – считала Пантизилия. – А сейчас начало сентября… Мадонна, что нам делать?

– Не знаю. Может, мне удастся уехать куда-нибудь и тайно родить. Такое раньше случалось со многими. Может, и Педро поедет со мной, – Лукреция бросилась в объятия Пантизилии. – Счастливая! Полюбив, ты можешь выйти замуж, ты можешь жить с мужем и детьми, быть счастлива до конца дней своих! Но для такой, как я, брак означает лишь исполнение долга перед своей семьей. Они дважды сватали меня, потом выдали за Джованни Сфорца! – Теперь, когда она любила Педро, она не могла без содрогания вспоминать о Сфорца.

– Но вас скоро с ним разведут, – рассудительно ответила Пантизилия. – Может, они отдадут вас за Педро?

– А они позволят? – И в глазах ее мелькнула надежда.

– Ну… Если они узнают, что у вас будет ребенок… Дети меняют все.

– Ах, Пантизилия, как ты добра ко мне, как хорошо ты меня успокаиваешь! Я выйду замуж за Педро, мы уедем из Рима, у меня будет дом, такой, как у моей матери, и моя креденца, где я стану хранить серебряные кубки и майолику. Пантизилия, как счастливы мы будем!

– А вы возьмете меня с собой, мадонна?

– Да разве я смогу без тебя? Я найду тебе хорошего мужа… Нет, не я, ты сама себе его найдешь. И будешь любить его так, как я люблю Педро. Это единственный способ выйти замуж счастливо, дорогая моя Пантизилия!

Пантизилия кивнула, однако она не разделяла радужных надежд Лукреции.

Лукреция все еще не разведена, а чтобы получить развод, надо доказать, что она virgo intacta, что супруг ее был бессилен исполнить свои обязанности. Одна надежда, что Лукрецию не заставят проходить осмотр… Святая Матерь, в ужасе подумала Пантизилия, спаси и сохрани…

Она любила Лукрецию, правда, любила. Никто и никогда еще не был к ней так добр. Ради Лукреции она станет лгать, да она все ради нее сделает! Рядом с Лукрецией и она прониклась верой в то, что все в жизни будет хорошо, что беспокоиться не о чем. Замечательная философия! И Пантизилия надеялась, что ей удастся до конца сохранить эту веру.

– Пантизилия, как ты считаешь, может, мне следует отправиться к отцу и объявить, что мы с Педро любим друг друга? Что Педро – мой супруг, и что мы должны пожениться?

Услышав эти слова, Пантизилия встряхнулась и спустилась на землю.

– Его Святейшество недавно пережил удар, мадонна. Брат ваш умер всего три месяца назад. Пусть он оправится от одного удара, пока вы преподнесете ему следующий.

– Но он будет рад! Он любит детей и хочет, чтобы у нас были свои дети.

– Но не дети камердинеров, мадонна. Молю вас, послушайтесь моего совета. Подождите, выберите правильный момент. Еще есть время.

– Но люди-то станут замечать!

– Сестры? Да они не очень-то наблюдательны. Я сошью вам платье с высокой талией и пышной юбкой, в таком платье можно родить – никто и не заметит.

– Странно, Пантизилия, но я так счастлива!

– Дражайшая мадонна, вы созданы для материнства.

– Наверное, так и есть. Когда я думаю о том, как буду держать ребенка на руках, как покажу его Педро, все во мне поет от радости. И тогда я забываю обо всех заботах. Я забываю о Джованни, забываю о горе отца, о Чезаре и… Не важно. Я даже чувствую себя виноватой.

– Вот уж глупости, счастливый человек всегда прав. Счастье – вот в чем главный смысл жизни.

– Но мой брат недавно погиб, отец сломлен горем, а я – по-прежнему жена другого.

– Время пройдет, и с ним грусть Его Святейшества. А Джованни Сфорца больше не будет вашим мужем, да он никогда им и не был… Его Святейшество об этом позаботится.

Пантизилия старалась не углубляться в этот вопрос. Она знала, что Лукреции придется предстать перед кардиналами и объявить себя девственницей. Нет, юбку следует сделать очень пышной…

Теперь Папа проводил много времени со своим старшим сыном. Как говорили в Ватикане: «Его Святейшество позабыл свои клятвы покончить с непотизмом, он забыл своего Джованни, и теперь вся его любовь принадлежит Чезаре».

Отношения между Александром и Чезаре изменились.

Удар потряс Александра основательно, Чезаре же стал гораздо терпимее и спокойнее – он был убежден, что отец уже никогда не станет таким, как прежде, что теперь положение изменилось, что отец впадет все в большую от него зависимость.

Александр чуточку утратил в своем авторитете, Чезаре чуточку приобрел. В дни скорби Александр выглядел настоящим стариком, сейчас он несколько оправился, но уже не казался мужчиной в расцвете сил.

А Чезаре усвоил один важный урок: он может делать все, что ему заблагорассудится, и все сойдет ему с рук.

Папа сказал ему:

– Сынок, что-то эта история с разводом твоей сестры затягивается. Пора ей предстать перед ассамблеей.

– Да, отец. Чем скорее она освободится от этого человека, тем лучше.

– Но ты там, в Неаполе, не терял времени даром? Ты обсудил с королем вопрос о возможном муже для твоей сестры?

– Конечно, Ваше Святейшество. Мне предложили Альфонсо, герцога Бишельи.

– Незаконнорожденный… – пробурчал Папа. Чезаре пожал плечами.

– И к тому же брат Санчи, – продолжал Александр.

– Он похож на сестру только внешне.

Папа кивнул. Он мог простить Чезаре смерть Джованни, потому что Чезаре – один из Борджа и его сын, но он не мог простить Санче того, что она стала одним из поводов для соперничества между Чезаре и Джованни.

Он обдумывал этот вариант. Союз с Неаполем был бы сейчас выгоден, а когда нужда в нем отпадет, легко можно будет избавиться и от этого брака.

– А ко мне обращался и князь Салерно по поводу своего сына Сансеверино.

– Не сомневаюсь, что король Неаполя слышал об этом, именно поэтому он так хочет, чтобы вы подумали об Альфонсо Бишельи. Ему бы не хотелось, чтобы в нашу семью вошел союзник французов.

– Но есть еще Франческо Орсино, и владетель Пиомбино, и Оттавиано Риарио…

– Ах Лукреция, она еще не успела избавиться от одного мужа, а ее ждет уже целая толпа претендентов. Счастливица Лукреция!

– А ты, конечно, думаешь об одном – что тебе отказано в праве на брак, сын мой.

Глаза Чезаре вспыхнули.

– Отец, мне намекнули, что, если я стану свободен, мне могут предложить Карлотту Арагонскую, законную, – Чезаре сделал особый упор на этом слове, – дочь короля. Она получила образование при французском дворе.

Воцарилось молчание. Чезаре подумал, что это величайший миг в его жизни, потому что Папа впервые вознамерился поступиться своим превосходством. Минуты тянулись как часы, и наконец Александр произнес:

– Такой брак может принести нам много выгод, сын мой. Чезаре упал на колени и горячо поцеловал отцу руку.

С этим сыном, думал Александр, я позабуду все свои печали. Он достигнет величия, и я перестану горевать о его погибшем брате.

Теперь жизнь Лукреции в монастыре Сан-Систо состояла из чересполосицы радостей и страхов.

Она и Педро предавались удовольствиям как люди, которые подсознательно понимают, что все это – ненадолго. Они ловили каждый миг счастья, они наслаждались каждой минутой, потому что не знали, когда наступит день их расставания.

Пантизилия все время была с ними, она делила их радости и печали и часто плакала по ночам, думая о том, что ждет влюбленных.

И вот однажды Педро принес от Папы ту самую весть: Лукреции надлежит предстать перед ассамблеей послов и кардиналов в Ватикане. Там ее объявят virgo intacta.

Лукреция впала в панику.

– Что мне делать? – без конца спрашивала она Пантизилию.

Маленькая горничная пыталась ее успокоить. Ей следует надеть платье, которое Пантизилия для нее приготовила, сейчас зима, в монастыре холодно, так что неудивительно, если она наденет побольше нижних юбок. Ей надо высоко держать голову и всем своим видом убеждать их в своей невинности. Она сможет. Она должна.

– Но как, как, Пантизилия? Я буду лгать этим достойным, осененным святостью людям?

– Вы должны, дорогая мадонна, у вас нет другого выхода. Так решил святой отец, и вам необходимо освободиться от Джованни Сфорца. На каких других основаниях вы сможете получить развод?

Лукреция начала истерически хохотать.

– Пантизилия, почему ты так торжественно выглядишь?

Неужели ты не видишь, какая это нелепая шутка? Я уже на шестом месяце беременности и должна объявить себя перед ассамблеей девственницей! Это было бы смешно, если бы не было так грустно… И все может кончиться настоящей трагедией.

– Дорогая мадонна, мы не допустим такого конца. Вы сделаете то, что требует от вас отец, и, освободившись, выйдете замуж за Педро, уедете с ним туда, где вас будут ждать мир и покой.

– Ах, если бы это было так!

– Помните об этом, когда будете стоять перед кардиналами, и это придаст вам смелости. Если вы солжете, вы обретете свободу. К тому же вы ведь носите под сердцем ребенка не от Джованни Сфорца… Ваше счастье и счастье Педро зависят от того, как вы поведете себя перед ассамблеей. Помните об этом, мадонна.

– Да, я буду помнить, – твердо пообещала Лукреция.

Пантизилия одевала ее на этот раз с особой тщательностью. Расправив пышные бархатные сборки, она еще раз оглядела дело своих рук и осталась довольна.

– Никто не догадается… Клянусь! Ох, мадонна, какая вы бледненькая!

– Я чувствую, как бьется мое дитя – оно наверняка упрекает меня за то, что я вознамерилась отрицать его существование.