Текст книги "Мурлов, или Преодоление отсутствия"

Глава 40. «Любим, помним, скорбим…»

Не верь эпитафиям, ибо никого, кто продолжал любить, помнить и скорбеть по рабам Божиим Вере и Борису, на земле не осталось. Ну, может, только Зинаида – так ее не спросишь об этом, где она?

«Память – преодоление отсутствия», – говорит «Агни-йога».

Это хорошо. Только вот кто преодолеет его, это отсутствие?

Глава 41. Не ходите в кружок «Умелые руки» – если в доме есть умелые ручки

С возрастом познание мира через его разрушение стало у Колянчика истинной страстью. Колянчик подрастал в арифметической прогрессии, а страсть – в геометрической.

Особую слабость Колянчик питал к бытовым приборам и телевизионным антеннам.

Когда в июне съезжали на дачу и волокли с собой все барахло, включая телевизор, холодильник и стиральную машину, и Колянчик на все лето оставался со всем этим добром один на один, и не надо было отвлекаться на ненужные школьные занятия и на опеку матери, – это был кайф. Задерганная отдыхом бабка к августу худела на семь кг и ходила, пританцовывая, как негритянка, а дед все чаще прятался в городе, в дебрях шахматных и марьяжных комбинаций и в струях пиво-водочных водопадов.

Сегодня у деда была уйма дел: надо было съездить в город, получить пенсию, в военкомате забрать медаль ко дню ВВС, выкупить к завтрашнему финалу на оставшийся талон водку и успеть сгонять с приятелями в парке пару партиек в преф. До автобуса оставался почти час.

Дед подкрепился традиционным яйцом всмятку, чашечкой какао и стал бриться. Брился он обычно после завтрака. Глядя, как внук с утра уплетает пельмени, сваренные на жирном курином бульоне, он подивился столь ранней прожорливости подрастающего поколения, но только спросил заботливо:

– Проголодался?

– Угу, – ответил внук, жуя сразу два пельменя.

Бабушка светилась от радости.

Дед вынес мусорное ведро на помойку и побрился. Побрызгав лицо одеколоном, он похлопал себя по щекам и радостно воскликнул:

– А-а, хорошо!

Выглядел дед свежо, как огурчик, и глазки его блестели, точно он уже принял с утра. Бабуся подошла к нему поближе, с целью приглядеться-принюхаться.

– Ну-ка, чем это от тебя несет так? – принюхалась она. – Курицей?

Дед свернул нос набок, пытаясь обнюхать себя:

– Какой курицей, мать?

– Ты глянь! И полотенчик курицей воняет. Ведь только что новый повесила!

Бабка изучила лицо деда и заключила:

– Да, дед, курицей несет от тебя! Ты что, супом умываешься?

– Сдурела?

– Не знаю, кто сдурел, – она пальцами провела по его щекам, понюхала. – Так и есть! – подошла к рукомойнику и ополоснула пальцы. Потом поднесла пальцы снова к носу, понюхала рукомойник, опять пальцы, дернула язычок, принюхалась, как сумасшедшая, к падающим струйкам воды и подняла на деда негодующее лицо.

– Так и есть! В рукомойнике суп!

Дед подошел к рукомойнику, набрал в ладони воды, понюхал, вылил и поднял руки, не зная, обо что их вытереть.

– Ты налил? – спросил он Колянчика.

– Я, деда! – звонко ответил тот.

– Зачем?

– Ты же, как яйцо сваришь, кипяток выливаешь в рукомойник, чтобы вода горячая не пропадала…

Дед вытер руки о внука и ему сразу же полегчало. После этого он укатил в город, всецело препоручив бабке воспитание внука.

Воспитание, понятно, свелось к тому, чтобы не мешать внуку самозабвенно заниматься техническим творчеством.

Телевизор на даче показывал ужасно. На полутемном экране перемещались не иначе как тени Аида. Звук то проваливался, то взрывался, а в остальное время шипел. К финальному матчу мирового чемпионата по футболу Колянчик решил преподнести деду сюрприз: сделать из подручных средств классную антенну. А до этого он сделал полезное дело и для дома. Когда подали воду для полива, он увидел, что из крана бежит струйка воды. Колянчик так саданул по нему молотком, что кран заклинило и из него стала хлестать вода, заливая веером все вокруг. Сосед битый час чинил кран, промок до нитки, потом перекрыл воду и сказал, что кран можно выкидывать и нет ли чего «для сугреву».

Ближе к вечеру Колянчик наделал арканов – ловушек для котов, которые ходили к кошке Лизе и гнусно орали ночи напролет, мешая спать. Колянчик делал петлю, привязывал к ней изнутри приманку – кусок сыра или колбасы. Стоило коту потянуть приманку, на него сверху обрушивалось ведро воды, кот шарахался в сторону и сам на себе захлестывал петлю, а затем подвергался линчеванию.

Процедуру пленения котов Колянчик шлифовал на собаке. Он подбирал веревку определенного вида, нужной длины и толщины, вид узла и диаметр петли, массу приманки и способ ее крепления, высоту площадки для ведра и усилие, достаточное для его опрокидывания, защиту от нанесения травмы при этом. Эксперименты проводились рядом с крыльцом. Вода бралась из бочки для полива. Собака на первое ведро отреагировала, как всякая собака, с испугом, но после третьего ведра водные процедуры в душный вечер ей стали нравиться, и она вертела хвостом и бодро лаяла в ожидании очередной порции колбасы и последующей за ней воды. После приятного душа она тряслась и возбужденно носилась по всему участку, потом заскакивала в дом и ползала по коврику, обтирая с брюха, боков и спины остатки влаги. На эксперименты ушла вся вода.

А тут и бабуся пришла от соседей, чтобы успеть на сон грядущий полить из бочки грядки.

– О, господи! Откуда воды столько? – воскликнула она, наступив в потемках в лужу и чуть не растянувшись возле самого крыльца. – А где вода? Вода где? – в бочке было пусто.

Когда она зашла в домик, ей стало совсем плохо: вода из бочки, оказывается, была в домике, а еще тут же – половина гумуса с участка. Старенький же ковер был вообще похож на апрельскую грядку. Два проголодавшихся божьих создания, внук и собака, сидели в обнимку в углу и грызли что-то одно на двоих. Когда бабка как следует отругала их обоих и, сжалившись, полезла в холодильник за колбасой, колбасы там не оказалось – вся она ушла на эксперименты по пленению котов. Лиза же в это время шлялась где-то по закоулкам общества и ей колбаса для пленения кавалеров была совсем не нужна.

Дед, разумеется, этого раздрая не застал, так как приехал навеселе с последним автобусом, когда в доме уже все было прибрано и все угомонились. У бабки от минувших событий тюкало в голове, а дед в честь мирового финала заказал ей на завтра пельмени.

– Да что же я вам – пельменная машина! – воскликнула бабуся, но где-то часа в два ночи затолкала в морозилку сотню пельменей.

Уснув с мыслями о пельменях, с этими же мыслями дед и внук проснулись и уже с раннего утра были голодны, как волки. Они сидели за столом и ждали, когда бабуля их накормит.

– Знаешь, как в походе требуют еду? – спросил дед. – Смотри, – он перевернул миску и легонько постучал по ней ложкой.

Колянчик сделал то же, но от всей души. Сначала они били вразнобой, а потом стали дружно отбивать такт – дед тихо, внук громко – и оба самозабвенно.

– Да тише вы! – бабка вынесла из домика кастрюльку. – Оглохнешь с вами! Как в вас только с утра пельмени лезут?

– Хорошо лезут, – сказал дед. – И лезут, и вылезают – не жалуемся.

День, словом, начался хоть куда. Вот только у бабки не прошла от вчерашнего голова. Ну, день длинный, может, и пройдет. Ей бы, конечно, тишину, и все бы образовалось. Человек предполагает, а Бог располагает. После завтрака бабушка легла отдохнуть, пока не припекла жара, а дед устроился в тени яблони в старом уютном кресле с историческим романом в руках. Окунувшись в век семнадцатый, он размягчился, пару раз уронил голову на грудь и закемарил. Дремала и бабушка в избушке.

Внуку одному не спалось. Подготовив антенны, инструмент, провода, проволоку, гвозди, три шеста различной длины, фанеру и несколько дощечек, Колянчик, как живописец-баталист, стал вдохновенно готовить экран к четкому и ясному изображению решающего футбольного сражения.

Бабка проснулась сразу, а дед чуть позже, пока выбирался из XVII века. Проснулись от громкого стука молотка. Внук, как дятел, висел под крышей и приколачивал шест.

– Сорвешься! – дико заорала бабка, и внук действительно от испуга чуть не сорвался.

Пять часов Колянчик искал оптимальный вариант сочетания трех антенн – последовательное, параллельное, смешанное соединение, замкнутый и разомкнутый контуры, одно-, двух– и трехметровые шесты, алюминиевые, стальные и медные провода. Пять часов в воздухе висел непрерывный стук молотка и визг ножовки, два раза внук отдирал от карниза доску, изрешеченную гвоздями, и прибивал новую, пилил и сколачивал шесты необходимой длины (как потом оказалось, из черенков лу?ших лопат).

У бабки, понятно, головные боли от его рукотворья только усилились, а деда стали мучить недобрые предчувствия. Как бы не похерил внучок ему долгожданный финал.

Дед в третий раз предупредил внука, чтобы свое телемастерство он закончил, как минимум, за час до матча. Испробовав тысячу и один способ соединений, Колянчик остановился наконец на одном, который позволял отличить белое от черного и мертвое тело от живого. Деду и этого было достаточно. Не увижу, так хоть услышу, решил он. Не привыкать!

Но внук продолжал дерзать. Он достал со дна мусорного ящика две банки из-под сгущенки и тушенки, вымыл их, прокалил на костре, в который пошла вся растопка для баньки, включая березовый веник, обкрутил проводами и заменил основную антенну на крыше этими жуткими рогами. Вторая программа стала показывать почти идеально, были видны даже зубы ведущего, а первая – как показывала, так и продолжала показывать, вернее, не показывать.

И вот до матча осталось пятнадцать минут. Кресло придвинуто к телевизору, на столике нарезан сырок, лучок, огурчики, помидорки, черный хлебушек, справа под рукой в холодильнике пивко и водочка. Одна рюмашечка уже пропущена. Деда, будто тренера сборной, охватывает лихорадочное возбуждение. Он вожделенно поглядывает на пустую рюмку, что она скажет – не пора ли приголубить ее еще разок.

И черт же его дернул сказать, что в банки, для лучшей видимости, надо насыпать соли или налить крепкий соляной раствор!

– Деда, сейчас! – сорвался Колянчик, и дед не успел еще выговорить и слова, как антенна была уже сорвана с крыши, разобрана, а бабка металась по домику в поисках соли, которую она уже вторую неделю просила всех привезти из города. За солью ей пришлось бежать к соседям, а от них к другим, так как столько соли ни у кого не было.

Колянчик насыпал в банки соль, но соль была тяжелая, и две проволоки, на которых качались банки, под их тяжестью прогнулись, и банки повяли, как цветы, и почти вся соль из них высыпалась. Внук лихорадочно стал заменять проволоку на более толстую. Матч уже начался. Потом сгреб с земли соль и стал готовить соляной раствор. У него ничего не получалось, так как соль не растворялась. Колянчик мешал раствор, а дед сидел возле черного, вспыхивающего то светом, то громом, ящика и ругал телевидение, себя, бабку и внука последними словами.

В конце концов Колянчик заменил банки на комнатную телеантенну, но в ней отпаялся один провод и припаять его было нечем. К тому времени и матч закончился.

Так и не поняв, кто выиграл, дед от расстройства забылся неспокойным сном. Это нездоровый предзакатный сон. Он рождает иллюзии и кошмары. Приснился деду кошмар, будто опять начался финал, а внук вдруг взялся ремонтировать антенну.

В это самое время Колянчик неосторожно снял дверцу со шкафа и, повертев ее в руках, стал прилаживать обратно. Дверка не прилаживалась, и тогда он стал колотить по ней всевозможными инструментами, пока бабка не отобрала их все до единого. Пришлось будить деда и из кошмара снов возвращать в кошмар действительности.

Глава 42. Визит к графу Горенштейну

Мурлов пошел за хлебом, а Наталья с детьми задержалась в «Детских товарах».

– Купи хлеб и для мамы! – крикнула она ему вслед.

Манюся сказала:

– Милая мамочка, купи мне, пожалуйста, вот эту книжку-раскраску.

Наталья купила книжку-раскраску.

Колянчик заорал:

– А мне купи вот этот велосипед на двух колесиках!

Наталья ему тоже купила книжку-раскраску, чтоб не орал.

Сделали крюк и зашли к деду с бабкой. На полу в прихожей у них, как всегда, был завал обуви, точно тут жили армяне-сапожники или сороконожки. Одних тапок было не меньше десяти пар. И тут же в углу стояли унты и изъеденные молью валенки.

– Мама, да выкинь ты эти валенки!

– Не надо. Отец устилок наделает.

Отец подмигнул. Наделает, мол, наделает. Жди. Ха-ха!

На стене висели, будто ноги манекена, капроновые чулки с луком. Отец указал на лук и как-то с заигрыванием предложил Наталье чашечку кофе.

– Что, кофе купили?

– При чем здесь «купили»? Кофе желаете? Во всех фильмах, когда кто-то заходит в дом, его тут же спрашивают: «Кофе желаете?» Ни разу не видел, чтобы щи предложили, котлету, компот. Непременно кофе, – и он погладил шуршащие женские ноги, набитые луком, и опять многозначительно предложил: – Кофе не желаете?

«Выпил, что ли?» – подумала Наталья и тоже подмигнула ему – мол, а как же, желаем!

А отец снова погладил набитый луком капроновый чулок и позвал:

– Мать! Чего ушла? Пойди сюда!

– Чего тебе? – послышалось из кухни.

– Сюда пойди, говорю!

– Ну, чего тебе?

– Слышишь, шуршат как. Когда тебя по ноге гладишь – не шуршит. А все почему? Лук сухой, а нога женская жирком покрыта.

«Точно – выпил», – решила Наталья и рассмеялась.

Бабка плюнула и вернулась на кухню.

В комнате возле трюмо Мурлов надевал новый костюм. На нем уже были брюки с искрой, нашлепкой на заду и строчкой легкой и прочной, как из стихов Пушкина. Соседский мальчишка вертелся возле Мурлова и допытывался, какой фирмы брюки. Мурлов отмалчивался.

– А все-таки какой фирмы штаны? – в третий раз спросил пацан.

– Хм, – сказал Мурлов.

– Ну что ты пристал к нему? – не выдержала Наталья. – Он же ни одной фирмы не знает. Он штаны различает по двум признакам: целые и драные. Эти – целые.

– Йесъ, мэм! – сказал Мурлов.

Он долго перебирал в шкафу рубашки, точно их там была не одна дюжина. «Да и откуда они здесь? Отцову, что ли, ищет?»

Рубашка была новая, с искрой и пуговками-кнопками, а на плечиках погончики. Не наша рубашка. Мурлов не стал заправлять рубашку в брюки, а выпустил фалды и вместо галстука нацепил большую бабочку, вроде той, за которой гонялся Паганель. Он долго рассматривал ее, поворачиваясь к зеркалу и правым боком, и левым, и снова правым.

– Бабочку надо подбирать с особым тщанием, – напевал он, – все-таки женщина.

«Куда это он так?» – подумала Наталья.

Сверху Мурлов надел пиджак – и тоже с искрой. И весь стал – прямо «из искры возгорится пламя» – сверхторжественный. «Может, ему орден дали? Но рубашку мог и попроще надеть. Эту можно было бы и Димке подарить». Наталья удивилась собственным мыслям.

Ее, однако, так и подмывало сказать, чтобы он все-таки надел рубашку попроще, но Мурлов пару раз крутнувшись, совсем как она сама перед выходом на люди, стряхнул с височков невидимые пылинки-соринки и пошел, ни слова не говоря, прочь.

– Куда это ты так выпендрился? – спросила она.

– А в музей, – остановился Мурлов. – Разве я тебе не говорил?

– Чего в музей-то?

– Да к графу Горенштейну.

– Кто такой?

Мурлов пожал плечами:

– Вот визитка, – он подал ей прекрасно выполненную визитную карточку, атласная рубашка которой переливалась, как южное ночное небо (вот почему он так тщательно подбирает себе рубашку!), а на лицевой стороне изысканным шрифтом было начертано: «Граф Горенштейн. Специальный и Полномочный Представитель». Ниже шли всевозможные реквизиты, которые почему-то никак не запоминались, сколько ни смотри на них. Наталья рассеянно повертела ее в руках и сунула куда-то.

– За мной сейчас пришлют машину.

– На работу берут? В загранку! – воскликнула Наталья.

Мурлов прижал палец к губам, постучал им о тумбочку и трижды сплюнул налево.

– Подожди-ка, яичек сварю, вдруг прямо оттуда куда-нибудь надолго. Чует сердце, – спохватилась Наталья. Намазала пару бутербродов, отварила пяток яиц, в спичечный коробок насыпала соли. – Зря от курицы отказываешься.

– Что я, на Дальний Восток еду? В музей иду. Невидаль!

– Еще неизвестно. У меня лично ум за разум заходит, зачем это ты графу Горенштейну понадобился? Если время будет, позвони. Телеграмму, письмо – само собой.

– Само собой, – Мурлов недоуменно смотрел на жену. Куда это она его провожает?

Лифт, как всегда, не работал, в нем кто-то отчаянно колотился в дверь и глухо и односложно орал. Мурлов, высоко держа голову, проплыл мимо ошарашенных соседей, не поздоровавшись с ними. У двери лифта на первом этаже на опрокинутом ведре сидела прилично одетая старушка в черном платье с протянутой рукой.

Мурлов отдал ей свой пакет. Старушка перекрестила его вслед и сказала:

– Спаси тебя Христос.

Мурлов улыбнулся про себя. «Искупление грехов спасет меня. Спасет?»

У подъезда растеклась огромная лужа, через которую для удобства граждан была переброшена доска. Едва Мурлов вышел из подъезда, подкатила огромная, больше лужи, «Чайка», окатив скамейку водой. В машине, помимо шофера в фирменной кожаной фуражке с кокардой, очках-велосипедах, перчатках раструбом и кожаном фартуке, завязанном высоко под мышками, сидели три холеных породистых господина с белыми мясистыми бородатыми рожами. У двоих были толстые, как они сами, сигары во рту, и ароматный дым от сигар втягивало в подъезд, словно кто-то в подъезде вдыхал его в свои необъятные легкие. Господа были удивительно похожи друг на друга, как братья или матрешки, или представители новой невиданной дотоле расы.

На черной полировке машины, в которую хоть глядись, были свежие лепехи грязи, образовавшие весьма затейливый вензель, похожий на министерский.

Шофер спрыгнул прямо в лужу, стер рукавом полвензеля и открыл дверцу.

– Прш! Всс! – любезно пригласил он Мурлова.

– Здравствуйте, господа! – сказал Мурлов, перепрыгивая лужу и стараясь попасть в открытую дверцу. Прыжок был не совсем точен, Мурлов судорожно вцепился в открытую дверцу и, раскачиваясь из стороны в сторону, повис на ней.

Господа притронулись к головным уборам, напоминающим шапочки альпийских стрелков.

– Куда это он? – спросил появившийся откуда-то Димка, сочувственно следя за попытками Мурлова удержать равновесие.

– Не знаю. К графу Горенштейну. Наверное, в карты играть.

Мурлов сорвался в лужу. Вместе с дверцей.

– Черт! – произнес он. – Безобразие! Где дворник? Чтобы убрал немедленно!

Он залез в автомобиль и вылил из башмаков воду.

Димка поднял оторвавшуюся дверцу и протянул Мурлову.

– Благодарю вас! – сказал отчим, заехал дверцей водителю по уху и передал ее толстому соседу справа. Тот бережно положил грязную дверцу себе на колени. Машина отъехала, Мурлов важно кивнул провожающим.

Все семейство Мурлова выстроилось у подъезда и махало вслед «Чайке» руками и платочками.

За машиной катил на трехколесном велосипеде Колянчик, зацепившись крюком за бампер.

– Вот бандит! – радостно сказал дед, а бабка брякнулась на скамейку и заревела.

– Да держите же его! – восклицала она.

– Ничего, прокатится и отстанет, – успокоила ее Наталья.

Через несколько минут из-за поворота показался Колянчик. Он бешено крутил педалями и что-то орал.

– Это, деда, тебе! – протянул он деду коричневую с золотой росписью коробку, в которой лежали красивые ароматные сигары с золотым ободком и каким-то гербом – видимо, табачной фабрики.

Дед водил носом взад-вперед по раскрытой коробке и говорил: «А-а-а!» Он оглядел всех, и взгляд его говорил: «С какими людьми мой зять!»

– Ты же подполковник в отставке! – напомнила бабка.

– Оттого и нюхаю, – отрезал дед. – Это ж не порох и не портянки. И даже не керосин.

– Я и тебе сейчас что-нибудь привезу! – крикнул Колянчик бабушке и покатил за поворот.

– Не смей! – зашлась в кашле бабка. – Я кому говорю, не смей!

Она помолчала и вдруг добавила:

– Если, конечно, духи будут – «Красная Москва».

«Бред какой-то», – подумала Наталья.

– Там, когда Димитрию Николаевичу будут у графа кофе предлагать, лук, наверное, на стене в чулке висеть не будет, – предположил отец.

– У них там бананы в колготках висят. Это ж рабовладельцы с плантаций. По рожам видно.

– Вот бы догадался кофейку у графа спросить.

– Папа! – возмутилась Наталья («Зациклило», – подумала она). – Это деловая встреча. Какой кофеек? – она нащупала в кармашке кофточки какую-то картонку и достала ее. Это была визитка графа. Наталье показалось, что рубашка карточки не то потемнела, не то как-то переливается по-другому. Словом, оптический эффект.

– А что? В войну войне табачок не помеха был. И в мирное время миру кофеек не помеха.

– Стыдись, отец! – сказала бабка. – Не нужен мне кофе турецкий! Ты же кровь проливал!

– А-а-а! – снова провел дед носом по коробке с сигарами. – А табачок турецкий нужен.

Вернулся Колянчик. У бабки загорелись глаза.

– Не догнал. Скорости не хватило, – сказал внук.

– Не смей больше цепляться за бампер! – приказала бабка.

Колянчик пискнул, а дед рявкнул: «Есть!», козырнули одновременно друг другу с разворотом на начштаба.

* * *

«Чайка» тем временем прошелестела полупустынными центральными улицами города мимо ресторанов, театра, универмага, обогнула горисполком и мягко подкатила прямо к историческому музею, где и остановилась бесшумно, но не у парадного крыльца, а возле служебного входа.

Из дверей выкатился мохнатый сторож и распахнул со стороны толстых соседей Мурлова дверцу автомобиля. Обогнув машину, он встал перед Мурловым, изучил проем, лег к Мурлову на колени, взял дверцу из рук соседа и вытащил ее, заехав шоферу по уху. Отнес дверцу к служебному входу и прислонил к стене, а затем подскочил к дверце водителя и тоже распахнул ее. Шофер свою дверцу захлопнул, но сторож опять открыл ее. Шофер снова захлопнул дверцу и нажал на кнопочку. Сторож, пыхтя, попытался все-таки открыть ее.

– Ослеп, мохнатка? – повертел шофер пальцем возле виска.

Мохнатка радостно закивал ему головой, сказал: «Ы-ы!» и тоже повертел пальцем у своего виска, а потом ткнул в кнопочку – подними, мол, вверх. Шофер в ответ сделал непристойный жест.

Господа и Мурлов вышли из машины. Оркестра и ковров, однако, не было. Господа, хоть и братья, напоминали все же больше матрешек, вынутых одна из другой. Самый маленький, Мурлову по плечи, а внизу – в два раза шире плеч, зашел первым, за ним средний брат, последним – самый крупный. За ним последовал и Мурлов. Во всяком случае, если не в ширину, особенно внизу, то ростом он был выше последнего. Так что вхождение в храм муз произошло по ранжиру и с маленьким отклонением в конце – по жиру. Мурлов тщательно соскоблил грязь с ног о ребро гранитной, а может, мраморной, ступени, чем придал ей более жизненный вид.

Пройдя по ковровой дорожке узкой лестницы на второй этаж, они все разом с шумом втянули носом запах вареной курицы, доносившийся из каморки под лестницей (там было не иначе как купе экспресса «Воложилин – Москва»), и громко сглотнули слюну. Затем они оказались в небольшом зале, задрапированном вишневым и зеленым плюшем. Перед занавесом из плюша на квадратной сцене за длинным столом сидело несколько человек в той же господской униформе. Мурлову в первое мгновение показалось, что и эти люди были словно бы плюшевые. Господа прошли в президиум, а Мурлову кивнули на первый ряд кресел.

Мурлов, поколебавшись, сел в кресло по центру. Прямо перед ним на сцене сидели, вместе с вновь прибывшими, семь господ матрешек. Впереди, на острие атаки – самый маленький, самый толстый, самый красивый и самый бородатый. «Он всегда внутри и потому знает больше других. Все обо всех, – подумал Мурлов. – У него богатая внутренняя жизнь».

– Граф Горенштейн, – едва заметно наклонил голову малыш. И тут же почесал себе нос. – Нос чешется, – обратился он на левый фланг к самому крупному из братьев, очевидно, за разъяснением.

Крупняк разъяснил:

– Переносица – к покойнику. Кончик носа – к выпивке или смотреть на пьяного.

– Ноздря.

– Правая – кто-нибудь родит сына. Левая – дочь.

– Исключено. Граф Горенштейн, – снова представился он.

– Товарищ Мурлов, начальник участка, – представился Мурлов.

– Очень приятно, господин начальник участка. Участок большой? Заливные луга? Остров? Хм, хм… «Товарищ» бывает прокурора, а также, как это у вас, у серого брянского волка.

– Товарищей не выбирают, – пояснил Мурлов.

– Я понимаю: их назначают. Но это не суть дела. У меня к вам, господин Мурлов, есть деловое предложение. А если по-дружески: одна маленькая просьба. Так, даже просьбица. Просьбишка. Просьбушка. Сущая безделица…

– Просьбишенция, – сказал крупный брат.

– Проехали, – не согласился граф.

– Ради бога, граф. Я весь внимание.

– Ради бога – не надо. Ради вас. Но прежде – две-три минуты для расслабления. Как у спортсменов перед стартом.

Граф хлопнул два раза в ладоши.

Стол, как в театре, развернулся на круге сцены на девяносто градусов, представив графу со свитой для обзора плюшевую стену. Бородатые братья дружно налили себе воды из графинов и, как по команде, выпили. Заиграла латиноамериканская музыка. На сцену на цыпочках вышли две девицы в наглухо застегнутых у шеи плотно облегающих костюмах и стали под музыку раскрывать молнии от шеи до пояса и снимать с себя полосы, как шкурки от банана. Когда девицы обнажились до пояса, явив благодарным зрителям груди немыслимой белизны и налитости, а вокруг их бедер повисли юбочки из очищенных банановых шкурок, граф встал, подошел к ним, никак не совпадая своими круглыми движениями с ритмом танца, и «очистил» их до самых пят, отшвыривая изящным жестом шкурки в сторону Мурлова. Лицо его при этом было совершенно бесстрастным, как и у самих танцовщиц. Из бровей, из ноздрей и за ушами у Горенштейна задорно торчали рыжие пучки. А может, черные. Освещение какое-то тусклое. В младенчестве граф наверняка имел такое тельце, о котором бабушка говорила: «Пузцо сытенькое, голова тыковкой – генералом будет».

* * *

– Или я спутал с чем? – посмотрел на меня Рассказчик.

* * *

«Бал матрешек, – подумал Мурлов. – Он точно преподает мне какой-то урок».

– Спасибо, девочки. Угостите теперь господина Мурлова. Он хочет выпить. Вам коньяк, виски, шери?..

– Божоле, пожалуйста. Во Франции божоле пить начинают 30 октября.

– Божоле, девочки. Мне, правда, говорили, что вся Франция начинает пить божоле в третий четверг ноября в полночь…

– Вот и прекрасно, значит, сейчас 30 октября, третий четверг ноября, полночь.

– Мне еще говорили, – закончил мысль граф, – что именно в это время вся Россия начинает дружно пить водку.

– Совершенно верно, граф, если Россия что начинает, она это никогда не кончит.

Девочки, как два яблока «белый налив», принесли Мурлову на расписном подносе бутылочку «божоле», приличествующий случаю стакан тонкого стекла с кучерявой гравировкой «Дима» и две конфетки «Красная шапочка».

– Только что из Франции, – сказал граф, имея в виду вино. – Оно хорошо совсем молодое. Как я! Правда, девочки? А конфетки чеховские, кажется. Не польские. Нет-нет, Антон Павлович такие не любил. Он предпочитал крыжовник. Крыжовник с Ликой, – значительно подмигнул он невидимому слушателю, чуть ли не самому Антону Павловичу.

Да, наши коровки нарисованы. Буренки, родненькие. Вот «ко-о-ров-ка-а» написано.

Девицы уселись по обе стороны от Мурлова. Одна налила ему в стакан вина, а другая протянула конфетку, предварительно развернув ее и чуть-чуть откусив для проверки на свежесть и отсутствие яда.

Мурлов приподнял стакан.

– За каждый третий четверг ноября!

– При желании у вас весь год может состоять только из таких четвергов, – назидательно и со значением произнес граф.

– Да, как у Честертона, а у Робинзона – из Пятниц. Ну, за субботу для человека! – сказал Мурлов и залпом выпил молодое вино, закусив его свежей конфеткой. – Божественно. Вот, оказывается, где корень этого слова. Божо-ле.

– Вообще-то «божоле» не закусывают, но у вас конфетами закусывают даже водку, – сухо заметил граф. – И это правильно.

В это время девица, подавшая конфетку, нащупала пальцами ребра Мурлова и пощекотала его. Мурлов вздрогнул и едва не поперхнулся.

– Ревнивый, – сказал зам. по приметам. – Но в меру. Не зарежет.

– Это хорошо, – сказал граф и что-то записал в своем еженедельнике. – Ну, а теперь быстренько посмакуйте еще один стаканчик и приступим к делу. Время не ждет, Майкл, брат Джерри.

– Джек Лондон?

– Совершенно верно. Отлично. Вашу зачетку.

Девицы испарились, оставив Мурлова со стаканом в руке. Он только успел увидеть, как они на секунду задержались на сцене, выставили в прорезь плюшевого занавеса две атласные попки и синхронно качнули ими пару раз. Правая была идеально круглой, а левая натуральнее. На правую лег глаз, а на левую – так легла бы рука. Мурлов допил вино.

Стол вернулся в прежнее положение.

– Деловая обстановка от минуты-другой расслабления становится только более деловой. Не так ли, господин Мурлов?

– Да-да, разумеется, господин Горенштейн. У вас замечательный персонал.

– Благодарю вас. Я это знаю. Итак, приступим. Подайте господину Мурлову контракт. Из него вы все поймете, – пояснил он гостю.

Шофер, но уже переодетый, без фуражки и очков, без перчаток и фартука, а в очень приличном костюме-тройке и тоже с бабочкой, подошел к Мурлову, почтительно поклонился ему и, раскрыв бордовую папку, подал ее вверх ногами.

Мурлов долго смотрел на разворот, силясь прочитать, что же там написано.

– Разверните, – осторожно подсказал шофер.

– Развернули? – спросил граф. – Читайте.

– Контракт…

– Заголовок, дату, место и прочие общие места пропустите. Они нам знакомы. Где подчеркнуто, пожалуйста.

– Так, контракт… Ага, вот тут… между господином Мурловым Дмитрием Николаевичем, который, со своей стороны, обязуется со своей бригадой в свободное от основной работы время достичь зала № 6, в котором ему будут даны дальнейшие распоряжения, подлежащие неукоснительному исполнению в течение отпущенного на это срока, а граф Горенштейн, со своей стороны, обязуется выплатить господину Мурлову с бригадой за проделанную работу 125.000.000 $ (Сто двадцать пять миллионов долларов), в том числе за первый этап – достижение самого зала № 6 – 50.000.000 $ (Пятьдесят миллионов долларов), за второй этап – выполнение дальнейших распоряжений – оставшиеся 75.000.000 $ (Семьдесят пять миллионов долларов). Вся сумма выплачивается разом при выполнении обоих этапов работы. При не выполнении условий контракта господин Мурлов с бригадой не получают ничего и обязуются оплатить издержки по процедуре оформления документов в размере 233 руб. 48 коп. (Двухсот тридцати трех рублей сорока восьми копеек). Ссылка на форс-мажорные обстоятельства в контракт не включается по обоюдному соглашению.

– Дальше можете не читать. Там ваша подпись уже стоит, а также адрес и паспортные данные, хотя это, как полагает наш юрист, совершенно излишне. Там еще одно примечание. Как видите, вы рискуете немногим, но приобрести можете целое состояние. Кстати, для ясности, я не альтруист. Я тоже кое-что поимею на этом дельце. А это что у вас? – он хлопнул один раз в ладоши.