Текст книги "Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945"

По рекомендации Гиммлера Гитлер возложил руководство операцией на капитана СС Скорцени, выходца из средних слоев венского общества и получившего образование в Венском техническом колледже. До войны Скорцени работал инженером у своего тестя. Из-за интереса к моторам он вступил в общегражданский эсэсовский союз автолюбителей, откуда после начала войны был направлен в войска СС, где получил звание оберлейтенанта и был назначен инструктором водителей танков.

Кальтенбруннер, который знал Скорцени по студенческим годам, встретив его в войсках СС, перевел во вновь создаваемый технический отдел секретной службы. Поскольку для руководства операцией «Аларих» требовался человек, имевший солдатский опыт и обладавший техническими знаниями, Гиммлер выдвинул кандидатуру капитана СС Скорцени. Рейд на Гран-Сассо превратил неизвестного до того капитана в героя дня. Но своей славой, распространившейся далеко и державшейся долго, он обязан только Геббельсу, которому для пропагандистских целей был необходим хоть какой-то успех.

Гитлеру в общем-то действительно храбрый офицер тоже понравился, произведя благоприятное впечатление высоким ростом, атлетическим сложением, выправкой и шрамами на лице, оставшимися от студенческих дуэлей. Он был идеальным человеком для проведения отдельных рейдов или набегов, но, когда Гитлер в конце войны поручил ему проведение нескольких более крупных акций, его успехи оказались весьма скромными. Умело руководя действиями небольших штурмовых отрядов, он не годился для командования дивизией.

Задача по освобождению Муссолини оказалась непростой. Во-первых, у немцев не было никакого представления, где он мог быть. Карабинеры, которые сопровождали его после ареста на вилле Савойя 25 июля, выполняли свою задачу столь тщательно, что не оставляли никаких следов своих передвижений. Когда, например, было установлено, что он находится в учебных казармах карабинеров, то пока эта информация попала в руки немцев, его уже перевели в другое место. И проблема эта казалась неразрешимой. Даже немецкая секретная служба, располагавшая агентурной сетью, не знала с чего начать.

И все же нам повезло. В организацию фашистской милиции были включены подразделения так называемой портовой милиции, состоявшей из проверенных людей. Тем не менее, в числе наших осведомителей было все же несколько бывших сотрудников этих подразделений. Когда новое итальянское правительство пришло к мнению, что Муссолини будет более надежным держать на каком-либо острове, он и попал в поле зрения портовиков. Они доложили, что Муссолини был 28 июля посажен на борт корвета «Персефона» в порту Гаэты, который отплыл на остров Вентотене. Вот тут-то мы и подключились к охоте, которая привела нас в конце концов в Гран-Сассо в горах Абруцци.

Однако не все проходило гладко. Так, судно после непродолжительной стоянки в гавани острова Вентотене ушло к острову Понца. Самолет, на котором Скорцени отправился на воздушную рекогносцировку к этому острову, рухнул в море. Но Скорцени и лицам, его сопровождавшим, удалось выбраться из тонувшего самолета, и они вплавь добрались до ближайших рифов. Выстрелом из ракетницы Скорцени привлек внимание проходившего мимо итальянского военного катера, который подобрал их и доставил в Олбию на Сардинии. А уже на следующий день солдат удачи со сломанным ребром, но в прекрасном настроении отмечал свое спасение с немецкими моряками в Бонефацио на Корсике.

Наше сообщение, что место пребывания Муссолини обнаружено, было воспринято в ставке Гитлера с недоверием. С момента получения докладной записки с предложением о выводе войск из Италии фюрер относился к любым сообщениям нашего, итальянского, отдела секретной службы с большим скептицизмом. Вот и это донесение он прокомментировал словами:

– Я поверю в такое, если услышу что-либо от самого Муссолини.

Поведение Гиммлера было еще более странным. Он очень верил в оккультное искусство и хотел определить местонахождение Муссолини с помощью черной магии, но это было непросто. Гитлер же не признавал оккультные науки и считал лиц, практикующих их, виновными в непонятном бегстве своего заместителя Гесса в Англию, поскольку тот превозносил эти псевдонауки и был их патроном и защитником.

После аферы Гесса в Германии по приказу Гитлера была произведена облава на всех предсказателей, ясновидящих и определителей судьбы, которые направлялись в концлагеря. В этих лагерях Гиммлер разыскал необходимых ему астрологов и заклинателей. Вся эта команда была размещена на одной из вилл на берегу озера Ванзее под Берлином с задачей определения местонахождения Муссолини. Об этом я узнал от генерала СС Карла Вольфа, шефа СС в Италии. По всей видимости, прошло бы еще много времени, прежде чем изголодавшиеся узники, накинувшиеся на первоклассные яства, вина и сигареты, им предоставленные, добились бы каких-то результатов. Поэтому нам пришлось вмешаться, после чего один из этих «пророков» указал местонахождение Муссолини: «На острове западнее Неаполя». Получив эти данные оккультистов, Гиммлер отдал приказ к действию. Вот отчего иногда зависело принятие важнейших решений в Третьем рейхе!

Благодаря нашим осведомителям из портовой милиции, мы знали, что Муссолини с острова Понца был доставлен на остров Маддалена, а затем на материк – в Гран-Сассо. Его освобождение было решено осуществить путем десантирования с воздуха. Посадка планеров в условиях горной, сильно пересеченной и скалистой местности на высоте порядка 3 тысяч метров над уровнем моря была чрезвычайно сложным и опасным маневром. А вывоз оттуда Муссолини на маленьком самолете «шторьх» явился самой настоящей эпопеей. Перегруженный самолет, в который, кроме пилота и Муссолини, ухитрился втиснуться еще и грузный Скорцени, должен был взлететь с крошечной площадочки на краю обрыва посреди скал. Погода была ужасной, поэтому от полета прямо в Германию, как планировалось вначале, пришлось отказаться. Однако удача сопутствовала храбрецам, и Муссолини неожиданно для всех приземлился в аэропорту Вены вечером 12 сентября.

В тот же день жена Муссолини Рашель с двумя младшими детьми, Романо и Анной Марией, были освобождены из-под домашнего ареста командой нашей секретной службы и благополучно доставлены по воздуху в Мюнхен. А находились они в Рокка-дель-Каминате посреди дремучего леса в доме, служившем долгие годы местом отдыха дуче и его семьи. Там они содержались полностью отрезанными от внешнего мира под охраной карабинеров. Старший сын Муссолини, Витторио, ранее сумел бежать в Германию. Таким образом, вся семья была благополучно вырвана из лап нового итальянского правительства.

Во время путешествия Муссолини в Германию Скорцени порылся в багаже дуче и нашел небольшую записную книжку, которая затем привлекла внимание немецкой секретной службы. Это была обычная записная книжка, которыми пользовались итальянские школьники, исписанная рукой Муссолини. По всей видимости, он раздобыл ее во время пребывания на острове Понца. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что это – своеобразный дневник, который он вел, находясь пленником на Понце и Маддалене. Дневник бы перефотографирован, переведен и вручен Гитлеру. Этот человеческий и исторически ценный документ был сохранен, несмотря на строжайшее распоряжение Гитлера об уничтожении всех досье и документов. Отдельные выдержки из него привожу в следующей главе книги.

Гитлер требовал, чтобы переводы всех иноязычных документов выполнялись дословно – опасаясь, видимо, что переводчик может использовать представившуюся ему возможность, чтобы тайком вставить в текст соображения, которые не осмелился бы выразить обычным путем. Поэтому дневник Муссолини переведен на немецкий язык слово в слово. Хотя оригинал дневника и утерян, думаю, что в переводе сохранена вся самобытность мыслей и выражений автора.

Глава 14
РАЗМЫШЛЕНИЯ ДИКТАТОРА

Вот записи Муссолини, сделанные им во время заключения на островах Понца и Маддалена в августе 1943 года, которые были обнаружены Скорцени в багаже дуче.

25 июля 1943 года

По окончании заседания большого совета, около 2.30 ночи, я направился в свой кабинет в сопровождении Скорцы, Буффарини, Трингали, Биггини и Галбиати. Мы обсудили законность положений, по который пришли к общему согласию, но меня в основном интересовал не этот вопрос. Скорца, выступавший последним и произнесший в общем-то бесцветную и неубедительную речь, испросил моего разрешения проводить меня до дома, на что я согласился. Теперь, когда я оцениваю прошлое поведение Скорцы в различных ситуациях, у меня возникает предчувствие дурного. Заключительная часть его речи в Адриано, в которой он разглагольствовал о возможности «ухода» с соблюдением соответствующих почестей, произвела дурное впечатление на различные круги общественности.

Он занял позицию, открыто враждебную государству, и предпринял шаги, внесшие разлад в его администрацию. Некоторые его предложения, которые я отклонил, свидетельствуют, по моему мнению, о недостатке чувства уравновешенности. После Гентиля он намерен предоставить слово Кросе (вечная загадка). Он предложил мне, чтобы партия, которую он представляет, официально обратилась к папе с просьбой о выделении миллиона лир на реконструкцию Сан-Лоренцо. В завершение своего выступления он предложил направить папе почтительное приветствие. С этим предложением большой совет не согласился, так как, по мнению Чиано и многих других, такое приветствие было бы неприемлемым для Ватикана.

И вот Скорца неожиданно заявил мне:

– А сейчас я хочу сказать вам нечто необычное, что может и не понравиться. Уверены ли вы в людях, которые вас окружают?

Я ответил, что такой вопрос сам себе никогда не задавал.

Позже, за несколько дней до заседания, он повторил этот вопрос и добавил:

– Что произойдет, если как-нибудь ночью кто-либо проникнет на виллу Торлония?

Я же сказал:

– Думаю, что ничего.

Об этом разговоре я потом рассказал Цезаре, не дав ему никакой оценки.

Знал ли Скорца о тайной подготовке к совещанию и был ли он проинформирован о формулировке распорядка дня? Конечно же он был в курсе дела, как я понял из первого его пространного выступления. Предложение для голосования было, однако, коротким.

Пожелав ему спокойной ночи у входа в виллу Торлония, я поспешил к жене, которая с нетерпением ожидала моего возвращения. Ее утонченный женский инстинкт подсказал ей, что происходит нечто очень важное. Бедная Рашель! Как мало счастья я дал ей и сколько принес боли!

За все тридцать лет нашей совместной жизни ни одна неделя не проходила спокойно. Она, наверное, заслуживала другой, лучшей судьбы, чем бурная жизнь со мной.

Обменявшись с ней несколькими словами, я свалился в постель и тут же уснул. Это был короткий сон, который всегда предшествовал решающим моментам в моей жизни.

В семь часов утра я встал, а в восемь был уже во дворце «Венеция». Как и все прошедшие двадцать и один год, я сел за стол, начиная рабочий день – последний день! В почте не было ничего важного и интересного, за исключением петиции двух «далмацких партизан» об отмене вынесенного им смертного приговора. Я послал телеграмму о своем согласии губернатору Гиунте. Ныне я счастлив, что своим последним официальным актом спас две жизни, две молодые жизни! Вскоре мне позвонил Скорца, сообщивший, что многие, проголосовавшие за предложение Гранди, теперь сожалеют об этом. Я ответил ему, что уже поздно. В этот самый момент мне передали письмо министра Цианетти, в котором он писал, что отзывает свой голос с результатов голосования. Факт этот не показался мне особо важным для меня. Затем я пошел к Гранди, которого хотел просто спросить, почему когда он пришел ко мне в четверг и принес протокол Лондонского комитета, то умоляюще предложил не созывать большой совет. Что это было: поиск алиби или маневр? Я ответил, что переносить заседание совета поздно, так как приглашения уже разосланы. Утром 25 июля отыскать Гранди где-либо было невозможно. Он куда-то выехал на автомашине, не сказав куда. Тогда я запросил генерала Пунтони, не сможет ли король принять меня в 17 часов пополудни в вилле Савойя или в каком-то другом месте. Ответ был утвердительным. В двенадцать часов дня в присутствии Бастиани я принял японского посла, который от имени своего правительства поинтересовался моим мнением о сложившейся обстановке. Я ответил, что ситуация в целом зависит от исхода боев на Восточном фронте и что необходимо приложить любые усилия, чтобы вывести Россию из войны даже за счет потери захваченных ранее территорий. Он согласился с моим мнением, и мы попрощались. Если Бастиани записал это интервью, то подробности можно уточнить у него.

Вскоре после этого я принял Галбиати, который сообщил мне, что отправка дивизии «М» не состоялась из-за того, что римский железнодорожный узел подвергался бомбардировке, и посоветовал мне осмотреть этот район. Я заметил, что мой визит туда покажется несколько запоздалым, но он сказал, что я увижу, как идут восстановительные работы. Тогда мы выехали в Сан-Лоренцо. Оказалось, что восстановительные работы там почти не производились. Весь район был практически стерт с лица земли. Несколько групп местных жителей окружили меня, описывая различные эпизоды и внося различные предложения. Я дал указания по оказанию помощи пострадавшим. Около церкви в Сан-Лоренцо группа морских кадетов устроила импровизированную демонстрацию. Было уже три часа пополудни. В городе стояла невыносимая жара и на небе – ни облачка. Я отправился на виллу Торлония, как обычно пообедал и провел целый час с Рашель в маленькой музыкальной комнате, болтая о том о сем. Жена моя пребывала в стадии депрессии, высказывая опасения, что должно случиться нечто необычное.

В 4.30 пополудни, переодевшись в легкий костюм, я отправился на виллу Савойя в сопровождении Цезаре, где его величество уже ожидал меня. Наша беседа продолжалась не более получаса, и, когда мы прощались, король дружески пожал мне руку. Моя автомашина ожидала меня с правой стороны ворот за изгородью. Направляясь к ней, я был остановлен каким-то капитаном карабинеров, который сказал мне:

– Его величество приказало мне взять вашу личность под мою охрану.

Когда я собирался садиться в свою автомашину, он опять остановил меня и препроводил в санитарную автомашину, стоявшую рядом. Цезаре, естественно, сел в нее вместе со мной. Под охраной двух переодетых полицейских, вооруженных автоматами, мы долго ехали по неровной дороге, столь сильно подпрыгивая, что автомашина едва несколько раз не перевернулась. Сделав краткую остановку в одной из армейских казарм, названия которой уже не помню, мы перебрались в казарму карабинеров Аллиеви. Меня провели в кабинет полковника. В коридоре были выставлены часовые, у них винтовки с примкнутыми штыками. Офицеры встретили меня весьма дружелюбно и приветливо. В час ночи 26 июля генерал Фероне, с которым я встречался в Албании, передал мне письмо от маршала Бадолио, текст которого привожу ниже:

«Его высокопревосходительству, кавалеру… и так далее и тому подобное…

Нижеподписавшийся глава правительства желает проинформировать вас о том, что то, что происходит с вашим высокопревосходительством, совершается в ваших же личных интересах, поскольку нами получены достоверные сведения о серьезном заговоре против вашей личности. Сожалея о происходящем, нижеподписавшийся сообщает, что в целях обеспечения вашей безопасности он готов отдать распоряжение о доставке вас с соответствующей церемонией в любое место, которое ваше высокопревосходительство изволит назвать.

Подпись».

Я продиктовал ответ и сказал, что предпочитаю отправиться в Рокку-дель-Каминате.

Через некоторое время полковник Таболлини сообщил мне, что в Рокку был послан генерал, проверивший, все ли там в порядке, который удостоверил, что все в норме. Так прошел понедельник.

Полковник Хирико, майор Бонитатибус и полковник Таболлини частенько ко мне наведывались и вели разговоры по самым различным темам (никогда не забуду доброту жены Таболлини, которая обычно приносила мне мороженое и чай). Ко мне приходили также генерал Дельфини – доктор и подполковник Сантилло из Казерты, которого очень беспокоила потеря провинции Казерта, что было конечно же глупо.

Я убежден, что скоро попаду в Рокку, однако часов в десять вечера во вторник меня попросили спуститься вниз и передали генералу Полито из военной полиции, в котором я узнал старого друга, бывшего тогда комиссаром полиции, с которым я работал в течение семнадцати лет и которому доверил не одну удачно проведенную полицейскую акцию.

Вместе с ним мы отправились в путь, болтая о том о сем, и, наконец, я определил направление нашего движения. Это была дорога на Фламиниан и не на Аппиан, а на Гаэту. Вот мы проехали Моло-Чиано и свернули в гавань, где нас ожидал корвет «Персефона» с адмиралом Маугери на борту, одетым в мундир со всеми регалиями и выглядевшим весьма элегантно. При отплытии я встретился с зятем профессора Фругони. После короткой остановки в Вентотене мы направились к острову Понца, куда прибыли часов в одиннадцать. Это место не было резиденцией по моему выбору, которое я вряд ли бы и выбрал. Обращение со мной радушное. В первый же день полковник Пелаги, затем полковник Меоли и подполковник ди Лоренцо были весьма озабочены обеспечением моей безопасности, хотя, по моему мнению, опасность мне угрожала не более чем любому другому индивидууму.

Муссолини

Понца, 2 августа 1943 года

1. Это – конфиденциальное сообщение, которое я доверил полковнику Меоли и о котором он не имеет права рассказывать кому-либо без моего разрешения.

2. Вполне возможно, что оценки, даваемые мною, не совсем соответствуют действительности, поскольку с 25 июля я полностью изолирован и, по сути дела, не знаю, что происходит в мире с тех пор.

М.

26 июля 1943 года

I. Мне очень хочется поблагодарить маршала Бадолио за его заботу о моей личности.

II. Единственным местом своей резиденции я хотел бы иметь Рокку-дель-Каминате, куда готов отправиться в любое время.

III. Заверяю маршала Бадолио, что, учитывая наше сотрудничество в прежние дни, я готов не только не учинять какие-либо трудности, но и продолжать наше сотрудничество.

IV. Согласен с принятым решением о необходимости продолжения войны против союзников, как этого требуют честь и интересы нашей страны, и надеюсь, что задача, возложенная на маршала Бадолио его величеством королем, слугою которого я был двадцать один год и остаюсь до сего времени, будет выполнена успешно. Да здравствует Италия!

Муссолини

1

Все, что происходит, предопределено заранее, и если не должно было произойти, то и не произойдет.

2

В том, что касается благодарности, животные превосходят человека, так как руководствуются инстинктами, а не разумом.

3

Диктаторы, как оказывается, не имеют выбора. Они не могут отойти в сторону, они должны пасть, невзирая на то, что их падение не принесет счастья. Даже когда их перестают бояться, их либо ненавидят, либо любят.

4

То, что мы называем жизнью, – не что иное как невидимая точка между двумя вечными истинами – прошлым и будущим. Утешительная мысль!

5

В последнее время меня заинтересовали две книги – «Жизнь Иисуса» автора Риччиотти и «Джиакомо Леопарди» Сапонаро. Леопарди был тоже, в определенном смысле, распят.

6

Как было угодно провидению, жизнь моя оказалась поделенной на семилетние периоды между решающими событиями: 1908–1909 годы – изгнание из Австрии; 1914–1915 годы – интервенция; 1922 год – марш на Рим; 1929 год – примирение государства с церковью; 1936 год – создание империи; 1943 год – ниспровержение; 1950 год – смерть… наконец-то!

7

Понтинские размышления закончены, так как в час ночи сегодня я был разбужен со словами:

– Появилась опасность! Мы должны покинуть это место!

Я быстро оделся, забрал свои бумаги и кое-какие вещички и отправился на борт крейсера, который меня ожидал. Там меня встретил адмирал Манцони, который сказал, что местом нашего назначения является остров Маддалена, неподалеку от Сардинии.

Мысли мои нынче возвратились к Бруно. Пошел второй год со дня его смерти. При сложившихся обстоятельствах я чувствую его потерю глубже, чем прежде. Дорогой Бруно! Его фотокарточка стоит передо мною, когда я пишу эти строки на новом месте изгнания.

Наше путешествие длилось двенадцать часов по неспокойному морю. Вилла, в которую я помещен, принадлежала ранее англичанину по имени Уэббер и прекрасно расположена. Ее окружает большой сосновый парк, окна выходят на море, а на горизонте виднеются суровые горы Сардинии.

Год тому назад я был на Маддалене, встреченный тогда с большим энтузиазмом местным населением. Ныне же я прибыл сюда тайно.

Кто знает, думает ли кто-нибудь о моем сыне и о том, что он совершил за свою короткую, чудесную жизнь?

Двадцать лет, наполненных работой, оказались за несколько часов прожитыми впустую. Я отказываюсь верить, что в Италии не осталось ни одного фашиста. Может быть, их теперь даже больше, чем было раньше. И насколько горько осознавать, что все ведь – дело рук фашистов и осуществлено людьми, носящими до сих пор эмблему фашизма. Фашизм был движением, прокладывавшим новый путь и заинтересовавшим весь мир. Невозможно, чтобы теперь все лежало в руинах. Когда я оглядываюсь назад, на проделанную работу, задачи, свершения и надежды последних двадцати лет, то задаю себе вопрос: а не происходит ли это все во сне? Не было ли прошлое иллюзией? Было ли все настолько поверхностным и неглубоким? И не имело корней?

8

К концу первого дня нахождения на Маддалене меня охватила глубокая меланхолия. Теперь я физически чувствую смерть своего сына Бруно.

9

Через несколько лет память обо мне изгладится, и никто даже и не вспомнит.

10

С середины дня 28 июля я не читал газет. Удивительно, что я не чувствую никакой потери, ведь я всегда жадно прочитывал десяток газет ежедневно.

11

Шутки судьбы: с точки зрения силы – полная импотенция, а после шумных одобрительных аплодисментов масс – абсолютное одиночество.

12

С октября 1942 года я все сильнее ощущал предупреждения судьбы о своем предопределении. Видимо, с этим связана и моя болезнь.

13

В последнее время спрос на мои фотографии стал заметно падать, зато возрос интерес к моим автографам, пожалуй, даже в большей степени. (А раздавал я их обычно по воскресеньям.) Я предчувствовал, что мои снимки будут в один совсем не прекрасный день срываться или прятаться. И вот это произошло в истинно «тоталитаристской» манере, и не только публично, но и в частном порядке. Те, у кого было недостаточно мужества, срывали мои изображения, более смелые припрятывали их в шкафах и в случае любой неожиданности могли сказать, что просто забыли о них. Слава проходит.

14

На вилле Торлония мы с большим интересом просмотрели кинофильм «Маленький островок Святой Елены». В нем шел рассказ о конце великого человека. Так почему значительно меньший по величию человек должен испытывать такую же или весьма похожую судьбу?

15

По истечении двух недель я так и не знаю, кто я, а точнее – кем стал.

16

По словами адмирала Манцони, на Маддалене бывает всего двадцать безветренных дней в году. Сегодня, 10 августа, один из них. Морская поверхность похожа на стол, и деревья стоят неподвижно.

17

Талес благодарил богов за то, что они позволили ему родиться человеком – а не животным, мужчиной – а не женщиной, греком – а не варваром.

18

Когда политическая или социальная пирамида рушится, причина этого кроется в ее фундаменте. Маленькие же проблемы возникают даже у детей, держащих в руках теннисную ракетку.

19

Этим утром солнце старается разогнать гряду серых облаков, идущих с востока. Море похоже на свинец. Это – первые признаки зимы. (Мой часовой говорит: «Август – начало зимы».)

20

Его зовут Фелис де Нунцио, и по происхождению он из провинции Рима. Мне вспоминаются часовые с Понцы – Торелла (Фрозиноне) и Тиццони (Риети), а также официальные лица, следившие за мной в день моего прибытия на Понцу – Пикацио из Казерты и Джентиле из Сиракуз. Не забыл я также Бруни из Терамо и Виццини из Палермо, который попросил мой автограф.

Диктатура – типично римская (республиканская) система. То, что в современном мире называется диктатурой, является на самом деле только формой непрямой или коллективной диктатуры, которая может удерживаться не более двадцати лет. В этом, правда, есть одно исключение – диктатура большевизма над пролетариатом.

21

Сегодня, 8 августа, ночью охрана открыла стрельбу по «подозрительным шумам». А утром, часов в восемь, была воздушная тревога, и зенитная батарея вела огонь. Я заметил два истребителя, летевших к острову. Все это продолжалось минуты три или четыре.

22

С удивлением вспоминаю японского посла, которого принял в час дня 25 июля. В нынешних обстоятельствах визит его носил необычный характер.

23

Комары громко жужжали всю ночь. Здесь их слишком много.

24

В головах моей охраны – как карабинеров, так и официальных лиц, – по-видимому, роятся самые различные мысли. И прежде всего – что это за человек?

25

После начала войны, в июне 1940 года, в качестве бомбоубежищ на вилле Торлония использовались погреба, находившиеся поблизости. Они считались надежными укрытиями во время воздушных налетов, пока компетентные эксперты не осмотрели их и не пришли к выводу, что это – смертельно опасные ловушки. Подвалы на самой вилле были срочно укреплены. Однако после налетов самолетов союзников на Турин, Милан и Геную стало ясно, что необходимо специально оборудованное и прочное бомбоубежище. Какие же убежища могли выдержать попадание тяжелых бомб? Строительство такого бомбоубежища было поручено майору Призелле. Стоимость работ – 240 тысяч лир, время строительства – три месяца, срок окончания работ – декабрь 1942 года. С началом строительства было обнаружено, как это обычно происходит в Риме, что место, выбранное на территории виллы, находилось в ложбине, и поэтому выемка грунта должна была производиться в два раза глубже. План работ следовало пересмотреть и окончание строительства перенести на более поздние сроки. Бывшая и до того у меня антипатия к убежищу еще более возросла к окончанию строительства (конец июля), в особенности когда выяснилось, что общая стоимость работ увеличилась в два раза. Но главным было все же то, что воспринял-то я все это как плохое предзнаменование. У меня было такое чувство, что по окончании строительства убежище окажется бесполезным и что мы никогда им не воспользуемся. Действительно, так оно и было. Все-таки, видимо, следует хоть иногда прислушиваться к голосу, идущему из подсознания!

26

Впервые после 1940 года в коммюнике итальянского Верховного командования говорится о наземных операциях противника, не упоминая о своих собственных. Это можно рассматривать как подготовку к объявлению, что в Сицилии наш последний час уже пробил.

27

Распущенная – можно даже сказать, запрещенная – партия сохраняет свою привлекательность для многих итальянцев. Они испытывают удовлетворение от ощущения себя фашистами, пока это понятие воспринимается как «разрушительный». Странное и в то же время презренное выражение духа.

28

Во второй раз я получил письмо от Рашель, в котором она ничего не пишет о Витторио. Лейтенант Файола, который знал его еще ребенком, говорит, что уверен в его благополучии: ничего плохого с ним случиться не может.

29

Элита солдат на всех фронтах была включена в состав партии, теперь же они автоматически превратились во врагов государства.

30

Новостью сегодняшнего утра является отъезд полковника Меоли, подполковника ди Лоренцо и тридцати карабинеров.

31

Странно, но в последние дни работа в большом кабинете во дворце «Венеция» стала казаться мне обременительной. Я уже принял решение перебраться в морское министерство или еще куда-либо – в здание меньших размеров, чем дворец. В свое время я выбрал его из-за расположения напротив национального мемориала. А ведь это еще одно свидетельство моей болезни.

32

Первые дни нового существования – в моем случае в качестве пленника – казались бесконечными. Затем они стали наполняться какими-то мелкими делами, и бег их значительно ускорился.

33

Сегодня, 13 августа, мною овладела непонятная нетерпеливость, от которой я не мог избавиться. И вот в пять часов дня в коммюнике Верховного командования было сказано, в дополнение к рейдам самолетов союзников на Милан и Турин, о втором налете на Рим. Вот тебе и миф о «папском городе», объявленном свободным, но также не пощаженном… Стало быть, покончено и с мифом о том, что Рим подвергался бомбежке из-за того, что там находилась резиденция фашизма.

34

В действительности ли все обстоит столь хорошо, как в это стараются верить люди? Как случилось, что капитан военно-воздушных сил Витторио по прошествии двадцати одного дня после «смены караула» на дает ничего о себе знать?

35

Бесед между мною и очень редкими посетителями становится все меньше. Вскоре воцарится правило Трапписта – молчание.

36

Я никогда не проявлял интереса к кроссвордам и подобным загадкам и ребусам. Но сегодня, не имея ничего почитать, я убиваю время, чтобы, как говорится, оно не убило меня. Здесь все зависит от способности каждого к правильной оценке положения дел и приспособления к обстоятельствам.

37

Этим утром, 14 августа, с инспекционным визитом приехал бывший инспектор полиции, а ныне шеф военной полиции Полито, получивший чин бригадного генерала, и я попросил его зайти ко мне. Он пришел и привел с собой адмирала Бривонези. Полито сказал мне:

– Я лично сопровождал донну Рашель в Рокку. Поездка прошла без инцидентов. Вместе с ней в Рокке находятся Романо и Анна Мария. О Витторио я ничего не слышал. Он находится в распоряжении Казеро и 26 июля ушел в отпуск. Что касается обещания Бадолио, то в вашем случае его выполнение представляется невозможным: в своих телеграммах префект Квестор и командующий военным округом сообщают, что в случае вашего прибытия в Рокку, возможно возникновение больших беспорядков. С этим приходится считаться. Вы должны понимать, что смена правительства произошла весьма сложно. Сейчас в Италии вы не увидите ни одной фашистской эмблемы, сами же фашисты рассеялись и как бы растворились в воздухе. Демонстрации против вас потеряли уже счет. Я сам видел ваш бюст, брошенный в туалет в Анконе. В Милане толпа штурмовала здание редакции газеты «Пополо д'Италия». Сотрудники ее забаррикадировались, а Вито пришлось даже защищаться. Вот то, что я слышал на сегодняшний день. Далее он продолжил:

– Произведено большое число арестов, но лидеры фашистской партии пока на свободе, в их числе ненавидимый всеми Старасе. Графа Чиано видели 26 июля в форменной одежде. Думаю, что он направлялся к Легхорну. Гранди, Боттаи и другие исчезли из поля зрения.