Книга: Между актов - Вирджиния Вулф

Наверно, правильно читать эту книгу, как пить крепкий портвейн - смаковать небольшими глотками. Оставляю на полке до пенсии. Предвкушаю, как я буду перечитывать ее, сидя в кресле под пледом: не торопясь, по чуть-чуть, маленькими порциями, погрузившись по самую макушку в сознание героев, представляя себе все именно так, как видят они...

Самоубийство, на фоне личной депрессии и ужасов Второй мировой войны - так об этом говорят. И мне думалось, что в этом романе должны быть хотя бы намеки на то, что поисходило с Вирджинией Вулф. Я считаю, я не ошиблась.

Осторожно, возможны спойлеры!

Книга называется "Между актов", и можно догадаться, что нас ждет какое-то представление, какая-то постановка. И действительно, постановка будет. Автор описывает нам всего один день. Один летний день 1939 года. Англия. Семья Оливеров организовывает на территории своего поместья некий праздник. Мероприятие ежегодное - небольшая любительская постановка пьесы, под руководством местной писательницы мисс Ла Труб. Участники и актеры - обычные работяги, прислуга и не особо состоятельные местные жители. Приглашенные гости - уже более респектабельные жители округа, все сплошь в дорогих одеждах, на машинах, обвешанные дорогущими украшениями.

Героев в романе много, очень много. Настолько, что в какой-то момент мне пришлось рисовать табличку, чтоб окончательно не запутаться во всех этих именах, фамилиях и званиях. Но основные герои - все же семья Оливеров и двое их друзей. Мистер Бартоломью Оливер, он же Барт. Старший мужчина в семье. В меру состоятельный пожилой человек, в поместье которого и разворачивается все действие. Он добр и простодушен, но таким его знает только его пес Зораб. Для все остальных - он вредный, черствый, надменный старикашка. Миссис Суизини, она же Синди, она же Люси. Сестра Бартоломью Оливера. Дама в годах, почти старушка, но душой она почти в 2 раза моложе. Живет с братом только в летнее время, зимой же предпочитая переселяться в более веселые места. На людях она - ветреная, легкомысленная особа, не усидчивая и не умеющая ни на чем сконцентрироваться. И лишь когда она остается в кругу самых близких, видно, что это пытливая, умная, любознательная женщина. Мистер Джайлз Оливер. Сын Бартоломью Оливера, женат, 2 детей. Он занятой, работающий человек из высшего общества. Прекрасный семьянин, знающий свою роль отца и мужа на зубок. Но какой-то уголочек его души отчаянно тянется к некой даме, которая совсем не является его женой. Миссис Джайлз Оливер, она же Изабелла, она же Айза. Жена мистера Джайлза Оливера, мать 2 детей. Она замечательная хозяйка и хорошая мать, по крайней в понимании того времени. Но вынуждена прятать на подобающую своему положению любовь к поэзии от всех, даже от мужа. Волею случая, она влюбляется в некоего мужчину, которого видела лишь пару раз.

На этом с семьей Оливеров мы закончили, но есть еще 2 человека, которым в сюжете выделено немалое место. Миссис Манреза. Друг семьи. Взбалмошная, самовлюбленная, излишне самоуверенная женщина. Она оказывает знаки внимания мистеру Джайлзу Оливеру, а тот с удовольствием отвечает ей взаимностью. И мистер Уильям Додж. Знакомый миссис Манрезы. Он оказался втянут в этот праздник почти против своей воли, но в хозяевах мероприятия, а точнее в Айзе и Люси с удивлением находит родственные души.

Первая половина книги далась мне тяжело. Все это знакомство с персонажами, с местом провидения праздника, с выбором места сцены - я никак не могла взять в толк, зачем автор мне все это рассказывает. Я начинала откровенно думать, что ничего стоящего в этом романе не найду и взялась за него абсолютно зря. А между тем в книге дело дошло наконец-то до самой постановки, и почти все действие этой пьесы Вулф рассказывает читателю. Первый акт пьесы дался мне еще тяжелее, чем все, что было в романе до этого. Я, как и многие зрители этой постановки, вообще не видела смысла во всем происходящем. Но ведь роман называется "Между актами", и я ждала...

На сцене все так спуталось, глухота старухи, вопли юнцов, невнятица сюжета - ничего не разберешь.

Слова чушь; кто что поет - плевать.

Актов пьесы было 3, антрактов, соответственно, 2. И все это время непонимание мной смысла всего происходящего лишь набирало обороты. А герои меж тем все смотрели пьесу или ходили, разговаривали и перемешивались между собой.

И вот наконец-то третий акт. И вот он взрыв! Нет, не так. ВЗРЫВ! Настолько мощный, что я читала с открытым ртом. Настолько яркий, что от части не возможно было поверить, что автор на это решилась. Она не просто сорвала со своих героев маски - она их изничтожила! Но что делают большинство людей, когда их припирают к стенке? Именно - впадают в отрицание.

Но не только своих героев автор заставляет увидеть правду, но и читателя. С замиранием сердца я читала кульминацию романа. И только тут я поняла, что в произведении есть персонаж, которого автор писала с себя. И это автор пьесы - Мисс Ла Труб. Этот герой, эта милая хрупкая женщина решила рискнуть всем, показать свои зрителям всю правду, понимая, что им это может не понравиться. Она попыталась достучаться. Она хотя бы попыталась... И этот момент был настолько пропитан тоской и сожалением, что я осталась почти уверена - именно это место автор писала от всей души, вложив себя всю, без остатка. А далее слышалась такая скорбь автора, что я со всей ответственностью заявляю: "Да, этот роман - предсмертная записка!"

- Ей наша благодарность не нужна, Люси, - сказал он хрипло. - Все, что ей нужно, как вот карпу этому (что-то плеснуло в реке), - темнота и тина; виски с содовой и паб; и брань, которая, как вот личинки, уходит в воду. - Это уж артистов надо благодарить, не автора, - он сказал, - да и нас, зрителей.

Но поняли ли герои книги, что сотворила на сцене для них Мисс Ла Труб? Скорее нет, чем да. Кто-то разозлился, кто-то просто не осознал. А те, что раскусили замысел, предпочли не подать виду, чтоб не выделяться из толпы, нацепили свои сорванные маски обратно и разбрелись по домам....

И миру сказать: ты получил мой дар. Секунду она торжествовала. Но что она такое подарила? Облако на горизонте, тающее с другими вместе? Дарить - вот в чем радость. И завяла радость. Дар - никому не нужен. Ах, если бы до них дошла ее идея; если бы они понимали свои роли...

И даже наши главные герои, - семья Оливеров - за это летний день 1939 года успевшие понять, что все их маски друг перед другом абсолютно бессмысленны, не решились их снять и оставили все как есть.

Каждый чувствовал, как близко к нему другой, и телом и духом, и все-таки - недостаточно близко.

Они играли свои роли вчера, играли сегодня и будут играть завтра...

- На этот год, в прошлом году, когда-то, никогда, - промурлыкала Айза.

За этот взрыв, за эту кульминацию романа, я готова простить автору все минусы, что видела до этого - огромное количество героев, невнятность первой части, какой-то странный сбивчивый стиль написания, что только усложнял чтение. Все, что так не нравилось мне в начале, показалось мне либо оправданным, либо таким не важным, когда я поняла всю задумку автора.

Это прекрасное произведение. Да, оно не простое. Да, оно возможно многим придется не по вкусу. Но оно настолько искреннее, настолько пронзительное, что ему однозначно стоит дать шанс. Стоит хотя бы попробовать услышать последнее послание Вирджинии Вулф...

Была бы воля, путь найдется.

Не буду вступать в споры с поборниками модернизма, любителями словесных изысков и интеллектуальных выпадов, а просто скажу, что такая литература в моём случае неудобоварима. Это произведение словно блюдо, намекающее на обострение гастрита. Съесть можно, но учти, что будешь чувствовать себя беспокойно. Литература не должна приносить страданий, а если и приносит, то только эстетически.

Ну такая банальная эта миссис Деллоуэй, ну такая вся противоречивая. Чинит платье, слушает Биг Бен и поливает цветы на могиле утраченной любви. Нежданно из Индии является Питер - вторая сторона "поливальщиков" несчастного чувства, отвергнутый, осунувшийся, постаревший, но невесть откуда влюблённый!

Сюжет как тигр - прыг на тебя из куста, попался, мол, оленёнок! И гоняют они свои разбившиеся иллюзии как автомобили по Лондону, и впадают в сослагательное наклонение "а вот если бы...!", и такими становятся мне опостылевшими, что досада берёт. Извини, Вирджиния, не бывать тебе в живых.

В XIX веке интерес к России в Соединенном королевстве вспыхивал несколько раз; особенно сильно в 1812, в середине 1850-х и в конце 1870-х годов. Но тогда рядовые британцы ограничивались чтением о России, написанным их соотечественниками. Разумеется, штамп на штампе, казаки-людоеды (утрирую) и подобное. XX век всё изменил. Русско-японская война 1905 года опять вызвала интерес к нашей стране, но общий подъем наук и искусств на стыке веков (в том числе и повышение культурного уровня человека читающего) на этот раз побудил британского читателя обратиться к первоисточникам. Окончательно поставил точку над "i" год 1917-й. Уточню для лучшего понимания: основная масса британских читателей продолжала оставаться в плену политических предрассудков, продолжала охотно употреблять (по другому не скажешь) лубочные картины с баней, водкой и медведями. Досконально разобраться в российских делах пыталась только небольшая группа интеллектуалов, культурная элита, а это как раз те люди, которых сейчас мы и читаем. Весьма симптоматично, что такой выдающийся писатель, как Джозеф Конрад, настроенный к России крайне враждебно, отнекивался от влияния Достоевского на своё творчество. Но есть вещи, которые не спрячешь.

2. Культ русской литературы в Британии (Russian cult, Russian fever, Russian craze)

Да, тогда так и говорили: Dostoevsky Cult. Высшая точка - 1912 год. Чуть позже начался Chekhov Cult. Культ Толстого никогда не объявлялся, но это был писатель, который считался олицетворением России, в смысле, Достоевский и Чехов - потрясающе, но сначала прочти-ка Толстого. Где-то около 1917 года русская литература стала тем, что в английском языке называется the Vogue.

В 1880-90-х шла скрытая подготовка: кое-что переводилось, кое-что обсуждалось. Потом умерла королева Виктория и при Эдварде Великобритания начала постигать Европу и Россию, так сказать, наконец-то высунула нос. Немаловажную роль сыграла музыка и балет. Чайковский, Павлова, Бакст... Одной из причин, по которой русская литература стала так популярна в Британии в эдвардианскую эпоху, я считаю следующую. Это было время надежд и освобождения, время поисков. Учение Фрейда, импрессионизм, модернизм. Доморощенные попытки придумать новое пока что носили ученический, несмелый и искусственный характер. Французский натуралистический роман был отвратен (о, я понимаю британцев!). Немцев до поры до времени особо и не было видно. Русская литература предстала целостной системой, содержащей в себе пусть не окончательно оформленные (британцы сами не представляли еще, какова должна быть форма), но зато имеющие долгую историю зачатки всего того, к чему стремилась британская молодежь. Русская литература стала идеальной базой для последующего развития по направлениям, зависящим уже от культурного вектора самих британцев. Разумеется, своя литература всегда была превыше всего! Модернисты искали и находили близкие идеи и приемы в творчестве Джозефа Конрада, Томаса Гарди, Джейн Остин, вплоть до Стерна и Дефо.

Первопроходцами были: Мэтью Арнолд (Matthew Arnold) (1822-1888), поэт и культуролог, говоривший о русской литературе в своих критических статьях; Эдмунд Госс (Edmund Gosse) (1849-1928), писатель, поэт и критик; Морис Бэринг (Maurice Baring) (1874-1945), литератор, много попутешествовавший по России, рассказавший англичанам о Русско-японской войне; Арнольд Беннетт (Arnold Bennett) (1867-1931), известный и переведенный у нас писатель; Эдвард Гарнетт (Edward Garnett) (1868-1937), писатель, критик, редактор, много сделавший для таких писателей, как Джон Голсуорси, Джозеф Конрад, Дэвид Герберт Лоуренс, Форд Мэддокс Форд, хоть он и здорово ошибся с Джойсом (его можно понять). Нужно упомянуть также француза. Шарль-Жан-Мельхиор де Вогюэ или его племянник Эжен-Мельхиор маркиз де Вогюэ (я так и не понял, кто именно) в 1886 году опубликовал книгу Le roman russe, которую англичане внимательно прочитали. Де Вогюэ прямо противопоставил французский роман с английским и русским, принадлежащими, как он считал, к одной группе.

Помимо стремления избежать шероховатостей французского натурализма, было еще и недовольство собственно британским романом. Я не буду распространяться на эту тему, приведу лишь слова Вирджинии Вулф о том, почему наши семена упали в столь благодатную почву:

Даже в самом беглом обзоре современной английской литературы нельзя не коснуться русского влияния, а стоит только русских назвать, как появляется чувство раздосадованности: зачем понапрасну тратить слова, когда писать надо только о русской литературе! Где еще мы найдем столь же глубокое понимание души и подноготной человека? Нам претит наш собственный материализм, а у русских даже заурядный прозаик - и тот питает врожденное уважение к духовному в человеке: «...сумей почувствовать себя близким людям... необходимым для них... Но почувствуй это не умом - умом это не трудно, а сердцем, любовью к ним...» Сдается, что в каждом великом русском писателе сидит святой, если понимать под святостью сострадание к ближнему, любовь к братьям, стремление дойти до цели, которая отвечала бы самым взыскующим духовным запросам. Перед лицом такой святости русских нас охватывает чувство собственной ничтожности и бездуховности; что такое, в сравнении с русскими, наши так называемые великие романы? Так, безделица, пустышки!

Естественно, русская мысль всегда заканчивает на щемяще тоскливой ноте: трудно ждать чего-то иного при тех бездонных глубине и сострадании, какие свойственны русским. Точнее, не заканчивает, а обрывается: как раз законченности русская мысль не знает. Жизнь ставит перед нами вопрос за вопросом, и ответа на них по большому счету нет, и потому рассказ всегда обрывается на вопросительной ноте, которая тянется и тянется без конца... Мы же с таким чувством безысходности примириться никак не можем, пусть даже русские и правы: бесспорно, они прозорливее нас и не такие зашоренные.

Только ведь и мы не совсем слепые: нам тоже ведомо нечто, ускользающее от их проницательного взора, - иначе, откуда у нас в глубине души этот заглушающий тоску голос протеста? Мы - дети другой цивилизации, цивилизации древней, взрастившей в нас инстинктивное желание наслаждаться жизнью и бороться - возможно, в ущерб умению страдать и сопереживать. Это подтверждает весь ход английской литературы, - от Стерна до Мередита: мы обожаем юмор, комедию, радуемся красоте природы, наслаждаемся игрой ума, упиваемся физическим здоровьем...

Впрочем, можно бесконечно долго сравнивать такие далекие литературы, как русская и английская, и все равно не прийти к окончательному выводу. Но одно ясно: возможности искусства, если исходить из сравнения двух литератур, поистине безграничны, горизонт поиска беспредельно широк; любой «метод», любой, даже самый бредовый эксперимент имеет право на существование - единственное, чему нет места в искусстве, это фальшь и притворство. Забудем о «достойном содержании литературы» - его попросту не существует: изображения достойно абсолютно все - любое чувство, любая, самая малая мыслишка. Пусть все они бьют в одну цель, все до единого движения ума и сердца. И если представить на секунду, что на поле брани, где мы теснимся, сошла сама богиня литературы, - вот она, стоит живая рядом с нами, - можете не сомневаться: уж она нашла бы, как раздразнить нас и вызвать на беспощадный бой против нее, всеобщей любимицы и госпожи, ибо в этом вечном соперничестве и скрыт секрет ее обновления и безраздельного торжества.

Это финал эссе "Современная литература" в книге Вирджинии Вулф "Обыкновенный читатель": Москва, Наука, 2012 год, серия "Литературные памятники", стр.122-123.

Более детально Вирджиния обсуждает эту тему в эссе "Русская точка зрения" (та же книга, стр.137-145). Я еще сам ее читаю, до итоговой статьи Натальи Игоревны Рейнгольд на ту же тему, что и этот пост, еще не добрался. Но я всё равно пишу не о книге, а о человеке - о Вирджинии Вулф

3. Блумсбери

Я упоминал Эдварда Гарнетта. Его жена Констанс (1861-1946) дала английскому читателю самые лучшие на то время переводы Толстого, Достоевского и Чехова. Их сын Дэвид Гарнетт (1892-1981), писатель, был членом знаменитого кружка "Блумсбери", идейным вдохновителем которого была Вирджиния Вулф. Дэвид был свидетелем рождения своей будущей жены, Анжелики Белл (1918-2012), дочери Ванессы и Клайва Белл (биологический отец - художник Дункан Грант). Удивительно, но Дункан Грант был гомосексуалист, одним из его любовников был, например, Джон Мейнард Кейнс, будущий автор знаменитой книги "Общая теория занятости, процента и денег". Ванесса Белл очень восхищалась Дунканом и просто захотела от него ребенка. В одну счастливую ночь ей это удалось, их интимные отношения закончились примерно за месяц до рождения Анжелики, но потом они еще 40 лет жили вместе в формате open relationship, Дункан возобновил отношения с мужчинами, в том числе и с Дэвидом Гарнеттом. Ах, да, Клайв Белл (1881-1964), влиятельный критик в мире искусств... У них с Ванессой родились сыновья Джулиан (погиб в Испании в 1937) и Квентин, тоже открытые отношения, например, Клайв долгое время встречался с Мэри Хатчинсон, кузиной писателя Литтона Стрейчи, еще одного любовника Дункана Гранта. И все эти люди были в "Блумсбери" или около него. Я специально рассказывал всё это, чтоб охарактеризовать этот кружок. Узкий круг интеллектуалов с весьма свободными и запутанными отношениями. Забыл лишь сказать, что Вирджиния Вулф была родной сестрой упомянутой Ванессы Белл... Это можно продолжать до бесконечности. Отец Вирджинии в первом браке был женат на дочери Уильяма Теккерея. Мать Вирджинии была моделью для художника-прерафаэлита Эдварда Бёрн-Джонса. Что же касается би- или гомосексуальности, сама Вирджиния, жена Леонарда Вулфа, весьма близко дружила с писательницой Витой Саквиль-Уэст (прообраз "Орландо"). В данном случае это нормально. Нет одной правильной для всех и всегда нормы в области интимных отношений так же, как английский критико-реалистический роман Голсуорси, Уэллса, Беннетта, Олдингтона, Сноу и Олдриджа не является единственно верным направлением в литературе.

С кружком "Блумсбери" были связаны также такие люди, как ученый и философ Бертран Рассел, писатель Эдвард Морган Форстер (позже отошел и даже сильно критиковал Вирджинию), писатель Дэвид Герберт Лоуренс ("Любовник леди Чаттерли"), вместе с переводчиками Джоном Мерри (чья жена - Кэтрин Мэнсфилд - считается английским "Чеховым") и Котельянским, также много сделавший для распространения русской литературы. Бывал там и Олдос Хаксли, в "Желтом Кроме" постебавшийся над "высоколобыми" (в романе Хаксли Вирджиния Вулф - Анна, например). Еще люди: Лидия Васильевна Лопухова (не княгиня или графиня, а из простых), балерина у Дягилева, жена упомянутого Кейнса. Лидия встретила со стороны, например, Вирджинии Вулф и Литтона Стрэйчи весьма холодный прием, те даже противились союзу Лидии и Кейнса. Такие люди, как поэт Томас Стернз Элиот (тоже был в "Блумсбери") и художник Пабло Пикассо (муж другой русской балерины - Ольги Хохловой) не страдали снобизмом и стали ее близкими друзьями.

4. Вирджиния Вулф (1882-1941)

"Блумсбери" был жив, пока была жива Вирджиния. Она не витала в облаках вместе с бабочками, не гуляла в забытьи среди цветочков, а твердо и упорно развивала и отстаивала свои идеи. Но... Есть нюансы. Она искренне восхищалась русской литературой, но отнюдь не писала "под Тургенева" или "под Достоевского". Не будет у вас никакой радости узнавания дорогого-любимого. Русская литература стала трамплином, и залетела девочка далеко-далеко. Мы бредем туда черепашьим шагом и встречаем значительные трудности. Из ряда художественных произведений -

По морю прочь (The Voyage Out) (1915) День и ночь (Night and Day) (1919) Комната Джейкоба (Jacob’s Room) (1922) Миссис Дэллоуэй (Mrs. Dalloway) (1925) На маяк (To the Lighthouse) (1927) Орландо. Биография (Orlando: A Biography) (1928) Волны (The Waves) (1931) Флаш (Flush: A Biography) (1933) Годы (The Years) (1937) Между актов (Between the Acts) (1941)

- я встретил трудности со всем, написанным после "Орландо". Вирджиния и так не ладила с реальностью, но в трудные 30-е реальность сама перестала ладить с кем бы то ни было. Это было не лучшее время для тех, кто стартовал в полную надежд эдвардианскую эпоху. Надежды рухнули. Вирджиния набила карманы камнями и вошла в реку. Я согласен с советскими литературоведами (Жантиева, Анисимов, Урнов и др.), что она зашла в тупик (с добавкой "возможно", поскольку не предприняты еще все попытки самому разобраться), но я точно не согласен, что ее творчество было обречено изначально. Советский социалистический реализм восхвалял преступления сталинского режима, он не имел права и не умел, собственно, говорить что-то о мире чувств, о внутреннем мире индивидуальности. Такие вещи у советских писателей удавались блестяще вопреки, а не благодаря строю, при котором они жили. О классовой борьбе, о социальных идеях, но не о зыбкости существования человека, который не имел права существовать отдельно, не о переплетении судеб, ибо все судьбы были ровно собраны в пучок, не о тонком и внимательном наблюдении за психологией героя в мельчайших деталях, так как тонко и внимательно наблюдали за совсем другим, не об смелом эксперименте в творчестве, так как тот эксперимент, что был произведен над людьми в СССР, отбивал охоту к подобного рода деятельности. Этот пассаж - одна крайняя точка зрения. С другой стороны, можно Вирджинию Вулф объявить пустышкой, тупо описывающей всё, что она видит и чувствует. Истина, как всегда, даже не где-то посередине, а вообще в другом месте, вовсе не на том отрезке, где мы привыкли болтаться, как поезда между пунктами А и Б в детских математических задачах.

Первые два произведения - ученические, "Комната Джейкоба" - итог поисков.

"По морю прочь" (The Voyage Out) (1915) - перевел неизвестный мне Артем Осокин (а также "Годы" (The Years) (1937)). Такой традиционный роман, рассказывающий о сексуальном взрослении молодой девушки. Разумеется, автобиографичен. Явно видно влияние "Сердца тьмы". И ничем хорошим не заканчивается... Мне понравилось, но ничем не запомнилось.

"День и ночь" (Night and Day) (1919) - из двух переводов - Усовой и Рейнгольд - настоятельно советую перевод Натальи Игоревны Рейнгольд (если публикация в серии "Литературные памятники" о чем-то вам говорит). Перевод Усовой называется "Ночь и день", к сведению. Интересно, что книги вышли соответственно в декабре 2013 и январе 2014. Роман писался во время восстановления здоровья в психиатрическом плане и, возможно, был терапией. Вирджиния исследует роль женщины в современном ей обществе. Куда идти? - так можно кратко охарактеризовать роман. Две семьи - побогаче и победнее, любовь. Эксперименты еще не начались, но уже пошло типично вулфовское: много деталей, психологизм, развитию характеров внимания уделено не слишком много. Главный недостаток - объем - почти 600 страниц. Невозможно читать Вулф 600 страниц подряд! ))) Вирджиния явно "косит" под Джейн Остин, а это не очень хорошо для меня. Скучно...

"Комната Джейкоба" (Jacob’s Room) (1922). Переводчик - Мария Поэлевна Карп, дочь поэта и переводчика стихов Поэля Карпа, живет в Лондоне, сотрудница Би-Би-Си. Тут Вирджиния начала наконец экспериментировать, не столько потому, что созрела, сколько благодаря возможности печататься в своем собственном издательстве Hogarth Press, не то эксперименты начались бы куда раньше. В чем эксперимент? В том, что Джейкоб отсутствует, а его характер неуловим, как ветер. Это элегия в память брата Тоби, который умер от подхваченного в Греции тифа в 1906. Отсутствие Джейкоба логично: он умер. Культура, в которой жил Джейкоб - его семья, учеба в Кембридже, литературное поприще в Лондоне, восхищение Грецией - рассказывает о Джейкобе. И эта культура и есть "комната". Такая комната есть у каждого. Мы оставляем следы, мы влияем на других. Действительно ли мы знаем самых близких нам людей? Какими они знают нас? Комнату любого человека можно найти по оставленным следам. Но есть одна сила, которая всё разрывает в клочья. Это война. Не дай бог.

"Миссис Дэллоуэй" (Mrs. Dalloway) (1925). Переводчик - Елена Александровна Суриц - низкий поклон ей и дай бог здоровья. Спасибо и за Вулф (+ "На маяк", + "Орландо", + "Волны", + "Между актов"), и за "Повелителя мух", и за многое другое. Произведение очень известное, даже не читавшим хорошо понятное из фильма "Часы" по роману Майкла Канингема. Суть эксперимента: один день из жизни женщины рассказывает о всей её жизни. Надо лишь увидеть. Вместе с "На маяк" - вершина творчества Вирджинии. И вместе с тем с этого произведения начинаются большие проблемы у читателей. Хотя, если быть точнее, сам роман - проблема. Читать его надо, оставив позади груз своих проблем, включающий, например, привычку к определенной идейно-смысловой конструкции произведения. Мы слышим одинаковые звуки, наблюдаем одинаковые виды, но думать и чувствовать должны по разному. Это делает нас людьми. Ничего не должно повторяться. Всё должно быть новым... Мне удалось прочесть роман, зацепившись за персонажа-мужчину Септимуса Смита, вспоминая его "аналог" из фильма "Часы" в исполнении Эда Харриса. Если бы не фильм - наверно, не смог бы прочитать, а так - очень понравилось. Очень. В общем, это не Дарья Донцова. Орландо. Биография (Orlando: A Biography) (1928) Орландо - персонаж, который живет на протяжении более 400 лет. Разумеется, в этом нет ничего особенного. В одном произведении - один день, в другом - 400 лет. Двор королевы Елизаветы и знакомство там с русскими, литературные салоны XVIII века, двор турецкого султана и т.д. - куда кривая занесет. И вот тут я рассказываю немного про Виту Саквиль-Уэст, с которой нарисован Орландо. Вита была писательницей, аристократкой и социалистом, ее мать, кстати, была близким другом Огюста Родена. Она жила от любви до любви, причем в основном любила женщин. После того, что уже писал о Блумсбери, вы можете догадаться, что их брак с Гарольдом Николсоном был открытым, а муж и жена свободно реализовывали свои предпочтения с партнерами разных полов. Воспитать двух сыновей, ставших видными гуманитариями (писатель, публицист и политик - Найджел, историк и искусствовед - Бенедикт), это им не помешало. Для романа Вирджиния использовала также факты из биографии предков Виты! Имеется в виду то, что происходило раньше XX века. А вообще это очень занимательное издевательство над романами Вальтера Скотта, Чарльза Диккенса, и, особенно, над биографиями викторианского периода. Вирджиния показала жизнь человека совсем иначе, попутно решая свои творческие задачи. Нельзя сказать, что роман - феминистский, он просто о Человеке.

Волны (The Waves) (1931) С этим потоком сознания меня постигла неудача. Три мужчины и три женщины - шестеро друзей. Очень мало взаимоотношений, очень много внутренних монологов, все поочередно произносят свое "быть или не быть". Разумеется, в романе "На маяк" еще меньше действия, а тут проза даже как-то красивее, но ... Я не мог жить этим романом от начала до конца. Любуясь отдельными строками, я читал книгу как-то дискретно, не мог охватить замысел целиком. Пример:

Я один. Все пошли в дом завтракать, а я один, у забора, среди этих цветов. Еще самая рань, до уроков. Цветок за цветком вспыхивает в зеленой тьме. Листва пляшет, как арлекин, и прыгают лепестки. Стебли тянутся из черных пучин. Цветы плывут по темным, зеленым волнам, как рыбы, сотканные из света. Я держу в руке стебель. Я - этот стебель. Я пускаю корни в самую глубину мира, сквозь кирпично-сухую, сквозь мокрую землю, по жилам из серебра и свинца. Я весь волокнистый. От малейшей зыби меня трясет, земля мне тяжко давит на ребра. Здесь, наверху, мои глаза зеленые листья, и они ничего не видят. Я мальчик в костюме из серой фланели, с медной застежкой-змейкой на брючном ремне. Там, в глубине, мои глаза - глаза каменного изваяния в нильской пустыне, лишенные век...

Меня это завораживало, но толку особо не было. Я понимал, что всё это пишется, чтобы показать, как сознания разных людей контактируют друг с другом. Я смотрел, но я не видел... Увы

Флаш (Flush: A Biography) (1933) Не брался, но знаю, что это как бы шутка - биография спаниеля поэтессы Элизабет Баррет-Браунинг.

Годы (The Years) (1937) Вулф написала семейную сагу? Не может быть! Осталось мелочь - прочитать. Я лишь знаю, что в отличие от "Миссис Дэллоуэй" действие, наоборот, происходит в течение очень длительного времени.

Между актов (Between the Acts) (1941) Самый мрачный роман Вирджинии. Я точно буду перечитывать этот роман (первый раз был неудачен - мучил, мучил, а потом отбросил) по одной простой причине. Основная мысль романа, видимо, заключается в том, что насилие первородно и неистребимо. Нацисты, фашисты - это лишь слова, ни у одной страны нет монополии на воинственность - все хороши. И внутри каждого человека сидит фашист, нацист, Чикатило и т.п. Сложилось тягостное впечатление, возможно, и не верное, что своим культурным развитием (читаем добрые книги, слушаем величественную музыку и т.д.) мы лишь создаем клетку неизвестной прочности для зверя внутри. Уточню еще раз, что целиком роман не прочитал, не смог, но знаю, что у меня бывают удачные вторые (как минимум) попытки...

"На маяк" (To the Lighthouse) (1927). Любые мои слова будут беспомощны. Идея похожа на "Миссис Дэллоуэй". Приведу лишь знаменитые заключительные слова, подводящие итог и, в принципе, точно описывающие всё произведение целиком. Именно из-за этих слов я нарушил хронологию и поместил заметку об этом произведении в самый конец поста.

Тотчас, будто ее окликнули, она повернулась к холсту. Вот она - моя картина. Да, зеленое, синее, текучие, одна другую подсекающие линии - притязанье на что-то. На чердаке повесят; замажут. Ну и что из того? - вскинулась она и снова схватилась за кисть. Посмотрела на ступени: никого; посмотрела на холст; все в глазах расплывалось. И вдруг, вся собравшись, будто сейчас вот, на секунду, впервые - увидела, - она провела по самому центру уверенную черту. Кончено; дело сделано. Да, подумала она, кладя кисть в совершенном изнеможенье, - так мне все это явилось.

Забудьте весь этот пост, но помните эти слова. В нескольких строках - вся Вирджиния.

Начну с того, что не понравилось. Это, конечно, же сюжет! Перевоплощение парня в девушку, который(ая) прожил(а) минимум 350 лет, - это просто взрыв для моего мозга. Первая треть книги шла легко и даже интересно, но, когда появился этот момент перевоплощения, роман начал раздражать. Я все время задавалась вопросом ЗАЧЕМ? Зачем Вирджиния Вулф предприняла такой ход? И зачем мне посоветовали эту книгу? Я так и не нашла ответы на эти вопросы. Может быть, если бы я была ранее знакома с творчеством автора, мне было бы легче. По первому вопросу, правда, есть предположение. Возможно, это такой феминистический трюк, который должен был показать, что душа человека не имеет пола. Но, все-равно, как-то странно, дешево и не убедительно.

А теперь о хорошем. Мне очень понравился авторский стиль, качество перевода и околописательские рассуждения. Последнее затронуло больше всего. Поскольку я тоже часто пишу тексты, мне так знакомы такие писательские мучения, как поиск синонимов и нужных метафор, бесконечные перечисления и сравнения, и т.д.

В целом книга хорошая, но меня, увы, не взволновала. Не вызвала ни мурашек по коже, ни глубоких рассуждений, ни всплеска эмоций. Однако, это очень субъективно.