Текст книги "Мария в поисках кита"

И бесконечные жизненные крушения – как они меня задолбали!!!

Все они связаны с несчастной любовью (кому интересна счастливая?) и с мужской подлостью (кому интересно мужское благородство?). От глобальной ле катастрофф к двадцатой странице повествования не остается и следа, поскольку лирическая героинька встречает нового героя. Какого-нибудь экзота, с ног до головы украшенного многозначительными таитянскими татуировками, с непроизносимым именем и расплывчатой профессией: он, типа, шпион, хотя может быть и промышленным альпинистом, и наемным убийцей, и орнитологом, и галерейщиком, и черным копателем, но (вот незадача!) как раз сейчас он не работает. Временно, до конца книги. И бац-бац-бац, оп-паньки! – героинька вусмерть влюбляется в него с первого взгляда (кому интересен второй?). Далее следуют сцены спонтанного необузданного секса, в описании которых ВПЗР достигла определенных высот. Она не апеллирует к обонянию и осязанию, не рисует картинки сплетенных в пароксизме страсти тел в духе соцреализма, все намного запущенней круче. ВПЗР – большой специалист по выискиванию самых парадоксальных ассоциаций. Она может сравнить трах с полным циклом переработки мусора на каком-нибудь заводе. С ловлей электрического ската, с заменой батареек в телевизионном пульте, с подкормкой домашних цветов средством «Мухоед» (цена пакетика – 5 руб. 60 коп.)…

Я утрирую?

Просто хочу спать. Иди спать, Ти, пока не стала конченой графоманкой.

Иди-иди, на сегодня все.

Спокойной ночи и удачи!»

Файл «Lost, Angry & Unlucky»:

«13 января.

Вот и попробуй не поверить в то, что тринадцать – несчастливое число!..

Нас по-прежнему двое в обозримом пространстве. Вернее, теперь мы с ВПЗР существуем в автономном режиме, каждая по отдельности, – я уволена.

Я УВОЛЕНА.

Радоваться этому факту или огорчаться – я еще не решила. Но я страшно зла на ВПЗР – страшно-страшно зла; не из-за увольнения, а из-за того, что послужило его причиной, – ОНА ВЛЕЗЛА В МОЙ НОУТ И ПРОЧИТАЛА ДНЕВНИК!!!

Низость. Низость. Низость и стыд, ощущения – хуже не придумаешь, как будто тебя выставили голой на всеобщее обозрение!.. Каким образом ей удалось провернуть эту гнусную операцию, ведь ноутбук запаролен!!!

Следовательно, она знает пароль, даже думать не хочу – откуда. Навеяло, ветром принесло.

Хорошо изучив низменную природу ВПЗР, я могла предвидеть такой поворот событий! Для нее чтение чужого дневника сродни краже в магазине: все происходит весело, нарядно и празднично, к тому же – без всякого риска. Взывать к морали и намекать на неэтичность поступка глупо: ВПЗР всегда позиционировала себя как личность, находящуюся за гранью добра и зла.

СУКА!!!

С другой стороны… С другой стороны, я даже рада, что так произошло. В конце концов, она многое узнала о себе. Возможно, не слишком приятного, но так ей и надо! Не суй свой нос куда не следует!..

Пришлось открыть новый файл взамен покойного «Melancholisch Schund», теперь буду прятать его, как участники движения Сопротивления прятали евреев во время Второй мировой. Хотя не думаю, что ВПЗР (после прочитанного) захочет снова иметь дело с моим ноутбуком.

Все произошло сегодня утром, в кафе, куда ВПЗР таскается как на работу.

Я снова застала ее там, в обществе одной из кошек и Анри Сальвадора. Выглядела она умиротворенной, наверняка из-за кошки: та сидела у ВПЗР на руках.

– Прелестное существо, не правда ли? – сказала ВПЗР, гладя кошку по спине. – Я назвала ее Гимбо.

– Могли не говорить. Я бы и так догадалась.

– Нужно соорудить ей ошейник, а на ошейник нацепить колокольчик, чтобы Гимбо не потерялась…

– Здесь и захочешь – не потеряешься…

– Не скажи, Ти. Остальные ведь потерялись.

Эту фразу ВПЗР произнесла специальным «радийным» голосом: низким и, как она считает, чрезвычайно сексуальным. В обычной жизни голос у нее не слишком выразительный, несерьезный, почти детский, но для радио она старается. Особенно если речь идет об эфирах на раскрученных радиостанциях типа «Эха Москвы» или «Маяка». Мне этот ее временный эфирный голос неприятен, всегда возникает ощущение, будто он знает что-то такое, о чем ты и понятия не имеешь. Будто бы он первый добежал до угла дома (поворота, горизонта) и заглянул за него. И увидел там нечто. Может быть – удивительное, может – страшное. И теперь этот голос (вот зараза!) выглядывает из-за угла/поворота/горизонта и корчит рожи непосвященным: я-то – в курсе, а вы все – дураки!

Так удивительное или страшное?..

Почему я подумала о страшном? Черт его знает… Майлз Дэвис до сих пор стоит у меня в ушах. Не отделаться.

– Потерялись? Кто? Кошки?

– Люди, Ти. Люди. Да и плевать на них. Приготовь-ка мне капучино. И чтобы было много пенки.

Внутри фразы «остальные ведь потерялись» существует целый сюжет. И из-за того, что я тут же принялась усиленно размышлять о его возможном развитии, первая чашка кофе не совсем удалась.

Пришлось сооружать вторую, а первую я оставила себе, хотя и не очень люблю капучино.

– И воды! Принеси мне стакан воды, – скомандовала ВПЗР. Как будто нельзя было самой налить чертову воду, ведь кулер стоит прямо за ее спиной!..

Как выяснилось позже, минут через десять, вода понадобилась ВПЗР для совершенно утилитарных целей. А пока она сказала лишь:

– Посиди со мной. Поговорим по душам. Мы так редко это делаем…

Лет пять назад, в самом начале моей работы с ВПЗР, это предложение взволновало бы меня. Теперь – нет, такими псевдоинтимными прихватами меня не прошибешь. «Был карнавал, и я нарядилась карточным шулером» – вот как это называется! А разговор по душам имел смысл, если бы у ВПЗР была душа. Одна-единственная, подлинная, а в случае с ВПЗР о подлинности не приходится даже мечтать. Нельзя ведь считать душой промасленную колоду с двадцатью королями вместо обычных четырех; с пятью дамами, одиннадцатью тузами и тремя сотнями валетов, большинство из которых – пиковые. В колоде почему-то нет шестерок и девяток, зато полно джокеров с лицом самой ВПЗР.

Вернее – с козьей мордой.

– …поговорим. Конечно.

– Думаю, наша идиллия будет длиться недолго.

– Идиллия?

– Я об отсутствии людей. Кто-то да появится. В каком-нибудь виде… Тебе понравился Майлз Дэвис? Ты ведь его слушала.

– Откуда вы знаете?

– Навеяло. Ветром принесло. Кстати, Карала – это фамилия. Фамилия невинно убиенного. Помнишь сюжет?

– Смутно.

– Флоранс Карала… ее играет Жанна Моро… со своим любовником Жюльеном Тавернье задумывают убийство ее мужа. Предосудительно, не правда ли? Мерзко.

Я смотрела этот фильм, точно!.. Он был черно-белым, приглушенно черно-белым, как и всякий нуар. В любви Флоранс и Жюльена оттенков намного больше, – да-да, они были влюблены! Не так экстравагантно и навзрыд, как герои ВПЗР, а приглушенно, черно-бело, но сила чувств от этого не становится меньше.

– Они любили друг друга.

– Мерзости совершенного это не отменяет.

Тоже мне, моралистка!..

Если до этой минуты ВПЗР и выглядела умиротворенной (слава тебе, новоиспеченная Гимбо!), то теперь она потихоньку начинает заводиться. На что направлена ее зарождающаяся ярость – не совсем понятно. Вряд ли на криминальных любовников Жюльена и Флоранс.

– Жанна Моро была красавицей в том фильме, хотя и снималась без грима. Ты знаешь, что она снималась без грима, Ти?

– Нет.

– А вот представь себе. Крупные планы без грима и в естественном освещении смертельны для того, кого снимают… В лаборатории, при проявке пленки, многие испытали шок от неприглядности увиденного. Но потом ничего, привыкли. И запоздало восхитились красотой образа. Его нюансировкой. И главное – глубиной. Несчастная, несчастная Флоранс…

– Флоранс и впрямь бедняга, – послушно повторяю я.

– Но мерзости совершенного это не отменяет. Кстати, постарела она не слишком красиво.

– Вы имеете в виду Флоранс?

– Старикам в нуаре не место. Как, впрочем, и в других жанрах, за исключением комедии положений в богадельне. Я имею в виду Жанну Моро. А ведь могла бы сделать пластику. Лет эдак в пятьдесят.

Я все еще не понимаю направление мысли ВПЗР, хотя пора бы уже и понять.

– Просвети меня, Ти… Что есть аббревиатура «ВПЗР»?

– Э-э… Великий Писатель Земли Русской, – на автопилоте произношу я.

– Ты употребляешь ее с ироническим подтекстом, не так ли?

Я просто чувствую, как у меня начинают гореть щеки: «ВПЗР» – слово исключительно для внутридневникового пользования. И это – мой дневник, ничей другой.

– Почему – «с ироническим»?

– С каким же еще? Ты ведь не считаешь меня великим писателем. Судя по написанному в твоем говенном опусе, претендующем на биографические заметки.

У кошки Гимбо – короткие ломаные усы и черный нос: не кошачий, а прямо-таки собачий. Как у шпицбергенской хаски, с которой ВПЗР тесно общалась на хинди с примесью норвежского. Помнится, эпопея со Шпицбергеном была изначально поставлена мной под сомнение, как и все другие ее эпопеи, и чего там только я о ней не понаписывала, господи ты боже мой!..

– Он ни на что не претендует.

– Да неужели?! – Наконец-то ВПЗР дает волю ярости и плещет в меня водой из стакана. Вот для чего он понадобился! Хорошо срежиссированная мизансцена, ничего не скажешь. – Значит, я – ничтожная плагиаторша?!

– Я не писала, что вы – ничтожная плаг…

– Конечно не писала! Ты писала, что я вечно оказываюсь там, где уже побывали другие. Как это? – Тут она прикрывает глаза и цитирует почти дословно: – «Карманным Зюскиндом и карманным Мураками уже была, пусть теперь побудет карманным Стивеном Кингом», верно? Я учту твое замечание, и мало тебе не покажется!..

– Вы все неправильно поняли…

– «Карманным Зюскиндам Нобелевскую премию не выдают» – каково, а?! Да будет тебе известно, что я даже не читала этого Зюскинда! Ни одной страницы!

– Успокойтесь, пожалуйста…

– А кто тебе сказал, что я нервничаю? Беспринципные и аморальные фрики – не нервничают! Сумасшедшие тетки с манией величия – не нервничают. Мелкотравчатые демоны – не нервничают! А если и нервничают – то совсем не по такому ничтожному поводу, как ты. Ты и есть ничтожество! Неблагодарная скотина!!!

Кошка, сидящая на руках у ВПЗР, – самое удивительное существо на свете. По всем законам жанра ей бы уже давно пора вздыбить шерсть и убежать, но она не делает ни того, ни другого. Ведет себя тихо и в какой-то момент даже начинает тихонько урчать. Неужели ей нравится происходящее?

Мне – точно нет. Волны отчаяния и детского стыда накатывают на меня с завидной периодичностью, временной промежуток между ними – не больше двадцати секунд. Ритм – две четверти, как в румбе, самбе, пасадобле. Или все же это – аргентинское танго?

Ведет ВПЗР. Черты партнера расплывчаты. «Tangus Dei». Соло на аккордеоне – Астор Пьяццолла.

Чтобы как-то защититься от ужаса происходящего, я пытаюсь представить ВПЗР в длинном черном платье, в туфлях с крепкими набойками, с красной розой в волосах.

Получается неубедительно.

Тогда я мысленно наряжаю ее в ослепительно-белый костюм-тройку, розу заменяю белой шляпой с черным кантом и пририсовываю усики над верхней губой. Нетронутыми остаются лишь туфли. Черты партнера расплывчаты по-прежнему.

ВПЗР не Марлен Дитрих, чтобы с шиком носить мужские костюмы. Причем не абстрактно мужские, костюм достался ей от Аль Пачино, моего любимого актера (интересно, вошел ли Аль в число ста сорока четырех тысяч избранных?). Пиджак великоват, штаны чересчур длинны, жилетка морщит на груди – и при этом ВПЗР старается вести со всей элегантностью, на которую только способна.

Ни хрена у нее не выходит, комичная нарисовалась картинка!..

– А что это ты лыбишься? – на мгновение притушив гнев, спрашивает ВПЗР.

– Я не лыблюсь.

– Ты откровенно ржешь. Прямо мне в лицо. Сучка!

За неимением второго стакана с водой ВПЗР швыряет в меня чашкой с остатками многострадального капучино. Увернуться удается в последний момент, но некоторое количество жидкости все же попадает мне на свитер.

Выпустив таким образом пар, ВПЗР снова погружает пальцы в шерсть Гимбо.

Все, делать здесь больше нечего.

Но стоит мне только оторвать задницу от стула, как ВПЗР властно произносит:

– Сядь. Мы еще не договорили.

– Вы считаете, что это разговор? Это – скандал, а в скандалах я не участвую. Я – спокойный человек, тихий и кроткий, почти что Голубь Мира. И бойня мне ни к чему.

– Бойня… – ВПЗР мечтательно улыбается одними уголками губ. – Хорошее название для романа! Но чего-то не хватает… Может быть, номер приплюсовать, ты как думаешь?

– Ага. «Бойня номер 5». Только это уже было. У Курта Воннегута.

– Да что ты! Жаль… А получился бы из меня карманный Воннегут?

Временная передышка закончилась, подсказывает мне интуиция: сейчас ВПЗР пойдет на второй круг.

– Лучше остаться собой, – осторожно говорю я.

– Беспринципным и аморальным фриком? Сумасшедшей? Извращенкой? Что бы ты чувствовала, если бы прочитала про себя такое, Ти?

– Я бы просто не стала читать чужие дневники. Мне бы и в голову это не пришло.

– Конечно. В твою голову забрела совсем другая идея: опорочить человека, на которого работаешь и от которого кормишься. Речь не о корке хлеба, а полноценном ресторанном питании. Этот человек предоставил тебе кров, избавил от бытовых проблем, вытащил из метро и пересадил на собственную машину. Познакомил с людьми, с которыми ты бы никогда не познакомилась в силу своей человеческой незначительности. И в благодарность за это ты решила облить его помоями. Выставить без грима при естественном освещении. Но ты не учла одного, соплячка. Я ничуть не хуже Жанны Моро. В своем жанре, разумеется. Обернуть минус в плюс для меня – легче легкого. А Астор Пьяццолла, да будет тебе известно, уже умер.

Последняя фраза заставляет меня вздрогнуть: несколько минут назад Астор Пьяццолла был жив и здоров и исполнял на аккордеоне «Tangus Dei» – но происходило это в моей голове. Каким образом ВПЗР удалось проникнуть туда? И видела ли она саму себя – сначала в платье и с розой в волосах, а затем – в костюме с плеча Аль Пачино? И так ли уж бездарно она ведет в аргентинском танго?

– И насчет Марокко. Знаешь, почему я люблю Марокко?

– Нет.

– Потому что там со мной ничего не произошло… А отсутствие событий положительно влияет на воображение. Вообще-то пишешь ты неплохо. Живенько и местами смешно. Хорошим писателем ты, конечно, не станешь…

– Я и не собиралась…

– Но учти на будущее: есть две вещи, которыми ты злоупотребляешь. Тире и скобки. Я не против тире – они придают текстам известную графическую привлекательность. И позволяют держать ритм. Две четверти, как в аргентинском танго. А вот от скобок лучше отказаться. Отвлекают от повествования и слегка тормозят сюжет. Если пасквиль вообще можно назвать сюжетом. И если уж ты грешишь лирическими отступлениями, делай их оригинальнее, чтобы читатель не заскучал в ожидании дальнейшего развития действия.

Мастер-класс заканчивается так же неожиданно, как начался. ВПЗР наклоняется к Гимбо и целует ее между ушей.

– Знаешь, что мы сделаем, кошка моя? Мы уволим эту маленькую дрянь без выходного пособия. Согласна?

Предательница Гимбо (новая фаворитка ВПЗР) издает короткое соглашательское мяуканье.

– Слышишь, Ти? – нараспев произносит извращенка, сумасшедшая, беспринципный и аморальный фрик. – Ты уволена. С сегодняшнего дня. С этой минуты. И старайся не попадаться мне на глаза. А теперь – пошла вон отсюда!..

Опять она меня переиграла!

В первый момент я не чувствую ничего, кроме бессильной злости: нужно было уходить раньше, в тот момент, когда она плеснула в меня водой. Или в тот момент, когда загадила свитер остатками капучино. Но нет, я осталась! Поступила именно так, как хотела ВПЗР. Нет, поступила так, как поступала всегда, сплясала под ее дьявольскую дудку. И не какое-нибудь аргентинское танго, а наипошлейший краковяк.

Я направляюсь к двери, каждую секунду рискуя получить удар в спину вспомогательными предметами, остающимися в ведении ВПЗР. Что было на столе кроме чашки и стакана? Блюдце с нарезанным сыром, салфетница, сахарница, перец и соль в сдвоенном контейнере. Еще можно метнуть в меня кошкой Гимбо: жест эффектный, но вряд ли ВПЗР на него решится. При всей своей эксцентричности и жестокости в отношениях с ближними, она – не живодер.

– Тина! – неожиданно окликает меня ВПЗР, когда я уже берусь за дверную ручку. – Маленькая просьба напоследок. Включи мне, пожалуйста, «Ил фэйт диманш». Семнадцатая позиция в списке.

Вот она – возможность поставить хоть какую-то приемлемую для меня точку. Или даже восклицательный знак.

– Со всеми просьбами обращайтесь теперь к вашей кошке, – говорю я и выскакиваю из кафе, хлопнув дверью.

Остаток дня иначе как паршивым не назовешь.

Единственное, чего я хочу, – побыстрее свалить с Талего. План остается прежним: добраться до телефона в сувенирной лавке и позвонить Игнасио в Мадрид. И ждать, когда он задействует имеющиеся возможности. На это уйдет какое-то количество времени, но хотя бы ожидание будет осмысленным. А ВПЗР пусть остается здесь – хоть на время, хоть навсегда. Меня это больше не интересует. С сегодняшнего дня. С этой минуты.

То, что считалось неприемлемым еще вчера (незаконное вторжение в чужое жилище), больше не имеет значения. Я нахожусь в форс-мажорных обстоятельствах, следовательно, и действовать буду соответственно моменту. Пойду и вскрою чертову лавку. А если понадобится – высажу стекло.

…Ничего высаживать не пришлось.

Дверь в магазинчик оказалась открытой. Это обстоятельство смутило меня настолько, что я несколько минут простояла, сунув ногу в дверную щель и не решаясь войти внутрь. Если накануне все было заперто, то кто открыл замки сегодня?

Может быть, Анхель-Эусебио и его помощник Маноло уже вернулись? О, если бы это было так!..

Согреваемая мыслью о возвращении аборигенов в места постоянной дислокации, я просочилась в крошечный торговый зал. При этом висящая над дверью «музыка ветра» (десяток тонких металлических трубок на бамбуковой перекладине) громко звякнула.

– Эй! Хозяева! Есть тут кто живой? – крикнула я.

Тишина.

– Мне нужно позвонить!

Тишина.

– Мне нужно позвонить в Мадрид! Я воспользуюсь вашим телефоном… Сколько это будет стоить?

Никакого ответа. Тогда кто открыл дверь? Неужели снова – инициатива «неподражаемого автора интеллектуальных квестов и триллеров-шарад», как величают ВПЗР малахольные девицы из пиар-отдела?

Примечание: Сходное определение внесено во все каталоги и классификации авторов, лишь слово «неподражаемый» заменено на «оригинальный». Тоже не бог весть что, куда лучше (по мнению ВПЗР) звучало бы «космический» «наше всё» – чего уж тут жаться и мяться – «классик жанра».

Массивный телефонный аппарат, стоящий на прилавке, заинтересовал бы ВПЗР. Настолько, что она наверняка подумала бы о его экспроприации. Тяжелая трубка, медный диск, подставка из красного дерева – все это, несомненно, подпадало под категорию «произведение искусства». Но я отнеслась к аппарату так, как и должно было отнестись в нынешней ситуации, – как к утилитарному средству для достижения цели. Сняв трубку, я приложила к ней ухо.

Телефон молчал. Ни единого гудка. Тишина в мембране расстроила меня еще больше, чем магазинное безмолвие. Нет, «расстроила» не то слово, я была близка к отчаянию! И с чего я вообще взяла, что этот аппарат – рабочий?

Да нет же, он – рабочий! Должен быть рабочим, обязан, – вот и провод от него спускается куда-то вниз!..

Страстно желая поверить в невозможное, в неожиданную удачу, я принялась стучать по рычагу как сумасшедшая и дуть в трубку. Все эти манипуляции не приблизили меня к Игнасио Фариасу ни на миллиметр.

Зимняя лавка Анхеля-Эусебио не очень сильно отличалась от летней, насколько я смогла ее запомнить. Тот же набор товаров, которые бойко идут в туристический сезон: посуда, трикотаж, головные уборы, шлепанцы и сандалии самых разнообразных видов и размеров; пляжные зонтики и полотенца, бамбуковые циновки (срок службы – две недели активного использования), мягкие игрушки, надувные круги и матрасы, доски из пенопласта, – интересно, найдется ли кретин, который купит здесь матрас с пляжным зонтиком, чтобы потом тащить их на побережье?.. Отдельный стенд занимали аляповатые китайские магниты на холодильник, еще один – солнцезащитные очки. А вот и то, чего не было летом: стойка с книгами!

Книг было немного, все – в мягких переплетах, испанские издания мировых бестселлеров: я обнаружила Дэна Брауна, Синди Шелдона и Паоло Коэльо. Для этой злосчастной стойки ВПЗР уж точно не пожалела бы яда, слюны и саркастических замечаний, почему я все еще пытаюсь просчитать все ее возможные реакции? Почему я все еще думаю о ней? Нас больше ничто не связывает Захламленная лавчонка со всем ее бесполезным содержимым подозрительно похожа на питерскую квартиру ВПЗР – вот почему! В разное время ВПЗР собирала:

– керамических коров (бросила, когда несколько из них разбилось едва ли не в одночасье, разве это не знак свыше?);

– керамических кошек (бросила, когда узнала, что такие же собирает один из злодеев-издателей, во время последней встречи тыкавший ей в нос заоблачными тиражами писателя Сорокина, чтоб ему пусто было, гению самопиара!);

– морские раковины (бросила, когда узнала, что такие же собирает кто-то из ее литературно-критических врагов рангом не ниже писателя Быкова, чтоб ему пусто было, пакостному жрецу зомбоящика!);

– антикварные музыкальные шкатулки (бросила, когда узнала, что все шкатулки, за исключением одной-единственной, ни разу не антикварные, сплошной новодел, произведенный кустарными артелями Бомбея);

– антикварные ножи и стилеты (коллекция из трех штук выглядит убого, но старинное холодное оружие стоит баснословных денег, а ВПЗР вечно душит жаба. Вот и приходится ждать, когда ее, совершенно бесплатно, наградят именной шашкой за особые заслуги в литературе).

Были еще курительные трубки, бонсай, кальяны, барометры-анероиды, музыкальные инструменты и палочки для еды, занимавшие, в отличие от кальянов и инструментов, минимум места. Ах да – телефоны! Числом три, не такие старинные и вычурные, как здешний: в лучшем случае – времен культа личности. Ни один не работает, для этих утилитарных целей существует вполне современная трубка… Что, если и здесь есть современная трубка?

Но где ее искать?

Не в магазине, а в жилых помещениях, ведь Анхель-Эусебио где-нибудь да обитает!..

Прямо за прилавком находилась дверь, и дверь эта была широко распахнута. Поколебавшись секунду, я переступила ее порог и оказалась в сумрачной маленькой прихожей. Слева от меня оказался комод, высокий и узкий, а справа – крутая деревянная лестница. Где-то наверху, на втором этаже, мерно тикали часы.

Этот, вполне обыденный звук показался мне зловещим: быть может, потому, что никаких других звуков, так свойственных любому дому, не было. Ни шороха, ни скрипа, ни вздоха. Придется самой создавать звуковое сопровождение, решила я про себя и ухватилась рукой за лестничные перила. И даже поднялась на один пролет, по ходу отмечая: неизвестный мне Анхель-Эусебио – весьма своеобразный chavalillo[19]19
  Парнишка (исп.).


[Закрыть] и не такая уж деревенщина, если судить по картинам, развешанным на стенах. Вернее, это были не картины, а гравюры под стеклом, в добротных паспарту. Сумрачные, как прихожая; настораживающие, как тиканье невидимых часов. Для того чтобы разглядеть их в подробностях, света было недостаточно, но общий настрой я уловила: картинки жизни грешников, прямой репортаж из ада. Так мог бы писать Босх, живи он в наше время.

Да-да, в этих гравюрах было что-то явно сегодняшнее! Какие-то коды и ключи, понять которые может лишь современный человек, знакомый с глобальными и локальными экокатастрофами, практикой серийных и просто массовых убийств, компьютерными вирусами, противопехотными минами, теориями заговоров и обвалом биржевых котировок.

Пока я размышляла обо всех этих безрадостных вещах, сзади послышался едва уловимый шорох и почти сразу же зажегся свет. Вскрикнув от неожиданности, я резко обернулась: внизу стояла ВПЗР в наполовину застегнутой куртке, из которой высовывалась мордочка Гимбо.

– Ч-черт! Вы меня напугали, – бросила я.

ВПЗР расплылась в гаденькой улыбке: видимо, на этот эффект она и рассчитывала.

– Осваиваешь незаселенные площади?

– С чего вы взяли? Просто ищу телефон. Хочу убраться отсюда побыстрее… Раз уж нас не связывают больше производственные отношения.

– На твоем месте я бы не стала рисковать. Вдруг наткнешься на что-то такое, что твой утлый умишко будет не в состоянии переварить.

– Я сама решу, что мне делать… На моем месте.

– Как знаешь, – ВПЗР пожала плечами. – Но помни, что любопытство сгубило кошку.

Стоило ей только произнести эту подкупающую новизной многозначительную фразу, как Гимбо коротко мяукнула.

– Речь не о тебе, малышка. Речь об одной маленькой дряни, которая задумала побег. Задумала позвонить некоему хлыщу в Мадрид, она, видите ли, надеется на романтические отношения с ним. На ужин при свечах с последующим коитус грандиозус. И еще на то, что хлыщ спустится сюда с неба по веревочной лестнице и разом решит все ее проблемы. Но вряд ли проблемы удастся решить быстро. Телефоны-то не работают!

Сказав это, ВПЗР резко повернулась и исчезла в недрах магазинчика.

Подниматься наверх мне почему-то расхотелось. Не из-за туманных издевательских реплик ВПЗР, больше походивших на угрозы… Да нет, именно из-за них! Какой бы гнусной ни была моя (теперь уже бывшая) работодательница, в сложившейся ситуации нам лучше держаться вместе.

Вернувшись к стойке, я застала ВПЗР примеряющей головные уборы из скудного ассортимента лавчонки. Напялив очередную бейсболку, она уставилась в небольшое круглое зеркало, висевшее на стенде с солнцезащитными очками.

– С чего вы взяли, что телефоны не работают? – бросила я.

– Какая-то сволочь обрезала провод. – ВПЗР широко улыбнулась собственному отражению и надвинула бейсболку поглубже. – Сама посмотри.

Бейсболки не идут ВПЗР категорически. Как не идут меховые и вязаные шапки, платки, плоские узорчатые растаманки, капюшоны, шляпы с широкими полями и скрученные в жгут банданы. Все это упрощает облик ВПЗР. А она – совсем не проста, совсем, – провод на телефоне и вправду обрезан. Каким-то острым предметом (ножницы? нож?) и очень аккуратно. Восстановить повреждение с той же аккуратностью вряд ли получится, но сейчас не до эстетики!

– Не такая уж это и проблема, – заметила я, ухватившись за оба конца провода и поднеся их друг к другу. – Все будет готово в три секунды.

– Ну-ну. – ВПЗР подмигнула мне из зеркала. – Рискни. Ножницы и изолента в коробке под прилавком.

– Вы, я смотрю, все здесь изучили. Когда только успеваете?

– Мало сплю. Любопытствую и сопоставляю, как и положено большому писателю…

– И даже перспектива повторить судьбу архетипической кошки не пугает?

– Нисколько не пугает.

Снова этот самодовольный радийный голос! Похоже, ВПЗР подсела на него капитально. Дала ему волю – и он ускакал не то что за горизонт, он обежал всю землю в режиме оверштаг и вернулся – с ножницами и изолентой.

Ими я и воспользовалась, чтобы починить провод. После того как операция была завершена, я снова взялась за трубку и снова не обнаружила в ней ничего, кроме гнетущей тишины.

– Тухло, да? – посочувствовала мне ВПЗР. – Ты, конечно, надеялась на другой исход.

– Ничего не понимаю…

– Думаю, что неизвестная нам…м-м… сволочь сначала обрезала провод, а потом, когда появился люфт во времени, разбила к чертям телефонный щиток. Или как там это называется?

– Вы видели разбитый щиток?

– Нет.

– Тогда почему вы решили…

– У тебя есть другие версии?

Никаких версий у меня не было, зато опять засосало под ложечкой. «Синдром Талего» – вот как я назову это не самое приятное ощущение, когда выберусь отсюда.

– Что предпримешь теперь? – поинтересовалась ВПЗР.

– А вы?

– Ты же хочешь побыстрее свалить с этого… как ты его называешь – «гребаного острова», не я.

– А вы хотите остаться?

– Важны не твои жалкие желания… И даже не мои.

– Чьи тогда?

– Той сволочи, которая обрезала провод.

– Вы думаете, она еще здесь? – Я невольно понизила голос и обернулась к двери, ведущей в прихожую с лестницей и комодом.

– О-оп! – воскликнула ВПЗР и так громко хлопнула в ладоши, что я вздрогнула.

Если здесь и имеется сволочь, то это – ВПЗР, никто иной. Происходящее забавляет ее. И она как будто задалась целью вывести меня из равновесия. Не удивлюсь, когда окажется, что именно она перерезала провод с одной лишь сволочной целью: досадить мне. Превратить в ад мое пребывание здесь. Она и раньше не отличалась особой щепетильностью в отношениях. Она всегда была мстительной. И в жизни, и в книгах. Трижды в своих романах ВПЗР убивала кроткого Катушкина, дважды – его и без того покойную мамахен, доставалось также злодеям-издателям, мудакам-критикам, dolboëbam-конкурентам, редактору Лорику (что несправедливо) и ее дочери Манюне (что и вовсе – подлость). Настоящей же рекордсменкой по числу смертей является подруга Манюни, лагерная сучка Перельман: ВПЗР так и не простила ей косяка с покраской головы. Одна я до сих пор счастливо избегала книжной смерти – только потому, что ВПЗР зависела от меня как малый ребенок. Теперь, когда наши, казавшиеся незыблемыми, отношения полностью разрушены, страшно даже предположить, что она сотворит со мной в какой-нибудь очередной книге. Возможно даже – ближайшей.

Пусть.

Пусть меня настигнет неприятность, я согласна и на «L’Assassinat De Carala» – но лишь в романном варианте. На страницах своих книг ВПЗР вольна делать все, что ей заблагорассудится, за это ей и деньги платят, а вторгаться в реальную жизнь и сбивать меня с толку я не позволю. Нужно немедленно придумать какую-нибудь вескую, умную фразу. Что-то такое, что не позволит ВПЗР проводить надо мной сомнительные эксперименты в стиле хоррор-саспенс. Сейчас я придумаю…

Сейчас!

– Вы были наверху? – спросила я у ВПЗР.

– Нет.

Из-за низко надвинутого козырька бейсболки я не вижу ее глаз, так что понять – врет она или говорит правду – невозможно. Впрочем… если бы я и увидела ее глаза, они ничего бы мне не сказали. Уж такая она – ВПЗР: не врет, но и правды не говорит, балансирует где-то на грани. И заваливаясь на тот или иной бок, тотчас же меняет галс. Совсем как псевдояхтсмены в ее книжке о псевдорегате, где все оказались подлецами.

– Тогда, может быть, поднимемся?

– Поднимайся, если тебе так неймется. А мне вполне достаточно картинок.

– Тех, что на лестнице?

– Именно.

– Они ужасные.

– Да уж. Ничего обнадеживающего в них нет.

– Не могу представить человека, который добровольно украсил бы дом такими кошмарами.

– Наверняка он не тот, за кого себя выдает, – тут же начинает фантазировать ВПЗР. – Я, пожалуй, подумаю о нем на досуге…