Текст книги "Ты поймешь, когда повзрослеешь"

– А почему ты согласилась встретиться со мной, если все еще злишься?

– Потому что, когда ты позвонил, я этого еще не знала. Чего я только не делала, чтобы не думать о тебе все последние месяцы! И злоба прошла. А как только я тебя увидела, она проявилась с новой силой… Я думаю, это закономерный переход к нормальным отношениям.

– Надеюсь.

Мне тоже хотелось бы надеяться.

29

Мы шли по улицам Биаррица. Стояла прохладная погода, Марк обнял меня за плечи. Мы рассказывали друг другу анекдоты и всякий раз воспринимали их с энтузиазмом. Внешне мы казались нормальной парой. Но в душе у каждого из нас было по большому вопросительному знаку.

Однако время шло, и мы чувствовали себя все естественнее.

– Я снял здесь номер, – сказал он, остановившись перед фасадом отеля «Best Western». – Хочешь зайти?

Я недолго колебалась. А с какой стати я должна отказываться? Ведь не зря же я чуть ли не до крови ободрала кожу, делая эпиляцию зоны бикини. Занятия любовью – верный способ восстановить отношения. Кроме того, мне этого хотелось, потому что после трех месяцев воздержания я была готова свергнуть с пьедестала мать Терезу.

Мы даже не зажигали свет.

Марк захлопнул дверь и прижал меня к стене, впившись губами в мой рот. Мне всегда нравились его настойчивость и напор, и он не забыл об этом. Одной рукой он вцепился мне в затылок, а другой мял ягодицы, ерзая тазом по мои бедрам. Блузка упала на пол, я сняла туфли, он последовал моему примеру, и прежде чем стащить колготки, повалил меня на кровать. Потом он приподнял меня, я обняла его талию ногами, и он снова уронил меня на кровать. Его губы шарили по моей груди, он страстно целовал ее, а я ждала, когда же дрожь сладострастья пронзит мое тело. Но ожидания были напрасны. Из моего горла вырвалось несколько стонов: может быть, удовольствие, как и аппетит, приходит во время еды.

Его голова оказалась у меня между бедер, я воспользовалась этим, чтобы открыть глаза и трезвым взглядом оценить ситуацию. Я не должна была этого делать. Из одежды на Марке были только белые носки, он стоял на четвереньках, подняв пятую точку кверху. Меня разобрал хохот. Эй, Джулия, остановись, грешно смеяться, когда занимаешься любовью. Закрой глаза и сконцентрируйся на том, что он делает. Кстати, а что это он делает? Надо же! Этот способ мне еще неизвестен. Он, видно, далеко продвинулся за время нашего расставания. Наверное, насмотрелся фильмов для взрослых – я не вижу другого объяснения, почему он с усердием безработного, нашедшего наконец работу, трет у меня ниже пояса. Эй! Остановись, все равно до блеска не натрешь!

Ласково обхватив его голову руками, я потянула ее кверху. Улегшись между моими бедрами, он проник в меня.

Через две минуты, когда я заметила, что думаю о ризотто из каракатицы, а его активность только нарастает, я поняла, что наша история закончилась.

30

Он не хотел, чтобы я его провожала.

– Полный бред – тащиться со мной на вокзал, – бросил он мне, направляясь к такси.

Бывают истории, которые плохо заканчиваются, а бывают и такие, которые плохо заканчиваются дважды.

Я старалась не делать ему больно. Мне не хотелось задевать его самолюбие, но я не испытывала желания оградить его от страданий. Напрасно все последние месяцы я усердно замораживала свои чувства. Хватило нескольких часов, чтобы окончательно понять: ничего, кроме злости, я больше к Марку не испытывала.

Я злилась, потому что его не было рядом.

Я ненавидела его за эгоизм.

Я была обижена за то, что он не удержал меня.

И я злилась на него, потому что он позволил разлюбить себя.

Какой бесславный финал. Как жаль. Ведь нам так хорошо было вместе, мы так любили друг друга. Но я знала, что вернуть это невозможно. Изменился мой взгляд на него. Раньше я его видела таким, таким он хотел казаться: милым, услужливым, благородным, предупредительным. А теперь я ищу в нем второе дно. Я вглядываюсь в него и ищу пороки, скрытые за внешней оболочкой, я вижу коварство за деланной улыбкой. Может быть, я преувеличиваю, но именно эти чувства он вызывает во мне.

Иногда, когда время стирает лак, покрывающий мебель, под ним обнаруживается драгоценное дерево. Но иногда мы находим под ним занозы, которые так глубоко проникают в плоть, что их невозможно вытащить. Чего я только не делала, но мне так и не удалось простить его.

Он не имел права так поступать с нами обоими.

Он бросил сумку на сиденье такси и в последний раз бросил на меня взгляд. Напрасно я сохраняла видимость нормальных отношений – всем своим видом он демонстрировал: «Ты причинила боль моему эго». Чтобы смягчить горечь поражения, он решил ранить меня как можно сильнее и пустил в ход тяжелую артиллерию.

– Ты хочешь знать, почему я так долго не звонил тебе? Потому что я развлекался. Я наслаждался жизнью, трахал телок, которых снимал по вечерам, и ни одна из них не доставала меня так, как ты. Я чувствовал себя свободным и до сих пор не понимаю, какая сила заставила меня позвонить тебе. Наверное, жалость. Да, мне было жалко тебя, когда я представлял, как ты в одиночестве оплакиваешь смерть своего бедного папочки.

Я знаю, что слова иногда опережают мысль и он их произносит, чтобы добить меня. Но они, как занозы, впивались в мое сознание. У меня перехватило дыхание, я не могла произнести ни слова. А он продолжал:

– Ты думаешь, твоя маленькая месть хоть как-то задела меня?

– Но я…

– Ты хорошо все продумала. Ведь это ты попросила свою подругу Марион рассказать мне, как ты безутешна в горе. А я, дурак, поверил. Я был так тронут, что даже почувствовал себя виноватым. Серьезно, неужели ты поверила, что я все еще люблю тебя? Неужели я был так убедителен? Бедняжка, пошла ты к…

Он повернулся и сел в такси. У меня сводило живот, кружилась голова, я задыхалась, но он не должен был догадаться, что его слова попали в цель. Недолго думая, я подошла к машине, придержала дверь и, наклонившись к нему, произнесла с улыбкой:

– Если позволишь, последний дружеский совет. Когда в следующий раз ты со свойственным тебе мастерством будешь трахать своих телок, не надо тереть с таким усердием у них между ног, как ты тер вчера меня. Ведь ты же не нефтяную скважину разрабатываешь. Извини, если испортила тебе предвкушение удовольствия…

Я хлопнула дверью, наслаждаясь его растерянной физиономией, и пошла прочь, едва сдерживая слезы. Обходя такси, я заметила какое-то движение за лобовым стеклом: шофер веселился от души и, подняв кверху большой палец, подмигнул мне.

31

Марин разошлась и кричала так громко, что даже глуховатая Арлетта могла бы ее услышать.

Сегодняшние вечерние посиделки мы решили провести в ее студии. Мы сидели на ковре вокруг низкого стола и наслаждались гамбургерами из МакДо, которые Грег привез из городка Англет.

– Ну и мерзавец! – говорила Марин, дав волю своему гневу. – Приехал, переспал и был таков!

После нашего похода на концерт она все еще была не в своей тарелке. Я только что рассказала им в общих чертах, опуская интимные подробности, как прошло возвращение. Зато я в красках описала все свои чувства, отсутствие любви с моей стороны и его заключительную тираду. Марин была вне себя, и Грег попытался ее успокоить:

– Не говори так, есть и хорошие парни!

– Неужели? Если одного такого увидишь, дай мне его телефон. Кроме шуток, приличные мужики как вид находятся в стадии вымирания. Их осталось меньше, чем белых медведей. Вот думаю переселиться на льдину, может, там повезет!

Грег поднял к небу глаза.

– Что происходит, Марин? – спросила я, вытаскивая кусочек корнишона из бигмака. – Последнее время ты чем-то расстроена. Ничего не хочешь нам рассказать?

Она посмотрела на меня с недоверием.

– Решила устроить мне сеанс психотерапии?

– Нет, просто хочу, чтобы ты знала: если решишь со мной поговорить, я всегда в твоем распоряжении.

– Мы оба в твоем распоряжении, – поддержал меня Грег. – Если что-то не так, не молчи, расскажи нам. Мы же видим, что ты места себе не находишь.

Марин рассмеялась.

– Спасибо, друзья! Да, я действительно немного расстроена. Но вы здесь ни при чем. Это все из-за…

Она на минуту замолчала, вонзив зубы в чизбургер.

Я поторопила ее:

– Ну, давай же, не тяни, Пьер Беллемар![15]15
  Французский писатель, популярный радиоведущий, сценарист, аниматор, певец и продюсер. Родился в 1929 году. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Я вам уже говорила, что виделась со своей подругой Жюстиной, – проговорила она с набитым ртом. – Хотя подруга – это сильно сказано. Она, скорее, приятельница Гийома, моего бывшего. Я всегда с трудом выносила ее: та еще штучка, манерная, не дает проходу парням и буквально вешается на них. Если бы улицы были вымощены мужскими членами, она бы елозила по ним на пятой точке. И потом она…

– Этот кусок ты можешь пропустить, – проговорил в нетерпении Грег. – А то у меня такое впечатление, что я смотрю триллер и не могу дождаться окончания рекламы, чтобы узнать, кто убийца.

– О’кей, о’кей, рассказываю все по порядку! Представьте себе, эта шлюха не могла отказать себе в удовольствии сообщить мне, что Гийом скоро женится на своей немке. То-то она обрадовалась!

– Кто, немка?

– Да нет же! Жюстина, конечно. Видели бы вы, как она наслаждалась, когда подкладывала мне эту бомбу. Ей, наверное, было бы приятно наблюдать, как я на ее глазах разваливаюсь на части. «Я буду свидетельницей на свадьбе», – радостно сообщила она мне. Если это правда, то он, наверное, сохранил то помолвочное кольцо, которое мы вместе с ним выбирали…

Я подползла к ней на ягодицах, надеясь, что пол не устлан пенисами, и обняла ее за плечи.

– И как ты сейчас?

– Да нормально. Мне совсем не грустно, просто я разволновалась. Ведь он должен был жениться на мне, и меньше чем за год ему удалось забыть меня и сделать предложение другой. Я готова повыбивать ему все зубы.

– Хочешь, я займусь им? Ты только посмотри, какой я крепкий парень. А один раз я даже подрался в выпускном классе начальной школы.

Все засмеялись. Марин первой посерьезнела.

– Ясно, что этот тип заслуживает хорошего урока. Ведь он меня не пожалел, а я все оставила ради него. Вчера он мне клялся в любви и говорил, что ему не терпится поскорее стать моим мужем, а на следующий день он объявляет, что я ему надоела и мы расстаемся. Он мог хотя бы соблюсти приличия! За несколько секунд он стал вести себя как чужой человек и постарался поскорее от меня отделаться. Он даже выставил меня из своей квартиры, потому что его немке негде было жить… К счастью, здесь мне предоставили жилье, иначе пришлось бы возвращаться в Страсбург. Я ненавижу его.

– Когда свадьба? – спросила я.

– 24 мая.

– Отлично! У нас есть целый месяц, чтобы приготовить ему достойный свадебный подарок.

Лицо Марин осветилось улыбкой.

– Правда? Вы сделаете это для меня?

– Но мы же цивилизованные люди, – ответила я. – А среди цивилизованных людей принято делать подарки на свадьбу. Грег, ты с нами?

Грег задумался и, казалось, не слышал вопроса.

– Да, разумеется, я с вами. Я профессионал в подготовке коварных подарков. Когда я решил подложить свинью одному типу, я собрал какашки Жан-Люка, завернул их в газету, положил на коврик перед его входной дверью и, прежде чем позвонить, поджег его. Видели бы его физиономию, когда он попытался ногой загасить пламя.

Грег был в восторге. Марин бросила в мою сторону обескураженный взгляд, а мой бигмак попросился наружу.

– Ты действительно собрал экскременты Жан-Люка? – спросила я с омерзением.

– Разумеется! А что вас так удивляет? Неужели вы никогда не проделывали такие шутки?

– Сожалею, но я никогда не притрагивалась к дерьму моего парня! – ответила Марин с отвращением.

Грег застыл на секунду, посмотрел на нас, вытаращив глаза, и расхохотался:

– Девушки, вы что, серьезно?

Мы с Марин обменялись озадаченными взглядами. Неужели ему доставляет удовольствие рассказывать нам про такие мерзости?

– Я до сих пор не могу в себя придти, – продолжал он, взяв смартфон. – Вы, должно быть, совсем спятили!

Он покопался в своем телефоне и протянул его нам.

– Марин, Джулия, представляю вам Жан-Люка.

С экрана, развалившись на спине и подняв в воздух лапы, на нас смотрел лабрадор шоколадного цвета.

– Он умер в прошлом году, – добавил Грег, сразу став серьезным. – И я все еще не могу к этому привыкнуть…

Глаза Марин чуть не вылезли из орбит.

– Так ты не гомик?

– Прости? – воскликнул Грег. – Я? Что за глупость! Ты думала, что я гей?

– На самом деле все так думали, – ответила я. – Ты вызвал немало подозрений со своим Жан-Люком…

На несколько секунд он замолчал, а потом расхохотался.

– Вот это да! Теперь мне многое стало ясно! Я, например, понял, почему Изабелль недавно спросила у меня совета относительно своего брата, который собирался совершить каминг-аут[16]16
  Coming out – добровольное и открытое признание человеком своей нетрадиционной сексуальной ориентации. (Прим. перев.)


[Закрыть]…

– Ты слишком мягкий для настоящего парня, – добавила Марин. – Ты следишь за собой, всегда хорошо причесан, идеально выбрит, от тебя всегда пахнет парфюмом… и ты – фанат «Самой прекрасной жизни»!

– Супер, добро пожаловать в мир устоявшихся шаблонов! А то, что я пытаюсь закадрить тебя с тех пор, как ты здесь появилась, не посеяло в твоей душе никаких сомнений?

Марин покраснела как рак. Грег сам был несколько шокирован тем, что позволил себе произнести эту фразу. Я же хихикала от удовольствия: мне нравится, когда разговор принимает такой оборот. Чем больше я об этом думала, тем больше мне нравились наши вечеринки и общество двух моих коллег.

Как бы желая сменить тему беседы, Марин вдруг встала и направилась к балкону.

– Вы слышали?

– Слышали что? – спросила я.

– Голоса, – ответила она, открывая балконную дверь. – Я их уже который раз слышу. Кто бы это мог быть?

– Да кто угодно, – ответил Грег, чье самолюбие было задето отсутствием реакции Марин. – Скоро полночь, и я не представляю, кто бы мог прогуливаться в такой поздний час в доме престарелых.

– Я тоже слышала голоса, – сказала я, присоединяясь к Марин на балконе. – В первый раз – в день моего приезда. Я спустилась вниз, чтобы покурить, и уже почти зажгла сигарету, когда мне показалось, что в парке кто-то есть. Помню, я тогда чуть не умерла от страха. С тех пор я их слышала два или три раза.

Облокотившись на деревянные перила, мы безуспешно вглядывались в темноту. Луна освещала парк, и вокруг было тихо, как на кладбище.

– Вы же видите, что никого там нет. Вам вечно что-то мерещится. То вы слышите голоса, то в каждом видите гомика. Может, пора принимать успокоительные таблетки, девушки? – заявил Грег и вернулся в комнату.

– Нет, нет. Там действительно кто-то есть. Будь я посмелее, я бы провела расследование, а то я изведусь, пока не узнаю, в чем дело.

– Я не такая трусиха, как ты, – объявила Марин. – Давай вместе пойдем посмотрим?

– На меня не рассчитывайте, – возразил Грег, приступая к сливочному мороженому с фруктами. – В любом случае это меня не волнует: максимум через месяц закончится ремонт, и я смогу вернуться домой.

Он украдкой посмотрел на Марин с тайной надеждой увидеть, что она расстроена. Но это ему впору было расстраиваться, потому что она уписывала за обе щеки брауни, как будто ничего не слышала. Она здорово сыграла эту сцену. Если бы я не была психологом, я бы не заметила, как ее нога нервно подрагивает под столом. Допускаю, что он не настолько ей безразличен, как она старается показать.

32

– Как ваши дела сегодня?

Я задала этот вопрос больше на автомате, чем из реального желания получить ответ. Он и без того был очевиден. На лице Луизы сияла улыбка, и она нацепила на себя столько драгоценностей, что стала похожа на новогоднюю елку.

– Замечательно, лучше не бывает. У моего сына шестидесятилетний юбилей, и мы решили сделать ему сюрприз. Моя дочь заедет за мной в одиннадцать часов, а он все еще ни о чем не догадывается. Его жена и дети сняли зал в ресторане, нас будет сорок человек, а праздничный обед приготовил сам шеф-повар. Все это обещает нам незабываемые моменты.

Я подула на горячий шоколад, который она мне готовит каждый раз. В это утро я принесла с собой шукеты[17]17
  Шарики из заварного теста, любимое лакомство французов. (Прим. перев.)


[Закрыть], посыпанные сахарной пудрой, чтобы разнообразить завтрак.

– Гениально! Вы проведете целый день в окружении родных!

– Да, такого со мной не случалось после Рождества. Да и на Рождество была только моя дочь и одна из внучек. А сейчас все дети будут рядом, а также несколько внуков. Приедут те, кто живет не очень далеко.

– А где живут ваши внуки?

– Знаете, некоторые очень далеко, ведь теперь молодежь редко остается возле своего гнезда. Двое моих детей живут в Биаррице, двое других – в Бордо и Тулузе, но внуки разлетелись по всему свету: Марсель, Париж, Савойя, Барселона. У меня даже есть внук, который живет в Австралии. У них своя жизнь, и это правильно.

– Они дают о себе знать?

Она пожала плечами, положив в рот шукет.

– Те, кто живет поблизости, навещают меня, другие регулярно звонят, а от некоторых вообще ни слуха ни духа. Их родители рассказывают о них, но мне жаль, что я не слышу их голосов. Хотя я их понимаю: что они могут сказать бабушке, которая не помнит об их существовании?

Я предложила ей еще один шукет, чтобы стереть грусть, омрачившие ее лицо. Она улыбнулась.

– Скажите, а вы близки с вашими бабушкой и дедушкой? – поинтересовалась она.

– Я стараюсь регулярного звонить тем из них, кто еще жив. Но самым близким для меня человеком была бабушка со стороны матери. У нас с ней были особые отношения, я ее звала «Мамину», и я думаю, она меня любила больше других. Она меня называла своей «разноцветной девочкой»… Когда я была маленькой, я каждую среду проводила с ней. Но и когда я подросла, среда оставалась нашим с ней днем. Мы ходили в парки, в город, на пляж. Я смотрела, как она шьет платья для кукол, она научила меня вязать и читала поэмы собственного сочинения, которые она записывала в красивые блокноты. Она поила меня горячим шоколадом, пекла очень сладкие вафли и блинчики, за что ей влетало от моей матери, которая быстро разгадала все наши секреты. Но больше всего я любила, когда мы сидели вместе в старом коричневом кресле. Я прижималась ней, от нее пахло Chanel № 5, она обнимала меня, и мы просиживали минуты и даже часы, разговаривая или не говоря ни слова.

Последний раз мы так сидели больше года тому назад. Я приехала домой, чтобы провести Рождество в семье, а на следующий день была среда. Мы все сделали как и раньше: были сахарные вафли под чтение ее последних поэм, были ее ласковые руки и старое коричневое кресло. Помню, я сократила время визита, потому что мне надо было повидаться с друзьями. Если бы я знала… Мне ее так не хватает…

Луиза окинула меня ласковым взглядом. И я вдруг с ужасом осознала, что́ я ей сейчас рассказала. Если бы существовал конкурс на лучшего психолога, я бы, несомненно, заняла предпоследнее место – перед тем врачевателем душ, который играет на телефоне, пока пациенты описывают ему свои проблемы. К сожалению, я никому не могу рассказать, как мне не хватает отца и бабушки. Либо людей это не касается и они меня не поймут, либо недавно они пережили нечто подобное и я боюсь их ранить. Может, завести собаку?

– Вашей бабушке повезло, что вы у нее есть, – вполголоса проговорила Луиза. – Внуки – это дар божий, они приносят столько радости!

– Итак, кто же будет на вашем празднике? – спросила я, чтобы переменить тему разговора.

Она принялась перечислять всех участников юбилея, называя многих по несколько раз, поскольку забывала, что уже упоминала их. Внезапный шорох заставил нас повернуть головы. Кто-то подсунул под дверь белый конверт. Луиза тут же встала и подняла его.

– О, это, наверное, Элизабет! Она обещала мне выкройку пуловера из «Nous deux»[18]18
  Популярный французский еженедельник, рассчитанный в основном на женскую аудиторию. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Потом посмотрю.

Я ничего не сказала, но не могла сдержать улыбку. Мы обе с ней знали, что в конверте нет никакой выкройки. И я с трудом представляла себе Элизабет, которая рисует сердечко над буквой «i» в имени Louise.

33

На пляже было много народу. Через несколько дней наступит май, а солнце уже опередило календарь. Я не единственная, кто решил провести воскресенье на песке. Вот группа молодых людей с гитарой, вот семьи с детьми, сооружающие песочные замки, влюбленные, делающие селфи в йодированном воздухе, смельчаки, которые на секунду погружают ноги в воду и сразу с веселыми криками выскакивают из нее, подростки, болтающие о пустяках, ребенок, как зачарованный наблюдающий за полетом воздушного змея, дюжина серфингистов, туристы, пытающиеся навеки запечатлеть в своей душе посещение Биаррица, одинокие люди, которые, как и я, читают, погрузив ноги в песок. Я зарылась в него по щиколотку, он пока еще прохладный, но мне нравится, как песчинки скользят между пальцами ног. Песок, шум прибоя, запах океана и аромат масла моной, входящего в состав кремов от загара, – всего этого мне очень не хватает в Париже, потому что это было частью моей семьи.

Когда я была маленькой, мои родители и мы с сестрой целые дни проводили на пляже. Мы уходили ранним утром с сумкой-холодильником и зонтами и возвращались, напитавшись атмосферой счастья и радости. Это были обычные, ничем не примечательные моменты, которые становятся волшебными, когда воскрешаешь их в памяти. Мы все были как дети, когда подбегали к воде и ждали хорошей волны, чтобы броситься в нее до того, как она разобьется о берег и превратится в пену. Рот забивал песок вперемежку с соленой водой, но нас это не останавливало, и мы снова и снова возвращались. Я вспоминаю смех моего отца, его мощную спину, которую мы брали приступом с криком: «На абордаж!», его большие сильные руки, которыми он вытаскивал нас из высоких гребней волн, его прилипшие ко лбу волосы, когда он выныривал из воды. Вспоминаю, как он обхватывал мать за плечи, подталкивая ее к океану. Я очень многое помню, но многое уже стерлось из памяти.

У меня в мозгу есть особое отделение, ящичек с надписью «Папа», который я всякий раз бережно открываю, чтобы не повредить хранящиеся в нем воспоминания, потому что хочу продлить им жизнь. Но досье, которые в нем хранятся, очень хрупкие. Они стираются со временем, изнашиваются и распадаются. Наша память – это карандашный рисунок на бумаге. Если бы не было видео, я бы уже не могла представить, каким был его голос. Без фотографий я бы не сумела воскресить в памяти его взгляд. Давно пора изобрести устройство, на которое при помощи USB разъемов можно было бы переносить наши воспоминания.

У самой кромки воды маленький мальчик в бейсболке и солнечных очках играет с матерью в мяч. Всем своим видом он выражает недовольство игрой партнерши – каждый раз, когда она ударяет по мячу, тот отлетает на несколько метров дальше. Что мальчик только не делал, чтобы поймать его на лету: он и подпрыгивал, и бежал за ним, и погружался в воду, но все напрасно – в конце концов он подбирал его с мокрого песка. Одно из двух: либо его учили играть в мяч неповоротливые ламантины, либо это была специальная техника, избранная матерью, чтобы он оставил ее в покое. Подобная хитрость хорошо мне известна, и я также прибегала к ней, когда переживала неблагодарный период взросления. Когда наступала моя очередь мыть посуду, я старательно забрызгивала стены кухни и оставляла следы засохшей еды на тарелках. В тот день, когда мое имя почти исчезло из списка ежедневных дежурств, я наслаждалась победой. Правда, одновременно моя сестра вдруг разучилась пользоваться пылесосом.

Маленький мальчик, видимо вконец раздосадованный неловкостью матери, изо всех сил ударил по мячу, который упал позади женщины. Она повернулась, я увидела ее лицо и сказала себе, что она удивительно похожа на мою сестру, если приглядеться – вылитая ее копия, и даже – поверить невозможно – она тоже левша. Странные бывают совпадения. Моему размягченному на солнце мозгу понадобилось почти полминуты, чтобы осознать, что женщина с ребенком, играющие в мяч в нескольких метрах от меня, – моя сестра и мой крестник.

В тот же миг мое сознание раздвоилось. Его разумная часть, та, что не пытается спрятаться в банке с «Нутеллой» при малейшем недоразумении, сразу же ощутила желание зарыться в песок. Другая часть была готова броситься к Кароль и сказать ей, как мне ее не хватает и как я нуждаюсь в ней. К счастью, телу, для того чтобы действовать, требуется единодушие.

Какое-то время я не шевелилась, прячась за темными стеклами очков. Было приятно видеть сестру, пусть даже в нескольких метрах от меня – один ее вид придавал мне сил и обещал поддержку. Я вспоминала, как она прижималась ко мне, когда на экране умирала мама олененка Бэмби. Я была старше, но чаще именно она служила мне жилеткой, в которую я могла выплакаться.

Я знала, что она умеет держать язык за зубами. Если я объясню причины моего пребывания здесь, она поймет и будет уважать мой выбор. Она не скажет матери, что я здесь. Она постарается не нарушать мое одиночество, но придет на помощь, как только возникнет необходимость. Искушение заявить о себе тем сильнее, что мне и без того давно хочется позвонить ей и все рассказать. Ведь Кароль – моя лучшая подруга. Мы перезваниваемся часто, насколько это возможно, а хочется, чтобы это случалось еще чаще. Она все знает обо мне, а я – о ней.

Достоинство моей сестры в том, что она будет нас любить всегда. Иногда она не согласна с нами, иногда осуждает нас, может быть, ей хотелось бы иметь другую сестру, особенно когда мы в ссоре, но она всегда будет испытывать глубокую привязанность к тем, с кем живет с рождения. Когда я с ней, мне не нужно притворяться. Я могу сбросить с себя все наносное и быть самой собой. Моя сестра – это настоящий друг.

Если я ее попрошу, она станет моей сообщницей, но я этого не сделаю. Потому что единственное, что вызывает в ней отвращение, – ложь. Я не могу просить ее врать нашей матери. Так что вопрос отпадает сам собой.

Но проблема в том, что за игрой в мяч они приблизились ко мне на опасное расстояние. Не уверена, что мои очки долго будут вводить ее в заблуждение. А если я встану, она наверняка узнает меня. Нужно другое решение.

Можно сбежать, повернувшись к ним спиной.

Можно прокопать в песке ров и уползти от них.

А еще можно зацепиться за лапы пролетающей чайки, чтобы она унесла меня далеко-далеко отсюда.

Но в любом случае нужно что-то делать. При ближайшем рассмотрении самое простое решение кажется самым правильным. Я отворачиваюсь, подбираю туфли и сумку и, дождавшись, пока сестра повернется ко мне спиной, отхожу подальше от них.