Текст книги "Майский цветок"

Хаосомъ звуковъ, слитыхъ и перепутанныхъ ночнымъ вѣтромъ, долетали до лодки музыка шантановъ, вечерняя зоря военныхъ трубачей, гамъ толпы, запружавшей улицы, крики арабовъ-водоносовъ, метавшихся въ гавани, – все тяжкое дыханіе заморскаго торговаго города, который, надѣлавши за день наихудшихъ злодѣйствъ ради денегъ, кидается на наслажденія съ разнузданной жадностью, лишь только наступитъ ночь.

Паскуало, оправившись отъ изумленія, думалъ о своемъ дѣлѣ. Онъ помнилъ наставленія дядюшки; пока матросы спускали парусъ и лодка ложилась въ дрейфъ, онъ зажегъ конецъ просмоленнаго каната и двигалъ этимъ красноватымъ факеломъ надъ своею головою, три раза пряча его за кусокъ холста, который держалъ передъ нимъ юнга. Онъ много разъ повторилъ этотъ сигналъ, устремивши взглядъ на самую темную часть берега. Антоніо и прочіе наблюдали съ любопытствомъ. Наконецъ, на сушѣ блеснулъ красный огонь: изъ «склада» отвѣчали: грузъ вскорѣ будетъ доставленъ.

Ректоръ объяснилъ преимущества своей методы: «никогда не слѣдуетъ грузиться въ портѣ. Дядя Маріано зналъ по опыту, что тамъ слишкомъ много «мухъ», готовыхъ передать по телеграфу въ Испанію названіе и матрикульный нумеръ лодки, чтобы получить долю конфискованнаго. Всего лучше брать грузъ наружи, ночью, пока темно, а съ наступленіемъ утра поднять паруса, пока не замѣтилъ никто, и удирать къ испанскимъ берегамъ, прежде чѣмъ туда дойдетъ какая-либо вѣсть. При такихъ условіяхъ – поди-ка, отгадай, чѣмъ трюмъ набитъ»! И добродушный рыбакъ смѣялся своей воображаемой хитрости, про себя восхищаясь мудрости дядюшки, надававшаго ему столь хорошихъ совѣтовъ.

Между тѣмъ какъ хозяинь ждалъ груза, не сводя глазъ съ той темной части берега, гдѣ блеснулъ красный огонь, Антоніо и матросы, сидя на носу и болтая ногами надъ моремъ, съ завистью смотрѣли на освѣщенный городъ. Мужъ Росаріи хорошо помнилъ, какъ проводилъ тамъ время, и повѣствовалъ пораженнымъ товарищамъ о своемъ весельѣ въ Алжирѣ. Онъ имъ указывалъ пальцемъ на фасады съ надписями изъ газовыхъ горѣлокъ и съ ярко-освѣщенными окнами, откуда неслись крикливая музыка и гулъ, похожій на жужжаніе осинаго гнѣзда. «Ахъ, молодчики, какъ тамъ было весело!» И юнга, разинувъ ротъ отъ уха до уха, блестя глазами, съ понятливостью порочнаго мальчика мысленно рисовалъ себѣ почти голыхъ пѣвицъ въ исполинскихъ тюлевыхъ шляпахъ, ревущихъ пѣсни на подмосткахъ, потряхивая въ тактъ бедрами и животами.

Вонъ та улица, что идетъ прямо, вдоль набережной, безконечною линіею сводовъ съ газовымъ рожкомъ въ каждомъ углубленіи, напоминая собою церковную стѣну, это – Бульваръ Республики, окаймленный большими кофейнями, куда господа офицеры ходятъ пить полыновку; тамъ рядомъ съ ними сидятъ за столиками богатые мавры въ монументальныхъ чалмахъ и еврейскіе купцы въ роскошныхъ и грязныхъ шелковыхъ кафтанахъ. Дальше идутъ другія улицы, также окаймленныя арками и пышными магазинами, потомъ есть «Площадь съ Лошадью»[13]13
  «Площадь Правительства», посреди которой находится конная статуя герцога Орлеанскаго.


[Закрыть], гдѣ большая мечеть, просторное бѣлое зданіе, куда эти простофили-арабы входятъ босикомъ, чтобы раскланиваться съ костями Магомета; тогда какъ наверху, вотъ на этой башенкѣ, которая видна съ лодки, молодецъ въ чалмѣ въ извѣстные часы воетъ и скачетъ, точно помѣшанный.

На каждой улицѣ можно встрѣтить дамъ, очень хорошо одѣтыхъ, пахнущихъ чудесными духами, ходящихъ въ развалку, точно гуси, и отвѣчающихъ «спасибо» на каждую любезность; а также – солдатъ въ ермолкахъ съ длинными кистями и въ такихъ штанахъ, въ которые можно запрятать цѣлое семейство. Попадаются люди изо всѣхъ земель, самые лучшіе на всемъ свѣтѣ, бѣжавшіе сюда вслѣдствіи неладовъ съ начальствомъ у себя дома; и черезъ каждыя двѣ двери – прилавокъ и столики, за которыми тяни полынную, сколько влѣзетъ!.. Антоніо все это видѣлъ и теперь описывалъ прочимъ съ жестами и подмигиваніями, въ нужныхъ мѣстахъ подчеркивая картинность своихъ фразъ пантомимою, вызывавшею взрывы непристойнаго хохота со стороны юнги.

А верхній городъ, гдѣ живутъ мавры? Силы Небесныя! Вотъ ужъ стоитъ посмотрѣть! Помнятъ ли они тотъ проулочекъ въ Грао, у базара, гдѣ, разставивъ локти, упрешься въ обѣ стѣнки? Ну, такъ это – очень широкая улица, сравнительно съ тѣми щелями, что перекрещиваются въ верхнемъ кварталѣ, почти закрытыя сверху выступами крышъ, а внизу полныя нечистотъ, стекающихъ по плитамъ крылецъ. Приходится подкрѣпляться во всѣхъ попутныхъ кабакахъ, когда хочешь пролѣзть въ такія улицы; да и носъ необходимо затыкать передъ лавками, жалкими норами, на порогѣ которыхъ эти разбойники мавры курятъ на корточкахъ, лопоча Богъ знаетъ что на своемъ собачьемъ языкѣ.

Тамъ можно въ самомъ дѣлѣ прожить припѣваючи и въ дни безденежья набить себѣ животъ за гроши. У кого крѣпкій желудокъ и кому не страшно видѣть, какъ ѣдятъ «кускусъ» руками, которыми только что гладили себѣ ноги, тотъ можетъ за реалъ получить полную тарелку и въ придачу два яйца, красныхъ какъ на Пасхѣ, а потомъ напиться кофе изъ чашки величиною въ орѣховую скорлупу, растянувшись иа эстрадѣ арабской таверны, послѣ чего уснуть подъ флейту и два тамбурина.

Все, что хочешь, тутъ есть для веселья. Жалостливыя мавританочки, готовыя къ услугамъ каждаго, съ расписными лицами, ногтями, окрашенными въ синюю краску, и грудью, испещренною грубой татуировкой, зазываютъ къ себѣ прохожихъ, стоя на порогахъ; въ баняхъ, голстыя негритянки съ глазами, какъ у фарфоровыхъ собакъ, улыбаются, предлагая сдѣлать вамъ массажъ своими толстенными лапами; и, чортъ возыіи! есть еще и барыни, закутанныя такъ, что видишь только носъ да одинъ глазъ, въ широкихъ штанахъ, въ которыхъ онѣ ходятъ покачиваясь, и въ плащахъ, изъ подъ къторыхъ выглядываютъ: расшитая золотомъ курточка, руки, похожія на ювелирную выставку, к объемистая грудь съ безчисленными ожерельями изъ мелкихъ монетъ и полумѣсяцевъ.

А что за глаза, ребятушки! И что за фигуры! Онъ до сихъ поръ помнитъ одну зажиточяую негритянку, которую встрѣтилъ наверху, въ переулочкѣ. Что подѣлаешь? Ужъ у него такой характеръ, и онъ не могъ устоять: ущипнулъ ее въ эти широкіе штаны, какъ будто гіустые, но въ которыхъ оказалось нѣчто твердое, какъ камень. Негритянка завизжала, какъ крыса; на него накинулось десятка два грязныхъ молодцовъ съ ужасными дубинами; тогда онъ самъ и оба пріятеля, съ нимъ бывшіе, выхватили ножи, и сраженіе длилось до тѣхъ поръ, пока не явились зуавы, которые свели ихъ въ кутузку. Пришлось просидѣть два дня; потомъ консулъ приказалъ ихъ выпустить.

Матросы жадно слушали, восторгаясь его подвигами; пока они хохотали, обсуждая исторію съ негритянкой, Антоніо посмотрѣлъ на свои ноги съ выраженіемъ усталости и пробормоталъ:

– Ахъ, въ тѣ времена я былъ бойчѣе!

Вдругъ хозяинъ вскрикнулъ: что-то отошло отъ берега и приближалось. Красный огонь увеличивался съ минуты на минуту, и слышенъ былъ глухой шумъ воды, точно къ лодкѣ плыла большая собака.

To была паровая шлюпка изъ «склада». Здоровый парень съ бѣлокурыми усами и въ синей фуражкѣ прыгнулъ на палубу «Красотки» и на смѣшанномъ нарѣчіи африканскихъ портовъ, состоящемъ изъ языковъ итальянскаго, французскаго, греческаго и каталанскаго, отдалъ Ректору отчетъ въ своей мессіи: «Заказъ мусью Марьяно изъ Валенсіи полученъ своевременно; ихъ ждутъ съ предыдущей ночи; сигналъ замѣченъ, и грузъ вонъ тамъ, готовъ къ наискорѣйшей нагрузкѣ: потому что, хотя французскія власти притворяются, будто не видятъ, однако въ такихъ дѣлахъ всегда лучше не зѣвать».

– За дѣло! – крикнулъ Ректоръ. – Грузимъ!

И съ маленькаго пароходика, труба котораго едва возвышалась надъ грудою товара, начали переходитъ въ лодку толстые тюки, запакованныѳ въ клеенку и распространявшіе острый запахъ. Оба судна были сцѣплены и перегрузка совершалась легко. Широко открытый люкъ поглощалъ тюки, и, по мѣрѣ того, какъ совершалась эта операція, «Красотка» осѣдала все глубже, глухо скрипя, какъ терпѣливое животное, стонущее подъ непосильнымъ бременемъ.

Бѣлокурый парень со шлюпки разсматривалъ лодку съ возраставшимъ изумленіемъ. «Возможно ли надѣяться, что эти гнилыя доски выдержатъ?» Но Ректоръ отвѣчалъ, ударяя себя въ грудь, какъ будто для подтвержденія увѣренности, уже начинавшей слабѣть.

– Да, да, она выдержитъ, и мы возьмемъ весь грузъ! Ни одного тюка не оставимъ! Съ помощью Божьей и Господа Іисуса я разсчитываю доставить мой грузъ по назначенію послѣзавтра въ ночь и сложить его на пристани въ Кабаньялѣ.

Трюмъ былъ полонъ, и тюки нагромождались на ветхую палубу, подпираемые деревяшками и привязываемые веревками къ обшивкѣ, чтобы не упасть въ море.

– Желаю удачи, хозяинъ! – произнесъ на своемъ варварскомъ нарѣчіи бѣлокурый парень, снявши картузъ и крѣпко сжимая руку Ректора.

И пароходикъ отплылъ.

* * *

«Красотка* распустила парусъ и пошла на Западъ, оставивъ за собою городъ, въ которомъ освѣщеніе мало-по-малу гасло.

Сердце у Ректора сжималось. «Ахъ, да не забудетъ насъ Богъ и не пошлетъ намъ шквала!» И въ хорошую-то погоду надо было дивиться, какъ еще плыветъ эта лодка, осѣвшая чуть не до бортовъ, лѣнивая въ движеніяхъ и поднимавшая носъ до того медленно, что даже при слабомъ волненіи вода хлестала на палубу, точно въ бурю! Антонію же, свободный отъ тревоги за собственность, подшучивалъ надъ этою посудиною, сравнивая ее съ торпедной лодкой, у которой палуба бываетъ вровень съ водою.

На зарѣ смутный сипуэтъ мыса Мала Дона былъ уже назади, и лодка скоро вышла въ открытое море.

О нагрузкѣ, сдѣланной съ такою быстротою въ виду порта, подъ покровомъ ночи, Ректоръ вспоминалъ, какъ о промелькнувшемъ снѣ, очутившись опять на просторѣ Средиземнаго моря, безъ малѣйшаго берега на горизонтѣ. Но сомнѣнія его исчезали при видѣ тюковъ, на которыхъ спалъ экипажъ, утомленный ихъ перетаскиваньемъ, и, наконецъ, самымъ рѣшительнымъ доказательствомъ служилъ черепашій ходъ несчастной перегруженной «Красотки».

Единственное, что успокоивало Ректора, это была благопріятная погода. Попутный вѣтеръ и спокойное море: при такихъ условіяхъ лодка дойдетъ до Валенсіи! Хозяинъ ея начиналъ понимать, насколько смѣло было его предпріятіе плыть на такомъ корытѣ. И, хотя совсѣмъ не зная страха, онъ вспомнилъ не разъ объ отцѣ своемъ, храбромъ морякѣ, который смѣялся надъ моремъ, какъ надъ благосклоннымъ пріятелемъ, что не помѣшало ему, однако, утонуть въ морѣ съ лодкою, въ которой потомъ вытащили на берегъ его разложившійся трупъ.

«Красотка» плыла безъ приключеній до зари слѣдующаго дня. Небо было облачно; длительная дрожь пробѣгала по морской поверхности. Мысъ св. Антонія скрывался въ туманѣ. Монго былъ перерѣзанъ двумя поясами облаковъ, такъ что вершина его какъ будто висѣла въ пространствѣ.

«Красотка» зловѣще клонилась на лѣвый бокъ; надутый парусъ почти касался волнъ; шли быстрымъ ходомъ. Признаки надвигающейся непогоды тревожили хозяина: вѣдь для разгрузки-то придется ждать ночи.

Ректоръ вдругъ бросилъ румпелъ и выпрямился. Взглядъ его былъ пристально устремленъ на какойто парусъ, показавшійся на сѣромъ фонѣ берега: «Чортъ возьми! Онъ не ошибся: эта лодка ему извѣстна хорошо. Таможенная шлюпка сторожитъ, крейсируетъ передъ мысомъ! Нашелся доносчикъ въ Кабаньялѣ и наплелъ, что «Красотка» вышла не для ловли».

Антоніо съ безпокойствомъ глядѣлъ на брата. Тотъ не колебался: «времени еще много, нужно вернуться въ открытое море». И «Красотка», перемѣнивъ направленіе, удалилась отъ мыса, убѣгая на сѣверо-востокъ. Вѣтеръ благопріятствовалъ этому маневру, и она шла съ большою скоростью, каждую минуту ныряя въ волнахъ своимъ тяжелымъ кузовомъ.

Почти тотчасъ шлюпка сдѣлала такой же поворотъ и погналась за лодкой. Таможенный челнокъ былъ лучше и легче; но онъ былъ еще далеко отъ «Красотки», а Ректоръ рѣшился бѣжать безъ остановокъ, хотя бы на конецъ свѣта, если до тѣхъ поръ море не поглотитъ старое корыто вмѣстѣ съ грузомъ,

Погоня продолжалась до полудня: лодки несомнѣнно уже были на широтѣ Валенсіи. Но шлюпка внезапно повернула и поплыла къ землѣ. Ректоръ безъ труда угадалъ намѣреніе таможенныхъ: такъ какъ погода была ненадежная, щлюпка предпочла лавировать, въ увѣренности, что рано или поздно «Красотка» пристанетъ къ берегу, чтобы снять грузъ. «Разъ намъ дана отсрочка, большое спасибо! А сейчасъ, ребятушки, нужно куда-нибудь пристать, потому что въ такой посудинѣ не переждешь непогоды на морѣ. Скорѣе, въ Колумбреты, убѣжище честныхъ моряковъ, принужденныхъ скрываться за свою любовь къ торговлѣ!»

Въ девять часовъ вечера, когда зеленыя волны, глухо вздымаясь, толчками увлекали «Красотку» въ безумную пляску, старая лодка, руководясь маякомъ, проникла въ Колумбрету-Майоръ, угасшій кратеръ, изрытый волнами, полукругъ изъ отвѣсныхъ скалъ, на одной изъ оконечностей котораго стоитъ башня маяка съ жилищами его сторожей, а посрединѣ имѣется озерко воды, всегда спокойной, если только нѣтъ восточнаго вѣтра.

Этотъ островокъ похожъ на толстую дугообразно построенную стѣну и не имѣетъ ни вершка обыкновенной сухой земли; онъ весь состоитъ изъ высокихъ вулканическихъ скалъ, безплодныхъ, такъ какъ ихъ проклятая почва, обвѣянная солоноватымъ воздухомъ, не въ силахъ вскормить даже жалкаго деревца; здѣсь нѣтъ ничего, кромѣ утесовъ, разбиваясь о которые, въ бурные дни, волны взбрасываютъ на невѣроятную высоту скелеты рыбъ и голыши. Далѣе на значительномъ пространствѣ разбросаны по морю Малыя Колумбреты: Форадада, выходящая изъ воды, словно арка подводнаго храма, и другія скалы, остроконечныя, исполинскія, неприступныя, представляющіяся пальцами доисторическаго чудовища, таящагося въ морской безднѣ.

«Красотка» стала на якорь въ заливѣ. Никто не сошелъ съ маяка, чтобы ее окликнуть Сторожа были привычны къ таинственнымъ посѣщеніямъ моряковъ, заходящихъ въ этотъ архипелагъ съ желаніемъ, чтобы на нихъ не обращали вниманія. Экипажъ лодки видѣлъ на выступѣ скалы огоньки въ жилищахъ; вѣтеръ порою доносилъ человѣческую рѣчь; но все это возбуждало не болѣе интереса, чѣмъ тысячи чаекъ, жалобно стонавшихъ, сидя на утесахъ. Вокругъ островка, по ту сторону скалистой стѣны, ревѣло бѣшеное море; но волны, пробѣжавъ по камнямъ взморья, утихали при входѣ въ заливъ.

Когда разсвѣло, Ректоръ сошелъ на берегъ и, по неровнымъ ступенямъ, высѣченнымъ въ гранитѣ, полѣзъ на вершину для наблюденій надъ обширнымъ пространствомъ воды между островомъ и далекимъ берегомъ, невидимымъ по причинѣ тумана. Онъ не разглядѣлъ ни одного паруса, а между тѣмъ не былъ спокоенъ: онъ боялся, какъ бы его не прихлопнули именио здѣсь, въ столь извѣстномъ убѣжищѣ контрабандистовъ. Онъ предчувствовалъ, что рано или поздно шлюпка разыщетъ его въ Колумбретахъ; но, несмотря на свою смѣлость, боялся выйти въ море на своей скверной лодкѣ. He въ жизни было дѣло, а въ грузѣ, представлявшемъ собою все его богатство.

Эгоизмъ собственника ускорилъ его рѣшеніе. «Въ море! Хоть бы даже акуламъ пришлось курить хорошій алжирскій табакъ! Все лучше, чѣмъ дать этимъ таможеннымъ разбойникамъ поживиться чужимъ добромъ!».

И, какъ скоро экипажъ поѣлъ, «Красотка» вышла изъ залива, такъ же таинственно, какъ и вошла, ни съ кѣмъ не простясь и провожаемая любопытными взглядами сторожей, вышедшихъ на площадку передъ башней.

Что за погода! Что за волны! «Красотка» становилась почти вертикально на гребняхъ валовъ, а затѣмъ обрушивалась въ бездну, гдѣ могла ждать ее смерть, подстерегавшая добычу. При каждой аттакѣ моря, облако водяной пыли взлетало надъ бортами, заливая палубу; пѣна стекала по клеенкѣ тюковъ, а люди, скорченные и промокшіе насквозь, только о томъ и старались, чтобы ихъ не снесло. Даже Антоніо былъ блѣденъ и стискивалъ зубы. «На другой лодкѣ – сколько угодно! А на этой надо было съ ума сойти, чтобы оставить островъ».

Но Ректоръ ничего не слушалъ. Какъ выросталъ въ опасности этотъ пузатый чортъі! Его широкая поповская рожа ухмылялась при самыхъ сильныхъ ударахъ волнъ; онъ былъ красенъ, багровъ, точно въ кабакѣ, послѣ веселой попойки по случаю какой-нибудь сдѣлки; его плотныя руки не отрывались отъ румпеля, а, массивное туловище не качалось отъ ужасныхъ сотрясеній, колебавшихъ лодку и исторгавшихъ у нея скрипъ, точно передъ гибелью. Морякъ смѣялся надо всѣмъ этимъ съ тѣмъ самымъ добродушнымъ видомъ, которымъ заслужилъ столько насмѣшекъ у себя дома, въ Кабаньялѣ.

«Это ничего не значитъ, такъ-то ее и такъ! He изъ-за чего портить себѣ кровь! Если эта дрянь откажется плыть и станетъ килемъ кверху, то тогда посмотримъ! Тутъ-то и показывать храбрость, а не по кабакамъ да съ дѣвками!.. Ну, гляди въ оба!.. Бумъ!!!.. Прокатила!.. Коли нырять придется, такъ скажемъ «Отче Нашъ» и, да и закроемъ глаза. Во всякомъ случаѣ, вѣдь адъ то у насъ, на землѣ; а на томъ свѣтѣ не нужно ни ѣсть, ни работать. И потомъ, сколько ни живи, а помирать все надо; такъ ужъ пусть лучше сожретъ акула, скотина бравая, чѣмъ источатъ черви, словно падаль… Гляди!.. Опять идетъ!..

Такъ Ректоръ излагалъ основы той философіи, какую усвоилъ въ юности, учась у дяди Борраски. Но слушалъ его одинъ юнга, блѣдный до зелени отъ страха, вцѣпившійся въ мачту и смотрѣвшій во всѣ стороны, точно не желая упустить ни одной подробности зрѣлища.

Наступала ночь. «Красотка» плыла подъ рваными парусами, страшно ныряя и совсѣмъ безъ огней, какъ судно, менѣе боящееся столкновенія, чѣмъ нескромныхъ глазъ.

Часъ спустя, ея хозяинъ замѣтилъ совсѣмъ близко огонь, прыгавшій по волнамъ: то былъ фонарь лодки, плывшей навстрѣчу. Мракъ помѣшалъ разглядѣть ее явственно; но какимъ-то инстинктомъ онъ распозналъ таможенную шлюпку, которая, утомившись крейсированіемъ вдоль берѳга, рѣшилась на смѣлый шагъ и, несмотря на дурную погоду, пустилась къ Колумбретамъ, чтобы накрыть контрабандистовъ въ ихъ убѣжищѣ. На случай, еслибъ догадка его оказалась вѣрной, Ректоръ доставилъ себѣ удовольствіе на минуту бросить румпель и своими толстыми, неуклюжими руками сдѣлать два или три нелѣпыхъ жеста въ знакъ веселаго презрѣнія: «Нате! вотъ вамъ на дорогу!»

Въ полночь моряки увидѣли маякъ родной церкви. Они были противъ Кабаньяля. Ночь благопріятствовала тайной разгрузкѣ. Но ждутъ ли ихъ?

По мѣрѣ приближенія къ сушѣ, Ректоръ утрачивалъ свою изумительную ясность: онъ слишкомъ хорошо зналъ эти мѣста. Если придется тутъ ждать въ бездѣйствіи, то не пройдетъ и двухъ часовъ, какъ «Красотка» силою вѣтра и волнъ будетъ разбита о плотину или выкинута на песокъ противъ Назарета. Вернуться въ море было невозможно: вотъ уже нѣкоторое время, какъ онъ угадалъ по глухому гулу, что въ набитомъ табакомъ трюмѣ появилась течь. Если «Красотку» продержать въ морѣ еще нѣсколько часовъ, то волны разнесутъ ее въ щепки.

Итакъ, необходимо было плыть къ берегу, несмотря на опасность. И «Красотка» полетѣла прямо, уносимая скорѣе волнами, нежели вѣтромъ, къ темному взморью.

Свѣтлая точка блеснула три раза, и Паскуало съ Антоніо вскрикнули отъ восторга: дядя былъ тамъ и ждалъ ихъ! Это былъ условный знакъ. Дядя Марьяно, по обычаю контрабандистовъ, зажегъ послѣдовательно три спички подъ защитою плаща, которымъ его люди загораживали его сзади, чтобы огонь былъ виденъ только съ моря.

«Красотка» распустила всѣ паруса. Это было совсѣмъ безумно. Она то вылетала килемъ изъ воды, то зарывалась носомъ въ волны; она дыбилась, какъ лошадь, закусившая удила, ныряла однимъ бокомъ, подскакивала другимъ. Ревъ моря усиливался съ минуты на минуту, и, наконецъ, съ вершины пѣнистой волны пловцы увидѣли взморье, а на немъ – группу черныхъ фигуръ. И вдругъ лодку встряхнулъ ужасный толчокъ: она остановилась сразу, скрипя, точно раздираемая на части; вѣтеръ растрепалъ парусъ, а вода съ силою хлынула на палубу, опрокидывая людей и унося тюки.

Они сѣли на мель въ нѣсколькихъ аршинахъ отъ земли. Цѣлый муравейникъ тѣней, нѣмыхъ, словно призраки, кинулся на лодку и безмолвно расхваталъ тюки, которые начали переходить изъ рукъ въ руки по цѣпи изъ людей, тянувшейся до берега.

– Дядя! дядя! – кричалъ Ректоръ, прыгая въ воду, которая была ему лишь по грудь.

– Я здѣсь, – отвѣтилъ голосъ со взморья, – Молчи! и надо спѣшить…

Зрѣлище получилось необычайное. Mope peвѣло во мракѣ; прибрежный тростникъ гнулся подъ налетами бури; волны надвигались, точно собираясь поглотить сушу; тѣмъ не менѣе, стая черныхъ дьяволовъ, нѣмыхъ и неутомимыхъ, тащила тюки изъ полуразвалившейся лодки или вылавливала ихъ изъ пѣнистой воды и переправляла на берегъ, откуда они тутъ же исчезали, причемъ время отъ времени, въ минуты затишья, слышался скрипъ отъѣзжавшихъ телѣгъ.

Ректоръ увидѣлъ дядю Марьяно, который, въ своихъ громадныхъ морскихъ сапогахъ, ходилъ туда и сюда, отдавая приказанія голосомъ твердымъ и повелительнымъ и держа въ рукѣ револьверъ. «Бояться нечего: таможенные ближайшаго поста уже «подмазаны» и дали бы знать, если бы нагрянуло начальство. Вотъ за кѣмъ надобенъ глазъ да глазъ: за безмолвными разгрузчиками, ребятами, проворными на руку, готовыми воспользоваться суетней и убѣжденными въ справедливости пословицы: Кто у вора украдетъ… Но нѣтъ!.. Онъ не дастся въ просакъ, чортъ возьми! Первому же, кто припрячетъ тюкъ, будетъ посланъ гостинецъ!»

Все миновало, какъ сонъ. He успѣлъ еще Ректоръ оправиться отъ сотрясенія, испытаннаго вмѣстѣ съ лодкою, не успѣла еще затихнуть у него боль отъ ушибовъ, какъ уже уѣхала послѣдняя телѣга. Разгрузчики попрежнему, не говоря ни слова, разсѣялись по разнымъ направленіямъ.

He пропало ни одного тюка: даже застрявшіе въ трюмѣ были вытащены изъ разломанной лодки.

Антоніо и остальной экипажъ тоже ушли, унося парусъ и кое-что годное съ лодки. Юнгу выловили въ ту минуту, какъ онъ собирался тонуть: онъ упалъ въ море, когда лодка наткнулась на мель.

Очутившись наединѣ съ дядею Марьяно, Ректоръ обнялъ его. – Ахъ, дядя, дядя! Надо сознаться: приходилось не сладко! Но, слава Богу, все кончилось хорошо. Счеты сведемъ какъ можно скорѣе, а теперь пойду спать съ моей Долоресъ: мои труды того стоютъ!

Онъ ушелъ въ Кабаньяль, не удостоивъ ни однимъ взглядомъ несчастную «Красотку», которая, въ плѣну у взморья, хлопала по грунту кормовою частью киля, принимая удары волнъ, чувствуя при каждомъ напорѣ, что тѣло ея расползается и внутренности уносятся водою, умирая безъ славы, въ ночи, послѣ долгой трудовой жизни, какъ старая лошадь, брошенная на краю дороги и долго побѣлѣвшими костями своими привлекающая вороньи стаи.