Текст книги "Cоло"

Виктор и сейчас пытался держаться уверенно, но под маской бесстрашия отчаянно искал помощь. Он за этим и пришёл. Не по воле врачебного долга, а во имя своего собственного счастья.

Алан тоже переступил черту.

В коридоре пахло мокрым песком и антисептиком. Он сделал глубокий вдох, поморщился и посмотрел на тумбочку, которая стояла у двери. Сейчас больше всего на свете он ненавидел именно её.

– Я ничего такого не хотел, – повторил он.

– Я понял, – кивнул Виктор и сделал ещё один шаг.

На крыльце остались влажные следы от его ботинок, к заднику которых прилип песок.

Скоро начнётся новый день. Мы будем сильными.

Прибрежная больница

К главному корпусу больницы был оборудован съезд с Центральной магистрали, но шум машин здесь был ненавязчивым. Сосны окружали больницу плотным кольцом и наполняли воздух запахом смолы и хвои.

Это было семиэтажное серое здание с большими жёлтыми буквами под самой крышей. «ПРИБРЕЖНАЯ БОЛЬНИЦА». Широкие стеклянные двери, окна с лёгкими занавесками, возле входа были припаркованы машины скорой помощи, а во дворе, исчерченном тропинками и островками кустарников, гуляли пациенты.

Здесь была создана прекрасная атмосфера для выздоровления. Виктор всегда гордился местом своей работы.

Когда в других сферах жизни людей активно заменяли на искусственный интеллект, больница стала пристанищем для всех профессий. Работы здесь было много, но она во многом зависела от человеческого фактора и по этой же причине считалась опасной.

Больница – бесконечное переплетение чувств: расставания и надежды на скорую встречу, громкие смех и слёзы, улыбки и такие же говорящие гримасы боли. Это серое здание лишь казалось неодушевлённым, а на самом деле бережно хранило всё самое сокровенное, что только может быть в людях.

Сегодня Виктор вернулся в больницу другим.

Он припарковал машину и зашёл в приёмный покой с сопроводительным листом пациентки. Виктор положил документы на сестринский пост. Визитка Алана в кармане его куртки тянула к земле. Казалось, она готова прожечь дыру и стать уликой, рассказать всем, как просто Виктор решился на этот шаг. Но сейчас эти несколько цифр телефонного номера были важнее репутации. Иногда оставаться профессионалом просто невозможно.

– Согласилась?

Голос медсестры, которая внимательно изучила лист первичного осмотра, вернул врача к реальности.

– Что? – краем глаза Виктор внимательно следил за тем, как в конце коридора санитары под присмотром Кристины усаживают Лизу на кушетку.

– Я спрашиваю, она согласилась со словами мужа, что всё так и произошло? – девушка понизила голос. – Это больше похоже на побои.

Виктор свёл брови и раздражённо указал в сторону смотровой.

– Ты её даже не видела, Оль!

Он угрюмо зашагал в сторону смотровой, но голос медсестры снова окликнул его.

– Виктор Петрович, вы должны будете подписаться, что не нашли в произошедшем признаков насилия!

Мужчина остановился и оглянулся на пост. Медсестра не сводила с него пристального взгляда, и Виктор едва сдержался, чтобы не накричать на неё. Вопрос был решён, что ещё она от него хочет?!

– Сейчас и удостоверюсь, – процедил он сквозь зубы.

– Я жду, – медсестра кивнула и отложила историю болезни в сторону.

Молодой врач в мятом халате стоял возле кушетки и осматривал запястья девушки. Виктор сразу узнал Павла – ординатора второго года.

– Как смена? – он снял куртку и переложил визитку в карман халата.

Заметив его, парень выпрямился и сонно потянулся.

Павел стоял против окна, и мужчина не мог разглядеть его лицо, но прекрасно понимал, что тот думает по поводу поступившей пациентки. Виктор сам читал молодым врачам лекцию о признаках домашнего насилия, и Павел отлично справился с зачётом по данной теме. Он вообще был лучшим студентом по многим показателям.

– Уже написали в истории, что это побои? – он сказал это так просто, что Виктору стало не по себе. Он почти готов был с ним согласиться.

Павел отошёл от кушетки. Щетина на лице, длинные волосы, собранные в хвост, закатанные рукава пожелтевшего халата, который как-то нелепо топорщился. Раньше это ужасно злило опытного врача, но Павел напоминало ему себя в молодости: такой же дорвавшийся до знаний грустный человек. Он всегда задавал точные вопросы, щурил свои близорукие глаза и скромно кивал, когда угадывал правильный диагноз. Он очень часто его знал.

– Иди отдыхай, Паш, я всё сделаю, – Виктор подошёл к кушетке и постарался изобразить непринуждённую улыбку.

– Вы сами-то с ночного дежурства, я помогу, мне несложно! – затараторил парень, и его щёки зарделись. – С этим будет столько бумаг!

– Не нужно, иди отдыхай.

– Так у меня сегодня дневная смена, – заметил Павел. – Где её история?

– Она на посту, Паш, слушай…

– Я возьму, – парень бросился к двери и резко остановился, когда услышал резкий голос позади.

Виктор редко обращался к нему с таким тоном. Никогда прежде.

– Павел!

Молодой врач замер, убрал руку с дверной ручки и обернулся. Виктор выглядел взволнованным, грудная клетка вздымалась под белым халатом.

– Вы в порядке? – осторожно поинтересовался парень.

– Я в норме, – глаза смотрели недоверчиво, обвиняюще.

Павел кивнул. Медсёстры говорили, что в последнее время Виктор Петрович берёт много дежурств, чтобы подальше оставаться в больнице. Девчонки шептались, что это как-то связано с его сыном. Павел не вдавался в подробности. Дело личное.

– Уверены? А то я знаю, как вы… любите геройствовать.

– Не в этот раз, – отрезал Виктор и отвернулся. – Уходи, не мешай.

Павел замолчал. Отдых между ночной и дневной сменами был бы сейчас как никогда кстати. Он окинул смотровую сонным взглядом и ещё раз внимательно посмотрел на пожилого врача.

– Нет, вы… – начал ординатор.

– Пожалуйста, давай без лишних расспросов.

Дверь смотровой захлопнулась. Виктор выпрямился и подошёл к окну. Сосны мерно двигались в такт ветру.

Раньше он любил эту больницу. Запах антисептиков, синие отблески мигалок, торопливые шаги дарили ему ощущение принадлежности к чему-то большему и очень важному. Когда-то он принёс врачебную клятву, что никого не оставит в беде. Но это было так давно. Тогда он ещё не знал, что бывают клятвы посильнее.

Виктор пообещал жене, что сделает всё, чтобы защитить сына после её смерти. Она знала, что Петя не справится, а он ей не поверил. Дурак.

– Он меня не бил, – вдруг тихо произнесла Лиза.

Виктор оглянулся. Её хрупкая грудная клетка едва заметно двигалась под белой простыней, длинные ресницы обрамляли приоткрытые глаза, над бровью виднелась большая гематома. Врач покачал головой. Он прекрасно понимал, что произошло прошлой ночью. Но ещё ужаснее было то, что он поехал на этот вызов именно потому, что понимал.

Это его последний шанс.

Виктор поправил съехавшие на нос очки и едва заметно хлопнул по карману халата, где лежала визитка Алана.

– Вы что-то сказали?

– Это вышло случайно, я упала, – прошептала девушка и поморщилась от боли.

Виктор подошёл ближе и тронул её запястье. Пульс был слабый.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – кивнула девушка. – Немного кружится голова. И всё.

Врач кивнул и так глупо обрадовался. Своими словами Лиза дала ему право на этот обман, поэтому можно было отбросить страх и воспользоваться своим положением.

«Слышишь, Тина, – произнёс он про себя, – я переступаю через совесть, чтобы вернуть нашего мальчика. Я обещал тебе».

Виктор поднял голову к потолку и сглотнул слёзы. Будь жена жива, она бы им гордилась. Он поможет пациентке и поможет сыну. Для этого просто нужно будет занести травмы Лизы в категорию «несчастного случая» – в ту категорию, которую на своих лекциях Виктор с презрением высмеивал.

Алан останется безнаказанным. Виктор не расскажет о своих догадках полиции.

Мужчина собрался с силами.

– Вас переведут в палату для наблюдения.

Быстрым шагом он вышел из смотровой и направился к выходу из больницы. Стеклянные двери разъехались перед Виктором, и в лицо ударил свежий воздух. Мужчина уже сделал шаг во двор, когда услышал голос медсестры.

– Павел мне сказал. Это побои, – она произнесла это не так громко, но Виктор остолбенел, всё его тело налилось свинцом. – Подпишите, и я звоню в полицию.

Он медленно развернулся и подошёл к посту.

Медсестра смотрела на него поверх кружки с изображением счастливых молодожёнов. Одним пальцем она подтолкнула к врачу историю болезни и показала, где нужно поставить роспись.

– Вот.

Виктор перевернул страницу и быстро расписался под словами Алана. «Несчастный случай…»

– Виктор! – Ольга резко поставила кружку на стол, и на столешнице остались коричневые брызги кофе. – Не там, не там вы расписались!

Виктор многозначительно посмотрел на девушку и закрыл историю.

– Там.

– Павел сказал, – неуверенно начала девушка, – что это домашнее наси…

– Он ошибся, – перебил её Виктор, – ничего такого. Глупые ординаторы.

Врач развернулся и пошёл к выходу. Никто сегодня не сможет ему помешать.

Виктор набирал номер телефона медленно, оставляя себе время на последние размышления. Телефон дрожал в его влажных ладонях, и он ещё раз произнёс вслух заготовленные слова.

«Это я. Помнишь, мы договаривались».

Он стоял в тени на одной из тропинок в прибольничном дворе. Стеклянные двери то и дело открывались, и Виктор решил отойти ближе к лесной полосе, чтобы стать незаметным. Примерно так он и существовал уже не первый год: перебегал из тени в тень, чтобы обращать на себя как можно меньше внимания, чтобы меньше слышать вопросов и больше не стараться придумывать на них ответы. Это был уже не первый год, как его жены и сына не было рядом, а он до сих пор не привык.

Виктор ясно помнил день, когда ему сообщили об аресте Пети. Он наскоро выбежал из палаты в коридор и услышал в телефонной трубке надменный, официальный и совершенно бесчувственный голос. Виктор никогда бы не позволил себе сообщать плохую новость таким тоном.

После смерти жены Виктор до последнего пытался сохранить в себе волю к жизни, но после этого звонка кто-то будто бы взял жирную чёрную ручку и всё перечеркнул. Виктор вдруг забыл свою молодость, день, когда встретил Тину, день, когда родились их дети.

Будто бы осталась только боль: смерть жены, суд на Петей и старость.

Петя был идеальным ребёнком. Таких просто не бывает.

– Ну что? – мужчина убрал телефон в карман халата и обернулся.

Кристина стояла в белом халате и держала за руку мальчика в красных резиновых сабо. Дочь, конечно же.

– Павел сказал, что это побои, – её брови взметнулись вверх. – Но вы, кажется, договорились с Аланом.

Глаза Виктора испуганно расширились, и он нервно посмотрел по сторонам.

– Что ты кричишь, в самом деле?!

– Пап.

Виктор смотрел на девушку и думал о той, кто её всему этому научил: быть такой, говорить так. Тина всегда была прямолинейной, не хотела тратить время на разговоры вокруг да около. Она научила этому их детей.

– Я звоню, звоню, – шикнул Виктор. – Но ты же понимаешь, как для меня это… непривычно.

Кристина равнодушно пожала плечами.

– Его могут перевести в закрытый город без возможности реабилитации, пап, – сказала Кристина таким тоном, что Виктору мгновенно стало стыдно за свою несмелость. – А как же Лёня?

Мальчик переводил растерянный взгляд с Виктора на Сашу и обратно.

– Лёня, прости, – мужчина присел на корточки, – как ты?

– Всё хорошо, – улыбнулся мальчик.

– Ты целый месяц не вывозил его из больницы, – Кристина потянула мальчика за руку, и Виктор поднял на неё глаза. – Ты считаешь это нормально? Как ты с такими родительскими навыками вообще вырастил нас с Петей?

При упоминании имени сына Виктор зажмурился.

– Папа! – она никак не давала ему погрузиться в эту боль. Может быть это его и спасало?

– Почему он не в детском саду? – Виктор поднялся и посмотрел на Кристину.

– Ему там плохо!

– Плохо?

– Ему запрещают там говорить! Все же знают, что случилось с Петей, папа! Что там может нравиться?!

Виктор покачал головой.

– Я решаю, Кристин, решаю!

Он протянул ей визитку и раздражённо закатил глаза.

– Папа, – её голос стал мягче, – прошло почти шесть лет, а ты никак его не простишь. Разве он виноват, что его скорбь оказалась сильнее твоей?

Кристина развернулась и пошла в сторону парковки, держа мальчика за руку. Виктор смотрел на её тонкие ноги в грубых кроссовках на высокой подошве. Он так и не понял эту молодёжную моду, а вырастил двух детей. Таких разных детей.

И только когда дочь с внуком свернули за здание больницы, Виктор достал телефон из кармана, ещё раз сверил номер телефона и нажал на «вызов».

Раздались гудки.

Дом детства

На верхнем этаже дома родителей было темно и тихо. Быстрым шагом Саша прошла мимо комнаты брата и твёрдой рукой толкнула следующую дверь.

Вечерний свет заполнял собой небольшое пространство, и Саша сделала шаг внутрь. Ей нужно было время, чтобы осознать, что она снова здесь. Справа стояла кровать, в её изголовье – письменный стол, а у противоположной стены между двух книжных шкафов поместился маленький диван. Стены в комнате были увешаны плакатами из журналов, и девушка прикоснулась к их потрёпанным уголкам с полосками скотча.

Подставка для канцелярии, книги, записные книжки, плед, разноцветные подушки и даже большая фарфоровая кукла – всё было на своих местах. Всё казалось таким одушевлённым и таким чужим.

Саша провела ладонью по столешнице (кажется, мама протирала пыль в комнатах, как и раньше, раз в неделю) и выглянула в окно.

Дом родителей стоял в самом конце улицы и был окружён зелёным насаждением. Сюда не доносились звуки города, и стояла оглушительная исчерпывающая тишина. Во дворе горели несколько садовых фонарей, освещая тропинку вдоль пожухшего газона, а под брезентом были свалены друг на друга полиэтиленовые мешки с бытовым мусором и старые шины.

Саша смотрела во двор и думала о том, так ли ей нужно быть здесь, или можно было снять какую-нибудь квартиру в центре города и пожить одной. В этом городе Саша ни разу в своей жизни не была одна. Говорят, это очень важный опыт.

Было слышно, как на первом этаже накрывают на стол, как глухо стучат тарелки, звенят бокалы. Саша была уверена, что мама до сих пор останавливает себя в желании достать ещё одну пару приборов и налить сладкую газировку в высокий стакан. Леон обожал газировку.

Все эти звуки, пустынный двор, тихие комнаты теперь превращали место детства в место боли. Боли, которую каждый из них нёс поодиночке. Саша до сих пор не могла простить брату то, что он с ними сделал.

Она опустилась на кровать, приподняла край покрывала и увидела свежее постельное белье. В груди что-то заныло, тоска стала навязчивой. Мама ждала её, а Саша до последнего не хотела сюда приезжать. Ей было обидно за маму, обидно за себя, но в этом доме всё, правда, начинало болеть сильнее. Это не значит, что она не любит, просто это больно.

В горле комом встали слёзы, и Саша запрокинула голову к потолку. Даже запах чистого белья был о детстве и причинял страдания. Саша надеялась, что вернётся в место силы, которое так безоговорочно любила, а попала сюда, где в воздухе до сих пор висит замолчанная трагедия.

Здесь что-то навсегда разрушилось, а им осталось только ходить по обломкам и делать вид, что им нечего друг другу про это сказать.

Саша устала.

Она пододвинула к себе чемодан, чтобы достать вещи, и услышала, как на экране телефона высветилось уведомление. Саша наклонилась к сумке и заметила инициалы, вырезанные на каркасе кровати. «Л. С.»

В тот день Леон баловался с выжигательным аппаратом дедушки, забежал в комнату к Саше и оставил после себя эти две корявые буквы. Тогда сестра ужасно на него разозлилась. Порой Леон был невыносим.

Саша провела рукой по контуру выжженных букв. Это больно. Любить кого-то так сильно, потом потерять, а потом снова найти. Порой бывает тяжело простить человеку то, что ты пережил из-за него.

Она вышла из комнаты и стала осторожно спускаться по лестнице, крепко держась за перила.

Первым делом, сквозь прорези между ступенек, она увидела отца. Он сидел во главе стола и листал газету. Его лицо было напряжённым, а глаза внимательными, и так он выглядел, когда ему что-то угрожало. То есть всегда. Когда ты главный судья в стране тебе всегда что-то или кто-то угрожает. Саша заметила, как он осунулся и обнаружил в себе неизвестную грусть, которая за короткое время превратила его в старика.

Мама раскладывала салат по тарелкам, тихо постукивая ложкой.

– Ничего, – Филипп бросил газету на стол и посмотрел на жену. – Они ничего не написали про это заседание. И это плохой знак.

Ложка замерла над тарелкой.

– Они что-то готовят. Это затишье перед бурей. Ищут ещё что-нибудь.

– У тебя…

– У меня безупречная репутация, а эти журналисты… они всё испортят. И из-за кого?!

Надя замотала головой, но Филипп продолжал.

– Я всегда ждал от него чего-то подобного.

Женщина оперлась о край стола и посмотрела на мужа. На ней было чёрное платье на тонких бретелях, каштановые волосы были собраны в хвост.

– Перестань, – раздражённо прошептала она. – Хватит, хорошо? Не при Саше…

Филипп посмотрел перед собой и первым заметил дочь, которая замерла на пороге столовой. Одна его бровь приподнялась, и он кивнул жене.

– Саша здесь, нечего шептать.

Мамина спина напряглась, плечи выпрямились. За секунду она подсобралась, приготовилась и обернулась с той легкомысленной улыбкой, с помощью которой так часто пыталась обмануть себя и детей. Отец смотрел на дочь серьёзно и старался выглядеть равнодушным, но в нём было больше искренности. Они были рады, просто это было больно.

Надя показала дочери на стул.

– Садись, Саша, садись – она засуетилась с приборами и как-то неловко топталась на одном месте, не зная, за что взяться.

– Всё хорошо, мам, – Саша коснулась её руки и улыбнулась. – Я разберусь.

Она села за стол и посмотрела на отца. Уголки его губ чуть приподнялись.

– Здравствуй, – его рука почти потянулась к дочери, но он вовремя себя остановил. Давай без этого.

– Папа…

Качели во дворе издали пронзительный скрип.

– Пора их смазать, – Филипп растерянно посмотрел в окно и убрал руку под стол.

Саша заметила запах алкоголя и какими неловкими и размашистыми стали все его движения, и ей вдруг стало ужасно его жаль. Отец будто бы пытался ухватиться хоть за что-нибудь в этом водовороте жизни, но всё равно продолжал тонуть.

Он так и смотрел в окно, выжидая, когда можно будет перевести тему, когда мама пододвинула к Саше противень с мясом по-французски.

– Бери.

– Праздничный сервиз? – Саша тронула край тарелки с ниточкой голубого орнамента и посмотрела на маму.

Филипп издал звук, похожий то ли на кряхтение, то ли на кашель. Он медленно повернулся к столу и тоже приподнял свою тарелку.

– Такой повод, кх, – он опустил тарелку на стол и взглянул на дочь. – Мы растили троих детей, а остался один.

Надя напряжённо следила за его монологом. Она стояла возле стола, будто бы готовая к прыжку, если Филипп переступит черту.

Он дошёл до неё очень быстро.

– Они не справились, Саш. А ты… я всегда знал, что ты…

– Филипп, – Надя положила руку ему на плечо и с силой сжала, стараясь вернуть к реальности, – мы не будем об этом сейчас, хорошо?

Мужчина повернул голову и посмотрел на жену. В его глазах вспыхнул азарт. Он так давно ждал нужный момент, он так давно ждал слушателя.

– Не будем, – кивнул он дочери с вымученной улыбкой, – а о чём ты хочешь поговорить этим прекрасным вечером?

В окне за лёгкими занавесками, открывался вид на внутренний двор. Он был исчерчен тёмными лужами и следами от колёс, и над ним зависло чёрное полотно неба. Уже появились первые звёзды, и Саша, вздохнув, пожала плечами.

– Сегодня был тяжёлый день.

Эти слова будто бы хлестнули Филиппа по лицу. Он упёрся руками в стол и поднялся.

– И у меня, не поверишь, – он ткнул себя пальцем в грудь, – и у меня! Тяжёлая жизнь, я бы даже сказал, да?

Надя молча смотрела на него и глубоко дышала. В очередной раз она проверяла на прочность своё терпение. Сколько ещё она сможет выдержать?

Больше всего на свете Надя и Филипп, как и другие родители, хотели обезопасить своих детей от негативных эмоций: Надя исчерпывала себя и детей в поисках любви, а Филипп пытался исправить в детях их излишнюю открытость чувствам.

Они были главными судьями, подрабатывали психологами по ночам, и всё откладывали деньги на тот самый участок у океана. Время шло, и их последней надеждой стала идея автоматизированного детектора эмоций, которую придумал Филипп. Он доработал старый чертёж, принёс его в Министерство и услышал «большое спасибо» в ответ. В конце концов, никто ничего ему не обещал.

Их главная мечта не сбылась. Эмоциональный контроль стал жёстче, следить за безопасностью детей стало ещё сложнее, и однажды Надя с Филиппом обнаружили в себе ту самую грусть. На любовь не осталось сил в тот момент, когда эта любовь была особенно нужна.

Надя до сих пор не могла простить мужу, что он подал идею этого детектора эмоций. Филипп не мог простить жене, что она забыла, что они вместе решили это сделать. Бывает сложно простить человеку то, что ты пережил из-за него.

Дом опустел и стал погружаться в тишину, и Надя, как последний воин, продолжала подниматься на второй этаж и старательно прибираться в комнатах детей. Она верила, что то, что она ждёт их, однажды искупит хотя бы часть вины за ту грусть. Филипп стал пить, он больше ни во что не верил.

– Я знаю, – тихо ответила Саша, теребя лист салата в тарелке.

– И что ты об этом знаешь?

– Филипп!

Мужчина строго посмотрел на Сашу сверху вниз. Его губы были напряжены, он припас для дочери самую важную новость.

Дверь в кабинет была позади него, и Филипп скрылся внутри.

Через минуту на стол перед Сашей упала чёрная папка, и в доме повисла тишина. Это было то, о чём они так и не научились говорить. Лежало теперь посреди стола, чтобы никто больше не мог отвести глаза.

Филипп ждал. Он тяжело опустился на стул, поставил локти на стол и кивнул на папку.

– Посмотри, – кивнул он.

– Я знаю, что там.

Надя издала звук, похожий на стон раненого животного. Она глубоко вздохнула, подошла к столу и встала между дочерью и мужем. В его серых глазах отразилась дикая ярость и тут же погасла. Это было похоже на фейерверк с одним залпом, чьи искры падают вниз, касаясь истоптанного снега, и исчезают навсегда.

Он устал. Надя впервые это заметила.

– Ты знаешь, – кивнул Филипп, глядя на свои пальцы, – конечно. Знали все, кроме меня.

– Лиза тоже не знала, – тихо произнесла Надя.

Саша взглянула на мать.

– Вы ей сказали?

– Она, – кивнул Филипп на жену.

– Мама…

Их глаза встретились.

– Она имеет право знать, – подходящего оправдания просто не существовало.

– Зачем?..

– Она имеет право, Саш.

В глазах дочери Надя увидела осуждение, обиду и непонимание – то, что она всегда с лёгкостью в ней замечала. Эта девочка никогда не боялась говорить правду, и они любили в ней эту черту. Поэтому они особенно ждали Сашу дома.

– Я была в Суде.

В ее глаза вспыхнул огонёк превосходства, который появлялся каждый раз, когда у неё получалось первой причинить боль.

Филипп наклонил голову набок, будто бы изучая какое-то любопытное явление, и прищурился.

– С каких это пор психологи ходят на слушания?

– Я была в качестве контролёра из Министерства, – спокойно ответила Саша.

– Ты видела его?

– Разве нам можно говорить об этом?

Мужчина ударил кулаком по столу. Надя молила Сашу остановиться, но ей было просто необходимо найти того, кто был не готов к этой боли. Отец сделал её сильной и беспощадной. Ко всем.

– Ты видела, как его осудили?

– Филипп… – Надя положила руку на его плечо, но он раздражённо скинул её.

– Ты видела и ничего не сделала?

– Филипп… Это её работа!

– Работа?

– Я сделала всё, что смогла. Я… – Саша встала из-за стола.

– Ты просто смотрела, как его осудят, – он поднял на неё разочарованный взгляд и покачал головой. – Ты ничего не сделала.

Он подошёл к шкафу, отодвинул пару книг и вытащил из коробку. Филипп снял крышку и положил на стол детектор эмоций – маленькое металлическое устройство с потёртым корпусом.

– Ты знала об этом?

Трясущимися от волнения пальцами он принялся нажимать все кнопки подряд, путаясь и тихо произнося вслух их названия вперемешку с руганью.

– «Запись», «Повтор», «Включить», вот!

Он показал на маленькую кнопку, похожую на винтик на задней панели.

– Нажатие на эту кнопку создаёт помехи для записи! – Филипп подтолкнул устройство к Саше. – Ты не могла не знать…

Саша подняла устройство и посмотрела на боковой шов, где был едва видим выцветший ряд цифр.

– Это старая серия, пап. Их давно уже не выпускают. Теперь детекторы встроены в телефоны.

Филипп растерянно поднялся и выхватил прибор из рук дочери.

– Папа…

Мужчина медленно положил устройство на стол.

– Срок службы, – бросил он. – Конечно. Они списали его. И меня. А вы… вы могли бы сказать, что он нашёлся. Я имел право это знать.

Дверь кабинета захлопнулась.

– Разве нам можно было об этом говорить?

Саша с Надей остались стоять посреди столовой, в свете огромной люстры, в оглушительной тишине. Мама сделал шаг и принялась убирать стола. Она аккуратно ставила тарелку на тарелку.

– Вы до сих пор даже его имя не произносите?

– Саш, – Надя накрыла противень крышкой и посмотрела на дочь. – Давай не будем об этом.

Как и дочь она причиняла боль тем, кто не был к ней готов. То, что в мире есть кто-то слабее, её успокаивало, позволяло ненадолго распустить тиски, в которых она тщательно держала свои чувства.

Надя не была плохим человеком, просто сашина готовность к боли стала для неё главным подтверждением её нелюбви и неуважения.

Филипп вырастил из дочери бойца. Но не отец научил Сашу быть готовой к любой боли, а Надя своим примером.

Им просто нужна была свобода говорить, но они не умели ею пользоваться.