Текст книги "Мадонна Семи Холмов"

– Нет, вы ничего не отрицаете! Наоборот, вы стараетесь устроить ему счастливую жизнь. Не думайте о прошлом, мадонна. Смотрите в будущее. Думайте о счастье, которое вас с Педро ждет.

– Ах, моя малышка Пантизилия, что бы я без тебя делала!

– Мадонна, у меня никогда не было хозяйки лучше. Без вас жизнь моя была бы ужасна. И все, что я для вас делаю, вознаграждается в тысячекратном размере.

Они обнялись, прижались друг к другу, словно две испуганные птахи.

И вот она отправилась в Ватикан, и здесь, в присутствии отца и членов ассамблеи слушала, как один из кардиналов зачитывает подписанный ею когда-то документ – о том, что ее брак с Джованни Сфорца не был осуществлен, что она по-прежнему virgo intacta. Это не было настоящим супружеством, и они, кардиналы, собрались здесь, чтобы объявить брак недействительным.

Она стояла перед ними. Никогда еще ее от природы невинное выражение лица не служило ей так хорошо.

Кардиналы и послы были поражены ее красотой и юностью – им и не требовалось иных доказательств.

Ей объявили, что отныне она – не жена Джованни Сфорца, и она ответила благодарственной речью. Она так горячо их благодарила, что они были просто очарованы.

В какой-то момент дитя резко дернулось, и она побледнела и пошатнулась.

– Бедная девочка! – прошептал один из кардиналов. – Какое испытание для такой юной и невинной натуры!

Папа ждал ее в своих личных апартаментах. Чезаре был с ним.

– Дорогая моя! – Папа тепло ее обнял. – Наконец я снова держу тебя в своих объятиях. Это было тяжелое время для всех нас.

– Да, отец.

А Чезаре добавил:

– А то, что ты спряталась от нас… Это было самым тяжким.

– Мне необходимо было подумать, – ответила она, избегая смотреть им в глаза.

– Надеюсь, – осведомился Папа, – Пантизилия оказалась хорошей служанкой?

Лукреция с горячностью ответила:

– Мне очень нравится эта девушка. Не знаю, что бы я без нее делала. Тысячу раз спасибо вам, отец, что вы ее ко мне прислали.

– Я знал, что она будет служить тебе верой и правдой.

– Вот и настало время начать новую жизнь, дорогая сестра, – заявил Чезаре. – Теперь, когда ты избавилась от Сфорца, ты снова начнешь радоваться.

Она молчала и пыталась набраться смелости рассказать им о своем положении, объяснить, почему им надо оставить все планы найти для нее нового знатного супруга, сказать, как любит она Педро, что он – отец ребенка, которого она носит под сердцем.

Там, в монастырской келье, она снова и снова представляла себе, как скажет им все это, и предприятие, несмотря на всю сложность, не казалось ей безнадежным. Но когда она на самом деле предстала перед ними, она поняла, что недооценивала своего страха, всей степени почтительности, которую к ним испытывала, власти, которую они над ней имели.

Улыбка Александра стала почти бесстыдной:

– На твою руку много претендентов, доченька.

– Отец, я не хочу о них думать. Чезаре метнулся к ней и обнял.

– Что с тобой, Лукреция? Не заболела ли ты? Боюсь, что в уединении монастыря ты слишком настрадалась.

– Нет… Нет. Мне там было удобно и спокойно.

– Но ты не создана для таких мест!

– К тому же ты побледнела и выглядишь такой измученной, – добавил Папа.

– Позвольте мне присесть, – взмолилась Лукреция. Оба внимательно на нее поглядели. Александр понял, что его дочь чем-то ужасно испугана, и подвел ее к стулу.

А Чезаре продолжал перечислять тех, кто жаждал на ней жениться:

– Франческо Орсини… Оттавиано Риарио… Брат Санчи, маленький герцог Бишельи.

Александр вдруг вмешался:

– Наша детка пережила серьезное испытание. Ей надо отдохнуть. Твои апартаменты уже приготовлены для тебя, доченька. Иди, иди.

Чезаре попробовал было возразить, но Папа был тверд, как раньше. Он хлопнул в ладоши, подзывая рабов:

– Пусть женщины мадонны Лукреции проводят ее в свои апартаменты!

Оставшись один, Александр подошел к раке со святыми мощами. Он не молился, он просто глядел на них налившимися кровью глазами. Вены на висках его вздулись, брови были насуплены.

Невозможно! Невозможно? Что происходило в монастыре все эти месяцы? Он слыхал о том, что случается порою в монастырях. Но только не в Сан-Систо.

Он не посмел высказать свои подозрения Чезаре. Да, он боялся своего сына. Если Чезаре догадается, о чем он сейчас думает, он натворит Бог весть что… Чезаре пока не обязательно знать… Если это, конечно, правда. Однако наверняка его подозрения небеспочвенны…

Он поблагодарил святых за то, что Чезаре постоянно думал только о себе и своих делах, что он не так наблюдателен, как отец. Чезаре сейчас размышлял лишь об одном – как он освободится от церкви и женится на Карлотте Неаполитанской, даже когда Лукреция стояла перед ним, он не заметил в ней никаких перемен. Неужто причина их – только тишина и покой Сан-Систо? Нет, не только это.

Ему следует соблюдать осторожность. Разве у него не было уже припадков слабости, обмороков? Сейчас ему болеть нельзя, потому что, если его подозрения справедливы, от него потребуются все силы.

Надо выждать. Надо восстановить свое превосходство, надо вспомнить, что он – Александр, всегда умевший обращать поражение в победу.

Наконец он направился в апартаменты дочери.

Лукреция лежала на постели, Пантизилия сидела рядом. Щеки Лукреции были мокры от слез, и сердце Александра преисполнилось жалостью.

– Оставь нас, моя дорогая, – сказал он Пантизилии.

В глазах девушки были и страх, и обожание. Казалось, она взглядом молит его быть добрым, спасти ее госпожу.

– Отец! – Лукреция попыталась подняться, но Александр с улыбкой заставил ее снова лечь на подушки.

– Ты хочешь мне что-то рассказать, дитя? – спросил он. Она с мольбой глядела на него, но не решалась произнести ни слова.

– Ты должна мне все рассказать. Только тогда я смогу тебе помочь.

– Отец, я боюсь.

– Боишься меня? Разве я не был всегда добр к тебе?

– Вы – самый добрый и любящий из отцов. Он взял ее руку и поцеловал.

– Кто он?

Она в ужасе отпрянула.

– Ты мне доверяешь, детка?

И она не выдержала – бросилась на грудь к отцу и зарыдала. Никогда он еще не видел свою маленькую спокойную Лукрецию в таком состоянии.

– Дорогая моя, дорогая, – шептал он. – Мне ты можешь рассказать все. Я не стану тебя бранить. Разве не люблю я тебя больше всех на свете? Разве не желаю тебе счастья?

– Господи, спасибо всем святым, что у меня есть вы, – рыдала Лукреция.

– Так ты не скажешь? Тогда я сам скажу. Ты ждешь ребенка, не так ли? Когда?

– Он должен родиться в марте. Папа был потрясен.

– Осталось всего три месяца! Так скоро! Поверить не могу.

– Пантизилия такая умница… О, она такая добрая, отец.

Спасибо, что прислал мне ее. У меня никогда не было друга ближе. Я всегда буду ее любить… Пока живу.

– Она – милая девушка, – ответил Папа. – Я рад, что она пришлась тебе по душе. Но скажи, кто отец твоего ребенка?

– Я люблю его. Ты позволишь мне выйти за него?

– Мне трудно отказать моей доченьке в чем бы то ни было.

– О, отец, любимый мой отец! Какая я глупая! Мне надо было рассказать вам еще раньше, а я боялась. Когда вы были вдали от меня, я видела вас совсем в другом свете. Я думала о вас, как о грозном Папе, твердо решившем устроить для меня политически выгодный брак. Я совсем забыла, что святой отец – это прежде всего мой дорогой, любимый папочка!

– Но ведь теперь мы снова вместе. Ну, и как его зовут?

– Это ваш камердинер, Педро Кальдес. Папа еще крепче прижал ее к себе.

– Педро Кальдес… Что ж, красивый мальчик. Один из моих любимых камердинеров. И, конечно, я забыл – это он навещал тебя в монастыре.

– Это случилось, когда он привез весть о гибели Джованни. Отец, я была так несчастна, он успокоил меня.

Папа крепко прижимал к себе дочь. На мгновение лицо его исказилось от ярости: мой возлюбленный Джованни мертв, моя дочь беременна от камердинера!

Но когда Лукреция взглянула на него, лицо его носило обычное выражение доброты и терпимости.

– Детка моя, признаюсь, я удивлен.

Она взяла его руки и начала их целовать. Какая она красавица, подумал он, особенно когда смотрит на меня вот так снизу вверх и в глазах ее – страх и обожание. Как она тогда напоминает свою мать в самые счастливые часы их страсти!

– Отец, вы мне поможете?

– Неужели ты могла в этом усомниться? Как не стыдно, Лукреция! Но мы должны соблюдать осторожность. Тебя развели на основании того, что ты – девственница, а твой муж – импотент, – несмотря на весь ужас ситуации Папа не смог удержаться от улыбки: ну и история! Если б это случилось не с ним, ему было бы ужасно смешно. – Что скажут наши добрые кардиналы, когда узнают, что девушка, убеждавшая их в своей невинности и совершенно их очаровавшая, на самом деле на шестом месяце? Ах, Лукреция, моя глупышка, ведь тогда от развода ничего не останется… Да Джованни Сфорца может поклясться, что это его ребенок, лишь бы тебя не отпускать! Нет, нам надо действовать очень осторожно. Надо хранить тайну. Кто еще знает?

– Только Педро и Пантизилия. Папа кивнул.

– Никто больше знать не должен.

– Отец, я смогу выйти замуж за Педро? Мы хотели уехать из Рима, поселиться где-нибудь в тишине и покое, где никому нет дела до того, кто мы и чем занимаемся, жить счастливо, как живут простые люди.

Папа убрал волосы с ее разгоряченного личика, погладил по голове:

– Моя любимая, предоставь все мне. Все решат, что испытание, через которое тебе пришлось пройти, подорвало твои силы. Ты будешь сидеть здесь, в своих апартаментах в Санта Мария дель Портико, и, пока не обретешь прежнее здоровье, тебя не будет видеть никто, кроме Пантизилии. А за это время мы придумаем что-нибудь.

Лукреция откинулась на подушки, и слезы снова побежали по ее щекам.

– Александр Шестой, – торжественно произнесла она, – воистину вы не человек, вы – бог.

Мадонна Лукреция тяжело болела. Прошло два месяца после ее возвращения из монастыря, а она ни разу не вышла из своих апартаментов, и к ней допускались лишь ее горничная Пантизилия да ближайшие родственники.

Римляне посмеивались. Что все это значит? Чем занималась мадонна Лукреция в монастыре? Они помнили, что она – одна из Борджа. Через несколько месяцев в Ватикане наверняка станет одним малышом больше. Интересно, насколько далеко простирается благосклонность Папы? Усыновит ли он и этого ребеночка?

Чезаре слышал эти разговоры и поклялся вырвать язык у всякого, кто разносит такие позорные слухи.

Он явился к отцу и доложил, о чем болтают в городе.

– Но это же неизбежно, – ответил Папа. – О нас всегда выдумывали всякие истории. Народу они нужны, как нужны карнавалы.

– Но я не потерплю, чтобы такое говорили о Лукреции! Она должна выйти из своего заточения, она должна показаться на людях!

– И как она может это сделать?

Папа смотрел на сына и в который раз поражался его слепому эгоизму. Чезаре сейчас думал лишь об одном: о том, как он скинет с себя церковное облачение, как женится на Карлотте Неаполитанской, как станет во главе войск Святейшего престола. И эти грандиозные видения заслоняли от него все остальное. Наверное, под впечатлением столь же грандиозных видений он и организовал убийство Джованни – скорбь отца ничего не значила по сравнению с его великими амбициями. Он даже не заметил, в каком положении находится Лукреция, что совершенно невероятно, – потому что, если бы он дал себе труд хоть на секунду задуматься о ее состоянии, он бы все понял.

– Да просто появиться – и все, – ответил на вопрос Чезаре.

Что ж, пора ему узнать правду: в конце месяца – начале следующего Лукреция родит.

– Тогда, – сказал Александр, – мы только подтвердим слухи.

Вот теперь Чезаре действительно все понял. Папа увидел, что лицо сына побагровело от гнева.

– Это правда, – продолжал Александр. – Лукреция ждет ребенка. Более того, роды неизбежны. Чезаре, не понимаю, как ты этого не заметил.

Александр нахмурился: он понимал, как боялась Лукреция, что Чезаре узнает о ее ситуации. Они с малышкой Пантизилией были вдвойне осторожны во время его визитов.

– Лукреция… Беременна?! Папа пожал плечами:

– Такое случается, – с усмешкой сказал он.

– И это произошло в монастыре? – Чезаре стиснул кулаки. – Так вот почему она так хотела там остаться! Кто отец?

– Сын мой, не позволяй чувствам брать верх над разумом. От нас требуется спокойствие и хитрость. Ситуация сложная, но, если мы хотим выдать Лукрецию замуж, как планировали, никто не должен догадываться, что, когда она стояла перед кардиналами и ее объявляли virgo intacta, она уже была на шестом месяце. Мы должны сохранить все это в тайне.

– Кто отец? – повторил Чезаре.

А Папа будто и не слышал этого вопроса:

– План у меня такой. Сейчас ее никто, кроме Пантизилии, не должен видеть. Когда ребенок родится, мы его немедленно увезем. Я уже связался с хорошими людьми, которые о нем позаботятся. Я щедро их вознагражу, потому что этот ребенок – мой внук, один из Борджа, а Борджа должно быть много. Может быть, через несколько лет я заберу ребенка в Ватикан, может, я сам буду наблюдать за его воспитанием. Через несколько лет никто и не заподозрит, чей именно это ребенок.

– Я требую, чтобы мне назвали имя этого человека, – упорствовал Чезаре.

– Ты сейчас вне себя от гнева, Чезаре. Должен предупредить тебя, сын мой, что гнев – страшнейший враг тех, кто позволяет ему овладеть собою. Держи свой гнев в узде. Этот урок я усвоил в самом нежном возрасте. Не вздумай показывать, как ты зол, этому молодому человеку. Я этого не делаю, я понимаю его. Подумай, Чезаре, разве в подобных обстоятельствах ты или я не поступили бы точно так же? Мы не можем его обвинять, – выражение лица Папы слегка изменилось. – Но когда наступит срок, мы будем знать, как с ним поступить.

– Он умрет, – твердо произнес Чезаре.

– Всему свое время, – пробормотал Папа. – А сейчас… Надо хранить спокойствие. Есть еще и малышка Пантизилия, – в голосе Папы послышалось сожаление, он нежно улыбнулся. – Она слишком много знает. Бедная девочка, такие знания еще никому добра не приносили…

– Отец, вы мудры. Вы знаете, как решать такие проблемы, но мне необходимо знать имя этого человека. И я не успокоюсь, пока не узнаю.

– Только не предпринимай никаких поспешных шагов, сынок. А этого человека зовут Педро Кальдес.

– Разве он не из ваших камердинеров? Папа кивнул.

Чезаре трясло от злости.

– Да как он посмел! Камердинер, слуга… и моя сестра! Папа положил руку на плечо Чезаре и поразился – того всего колотило.

– Ты гордец, сын мой, это хорошо… Но помни: осторожность и еще раз осторожность. Мы с тобой уладим это дело сами. Но сейчас еще рано…

Осторожность! Спокойствие! Эти слова были глубоко противны натуре Чезаре. Припадки ярости, которые овладевали им еще в детстве, с возрастом участились, и ему все труднее было сдерживаться.

У него перед глазами постоянно маячила одна и та же картина: его сестра – с камердинером! Он был одержим ревностью и ненавистью, он думал только о мщении.

Папа приказал быть осторожным, но он больше не обязан подчиняться его приказам. После смерти брата он понял, что и у отца есть слабости: Александр не был способен подолгу горевать. Он охотно забывал обо всех ошибках и даже преступлениях, совершенных членами его семьи, он быстро переставал думать о мертвых и переключал все свое внимание на живущих. Он был способен на чувства, на привязанность – но она всегда должна быть на кого-то направлена, и один объект легко сменялся другим. Чезаре как бы по наследству принял любовь, которую отец испытывал к Джованни, Чезаре знал, что он не утратит эту любовь, что бы ни случилось. Это было великое открытие. Благодаря ему он чувствовал себя всесильным и неуязвимым. «Александр – правитель Италии, но Александр склоняется перед волей сына».

И если Александр предупредил о необходимости соблюдать осторожность, с какой стати Чезаре прислушиваться к его словам?

Однажды он столкнулся в коридоре с Педро Кальдесом, и все отцовские предупреждения мгновенно вылетели у него из головы.

– Кальдес, стой! – заорал Чезаре.

– Мой господин… – растерявшись, начал камердинер, – что вы желаете?

– Мне нужна твоя жизнь, – рявкнул Чезаре и обнажил клинок.

Перепуганный молодой человек повернулся и помчался в апартаменты Папы. Чезаре побежал следом.

Педро задыхался от ужаса, он слышал за спиной злобный хохот Чезаре, в какой-то момент кинжал коснулся его бедра и по ноге потекла горячая струйка крови.

– Не беги, не скроешься! – кричал Чезаре. – Ты умрешь, я убью тебя за то, что ты сделал с моей сестрой!

Ослабевший от ужаса Педро добежал наконец до папского трона, на котором восседал Александр. С ним были двое камердинеров и один из кардиналов.

– Святой отец, спасите меня, спасите! – закричал Педро и бросился к ногам Его Святейшества.

Чезаре уже настиг юношу. Александр встал, лицо у него было испуганным.

– Сын мой, сын мой, прекрати! – крикнул он. – Убери свой клинок!

Но Чезаре лишь расхохотался в ответ и бросился к бедному камердинеру. Александру не оставалось ничего, как встать между ними, и кровь юноши запятнала его белоснежное облачение, брызги ее даже попали Александру в лицо.

Все присутствовавшие в ужасе кинулись в стороны, а Александр обнял юношу и строго взглянул в пылающее лицо сына.

– Убери кинжал! – приказал он – и на секунду вернулся прежний Александр, всегда знавший, как укрощать своих сыновей. – Не смей пятнать своими ссорами и гневом святой престол.

Чезаре вновь расхохотался, но с удивлением понял, что благоговение, которое он прежде испытывал перед отцом, еще не до конца его покинуло.

Он повиновался, но сказал:

– Пусть не думает, что на этом все и кончилось!

А потом повернулся и широкими шагами вышел прочь. Александр пробормотал:

– Вот она, горячая молодая кровь! Он не хотел никому причинять вреда, но молодое безрассудство… Разве все мы не страдали им в юности? Перевяжите раны этого бедного мальчика… и приставьте к нему охрану. Ради его собственной безопасности.

Пантизилия склонилась над постелью. Лукреция прошептала:

– Кажется, начинается…

– Лягте, мадонна. Я пошлю весточку святому Отцу.

– Да, он обо всем позаботится.

Она послала в Ватикан рабыню и вручила ей кольцо с печаткой для передачи Папе – между ними было условлено, что это кольцо означает: Лукреции нужна повитуха. Папа решил, что написанные слова слишком опасны, а вот кольцо, тайна которого известна только им…

– Боже, ты благословил меня таким отцом, как я Тебе благодарна! – горячо шептала Лукреция. – Ну почему я сразу же не обратилась к нему? Тогда мы с Педро уже были бы мужем и женой. Как же давно я не видела Педро! Если бы он был сейчас здесь! Попрошу отца привести его ко мне!

– Конечно, мадонна, конечно, – успокаивала ее Пантизилия.

Она чувствовала себя неловко. Она слыхала о том, что Педро Кальдес таинственным образом исчез, но не решалась сказать об этом Лукреции, боялась расстраивать ее перед самыми родами.

– Я все время думаю о том, – сказала Лукреция, – как мы с ним уедем из Рима. Это необходимо, сомнений нет. Мы проживем несколько лет где-нибудь в тихом, отдаленном месте – даже более отдаленном, чем Пезаро, но я знаю, что отец не позволит нам очень долго оставаться вдалеке. Он будет нас навещать, и как же он будет любить своего внука! Пантизилия, как ты думаешь, это будет мальчик?

– Кто может знать, мадонна? Давайте молиться о другом – кто бы это ни был, мальчик или девочка, пусть принесет вам большое счастье!

– Почему твой голос печален, Пантизилия? И щеки твои мокры… Почему ты плачешь?

– Потому что… Потому что вы так прекрасны, мадонна! Вы скоро родите, появится новая жизнь… плод вашей любви. Это так прекрасно, и потому я плачу.

– Дорогая Пантизилия! Но сначала будут боли, и, признаюсь, я побаиваюсь.

– Не бойтесь, мадонна. Боль придет и уйдет… А потом наступит блаженство.

– Останься со мной, Пантизилия, останься навсегда, ты обещаешь?

– Если мне позволят.

– А когда дитя родится и когда у нас будет свой маленький домик, ты переедешь к нам. Только, Пантизилия, если малыш будет слишком уж сильно тебя любить, я буду ревновать!

Пантизилия разрыдалась.

– Я плачу потому, что все так хорошо, – лепетала она, всхлипывая, – слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Прибыла повитуха. Она была в маске, ее сопровождали двое мужчин, также в масках. Они остались за дверью спальни Лукреции, а повитуха подошла к ее постели.

Она осмотрела Лукрецию и отдала приказания Пантизилии. И все время, пока у Лукреции длились схватки, за дверью сидели двое мужчин в масках.

После родов Лукреция, совершенно обессилевшая, уснула, а, проснувшись, попросила принести ей ребенка. Его положили к ней на руки.

– Мальчик, – сказала Пантизилия.

– Я сейчас умру от счастья, – шептала Лукреция. – Мой сын, мой сын… Почему здесь нет Педро? Он был бы так рад увидеть своего сынишку, разве нет? Пантизилия, приведи ко мне Педро!

Пантизилия кивнула.

– Скорей, скорей приведи! Повитуха подошла к постели и сказала:

– Мадонна очень устала, ей надо отдохнуть.

– Но я не хочу, чтобы вы уносили от меня сыночка! Я успокоюсь, только когда здесь будет его отец!

– Вашу горничную сразу же пошлют за отцом ребенка, – уверила ее повитуха. Она повернулась к Пантизилии – Наденьте плащ и отправляйтесь.

– Но я не знаю, где он!

– Вас к нему отведут.

Лукреция улыбнулась Пантизилии, и в глазах маленькой горничной сверкнула радость.

– Я бегу! – закричала она. – Бегу!

Лукреция проводила ее взглядом, а повитуха склонилась над кроватью:

– Мадонна, мне надо сейчас взять у вас ребенка. Ему следует спать в колыбельке. А вам нужен отдых. У меня есть специальное питье, после него вы крепенько уснете, потому что вам надо поскорее восстановить свои силы.

Лукреция выпила варево, поцеловала покрытую светлыми волосиками головку ребенка, отдала его повитухе и откинулась на подушки. Через минуту она уже спала.

Когда Пантизилия вышла из спальни Лукреции, один из сидевших у дверей мужчин встал и подошел к ней.

– Следуйте за мной, – приказал он, и они вышли из дворца во двор, где их поджидала оседланная лошадь.

Уже стемнело, и лишь луна освещала улицы, по которым скакали всадник и сидевшая у него за спиной Пантизилия. Они выехали из квартала бедноты, приблизились к реке.

На самом берегу человек натянул поводья, конь встал.

– Какая прекрасная ночь, Пантизилия, – сказал он.

Она глянула на бежавшую по воде лунную дорожку и подумала: да, прекрасная. Все казалось ей таким красивым, потому что она была счастлива. Ее хозяйка благополучно разрешилась от бремени, скоро она привезет к Лукреции Педро. Она думала о том, какое счастливое их ждет будущее.

– Да, – ответила она, – чудесная ночь. Но поторопимся. Хозяйка моя с нетерпением ждет Педро Кальдеса.

– Нам некуда спешить, – ответил неизвестный. – Твоя хозяйка сейчас будет спать. Она устала.

– Но я хотела бы как можно скорее попасть туда, куда мне надлежит попасть!

– Хорошо, хорошо, Пантизилия. Человек спешился.

– Куда вы направляетесь?! – воскликнула Пантизилия. Он промолчал и помог ей слезть с коня. Она оглянулась в поисках хижины, где мог бы скрываться Педро, но ничего не увидела.

Человек сказал:

– Какая ты маленькая, Пантизилия, и какая юная! Он наклонился и поцеловал ее в губы.

Она была удивлена, но не без приятности – давно уже ее вот так не целовали мужчины.

Она засмеялась и нежно произнесла:

– Сейчас не время. Поскорей доставьте меня к Педро Кальдесу.

– Ты сама этого хотела, Пантизилия, – сказал человек. Он мягко возложил руки ей на голову, затем погладил ее ушки. Она подняла к нему голову, взглянула ему в лицо, но он не смотрел на нее – казалось, он не может оторвать взора от освещенной луной реки. Глаза у него были совсем как стеклянные, и вдруг Пантизилию охватил ужас.

Она поняла, поняла все в одно мгновение – последнее мгновение своей жизни.

Руки скользнули к ее горлу.

Лукреция проснулась. Стоял ясный день.

Она видела замечательный сон: она бродит по какому-то прекрасному саду, здесь же в колыбельке дремлет ее сынок, она и его отец склоняются над колыбелькой.

Чудесный сон, но только сон… И вот теперь она проснулась.

Она поняла, что в комнате есть кто-то еще – у постели ее сидел какой-то мужчина, и сердце ее бешено забилось. Ей обещали привести Педро, его нет, и Пантизилия куда-то подевалась…

Она попыталась встать.

– Тебе следует хорошенько отдохнуть, – сказал Александр, – тебе потребуются силы.

– Отец, – прошептала она и повернулась ко второму человеку, – и Чезаре…

– Мы пришли сообщить тебе, что все в порядке, – сказал Чезаре. Голос его звучал странно, как-то сдавленно, и она поняла, что он вне себя от ярости. Она вздрогнула и вновь повернулась к отцу: ведь голос Александра был нежным и теплым, как всегда.

– Принесите мне моего ребенка, – попросила она. – Отец, это мальчик. Ты его полюбишь.

– Да, – сказал Папа. – Через несколько лет он к нам присоединится.

Она улыбнулась:

– О, отец, я всегда знала, что могу на вас положиться.

Прекрасная белая рука опустилась на ее руку.

– Моя малышка, моя умница. Она взяла его руку и поцеловала.

– Сейчас тебе уже не о чем беспокоиться, – торопливо добавил Александр. – Все улажено. Скоро ты вернешься к нормальной жизни, и эта маленькая история будет забыта, хотя, не скрою, ходили и ходят всякие гадкие слухи.

– Отец, а Педро?..

– Не смей произносить этого имени, – хрипло выкрикнул Чезаре.

– Чезаре, дорогой мой брат, постарайся меня понять. Я люблю Педро. Он – отец моего ребенка и скоро станет моим мужем. Наш отец все устроит.

– Моя дорогая, – сказал Папа, – видишь ли, это невозможно.

Она вздрогнула.

– Дорогая моя доченька, пришло время тебе узнать всю правду.

– Но я люблю его, отец, и вы обещали… Александр встал и приложил к глазам платок. А Чезаре со злобной радостью произнес:

– Вчера из Тибра выловили тело Педро Кальдеса. Ты потеряла своего любовника, сестрица, потеряла навсегда.

Она рухнула на подушки, закрыла глаза. Папа с тревогой склонился над нею.

– Все произошло так внезапно, – сказал он. – Моя детка, моя милая детка, как бы я хотел облегчить твою боль!

Чезаре, глядя на отца, саркастически улыбнулся. Ему хотелось крикнуть:

– А по чьему приказу был убит камердинер?! Разве не по твоему и не по моему? И правильно. Она не смеет унижать наше имя, связываясь со слугами.

Но вслух он произнес:

– Кое-кто сопровождал его в последнем плавании… Твоя служанка Пантизилия. Ты больше никогда не увидишь ее смазливой мордашки.

Лукреция закрыла лицо руками, она хотела отгородиться от всего, никогда больше не видеть ни этой комнаты, ни этих людей. Они были ее защитниками, и они были ее тюремщиками. Она не имела права на свою собственную жизнь, она обязана была делать только то, что запланировано, решено ими. Она попыталась совершить самостоятельный шаг – и вот расплата.

Педро, ее Педро убит! Она пыталась представить его – его израненное тело, может быть, ему перерезали горло. Или нет. Скорее всего, его просто отравили.

Педро, красавец Педро… Что такого он сделал? Он просто любил ее, Лукрецию.

И маленькая Пантизилия. Больше никогда, никогда она ее не увидит. Нет, это невозможно! Даже у страдания есть предел!

– Уходите, уходите, оставьте меня… Принесите мне моего ребенка и уходите! – заикаясь, произнесла она.

В комнате воцарилось молчание. Ни Чезаре, ни Александр не сдвинулись с места.

Затем Александр заговорил, голос его по-прежнему был нежным, он лился и лился, словно теплое молоко.

– За ребенком присмотрят, Лукреция. Тебе не о чем беспокоиться.

– Я хочу моего сына! – кричала она. – Верните мне сына! Вы убили человека, которого я любила, вы убили моего единственного друга. Мне ничего от вас не надо, только верните мне ребенка! Я уеду, я буду жить одна, с моим сыном… Я не хочу, не могу больше оставаться в этом дворце!

Чезаре спросил:

– И это говорит Лукреция? Лукреция Борджа?

– Да! Это говорю я!

– Мы были не правы, – мирно произнес Александр. – Мы слишком рано тебе обо всем рассказали. Но, поверь мне, дорогая доченька, бывают времена, когда все должно решаться и говориться сразу, с одного удара. Тогда и раны затягиваются быстрее. Это было ошибкой с твоей стороны – со стороны моей дочери, дочери Борджа – вести себя подобным образом, связаться с прислугой. А то, что у тебя родился от него ребенок… Это вообще криминал! Но мы тебя любим, мы понимаем твои чувства. Мы прощаем тебя за них, как прощаем себе и собственные грехи. Мы слабы, и мы нежно тебя любим. Мы спасли тебя от бесчестья, нам так и следовало поступить. Ты – наше сокровище, мы любим тебя больше всех на свете. Я и твой брат постарались спасти тебя от последствий твоего греха и глупости. Тех, кто участвовал вместе с тобой в этом нелепом приключении, больше нет, значит, никто тебя не предаст. А что касается ребенка, то это прелестный мальчик и я уже его люблю. Но ты должна с ним попрощаться – правда, ненадолго. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он поскорее вернулся к нам. Он – Борджа. Он кричал на меня, он брыкался как настоящий Борджа. Боже, благослови его, он в надежных руках, у него достойная приемная мать. Она станет ухаживать за ним, как за своими собственными детьми – даже лучше, потому что она не посмеет причинить вред маленькому Борджа. И, обещаю тебе, Лукреция, что через четыре года… нет, даже через три он к нам вернется, и мы усыновим этого резвого мальчишку, плод твоей страсти, и никто не посмеет ткнуть в него пальцем и сказать: «Вон ублюдок, которого Лукреция родила от камердинера».

Она молчала. Сон кончился, а смириться с реальностью она не могла. Пока не могла. Но знала, что неминуемо смирится. У нее нет иного выхода.

Чезаре взял ее руку и приложился к ней губами.

– Дорогая, мы устроим тебе замечательный брак. Она вздрогнула.

– Ну, еще слишком рано говорить о таких вещах, – упрекнул его Александр. – Потом, потом.

Она хранила молчание.

А они все сидели, никуда не уходили. Чезаре взял ее правую руку, Александр – левую, и они время от времени наклонялись и целовали ее холодные пальцы.

Все у нее отобрали, всего ее лишили… И все же она чувствовала, как успокаивают ее эти поцелуи.

Она начинала понимать неизбежность того, что произошло. И она начинала понимать, как нелепы были ее мечты.