Текст книги "Лепестки на ветру"

Я чуть не закричала! Как она могла говорить об этом столь бесстрастно! Почему, ну почему, когда в нашей жизни происходило что-то ужасное, дурные вести нам сообщал чей-то равнодушный холодный голос?

Белая машина Пола неслась по Оверлендскому шоссе к школе Кэрри. Я была зажата на переднем сиденье между Полом и Крисом. Мой брат захватил с собой сумку, чтобы, когда мы узнаем, что случилось с Кэрри, он мог сесть на автобус и вернуться в свою школу. Он крепко держал меня за руку, как бы пытаясь успокоить меня, что этот ребенок останется в живых.

– Не волнуйся так, Кэти, – сказал Крис и обнял меня за плечи. – Ты же знаешь, какая Кэрри. Наверное, она просто прячется и не откликается. Помнишь, какая она была на чердаке? Ее не мог удержать даже Кори. Кэрри всегда делала то, что было у нее на уме. Она не убежала. Она слишком боится темноты. Она где-то прячется. Кто-то ее обидел, и она наказывает их, заставляя волноваться о себе. Она не могла бы отправиться куда-то глухой ночью.

Глухой ночью! О господи! Зачем Крис напомнил мне о чердаке, где в сундуке чуть не умер Кори, отправившийся потом на небеса, на встречу в папой! Крис поцеловал меня в щеку и вытер мне слезы.

– Ну же, не плачь. Все совсем не так. Она будет в порядке.

* * *

– Что вы имеете в виду, говоря, что не знаете, где моя подопечная? – ледяным голосом спросил Пол, уставившись на мисс Дьюхерст. – Я полагал, что ученицы этой школы находятся под присмотром двадцать четыре часа в сутки.

Мы находились в роскошном кабинете мисс Эмили Дин Дьюхерст. Она не сидела за своим огромным столом, а в беспокойстве ходила взад-вперед.

– Поверьте, доктор Шеффилд, такого никогда раньше не случалось. Мы никогда не теряли учениц. Каждый вечер мы обходим комнаты и проверяем, легли ли девочки спать, погасили ли свет. Кэрри была в своей комнате. Я сама к ней заходила, хотела ее успокоить, но она отказалась даже смотреть на меня, не то что разговаривать. Конечно, все началось с драки в комнате нашей подопечной и с тех нарушений, за которые их наказали. Все преподаватели помогали мне в поисках, мы расспросили девочек, но они заявляют, что ничего не знают, хоть я и думаю, что это не так, но если они не хотят говорить, я ума не приложу, что делать дальше.

– Почему вы не известили меня сразу, как обнаружили, что ее нет? – спросил Пол.

Тогда заговорила я и попросила отвести меня в комнату Кэрри. Мисс Дьюхерст охотно откликнулась, она была рада бежать от гнева доктора. Пока мы шли за ней по лестнице, она рассыпалась в извинениях, давая понять, сколь трудно управлять таким количеством непослушных девочек. Когда мы наконец вошли в комнату Кэрри, за нами толпилось несколько учениц, перешептывавшихся о том, как Крис и я похожи на Кэрри, только мы не такие «уродливо крохотные».

Крис оглянулся и окинул их мрачным взглядом.

– Неудивительно, что она вас ненавидит, раз вы можете так говорить! Мы найдем ее, – уверенно сказал Крис. – Если мы останемся на неделю и будем мучить каждую маленькую ведьму, мы заставим их сказать, где она.

– Молодой человек! – выкрикнула мисс Дьюхерст. – Никто, кроме меня, не имеет права мучить моих девочек!

Я знала Кэрри лучше всех и попыталась поймать нить ее мыслей. Если бы мне было столько же лет, сколько Кэрри, попыталась бы я убежать из школы, где мне незаслуженно запретили поехать домой? Да, я именно так бы и поступила. Но я была не Кэрри, я бы не убежала в одной ночнушке. Вся форменная одежда была на месте, все свитерочки, юбочки, блузки, нарядные платья тоже.

Все, что она привезла в школу, лежало на своих местах. Не было только фарфоровых кукол. Все еще стоя на коленях перед комодом Кэрри, я откинулась на пятки, подняла голову на Пола и показала ему ящик, в котором не было ничего, кроме одеялок и каких-то деревяшек.

– Ее куклы пропали, – сказала я тускло, не понимая, что это за деревяшки, – и, кажется вся одежда, кроме одной из ночных рубашек, на месте. Кэрри не вышла бы на улицу в одной ночной рубашке. Она должна быть здесь, в каком-то месте, куда никто не заглядывал.

– Мы посмотрели везде! – нетерпеливо заметила мисс Дьюхерст, как будто я не имела права голоса, а говорить мог только опекун, доктор, чьего расположения она продолжала искать, несмотря на то что он опять бросил на нее жесткий, холодный взгляд.

По какой-то необъяснимой причине я повернула голову и заметила, что болезненно-бледная худая рыжеволосая девчонка (которая была мне противна только из-за того, что рассказывала Кэрри о своей соседке) выглядит так, словно кошка, поймавшая канарейку. Наверное, что-то было в ее глазах или в том, как она теребила карман своего белого передника, но это заставило меня напрячься и пристально посмотреть ей в глаза. Она отвела взгляд, стала смотреть в окно и быстро вынула руку из кармана. Это был карман с подкладкой, и он как-то сомнительно оттопыривался.

– Это ты была соседкой Кэрри? – спросила я.

– Да, – прошептала она.

– А что это у тебя в кармане?

Она дернула головой в мою сторону. Ее глаза сверкнули зеленым огнем, а губы сжались.

– Не ваше дело!

– Мисс Тауэрс! – одернула ее мисс Дьюхерст. – Ответьте на вопрос мисс Доллангенджер.

– Там мой кошелек, – сказала Сисси Тауэрс, с вызовом глядя на меня.

– Какой набитый кошелек, – сказала я и, внезапно потянувшись к ней, обхватила Сисси Тауэрс за колени.

Свободной рукой я, несмотря на ее сопротивление, вытащила у нее из кармана голубой шарф. Из шарфа выпали мистер и миссис Паркинс и детка Клара. Я взяла кукол в руки и спросила:

– Почему у тебя куклы моей сестры?

– Это мои куклы! – бросила она, и ее сверкающие глаза злобно сузились.

Девчонки вокруг стали сдавленно хихикать и перешептываться.

– Твои? Эти куклы принадлежат моей сестре.

– Вы лжете! – выпалила она в ответ. – Вы воруете мои вещи, и мой отец может бросить вас в тюрьму! Мисс Дьюхерст! – приказал этот маленький демон, протягивая руку, чтобы забрать у меня кукол. – Велите ей оставить меня в покое! Мне она не нравится, так же как ее карлица-сестрица!

Я поднялась на ноги и нависла над ней. Руку с куклами я отвела за спину. Она бы убила меня, чтобы получить их назад!

– Мисс Дьюхерст! – завопил этот дьяволенок, бросаясь на меня. – Мои мамочка и папочка подарили мне их на Рождество!

– Ты лжешь, чертовка! – сказала я, сгорая от желания ударить ее по бесстыжему личику. – Ты украла этих кукол и кроватку у моей сестры. И потому, что ты это сделала, Кэрри сейчас в крайней опасности.

Я знала это. Я это чувствовала. Кэрри нуждалась в немедленной помощи.

– Где моя сестра? – заорала я.

Я в упор смотрела на рыжеволосую девочку по имени Сисси, понимая, что она знает, где Кэрри, но ни за что не скажет. Это было написано в ее глазах, в ее злобных презрительных глазах. Именно тогда заговорила Лейси Сент-Джон и рассказала про то, что они делали с Кэрри прошлой ночью.

О господи! Для Кэрри не было места более ужасного, чем крыша, любая крыша! Я унеслась мыслями в прошлое, когда Крис и я пытались выносить близнецов на крышу в Фоксворт-холле, держать их на свежем воздухе и солнце, чтобы они росли. А они визжали и брыкались, как безумные.

Я крепко-крепко зажмурилась и попыталась сосредоточиться на Кэрри: где, где, где? И вдруг я увидела ее, скрюченную в темном углу, а по обеим сторонам от нее были стены – как ущелье.

– Я сама хочу посмотреть на чердаке, – сказала я мисс Дьюхерст.

Она быстро ответила, что они тщательно осмотрели чердак и все время звали Кэрри.

Но они не знали Кэрри, как знала ее я. Они не знали, что моя маленькая сестра могла уходить в страну Никогда, где речи не существовало, особенно если она была в шоке.

Все учительницы, Крис, Пол и я поднялись на чердак. Он был таким, каким и должен быть чердак, – огромным, темным и пыльным местом. Но там не было ни старой мебели под серыми пыльными простынями, ни вещей из прошлого. Там были только штабеля старых оконных рам.

Кэрри была там. Я чувствовала это. Я чувствовала ее присутствие, как будто она протянула руку и дотронулась до меня, хотя, оглядываясь вокруг, я не видела ничего, кроме рам.

– Кэрри! – позвала я как можно громче. – Это я, Кэти. Не прячься, не молчи от страха! Твои куклы у меня, со мной доктор Пол и Крис. Мы приехали забрать тебя домой, и мы больше никогда не пошлем тебя в школу!

Я толкнула локтем Пола:

– Теперь ты скажи.

Он заговорил не своим обычным мягким голосом, а как можно громче:

– Кэрри, если только ты меня слышишь! Все будет так, как говорит твоя сестра. Мы хотим, чтобы ты жила с нами дома. Прости меня, Кэрри. Я думал, тебе здесь понравится. Теперь я понял, что ты не могла быть счастлива здесь. Кэрри, пожалуйста, выходи, ты так нужна нам.

Тут мне показалось, что я услышала легкий шорох. Я бросилась в ту сторону, Крис – за мной. Я знала о чердаках все: где искать, как находить.

Я остановилась так внезапно, что Крис на меня налетел. Впереди, за темными тенями от штабелей рам я заметила Кэрри. Она была в ночной рубашке, рваной, грязной и окровавленной, с кляпом во рту и завязанными глазами. Ее золотистые волосы мерцали в пробивающихся лучах света. Ее нога была странно вывернута.

– О господи, – одновременно прошептали Крис и Пол. – Кажется, у нее сломана нога.

– Подожди, – тихо остановил меня Пол и обеими руками удержал меня за плечи, когда я уже хотела броситься к Кэрри. – Посмотри на эти рамы, Кэти. Одно неловкое движение, и они обвалятся на тебя и Кэрри.

Где-то за моей спиной одна из учительниц застонала и начала молиться. Как Кэрри смогла, связанная и невидящая, протиснуться в этот проход, было абсолютно непонятно. Взрослому это бы не удалось. Но я, я могла сделать это, я была еще достаточно маленькой.

Начав говорить, я уже решала, что делать.

– Кэрри, делай точно так, как я скажу. Не наклоняйся ни налево, ни направо. Ляг на живот в направлении моего голоса. Я подползу к тебе и подхвачу за руки. Подними повыше голову, чтобы не поцарапать лицо. Доктор Пол возьмет меня за ноги и вытянет нас обеих.

– Скажи ей, что ноге будет больно.

– Ты слышала, что сказал доктор Пол, Кэрри? Ноге будет больно, поэтому не ворочайся, когда это почувствуешь. Это дело двух-трех секунд, а потом доктор Пол вылечит твою ногу.

Кажется, прошли часы, пока я протиснулась в этот тоннель из шатавшихся и скрипевших рам, и когда я взяла Кэрри за плечи, я услышала, как доктор Пол крикнул:

– Хорошо, Кэти!

И он быстро и сильно рванул меня за ноги. Повалились деревянные рамы, поднялась страшная пыль. В этом хаосе я была около Кэрри, вынимала кляп и развязывала ей глаза, а доктор распутывал веревки на руках. Потом Кэрри прижималась ко мне и все время моргала, потому что свет резал ей глаза, она плакала от боли и ужаса, от вида учителей, из-за сломанной ноги.

В карете «скорой помощи», которая приехала, чтобы отвезти Кэрри в больницу, я и Крис сидели на одном сиденье и держали Кэрри за руки. Пол ехал за нами на своей белой машине, он хотел быть там и проследить за ортопедом, который будет осматривать ногу Кэрри. Рядом с Кэрри на подушке лежали с застывшими улыбками ее три куклы. Тогда я вспомнила, что теперь пропала и кроватка, как много лет назад пропала колыбель.

* * *

Сломанная нога Кэрри помешала летнему путешествию, которое планировал для нас доктор. Я опять внутренне злилась на маму. Это ее вина; нас всегда наказывали из-за нее. Как несправедливо, что Кэрри должна была лежать и мы не могли отправиться на север, а наша матушка тем временем разъезжала туда-сюда, ходила на приемы, водила дружбу с кинозвездами, как будто нас вовсе не существовало. Теперь она, видите ли, на Ривьере. Я вырезала заметку из грингленнской колонки светских новостей и вклеила ее в свой огромный альбом мести. Эту заметку я сначала показала Крису. Я не показывала ему всех. Не хотела, чтобы он знал, что я подписалась на газету из Виргинии, которая рассказывала обо всем, что делали Фоксворты.

– Откуда у тебя это? – спросил он, отдавая мне вырезку.

– Из грингленнской газеты, она уделяет высшему обществу больше внимания, чем клермонтская «Дейли ньюс».

– В отличие от тебя я хочу обо всем забыть! – резко сказал он. – Ведь сейчас у нас все не так плохо, правда? Нам повезло, что мы с Полом, и нога Кэрри заживет. А на следующий год поедем в Новую Англию.

Откуда ему было знать? Ведь ничто не дается дважды. Может, на следующее лето мы будем очень заняты или у Пола не будет времени.

– Ты же «почти врач», значит понимаешь, что нога может и не расти, пока она в гипсе.

Он странно посмотрел на меня.

– Если бы Кэрри росла так же, как другие дети, такая опасность существовала бы. Но, Кэти, она же почти не растет, поэтому вряд ли одна нога будет короче другой.

– Ну и отправляйся читать свою «Анатомию»! – взвилась я, разозлившись на то, что он никогда не придавал значения тому, что я считала маминой виной.

Он не хуже меня знал, что Кэрри не растет. Лишенная любви, солнца, свободы – да это чудо, что она выжила! И еще мышьяк! Будь проклята, мама!

День за днем я собирала заметки и фотографии из разных газет. На это уходила большая часть моих карманных денег. Хоть я и смотрела на все снимки мамы с ненавистью, но на ее мужа я взирала с восхищением. Каким красивым и прекрасно сложенным был ее муж, какая у него была замечательно бронзовая кожа! Я смотрела на фотографию, на которой он поднимал бокал с шампанским в честь своей жены во вторую годовщину их свадьбы.

В тот вечер я решила послать маме записочку. Послать срочной почтой, чтобы ее переслали.

Уважаемая миссис Уинслоу!

Я великолепно помню лето Вашего медового месяца. Это было замечательное лето, в горах было так упоительно, не то что в запертой комнате с неоткрывающимися окнами.

Примите мои поздравления и наилучшие пожелания, миссис Уинслоу, и я надеюсь, что все грядущие лета, зимы, весны и осени Вас будут преследовать воспоминания о летах, зимах, веснах и осенях, которые были у Ваших дрезденских куколок.

Теперь не Ваши, Кукла-доктор,

Кукла-балерина,

Кукла-до-сих-пор-малютка,

Мертвая кукла.

Я помчалась отправлять письмо и не успела опустить его в почтовый ящик, как тут же захотела забрать его назад. Крис возненавидел бы меня за это.

В ту ночь шел дождь, и я встала, чтобы посмотреть на грозу. Дождь стекал по стеклу, а слезы – по моим щекам. Был вечер субботы, Крис был дома. Он сидел на веранде, и дождь лил на его пижаму, она намокла и прилипла к телу.

Он заметил меня почти сразу и, ни слова не говоря, вошел в мою комнату. Мы прижались друг к другу, я плакала, а он изо всех сил сдерживался. Я очень хотела, чтобы он ушел, хоть и крепко держалась за него, рыдая у него на плече.

– Что ты, Кэти, что за слезы? – спросил Крис.

Я все никак не могла успокоиться.

– Крис, – наконец смогла выговорить я, – ты ведь больше не любишь ее, правда?

Он не ответил мне сразу. От этого у меня кровь закипела в жилах.

– Любишь! – закричала я. – Как ты можешь, после всего, что она сделала с Кори и Кэрри? Крис, что с тобой, почему ты все еще ее любишь, когда должен был бы ненавидеть, как ненавижу ее я?

Он по-прежнему молчал. И в его молчании был ответ. Он продолжал ее любить, потому что иначе он не мог бы любить меня. Каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел ее, ее такой, какая она была в юности. Крис был как папа, который просто не мог устоять перед такой красотой. Но это было только внешнее сходство. Я не была слабой! Я не была беспомощной! Я могла бы придумать тысячу способов заработать на жизнь, чтобы не запирать своих четверых детей в какой-то жалкой комнате и не оставлять их под присмотром злобной старухи, которая заставляла их страдать за чужие грехи!

Пока я была погружена в свои мстительные мысли о том, как разрушить ее жизнь, Крис продолжал нежно целовать меня. Я даже не замечала этого.

– Прекрати! – крикнула я, когда его губы прижались к моим. – Оставь меня в покое! Ты любишь меня не так, как я хочу, чтобы меня любили, – ради меня самой! Ты любишь меня, потому что я похожа на нее! Я иногда ненавижу свое лицо!

Он выглядел таким обиженным, когда шел к двери.

– Я только хотел успокоить тебя, – сказал он упавшим голосом. – Не превращайся в уродину.

* * *

Мои опасения, что нога Кэрри после гипса будет короче здоровой, оказались беспочвенными. Очень скоро после того, как сняли гипс, она стала ходить не хуже, чем прежде.

Приближалось начало учебного года. Крис, Пол и я посовещались и решили, что лучше всего будет отдать Кэрри в обычную школу, чтобы днем она могла возвращаться домой. Ей нужно будет проходить только три квартала до остановки автобуса. На том же автобусе в три часа дня она будет возвращаться домой. До моего возвращения с занятий она будет проводить время на большой уютной кухне с Хенни.

Наступил сентябрь, прошел ноябрь, а у Кэрри так и не появилось ни одной подружки. Ей отчаянно хотелось компании, но она по-прежнему оставалась посторонней. Она искала кого-то такого же близкого, как сестра, а находила только подозрительность, враждебность и насмешки. Казалось, Кэрри будет бесконечно бродить по школьным коридорам, так и не найдя друга.

– Кэти, – говорила мне Кэрри, – со мной никто не хочет дружить.

– Обязательно захотят. Рано или поздно они поймут, какая ты милая и замечательная. И у тебя есть мы, мы тебя любим и восхищаемся тобой, поэтому не беспокойся о других. Не важно, что они думают!

Кэрри спала на кроватке рядом с моей, и каждый вечер я видела, как она опускается на колени, складывает ладошки и молится:

– И пожалуйста, Господи, дай мне найти мою маму. Мою настоящую маму. И еще прошу, Господи, дай мне хоть немного вырасти. Не такой высокой, как мама, но хотя бы как Кэти. Пожалуйста, Господи, пожалуйста!

Я лежала на своей кровати, слушала это, уставившись в потолок, и ненавидела маму, ненавидела и презирала. Как могла Кэрри все еще ждать маму, которая была так жестока? Правильно ли поступили мы с Крисом, скрыв от нее мрачную правду о том, что наша мать пыталась убить нас? Что это из-за нее Кэрри не растет?

Кэрри думала, что она одинока и несчастна из-за своего роста. Она знала, что у нее хорошенькое личико и роскошные волосы, но что из того, если личико и волосы принадлежали голове, которая была слишком велика для ее крошечного тела? Красота Кэрри не помогала ей завоевать друзей, скорее наоборот.

– Кукольное личико, ангельские волосы! Приветик, лилипуточка! Или ты – карлица? Ты что, в цирк собираешься? Будешь там деткой-крошечкой?

И она мчалась домой три квартала от остановки, напуганная, доведенная до слез бесчувственными детьми.

– Я плохая, Кэти, – плакала она мне в колени. – Меня никто не любит. Им не нравится, что я слишком маленькая, а голова у меня слишком большая, им даже не нравится, что я хорошенькая – обидно, что это досталось такой крохе.

Я, как могла, пыталась ее успокоить, но не знала, что говорить. Я знала, что она все время смотрит на меня и сравнивает с собой. Она понимала, как хорошо сложена я и как уродливо – она.

Если бы я могла поделиться с ней своим ростом! Но я могла дать ей только свои молитвы. Я тоже опускалась на колени и молилась вместе с ней:

– Дай Кэрри вырасти! Пожалуйста, Господи, она такая юная, а это приносит ей столько горестей, она и так много пережила! Будь милосерден! Посмотри на нас, Господи! Увидь нас! Услышь нас!

Однажды днем Кэрри пошла к тому, кто мог почти все, надеясь, что он поможет ей с ростом.

Пол сидел на задней веранде, пил вино и заедал его крекерами и сыром. Я была в балетном классе, поэтому знаю обо всем в изложении Пола.

– Она подошла ко мне, Кэти, и спросила, нет ли у меня растягивающей машины, которая поможет ей подрасти.

Я только вздохнула, когда он мне это рассказывал.

– Я сказал ей, что, даже если бы у меня и была такая машина, – (и я знала, что он говорил с любовью и пониманием, без всякой насмешки), – это была бы очень болезненная процедура. «Потерпи, дорогая, ты уже немного подросла. Со временем ты вырастешь. Знаешь, я видел, как коротышки вдруг вытягивались за ночь, когда достигали подросткового возраста». Тогда она посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами, и я увидел в них разочарование. Я не оправдал ее надежд. Это было видно по тому, как она согнулась и опустила голову. Наверное, в нее вселилась надежда, когда жестокие дети рассказали ей про растягивающую машину.

– Неужели в современной медицине нет ничего, что поможет ей подрасти? – спросила я у Пола.

– Я ищу, – ответил он напряженно. – Я бы душу заложил, чтобы помочь Кэрри вырасти так, как она хочет. Я бы поделился с ней своим ростом, если бы только мог.