Текст книги "Мертвые повелевают"

Дочь Вальса терпѣла пытки предательскихъ уколовъ булавкой, царапинъ изподтишка, подрѣзываній косы, а затѣмъ, когда выросла, – ненависть и презрѣніе бывшихъ товарокъ постоянно преслѣдовали ее, отравляя ей удовольствія молодой богатой женщины. Къ чему изящество?.. Во время прогулокъ ей кланялись одни пріятели ея отца; въ театрѣ ея ложу посѣщали урожденцы улицы. За одного изъ нихъ ей предстояло выдти замужъ, подобно матери и бабушкамъ.

Отчаяніе и мистицизмъ юности ее обрекали на монашескую жизнь. Ея отецъ едва не умеръ съ горя. Но религія, эта религія, за которую онъ готовъ былъ отдать жизнь!.. Донъ Бенито согласился на поступленіе ее въ какой-нибудь майоркскій монастырь, гдѣ бы онъ могъ видѣть свою дочь постоянно. Но ни одинъ монастырь не захотѣлъ открыть своихъ дверей. Настоятельницы, соблазняемыя состояніемъ ея отца, которое перешло бы впослѣдствіи къ монастырской общинѣ, относились терпимо и благосклонно, но монастырская паства возмущалась при мысли принять въ свою среду представительницу улицы, отнюдь не смиренную, не рѣшившуюся подчиняться безропотно другимъ, а богатую и гордую.

Вернувшись снова въ міръ, благодаря ихъ сопротивленію, Каталина не знала, что ее ждетъ въ будущемъ, и жила, какъ больная у отца, отвернувшись отъ юношей – чуетъ, которые, какъ бабочки вились около нея, привлеченные милліонами дона Бенито. И вдругъ благородный Фебреръ словно сказочный принцъ явился сдѣлать ее своей супругой. Какъ милосердъ Господь! Она видѣла себя во дворѣ около собора, въ кварталѣ благородныхъ, гдѣ, по узкимъ улицамъ съ голубой, безмолвной мостовой, шли священнослужители въ часы вечерней дремоты, на зовъ колокола. Видѣла себя въ роскошной коляскѣ среди сосенъ бельверской горы или на молу, и Хаиме съ нею; отрадно ей было думать о полныхъ ненависти взглядахъ ея бывшихъ товарокъ: онѣ завидуютъ не только ея богатству и новому положенію, но и тому, что она владѣетъ этимъ человѣкомъ: безпокойная жизнь, приключенія на чужбинѣ окружили его ореоломъ страшнаго соблазна, ослѣпляющаго и рокового для тихихъ сеньоритъ – островитянокъ. Хаиме Фебреръ!.. Каталина всегда видѣла его издали, но когда она коротала свое гнетущее одиночество за неприрывнымъ чтеніемъ романовъ, нѣкоторые герои, самые интересные своими приключеніями и подвигами, постоянно вызывали образъ этого дворянина соборнаго квартала, странствовавшаго по землѣ съ элегантными женщинами, расточая свое состояніе. И вдругъ, отецъ сталъ ей говорить объ этомъ необыкновенномъ лицѣ и далъ понять, что Хаиме хочетъ предложить ей свое имя, а вмѣстѣ съ именемъ славу своихъ предковъ, бывшихъ друзьями королей!.. He знала она, любовь ли или благодарность – какое-то нѣжное чувство, туманившее ей глаза, толкало ее на встрѣчу этому человѣку. Ахъ, какъ она желала его! И слушала она, какъ нѣжное журчаніе, его рѣчи, не зная въ точности, что онъ говорилъ, упиваясь ихъ музыкой, думая въ то же время о будущемъ, которое быстро открылось передъ ней, какъ солнце сквозь пологь тучъ. Потомъ, сдѣлавъ усиліе, она начинала внимательно слушать Фебрера. Онъ говорилъ ей о большихъ далекихъ городахъ о вереницахъ роскошныхъ экипажей съ женщинами, разодѣтыми по послѣдней модѣ, о подъѣздахъ театровъ, откуда спускались каскады брилліантовъ, перьевъ, обнаженныхъ плечъ: онъ старался приноровиться къ уровню дѣвичьяго пониманія, старался польстить ей описаніями женской славы.

Хаиме не говорилъ, но Каталина угадывала смыслъ его рѣчей. Она несчастная дочь улицы, чуета, привыкшая видѣть своихъ напуганными, придавленными тяжестью вѣковой ненависти, посѣтитъ эти города, приметъ участіе въ парадѣ богатства; откроются передъ ней двери, которыя она всегда видѣла закрытыми, и войдетъ она въ нихъ подъ руку съ человѣкомъ, олицетворявшимъ всегда въ ея глазахъ все земное величіе.

– Когда увижу я это! – шептала Каталинасъ лицемѣрной скромностью. – Я обречена жить на островѣ: я, бѣдная дѣвушка, не сдѣлала никому зла и, однако, терпѣла большія непріятности. Навѣрно, я не симпатична.

Фебреръ стремительно бросился по дорогѣ, которую ему открыла женская хитрость. Антипатична!.. Нѣтъ, Каталина. Онъ явился въ Вальдемосу съ единственной цѣлью – увидать ее, поговорить съ ней. Онъ предлагалъ ей новую жизнь. Co всѣми этими чудесами можно познакомиться, этими чудесами можно насладиться, сказавъ только одно слово. Хочетъ она выйти за него замужъ?…

Каталина, ждавшая предложеніе еще часъ тому назадъ, поблѣднѣла, охваченная волненіемъ. Услышать это изъ его устъ!.. Долго не отвѣчала она, наконецъ пробормотала нѣсколько словъ. Это счастье. высшее для нее счастье, но благовоспитанная барышня не должна отвѣчать немедленно.

– Я!.. о Боже! Какъ эго неожиданно!

Хаиме хотѣлъ настаивать, но въ эту самую минуту въ садъ вышелъ капитанъ Вальсъ и громко позвалъ его. Нужно ѣхать въ Пальму, онъ уже отдалъ приказаніе кучеру подавать. Фебреръ глухо протестовалъ. По какому праву онъ, не прошенный, вмѣшивается въ его дѣла?.. Присутствіе дона Бенито прекратило его протестъ. Тотъ тяжело дышалъ, лицо было сведено. Капитанъ со злобной раздражительностью суетился, негодуя на медлительносіь кучера. Хаиме догадался, что между братьями произошла крупная ссора. Старшій братъ посмотрѣлъ на дочь, посмотрѣлъ на Хаиме и видимо успокоился, убѣдившись, что они сговорились между собой.

Донъ Бенито и Каталина провожали ихъ до кгляски. Больной астмою пожалъ руку Фебрера крѣпкимъ пожатіемъ. Этотъ домъ – его домъ, а онъ истинный другъ, готовый служить ему. Если нужна его помощь, онъ можетъ располагать имъ по своему усмотрѣнію. Все равно, какъ родной!.. Еще разъ упомянулъ имя дона Орасіо, вспомнилъ ихъ былую дружбу. Затѣмъ пригласилъ его на завтракъ къ себѣ черезъ два дня, умолчавъ о братѣ.

– Да, пріѣду, – сказалъ Хайме, бросивъ на Каталину взглядъ, заставившій ее покраснѣть.

Когда скрылась изъ глазъ рѣшетка дома, за которой махали руками отецъ и дочь, капитанъ Вальсъ разразился шумнымъ хохотомъ.

– Значитъ, тебѣ угодно породниться? – спросилъ онъ иронически.

Фебреръ, взбѣшенный вмѣшательствомъ своего пріятеля и грубостью, съ которой тотъ заставнлъ его покинуть домъ, далъ волю своому гнѣву. Что ему за дѣло?.. По какому праву очъ осмѣлился вмѣшаться въ его дѣла?.. Онъ – человѣкъ взрослый и въ совѣтчикахъ не нуждаетсня.

– Тмше! – произнесъ морякъ, наклоняясь къ сидѣнью и протягивая руки къ шляпѣ мушкатера, упавшей на затылокъ. – Тише милѣйшій!.. я вмѣшался, потому что принадлежу къ семьѣ. Дѣло, видимо, идетъ о моей племянницѣ: по крайней мѣрѣ, мнѣ такъ кажется.

– А если бъ я хотѣлъ жяниться на ней, чтоже?.. Можетъ быть, Каталина мнѣ очень нравится; можетъ быть, ея отецъ согласенъ.

– He отрицаю, но я – дядюшка и дядюшка протестуетъ и заявляетъ, что этотъ бракъ – нелѣпость.

Хаиме посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ. Нелѣпость выдти замужъ за Фебрера! Можетъ быть, онъ желалъ лучшей партіи для племянницы?..

– Нелѣпость съ ихъ стороны, нелѣпость съ твоей стсроны, – подтвердилъ Вальсъ. – Ты забылъ, гдѣ живешь? Ты можешь быть моимъ пріятелемъ, пріятелемъ чуеты Пабло Вальсъ, котораго видишь въ кофейной, въ казино и котораго, кстати сказать, считаешь за полусумашедшаго. Но жениться на женщинѣ изъ моей семьи!..

И морякъ разсмѣялся при мыспи о подобномъ союзѣ. Родственники Хаиме вознегодуютъ на него, перестанутъ съ нимъ кланяться. Болѣе снисходительно относились бы къ нему, если бы онъ совершилъ убійство. Его тетушка папесса Хауна завопитъ, какъ будто случилось святотатство. Онъ потеряетъ все, а племянница, до сихъ поръ забытая и спокойная, промѣняетъ одиночество въ свсемъ домѣ однообразное, печальное, но все же мирное, на адскую жизнь непріятностей, униженій, презрѣнія.

– Нѣтъ, повторяю тебѣ: дядя противится.

Даже простые люди, считавшіе себя врагами богачей, негодовали бы на бракъ бутифарры съ чуетой. Нужно уважать застывшую среду острова: иначе умрешь, – какъ умретъ его братъ Бенито отъ недостатка воздуха. Опасно пытаться однимъ ударомъ передѣлать созданное вѣками. Даже тѣ, кто прибывалъ извнѣ, свободный отъ предразсудковъ, вскорѣ начиналъ чувствовать на себѣ вліяніе расовой ненависти, разлитой, казалось, въ атмосферѣ.

– Однажды, – продолжалъ Вальсъ – пріѣхали жить на островѣ супруги – бельгійцы, рекомендованные мнѣ однимъ антверпенекихъ пріятелемъ. Ухаживалъ за ними, оказывалъ имъ всяческія одолженія. «Берегитесь, – говорилъ имъ – имѣйте въ виду: я чуета, а чуеты – народъ самый дурной». Жена смѣялась: Что за варварство! Что за отсталый островъ! Евреи существуютъ всюду и люди – какъ люди. Мы стали видѣться рѣже; они завели другія знакомства. Черезъ годъ встѣтили меня на улицѣ и посмотрѣли во всѣ стороны, прежде чѣмъ поклониться. Встрѣчаемся теперь: если можно, всегда отворачиваемся… Совсѣмъ какъ майоркинцы.

Жениться!.. На всю жизнь. Первые мѣсяцы Хаиме будетъ негодовать на толки и презрительное отношеніе къ нему. Но время идетъ. Вѣковая ненависть не исправится черезъ каихъ-нибудь нѣсколько лѣтъ, и Фебреръ, въ концѣ концовъ раскается въ томъ, что отрѣзалъ себя отъ общества, признаетъ ошибкой идти противъ предразсудковъ широкой массы. За послѣдствія будетъ расчитываться Каталина: въ нѣдрахъ своего очага она окажется печатью позора. Нѣтъ, съ бракомъ плохія шутки. Въ Испаиіи онъ не расторжимъ; развода не бываетъ, и опыты покупаются дорогой цѣной. Изъ-за этого онъ остался холостякомъ.

Разсерженный, Фебреръ апеллировалъ къ шумнымъ пропагандистскимъ рѣчамъ Пабло противъ враговъ чуетъ.

– Ты не желаешь, чтобы твои пріобрѣтали достоинство? Ты не сердишься, когда обитателей улицы считаютъ за какія-то особыя существа?.. Лучшаго средства борьбы съ предразсудками, какъ этотъ бракъ, не придумать!

Капитанъ махнулъ руками ьъ знакъ сомнѣнія. Та! та! Бракъ тутъ ничего не доказываетъ. Въ отдѣльныя эпохи терпимости и минутнаго забвенія прошлаго, старые христіане роднились съ улицей. Многія фамиліи на островѣ указывали на такіе союзы. И что же? Ненависть и племенная рознь сохранялись no прежнему. Нѣтъ, не попрежнему: нѣсколько смягченныя, болѣе скрытыя. Положатъ конецъ этому положенію культура народа, новые обычаи. Тутъ требуются года, a какой-нибудь отдѣльный бракъ не могъ привести къ желательнымъ послѣдствіямъ. Кромѣ того попытки сопряжены съ опасностями и жертвами. Если онъ задался цѣлью произвести опытъ, можетъ избрать кого-нибудь другого, а не его племянницу.

И Вальсъ иронически улыбался. видя отрицательные жесты Фебрера.

– Можетъ быть, ты влюбленъ въ Каталину? – спросилъ онъ.

Янтарные глаза капитана, хитрые, устремленные на Хаиме, не позволили ему солгать. Влюбленъ?.. Нѣтъ, не влюбленъ. Но для женитьбы любовь не необходима. Каталина симпатична, можетъ быть прекрасной женой, пріятной подругой.

Пабло еще больше усмѣхнулся.

– Потолкуемъ, какъ добрые друзья, знающіе жизнь. Мой братъ для тебя еще симпатичнѣе. Онъ несомнѣнно возмется устроить твои дѣла. Онъ заплачетъ, узнавъ во что ты ему обойдешься, но у него манія къ именамъ; онъ уважаетъ все старинное, преклоняется передъ нимъ и на все согласится… Но не довѣряйся ему, Хаиме. Это – типъ евреевъ въ комедіяхъ: съ золотымъ мѣшкомъ, помогаютъ въ тяжелую минуту, a потомъ выжимаютъ соки. Очутившись въ его власти, раскаешься въ заключенной сдѣлкѣ.

Фебреръ враждебно посмотрѣлъ на пріятеля, Самое лучшее прекратить этотъ разговоръ. Паібло сумашедшій, привыкшій говорить, что вздумается, и онъ не всегда могъ его выносить. Чтобы остаться друзьями, лучше помолчать.

– Хорошо, замолчимъ, – сказалъ Вальсъ. – Но да будетъ извѣстно, что дядя – противъ: въ твоихъ и ея интересахъ.

Молча проѣхали остальную часть пути. На Борне разстались, поклонами холодными обмѣнявшись, не пожавъ другъ другу руки.

Хаиме вернулся домой вечеромъ. Мадо Антоніа поставила на одинъ изъ столовъ пріемной залы ночникъ. Пламя ночника, казалось, сильнѣе сгущало темноту обширной залы.

Ибисенцы только что ушли. Позавтракавъ съ мадо и нагулявшись по городу, они ожидали сеньора до сумерокъ. Имъ нужно ночевать въ фелюгѣ: хозяинъ судна хотѣлъ отправится до разсвѣта. И мадо съ добродушнымъ интересомъ говорила о этихъ людяхъ, выходцахъ изъ другого конца міра. Всему удивлялись! Словно очумѣвши ходили по улицѣ… А Маргалида? Что за красавица дѣв ушка!

Одно добрая мадо Антонія говорила, другое думала. Пока сеньоръ шелъ въ спальню, она украдкой разглядывала его, стараясь угадать нв лицѣ его что-нибудь. Что произошло въ Вальдемосѣ, Дѣва Льюча? Какова судьба нелѣпаго плана, который сеньоръ сообщилъ ей во время утренняго кофе…

Но сеньоръ былъ въ дурномъ настроеніи и отрывистыми словами отвѣчалъ на вопросы. Онъ не останется дома: поужинаетъ въ Казино. При аргандовой лампѣ, скудно освѣщавшей просторную спальню, онъ перемѣнилъ костюмъ, немного почистился; взялъ изъ рукъ мадò тромадный ключъ: имъ откроетъ, вернувшись поздно ночью.

Въ девять часовъ, по пути въ Казино онъ увидѣлъ у дверей одной кофейни Борне своего пріятеля, Тони Клапеса, контрабандиста. Рослый мужчина, съ обритымъ лицомъ. толстощекій, одѣтъ былъ по крестьянски. Походилъ на сельскаго патера, который переодѣлся, желая провести ночку въ Пальмѣ. Въ бѣлыхъ пеньковыхъ сапогахъ, въ рубашкѣ безъ галстука, въ закинутой назадъ шляпѣ, онъ входилъ въ кофейные и клубы, какъ самый желанный гость. Въ Казино сеньоры питали къ нему уваженіе, за то, что онъ спокойно, полными пригоршнями, вынималъ изъ кошелька банковые билеты. Уроженецъ одной деревни въ глубинѣ острова, онъ благодаря храбрости своей и опаснымъ похожденіямъ сдѣлался какъ бы главой таинственнаго государства, о которомъ всѣ знали по наслышкѣ, но подпольная дѣятельность котораго оставалась въ тѣни. У него были сотни подданныхъ, готовыхъ умереть за него, и цѣлый невидимый флотъ, плававшій ночью, не боясь бурь, приставая къ неприступнымъ мѣстамъ. Заботы и опасности такихъ предпріятій никогда ни оставляли слѣдовъ на его юношескомъ лицѣ и благородныхъ манерахъ. Онъ имѣлъ печальный видъ лишь тогда, когда проходили недѣли безъ извѣстій о какой-нибудь баркѣ, вышедшей изъ Алжира въ непогоду.

– Погибла! – говорилъ онъ пріятелямъ. – Барка и грузъ пустяки… Семь человѣкъ было. Я плавалъ самъ… Постараемся обезпечить семьи кускомъ хлѣба.

Иногда онъ былъ притворно печаленъ, иронически поджималъ губы. Правительственное развѣдочное судно только что изловило его барку… И всѣ смѣялись, зная что; Тони уже цѣлые мѣсяцы нарочно подставлялъ старое судно съ нѣсколькими свертками табаку, чтобы его прислѣдователи могли похвастаться побѣдой. Когда въ африканскихъ портахъ свирѣпствовала эпидемія, власти острова, не будучи въ состояніи оберегать широкую береговую полосу, приглашали Тони и взывали къ его патріотизму майоркинца. Контрабандистъ обѣщалъ немедленно прекратить плаваніе своихъ судовъ или въ предупрежденіе заразы грузилъ въ другихъ мѣстахъ.

Съ этимъ грубымъ, веселымъ и благороднымъ человѣкомъ Фебреръ находился въ пріятельски довѣрчивыхъ отношеніяхъ, Часто разсказывалъ ему о своей нуждѣ, спрашивалъ совѣта у хитраго крестьянина. Онъ, неспособный попросить о займѣ у своихъ пріятелей по казино, въ трудныя минуты бралъ деньги у Тони, деньги, о которыхъ контрабандистъ, казалось, не вспоминалъ.

Повстрѣчавшись, они пожали другъ другу руки. Былъ въ Вальдемосѣ?.. Тони уже зналъ объ его поѣздкѣ, благодаря легкости, съ которой самыя незначительныя новости распространяются въ однообразной, спокойной средѣ провинціальнаго города, падкаго до пикантнаго.

– Разсказываютъ еще кое-что, – сказалъ Тони на своемъ нарѣчіи майоркскихъ крестьянъ, – что мнѣ кажется ложью. Говорятъ, будто ты женишься на атлотѣ дона Бенито Вальса?

Изумленный быстрой передачей новостей, Ферберъ не рѣшился отрицать. Да, вѣрно. Онъ хотѣлъ сообщить это одному Тони.

Контрабандисть сдѣлалъ отталкивающій жестъ, а въ глазахъ его, привыкшихъ ко всевозможнымъ неожиданностямъ, выражалось изумленіе.

– Дурно поступаешь, Хаиме, дурно.

Произнесъ это холоднымъ тономъ, какъ будто рѣчь шла о важномъ дѣлѣ.

Бутифарра былъ съ этимъ пріятелемъ откровененъ, какъ ни съ кѣмъ другимъ… Но разъ онъ раззоренъ, дорогой Тони! Разъ все, что находится въ его домѣ, не принадлежитъ ему! Разъ его кредиторы, только въ надеждѣ на этотъ бракъ, щадили его!..

Тони продолжалъ отрицательно качать головой. Грубый крестьянинъ – контрабандистъ, смѣющійся надъ закономъ, былъ, видимо, пораженъ новостью.

– Bo всѣхъ смыслахъ, поступаешь дурно. Выпутывайся, какъ можешь изъ нужды, но только другимъ манеромъ. По – дружески тебѣ поможемъ. Жениться на чуетѣ?…

Онъ простился съ нимъ крѣпкимъ пожатіемъ руки, словно онъ шелъ навстрѣчу смертельной опасности.

– Дурно поступаешь… подумай, – сказалъ онъ тономъ упрека. – Дурно поступаешь, Хаиме.

IV

Когда Хаиме легь въ постель, въ три часа ночи ему показалось, будто онъ видитъ въ темнотѣ спальни лица капитана Вальса и Тони Клапеса.

Они говорили тоже, что вчера вечеромъ. «Я – противъ», – повторялъ морякъ съ ироническимъ смѣхомъ. «He дѣлай этого», – совѣтовалъ контрабандистъ съ серьезнымъ видомъ.

Онъ провелъ ночь въ казино, молчаливый, хмурый, подъ впечатлѣніемъ ихъ протестовъ. Что въ его планѣ такого страннаго и нелѣпаго? Его вдругъ отвергли чуета, несмотря на почетъ для его семьи, и крестьянинъ, грубый чуждый угрызеній совѣсти, жившій почти внѣ закона…

Ясно, что на островѣ этотъ бракъ вызоветъ скандалъ и протесты: а онь? развѣ онъ не въ правѣ выпутываться любымъ путемъ? Развѣ раньше представители его класса не поправляли своего состоянія путемъ брака? А герцоги и князья древнихъ родовъ развѣ, не искали золота въ Америкѣ и не предлагали своей руки дочерямъ милліонеровъ еще болѣе предосудительнаго происхожденія, чѣмъ родословная дона Бенито?..

Ахъ! этотъ сумашедшій Пабло Вальсъ отчас. ти правъ. Подобные союзы могли заключаться вездѣ въ мірѣ, но Майорка, дорогая Башня, сохраняла еще душу былыхъ столѣтій, душу, обремененную предразсудками и ненавистью. Люди были таковыми, какими родились, какими были ихъ отцы, и должны были жить въ неподвижной средѣ острова, которой не захватывали далекія, медленныя волны, набѣгавшія извнѣ.

Хаиме безпокойно двигался на кровати. He могъ заснуть… Фебреры! Какое славное прошлое! И какъ тяготело оно надъ нимъ, словно цѣпь рабства, дѣлавшая еще болѣе мучительной его бѣдность.

Много вечеровъ провелъ онъ въ домашнемъ архивѣ, въ комнатѣ около столовой, перебирая акты, лежавшіе въ шкапахъ, съ медными дверцами, при нѣжномъ свѣтѣ, пробивавшемся сквозь оконныя жалюзи. Пыль и старая бумага! Ее нужно было перетряхать, чтобѣ не съѣла моль, Варварскія морскія карты съ ошибочными и фантастическими очертаніями, служившія Фебрерамъ въ ихъ первыхъ коммерческихъ плаваніяхъ. За все это ему едва дали бы столько, чтобы быть сытымъ нѣсколько дней: а между тѣмъ, его родъ боролся вѣка, создавая себѣ достойный архивъ и увеличивая нго. Мертвая слава!..

Истинная слава его предковъ, переступившая границы исторіи острота, начиналась съ 1541 года, съ пріѣзда великаго императора. Флотъ изъ трехсотъ кораблей съ 18.000 человѣкъ экипажа собрался въ пальмской гавани, отправляясь завоевывать Алжиръ. Тамъ были испанскіе полки, подъ командой Гонзага, нѣмцы, руководимые герцогомъ Альба, итальянцы собранные Колонной, 200 Мальтійскихъ рыцарей, во главѣ съ командоромъ дономъ Пріамо Фебреромъ, героемъ семьи, а всѣмъ флотомъ управлялъ великій морякъ Андреа Доріа.

Майорка чествовала баснословными празнествами повелителя Испаніи и Индіи, Германіи и Игаліи, страдавшаго уже подагрой и измученнаго другими болѣзнями. Цвѣтъ кастильскаго дворянства сопровождалъ императора въ этомъ святомъ предпріятіи и размѣстился по домамъ майоркскихъ кабальеро. Домъ Фебреровъ принялъ какъ гостя, вновь испеченннаго вельможу, недавно вышедшаго изъ ничтожества, – вызывавшаго энтузіазмъ и толки своими подвигами гдѣ—то въ далекихъ странахъ и осязательными богатствами. Это былъ маркизъ Уаксакской долины Эрнанъ Кортесъ, только что завоевавшій Мексику и принявшій участіе въ экспедиціи изъ соперничества со старинными вельможами, обратнаго завоеванія, теперь равными ему, – въ галерѣ, наряженной на его счетъ, съ сыновьями дономъ Мартиномъ и дономъ Люисомъ. Царское великолѣпіе окружало завоевателя далекихъ странъ, хозяина фантастическихъ богатствъ. Красовались на палубѣ его гахеры три громадныхъ смарагда, стоившіе болѣе ста тысячъ дукатовъ: одинъ имѣлъ форму цвѣтка, – другой птицы, третій – колокольчика, и языкомъ ему служила крупная жемчужина. Съ нимъ были слуги, видавшіе отдаленные страны и усвоившіе странные обычаи; худые гидальго съ болѣзненнымъ цвѣтомъ лица, молча расхаживавшіе иа досугѣ, зажигая пучки травъ наподобіе кусковъ веревки, и вздыхая дымъ черезъ ротъ, словно горящіе внутри демоны.

Прабабушки Фребрера изъ поколѣнія въ поколѣніе сохраняли, не обдѣлывая, крупный алмазъ – подарокъ героическаго вождя, на память о пыноомъ гостепріимствѣ. Драгоцѣнный камень фигурировалъ въ семейныхъ документахъ, но дѣдъ донъ Орасіо ужъ не видалъ его. Алмазъ исчезъ въ теченіе вѣковъ, подобно массѣ сокровищъ, поглощенныхъ денежныии недохваткамъ великолѣпнаго дома.

Фебреры приготовляли закуски для флота, отъ имени Майорки, большею частію на собственный счетъ. Чтобы императоръ оцѣнилъ богатства и доходы острова, эта закуска состояла изъ ста коровъ, двухсотъ барановъ, сотенъ паръ курицъ и индѣекъ, куартеръ масла и муки, куартероновъ вина, четвертныхъ бочекъ сыру, каперцевъ и оливокъ, двадцати боченковъ миртовой воды и четырехъ канталовъ бѣлаго воска. Кромѣ того, жившіе на островѣ и не состоявшіе въ Мальтійскомъ орденѣ, Фебреры присоединились къ эскадрѣ съ двумя стами майорскихъ кабальеро, желая покорить Алжиръ, гнѣздо пиратовъ. Триста галеръ вышло изъ гавани съ развевающими вымпелами среди грохота и пушекъ и бомбардъ, привѣтствуемые населеніемъ, собравшимся на стѣнахъ. Никогда императоръ не собиралъ столь величественнаго флота.

Стоялъ октябрь. Опытный Доріа выглядѣлъ угрюмо. Для него не существовало въ Средиземномъ морѣ вѣрныхъ портовъ, кромѣ «Іюня, Іюля, Августа… и Маона». Императоръ слишкомъ замѣшкался въ Тиролѣ и Италіи. Папа Павелъ III выйдя ему на встрѣчу въ Луккѣ, предсказалъ неудачу изъ-за осенняго времени. Ополченіе высадилось на берегу Хамы. Командоръ Фебреръ со своими мальтійскими рыцарями шелъ въ авангардѣ, выдерживая непрестанныя стычки съ турками. Войско овладѣло высотами, окружающими Алжиръ, и начало осаду. Тогда исполнились предсказанія Доріа. Наступила страшная буря со всей свирѣпостью африканской зимы. Войска безъ крова, промокши до костей ночью подъ проливнымъ дождемъ, коченѣли отъ холода. Бѣшенный вѣтеръ заставлялъ людей лежать на землѣ. На разсвѣтѣ, воспользовавшись такимъ положеніемъ, турки врасплохъ нападали на почти разстроенное войско. Но тамъ былъ командоръ пиратовъ, демонъ войны, не чувствительный къ водѣ и огню, твердый, злобный, вѣчно бодрствующій. Онъ выдержалъ атаку съ горстью своихъ рыцарей. Испанцы и нѣмцы оправились, турки были вынуждены отступить, преслѣдуемые осаждавшими до самыхъ стѣнъ Алжира. И донъ Пріамо Фебреръ, раненый въ голову и ногу, добрался до воротъ города и вонзилъ въ нихъ кинжалъ въ память своего нападенія.

При второй вылазкѣ мавровъ произошелъ такой страшный бой, что итальянцы отступили. Ихъ примѣру послѣдовали нѣмцы, и императоръ, покраснѣвъ отъ гнѣва при видѣ бѣгства своихъ любимыхъ солдатъ, сталъ махать шпагой, потребовалъ свое знамя, пришпорилъ скакуна и кричалъ блестящей свитѣ всадниковъ! – Смѣлѣй сеньоры! Если увидите, что я паду со знаменемъ, подымите его раньше меня. – Турки бѣжали передъ натискомъ этого желѣзнаго эскадрона. Одинъ Фебреръ, богатый островитянинъ, предокъ Хаиме, дважды становился между императоромъ и врагами, спасая его жизнь. При выходѣ изъ одного ущелья огонь турецкихъ кулевринъ обрушился на всадниковъ. Герцогь Альба схватилъ подъ узды коня монарха. «Сеньоръ, жизнь ваша цѣннеѣ побѣды». И императоръ, успокоившись, вернулся назадъ, съ величественнымъ жестомъ благодарности снялъ со своей шеи золотую цѣпь и надѣлъ ее на плечи Фебрера.

Между тѣмъ буря разрушила сто шестьдесять судовъ, а остальная часть флота должна была укрыгься за мысомъ Матифукса. Большинство вельможъ настаивали на немедленномъ отступленіи. Эрнанъ Кортесъ, графъ Алькаудете, губернаторъ Орана и майоркскіе кабальеро, съ Фебрерами во главѣ, заявили: императоръ долженъ удалиться въ безопасное мѣсто, а войско пусть продолжитъ начатый походъ. Въ концѣ концовъ, рѣшено было отступить. По вершинамъ горъ и низинъ, затопленнымъ дождемъ совершили печальную операцію, преслѣдуемые непріятелями, оставивъ павшихъ и плѣнныхъ. Въ разгаръ бури сѣлъ на суда, кто могъ. Mope, въ ярости, поглотило новые корабли. Печально приплыли майоркскіе галеры въ пальмскій заливъ, зскортируя императора. He пожелавъ сойти на сушу, онъ отправился на полуостровъ. Фебреры вернулись домой покрытые славой при пораженіи; одинъ со свидѣтельствомъ дружбы Цезаря; другой – командоръ, прикованный къ одру и богохульствовавшій, подобно язычнику, недовольный тѣмъ, что прекратили осаду Алжира.

Пріамо Фебреръ!.. Хаиме не могъ думать о немъ безъ чувства симпатіи и удивленія, внушеннаго ему разсказами, которые онъ слышалъ въ дѣтствѣ. To былъ герой и проклятіе семьи; прабабушки не произносили никогда его имени, и услвшавъ его, опускали глаза и краснѣли. Воитель церкви, святой рыцарь, давшій обѣтъ цѣломудрія при вступленіи въ орденъ, всегда возилъ женщинъ въ своей галерѣ, христіанокъ, выкупленныхъ у мусульманъ – донъ Пріамо не спѣшилъ возвращіть ихъ роднымъ очагамъ – или невѣрныхъ, обращенныхъ въ рабство во время его смѣлыхъ экспедицій.

При дѣлежѣ добычи онъ окидывалъ равнодушнымъ взглядомъ груды богатствъ и представлялъ ихъ Великому мастеру. Самъ интересовался только женщинами. Если ему грозили отлученіемъ, онъ демонически смѣялся въ лицо священнослужителей ордена. Если Великій мастеръ призывалъ его и выговаривалъ ему за его распутство, онъ гордо выпрямлялся и говорилъ ему о великихъ побѣдахъ на морѣ, которыми обязанъ былъ ему мальтійскій крестъ.

Въ семейномь архивѣ хранились нѣкоторыя его письма – свертки пожелтѣвшей бумаги съ крісноватыми буквами, неровными, неразборчивыми и въ стилѣ, изобличавшемъ малограмотность командора. Выражался онъ по – солдатски спокойно, мѣшая религіозныя фразы съ самыми циничными выраженіями. Въ одномь изь писемъ, прочитанномъ Хаиме, онъ въ тревогѣ писалъ своему майоркскому брату по поводу тайной болѣзни, которой страдалъ, и на случай, если тому приходилось «плохо отъ женщинъ» подавалъ опытные совѣты и рекомендовалъ магическія средства. Онъ хорошо познакомился съ этой болѣзнью во время посѣщеній восточныхъ портовъ.

Имя его было популярно на всемъ Средиземномъ побережьи, гдѣ жили невѣрные. Магометане боялись его, какъ демона: мавританки пугали своихъ маленькихъ дѣтей командоромъ Фебреромъ. Драгутъ, великій турецкій корсаръ, цѣнилъ его, какъ единственнаго достойнаго себѣ соперника по храбрости. Оба боялись и уважали другъ друга, стараясь не видѣться и не встрѣчаться на морѣ послѣ нѣсколькихъ битвъ: въ этихъ битвахъ оба извѣдали неудачу. Какъ-то Драгутъ на одной изъ своихъ галеръ въ Алжирѣ встрѣтилъ Пріамо Фебрера, почти голаго, прикованнаго цѣпью къ стѣнѣ, съ весломъ въ рукахъ.

– Жребій войны! – произнесъ Драгутъ.

– Жребій счастья! – отвѣтилъ командоръ.

Они пожали другъ другу руку и больше – ни слова. Одинъ не оказалъ милости, другой не попросилъ о пощадѣ. Алжирскіе жители бѣгали смотрѣть на Мальтійскаго дьявола, прикованнаго къ скамьѣ раба, но видя его гордымъ и грознымъ, словно плѣнный орелъ, не осмѣливались издѣваться надъ нимъ. Въ выкупъ за героя – воина орденъ отдалъ сотни рабовъ, кораблей съ грузомъ, какъ за князя. Спустя годъ донъ Пріамо выйдя на одну мальтійскую галеру, встрѣтилъ неустрашимаго Драгута, прикованнаго къ скамьѣ гребцовъ. Повторилась прежняя сцена: ни тотъ ни другой не удивились, какъ будто это было вполнѣ естественно, пожали другъ другу руку. «Жребій войны!» – произнесъ одинъ. «Жребій счастья!» – отвѣтилъ другой.

Хаиме любилъ командора: тотъ олицетворялъ собою, въ нѣдрахъ благородной семьи, безпорядокъ, свободу, презрѣніе къ предразсудкамх Что-нибудь значили для него расовыя и религіозныя различія, разъ онъ желалъ обладать женщиной?.. Въ цвѣтѣ лѣтъ онъ жилъ, удалившись въ Тунисъ, со своими добрыми друзьями – богатыми корсарами: ненавидя и преслѣдуя его, они кончили тѣмъ, что сдѣлались его товарищами. Это былъ темный періодъ его жизни. Ходили слухи, что онъ сталъ ренегатомъ и для развлеченія охотился въ морѣ за мальтійскими галерами. Нѣкоторые рыцари ордена – его враги, клятвенно увѣряли, будто видѣли его во время сраженія въ турецкомъ костюмѣ, на башнѣ непріятельскаго судна. Одно было достовѣрно; онъ жилъ въ Тунисѣ, во дворцѣ, на морскомъ берегу, съ необыкновенно – красивой мавританкой, родственницей его пріятеля – бея. Два письма, находившіяся въ архивѣ, говорили объ этомъ сладостномъ, непонятномъ рабствѣ. По смерти мусульманки донъ Пріамо вернулся на Мальту, завершая свою карьеру. Наиболѣе видные сановнику ордена хотѣли почтить его, разъ онъ измѣнилъ свое поведеніе, поговаривали о титулѣ командора Чернаго моря или великаго ключаря Ампосты. Но грѣшникъ донъ Пріамо не исправлялся, попрежнему былъ страшнымъ развратникомъ, человѣкомъ капризныхъ настроеній, па отношенію къ товарищамъ, и любимцемъ – героемъ для «служителей – братьевъ», воиновъ ордена, простыхъ солдатъ, которые только могли носить на панцырѣ изображеніе полукреста.

Презрѣніе къ интригамъ и ненависть враговъ заставили его навсегда оставить архипелагъ ордена, острова Мальту и Гоццу, уступленные императоромъ воинамъ – монахамъ, безвозмездно, съ единственнымъ обязательствомъ присылать ежегодную дань – ястреба, выросшаго на этихъ островахъ. Уже старикъ, усталый, онъ удалился на Майорку и жилъ на доходъ со своихъ каталонскихъ помѣстій, принадлежавшихъ ему, какъ командору. Нечестіе и пороки героя приводили въ ужасъ семью и скандализировали островъ. Три молодыхъ мавританки и одна еврейка необыкновенной красоты ухаживали за нимъ, какъ служанки, въ комнатахъ цѣлаго крыла дома Фебреровъ, въ ту эпоху еще болѣе грандіознаго. Кромѣ того, онъ держаль разныхъ рабовъ – турокъ и татаръ, которые трепетали при видѣ его. Онъ велъ знакомство со старухами, слывшими за вѣдьмъ, совѣтовался съ еврейскими знахарями, запирался съ этимъ подозрительнымъ народомъ въ своей спальнѣ и сосѣди дрожали, видя глубокой ночью адское пламя въ его окнахъ. Нѣкоторые изъ его рабовъ блѣднѣли и сохли, словно изъ нихъ высасывали жизненные соки. Шепотомъ передавали, что командоръ употреблялъ ихъ кровь для волшебныхъ снадобій. Донъ Пріамо хотѣлъ вернуть себѣ молодость; хотѣлъ оживить жизненнымъ огнемъ силу своихъ страстей. Великій майоркскій инквизиторъ поговаривалъ о возможности посѣщенія членами судилища и алгвазилами жилища командора; но послѣдній, приходясь ему двоюроднымъ братомъ, письмомъ предупредилъ его, что раскроитъ ему черепъ абордажнымъ топоромъ, какъ только тотъ станетъ на первую ступеньку лѣстницы.