Текст книги "Cоло"

Побег вопреки

Равнодушным голосом диктор сказал, что на окраине страны был обнаружен очередной «источник негативных чувств». Алан сделал радио потише и сильнее нажал на педаль газа.

Он думал о том, как долго его будет преследовать это назойливое чувство вины, как долго будет мерещиться Лиза на холодном полу, как долго ему придётся притворяться, что всего этого не было. Алан проехал съезд к больнице и вдавил педаль газа в пол. Его ждали на работе, им нужен был его профессионализм.

Когда на экране высветился незнакомый номер, мужчина, не задумываясь, нажал «Ответить». По воле своей профессии он был готов к любому диалогу. К тому же, разговоры всегда давались ему проще всего.

Профессия закалила его характер. Он был почти бесчувственным, почти неуязвимым, и только это «почти» мешало Алану быть лучшим в своём деле.

Он был худым, высоким мужчиной с чёрными короткими волосами. Острый подбородок, тонкие губы и прямой нос были единственным, что сделали для него родители.

Алан Джонс стал обычным человеком со своими тайнами, но он сам вырастил из того забитого мальчишки уверенного мужчину с большими планами. Ему было, чем гордиться, – там, откуда он вышел, мало кто добивался подобных успехов.

Алан рос без родителей в социальном учреждении, где главным, чему хотели научить детей, был страх перед чувствами. Их запугивали, рассказывали страшилки о том, как опасны несчастные люди, и когда страх, наконец, порабощал детское сердце, говорили, что они и есть самые опасные люди для общества. Бойтесь себя.

В перерывах между занятиями воспитанники собирались возле забора и смотрели на горизонт бескрайнего поля. Сейчас приедет автомобиль и оттуда выйдут родители и заберут их домой. Им не обещали, что так будет, но они продолжали беспокойно скучать.

Алан до сих помнил вечные слёзы в глазах одноклассников. Как поначалу те шмыгали носом, беспокойно стонали по ночам, а потом вдруг делались не по возрасту серьёзными и ожесточёнными.

Там, на горизонте, их ждали, но не родители.

На каждом из воспитанников с детства стояло клеймо опасных преступников – бессрочная отметка в документах. Их эмоциональный мир был предопределён родителями, а будущее – одним штрихом на первой странице паспорта. После выпуска каждый получал положенный испытательный срок: за одну неделю пребывания в открытом обществе они должны были доказать, что победили прошлое и вышли из учреждения эмоционально стабильными.

Это был слишком короткий срок, и никто не справлялся.

Из социального учреждения дети выходили запуганными, несмелыми и совершенно неподготовленными. Ребята бросались в открытый мир со всем юношеским азартом, а спустя неделю исчезали. Психологи заставали их за запретными чувствами, направляли в закрытые заводские города, где ребята становились рабочим классом, так необходимым государству. И там уже никого не волновало, что они чувствуют.

Алан тоже не прошёл испытательный срок. Их группу отправили в один из заводских городов и расселили в квартиры по четверо, вручили список обязанностей и мнимую свободу. Алан долго пытался свыкнуться с этой жизнью: когда не знаешь другого, это не так сложно. Просыпаешься в холодной комнате, принимаешь душ, идёшь на работу, обедаешь, ужинаешь, получаешь зарплату и тратишь её на развлечения. Это постоянство внушало доверие, а разрекламированные варианты досуга помогали не думать ни о чём другом.

Метка в документах не позволяла им выйти за черту города, воспользоваться транспортом и вернуться в большой Город. По вечерам уже повзрослевшие дети собирались возле забора, смотрели на горизонт и рассказывали свои истории о той неделе свободы. Это были самые счастливые и несчастные истории одновременно, которые только знает мир.

Именно в один из таких вечеров Алан понял, что больше так продолжаться не может.

Он и дальше играл свою роль: много работал, громко разговаривал, не тратил деньги на развлечения и выпивку и прослыл занудой, которого лучше лишний раз не трогать. Алана ставили в пример, хвалили за эмоциональную стабильность и в конце года наградили дополнительным выходным днём.

И вот тогда-то он и сбежал.

Его знакомый работал на химическом предприятии и однажды принёс с производства забракованный тюбик средства для удаления краски. Тем же вечером, когда соседи разошлись по барам, Алан пошире открыл окна, чтобы выветрить едкий запах, и удалил метку со страницы паспорта. А рано утром исчез, пропал с глаз соседей и начальства.

Он переступил границу города на рассвете, детектор не издал ни звука, и Алан всё-таки обернулся, чтобы разглядеть силуэты друзей в окне. На миг бороться с грустью стало почти невозможным, но он сделал шаг, он нашёл слова в своё оправдание.

Алан звал друзей с собой, он сделал всё, что мог. В тот вечер, когда они вернулись из бара, он рассказал, что может удалить и их отметку в документах. Но парни отказались.

Когда не знаешь ничего другого, такое предложение кого угодно может напугать.

Марк в тот вечер думал дольше остальных. Пока остальные изучали документы Алана, Марк не сводил с друга глаз, полных страха. И зависти. Он боялся за него и не мог понять, почему Алан не боится.

– Нам хватит на первое время, – Алан показал Марку стопку купюр, накопленных за год.

– А потом, Алан? Что потом?!

– Мы придумаем! Я что-нибудь придумаю, – прошептал Алан, ещё сам до конца не веря в свои слова.

И тогда Марк раскрыл ладонь, и в тусклом свете Алан разглядел золотое кольцо с маленьким камнем. Он отчаянно замотал головой.

– Нет, Марк, – протянул парень. – Ты же был не уверен, ещё вчера…

– Полчаса назад я рассказал ребятам, что собираюсь сделать Эле предложение. И если бы ты ходил с нами в бары, ты бы узнал об этом. Но ты копил деньги!

Он остервенело ударил Алана по ладони.

– И на что?! На безумный БЕЗУМНЕЙШИЙ поступок!

– Но она… – Алан попытался, зашептал. – Она ведь тоже хочет сбежать.

И эта попытка явно была лишней. Парни отложили документы Алана и посмотрели на Марка.

– Не смей! – процедил он сквозь зубы.

– Я…

– Надеюсь ты не говорил с ней об этом! – он сжал кулаки и сделал в сторону друга внушительный шаг. – Не смей ничего ей говорить!

– Я…

– Иди один! – он толкнул друга в грудь. – Но там никого, НИКОГО у тебя не будет! Ты опасен, забыл?! Даже без этой метки! Это клеймо!

Он первый ударил Алана в грудь. Та драка теперь стала самым главным воспоминанием о Марке.

Он боялся, что они его оставят, но ещё больше испугался своего желания сбежать с ними. Алан видел это в его глазах, поэтому так спокойно принимал удар за ударом. В тот вечер Марк дрался с самим собой. Это была важная для него драка.

И когда Алан обернулся на границе города, то не увидел в окне лучшего друга. И сделал шаг назло, вопреки. И стал вторым человеком за всю историю закрытого города, которому удалось сбежать.

***

– Говорите! – Алан внимательно смотрел на дорогу.

Собеседник говорил тихо и делал долгие паузы между словами. Алан отпустил педаль газа.

– Это Виктор.

Сердце Алана заколотилось в груди.

– Да, я помню, – холодно ответил он.

– Ты дал мне свою визитку, я решил…

По магистрали вереницей двигались машины, и Алан провожал их водителей беспокойным взглядом. Догадываются ли они, о чём здесь идёт разговор?

– Я помню, помню, – Алан не хотел, чтобы он произнёс это вслух.

– Пойми, – он перешёл на шёпот, – я в первый раз иду на такое…

Алан посмотрел на телефон, который лежал на передней панели автомобиля. Индикатор детектора мерно мигал. Виктор замолчал, и Алан огляделся по сторонами: лесополоса закончилась, и появились жилые микрорайоны с одинаковыми домами.

– Думаю, это хорошо, что вы не так часто пользуетесь своим положением.

– Просто теперь…

– Вы захотели помочь сыну.

Виктор замолчал. Он до последнего не хотел произносить это вслух, Алан понимал, но и его время было на вес золота.

– Да, – голос Виктора окреп, – Лиза под наблюдением. Прогноз хороший.

– Виктор, я могу ему помочь, – задумчиво произнёс Алан, разглядывая длинный ряд машин на соседней полосе.

– Он просто не выдержал. Умерла его мать…

Индикатор детектора засветился оранжевым и издал сигнал.

– Не нужно этого, держите себя в руках. Вы ведь тоже помогаете. Просто дайте мне несколько дней.

– Да, конечно. Ты, – Виктор запнулся, – хороший человек, Алан.

Мужчина грустно ухмыльнулся и похлопал ладонью по рулю. Он помнил, с какой интонацией Виктор кричал о своей ненависти в Суде. Теперь ему было стыдно и за него, и за себя.

– Не думаю, Виктор. Все мы знаем, почему я это делаю.

– Все люди ошибаются, – холодно ответил мужской голос.

Он перешагнул черту.

– Доброго дня.

Алан вдавил педаль газа в пол. Город ждал Алана. Ещё столько всего нужно было успеть. Всё-таки Марк был прав: он опасен, это уже не изменить.

Старый друг

Здание Суда скрывалось в тени до самого полудня. Высокие деревья прятали его от солнца, а каменная кладка не пропускала тепло внутрь, поэтому утренние совещания проходили в столовой за чашкой горячего кофе.

Пока работники Суда рассаживались за столом, Мелания суетилась у плиты: в её руках ловко нарезались овощи, смешивалась болтунья и варилась каша. Николай Евгеньевич запрещал коллективно обсуждать осуждённых, поэтому работники с удовольствием делали это до его прихода. Мелания внимательно слушала эти разговоры, но ничего не говорила. Её делом было готовить еду и отмечать все перемены в настроениях сотрудников.

Но последнее время больше всего её занимал сам начальник Суда.

С каждым днём Николай становился всё серьёзнее, и было всё сложнее разглядеть в нём того энтузиаста, каким он был, когда только заступил на эту должность. Мелания не скрывала своё волнение по этому поводу и каждое утро настойчиво интересовалась его самочувствием. Николай всегда уходил от ответа, но на днях вдруг обмолвился об отпуске.

– Может быть, – пожал он плечами.

Мелания сделала это своим секретом, и теперь молча смотрела, как ничего не подозревающие работники Суда собираются за столом. Никто из них не мог представить Суд без Николая. Мелания тоже не могла, и от одной только этой мысли становилось как-то не по себе.

Саша приходила на работу к самому началу совещания со своим кофе в термокружке. Меланию раздражало, что девушка не пьёт местный, но Саша всегда молчала за столом и внимательно слушала остальных, и это ей нравилось. Вообще эта девчонка казалась самой толковой из ребят.

Она задерживалась на работе допоздна, подолгу беседовала с осуждёнными и заполняла многочисленные отчёты. В её полупустом кабинете всегда тихо играла музыка. Это Мелания тоже сделала своим секретом. Как-то Саша сказала, что музыка никогда не обесценивает чужие чувства, что так часто делают люди, и женщине понравилась эта мысль. Она чувствовала, что у Саши есть какая-то важная тайна. Мелания такое уважала.

– Доброе утро! – начальник Суда грузно опустился на стул. – Ну что, начнём?

Охранники улыбнулись. Перечислив фамилии по сводке, они отчитались о прошедшем дежурстве и передали ключи заступавшим на пост напарникам.

Саша нетерпеливо ёрзала на стуле. Прошёл ровно месяц со дня суда над Леоном, карантин подошёл к концу, но охранник коридора О1 ничего об этом не сказал. Девушка испытующе смотрела на сонного Григория. Парень почесал голову и ещё раз изучил сводку.

Вдруг кто-то тронул её за руку. Девушка повернула голову и увидела внимательные глаза, прямо смотрящие на неё. Начальник Суда медленно кивнул головой.

– Что там с Леоном с верхнего этажа? – равнодушно бросил он.

Григорий ещё раз пробежался взглядом по документам.

– Ну?

– Сегодня, да?..

– Ты будешь меня спрашивать или сам ответишь?

Парень открыл папки с делами и загнул пальцы на руке.

– Месяц… – задумчиво произнёс он, и Саша почувствовала, как в ушах загудело, а голова налилась свинцом.

Начальник сильнее сжал её ладонь под столом.

– Ну?

– Получается, карантин закончился.

Он взял со стола бланк и протянул его начальнику. Николай поставил в углу свою размашистую подпись и, не глядя на Сашу, подтолкнул лист в её сторону.

Девушка сделала вдох.

– Хорошо, – выдохнула.

– Можешь идти, – бросил ей начальник и кивнул в сторону двери. – Утренние опросы безопаснее.

Григорий кивнул и тоже поднялся, подхватив со стола связку ключей.

– Она справится, – строго сказал Николай, жестом руки приглашая охранника занять своё место. – Для тебя у меня ещё есть поручение.

Пытаясь совладать с собственным дыханием, Саша медленно поднялась из-за стола и кивнула коллегам.

– Доброго дня.

– Будь осторожна, – кивнул начальник.

Город был окутан утренним туманом, и в маленьких окошках на лестничных площадках с трудом можно было разглядеть осиротевшие деревья.

Сердце Саши бешено колотилось в груди, вынуждая девушку останавливаться, чтобы перевести дыхание и набрать в лёгкие прохладного воздуха. Она никак не могла успокоиться.

Саша подошла к стеклянной двери коридора О1. Здесь находились комнаты самых опасных преступников по версии суда. Девушку облокотилась о край стола, перевела дыхание. Там, прямо по коридору, её брат, которого она не видела пять лет.

Саше вдруг стало страшно: каким он стал, зачем он здесь? Чтобы успокоиться, нужно было просто вспомнить, как она хотела, чтобы этот день поскорее настал, но успокоиться не получалось.

Облегчение от того, что Леон, наконец, нашёлся, давно сменилось злостью – чувством, которое Саша так долго запрещала себе испытывать.

Сначала его побег, а потом и сам Леон стали болезненным воспоминанием. Чужим и холодным, как воздух в родительском доме: глаза отца, лоб матери, свои собственные пугающие выводы об этой жизни. Саша крепче ухватилась за край стола и посмотрела на лестницу, слабо подсвеченную утренним солнцем. Она готова была сделать шаг назад, повинуясь унизительному желанию сбежать.

Вдруг в кармане её пиджака зазвонил телефон, и беззаботно мажорная мелодия поразила пустую лестничную площадку. Саша с вызовом посмотрела на стеклянную дверь. В Министерстве хотели, чтобы она не справилась. Они тоже ждали этот день.

Девушка опустилась на стул охранника и достала телефон.

– Привет.

– Привет…

Саша сразу узнала его голос, но до последнего надеялась, что ошиблась. Сейчас она была не готова к этому диалогу. Саша была не уверена, что вообще когда-нибудь будет к нему готова.

– Алан?

– У тебя такой голос, будто ты стоишь на краю крыши и готовишься прыгнуть… Ты в норме? Я не вовремя? Или наоборот?

Саша посмотрела сквозь стекло на тяжёлую дверь в конце коридора. Там её брат. «Ненавижу тебя» так и рвалось у неё из груди.

Их отношения с Аланом были примером той дружбы, в которой каждый сначала ищет выгоду, а потом привязывается друг к другу. Саша помогала ему с учёбой, а он был её феей-крёстной, которая превращала «девочку-ботаника» в «девушку, у которой есть друг». Это был важный социальный лифт, этот статус делал Сашу ещё более неприметной, что ей и было нужно.

Она всегда настойчиво пыталась подчинить себя университетским правилам, а Алан просто принимал их без лишних размышлений.

– Надо, значит, надо, – говорил он, и Саша презрительно фыркала в ответ.

– Посмотрим, чего ты добьёшься с таким отношением.

– Посмотрим, чего ты сможешь добиться со своим именем.

Он сказал это без тени сомнения или усмешки. Его карие глаза внимательно смотрели на Сашу, и она разглядела в них уверенность. Кажется, никто раньше так не верил в то, что у неё получится.

Они стали друзьями, а потом Алан предал её.

Саша не могла простить ему, что он сдал её брата суду. Алан не мог простить ей, что она ничего не говорила ему о брате. Это было предательство, которого не было.

– Я должен сказать, что не знал, что у вас был… прости, есть брат?

– Лиза…

– Лиза мне ничего о нём не говорила.

– Когда ты увёз её в свой дом на океане, она не рассказала? – недоверчиво свела брови Саша.

– Она мне ничего о нём не говорила. Но ты…

«ОБ ЭТОМ НЕЛЬЗЯ БЫЛО ГОВОРИТЬ!»

– … ты должна знать, что я всё равно чувствую себя подлецом, я…

– Алан, – перебила его Саша, – я сейчас на работе.

– Я видел тебя в Суде, – он произнёс это резко, на выдохе.

– Если ты позвонил поболтать об этом, то мне, правда, некогда.

Саша злилась, и злиться на Алана было как будто бы чуть более честно, чем на Леона.

– Мы сможем ему помочь, Саш.

– Прости?..

– Мы придумаем, как помочь ему, но сейчас мне нужно, чтобы ты помогла другому человеку, – Саше казалось, что эхо его голоса звучит во всём здании.

Суд никогда раньше не слышал о том, чтобы здесь кому-то помогали.

– Тебе нужно? – холодно переспросила девушка.

– Мне очень нужно, Саш. Кое-что случилось и теперь…

– Тебе не кажется, что это слишком? – эту фразу она давно заготовила для Алана, но, использовав её, не почувствовала облегчения.

– Мне нужно, чтобы ты помогла Петру Беккеру, – закончил Алан.

– Я не знаю такого, – ответила Саша и уже собралась бросить трубку.

– Саш, если я тебя о чём-то прошу, то, значит, это очень для меня важно. Помнишь, на вступительных экзаменах…

Саша зажмурилась, сердце забилось чаще. Как ни крути, это было важное для неё воспоминание.

– Надеюсь, ты никому об этом не рассказывал.

– Я не такой дурак, ты права.

***

При поступлении на факультет психологии самым главным был тест на эмоции.

Тёмная комната, колонки, стул и аппарат. Его называли Эмоционограф, в более официальной версии АСОЭ – автоматический счётчик отрицательных эмоций. Абитуриент располагался напротив, включалась музыка из его личной подборки, и устройство начинало записывать эмоциональные колебания.

После того, как Саша прошла свой тест, в коридоре к ней подошёл Алан. До сих она помнила его таким: взъерошенные волосы, тёмные круги под глазами, вытянутый свитер и чёрные джинсы. Он был взволнованным и честным, совершенно непохожим на остальных. Это её и подкупило. Он попросил помочь ему с тестом, и Саша согласилась. Она знала как, папа рассказывал ей.

Во второй раз в тёмной комнате перед Счётчиком, Саша сознательно работала над чувствами, как и в первый раз. Девушка ровно сидела на стуле и настойчиво придавала своим мысля смелость и мужественность. Мелодия из личной подборки Алана была коротким саундтреком к какому-то фильму про боксёров – всё, что смог отыскать о нём искусственный интеллект. Это было проще простого.

Один раз перед Сашей мигнул красный огонёк камеры, но распознавание личности давно велось при помощи распознавания эмоций. Мало кто мог так менять свой эмоциональный портрет, чтобы становиться неузнаваемым. В каждом человеке, словно линии отпечатка пальцев, воспоминания и события создают неповторимый узор. Прибор тщательно фиксировал эту информацию и сравнивал с существующей базой данных.

Саша профессионально изменила свой эмоциональный портрет, а система не отыскала в базе никаких данных об Алане, поэтому приняла сашину версию за правду.

Индикатор загорелся зелёным и выдал результат.

Во второй раз Саша прошла тест чуть хуже, но баллов было достаточно, чтобы на следующий день Алан Джонс нашёл себя в списках поступивших. В одной группе с Сашей. В тот день она пообещала себе, что не станет больше помогать этому парню, но это не остановило их дружбу.

А в середине той осени Алан познакомился с Лизой.

Они встретились в холле университета: она ждала Сашу, а Алан пришёл после работы ко второй паре.

– Вам опасно здесь находиться, вы знаете?

Лиза растерянно повела бровью.

– Я жду сестру.

– При виде вас сразу начинаешь чувствовать себя до боли одиноким, а для нашего учреждения это очень опасные чувства, – он повёл плечом.

– Я могу уйти, – серьёзно ответила Лиза.

– Это шутка, – смутился Алан. – Просто вы очень красивая, я не мастер комплиментов.

За свою жизнь она слышала подобные слова сотни раз от самых разных людей, поэтому Алан не сказал для неё ничего нового. Просто он был другим.

Лиза до сих пор помнила его таким: неуверенный, но громкий, вечно прячет взгляд. От нового знакомого исходил неосязаемый холод разбитого сердца, Лиза его запомнила.

***

Саша уговаривала себя не соглашаться на этот раз.

– Ты же там и так ради этого, – прервал затянувшееся молчание Алан, и Саша вздрогнула.

На лестнице послышались шаги.

– Прости, мне пора.

– Я знаю, как страшно нарушать правила, Саш.

Девушка отключила связь и кивнула взбегающему по лестнице Григорию.

– Пообещал, что буду больше двигаться, – молодой мужчина поиграл мышцами под натянутой тканью пиджака и захохотал. – Ты сюда?

– Да, спасибо, – она указала своё имя в планшете и оставила отпечаток. – Сегодня иду к Леону.

Охранник свёл брови и провёл пропуск через считывающее устройство.

Солнце стояло высоко и освещало ту часть коридора, где находились рабочие кабинеты. В этих нескольких метрах до железной двери было светло, а в той части, где располагались комнаты осуждённых, не было окон, и ночной холод задерживался надолго. Скорее, навсегда.