Текст книги "Змея за пазухой"

Глава 5
СТАРЫЙ ВОР-МЕДВЕЖАТНИК

Какая городская домохозяйка не знает деда Гаврика? Уже многие годы его хрипловатый, прокуренный голос – «Точим ножи-ножницы! По сходной цене! Налетай, подешевело!» – будил по утрам записных сонь и заставлял их в страшной спешке искать в шкафах затупленные столовые ножи и прочую кухонную необходимость, требующую заточки. Конечно, это можно было сделать и на рынке, где стоял киоск точильщика-армянина, но все знали, что заточка деда Гаврика идеальная, да и за свои труды он брал по-божески. Заточенные им ножи долго не тупились, а если это и случалось, то стоило провести всего несколько раз мелкозернистым точильным брусочком по лезвию, и его режущие качества снова восстанавливались.

А еще дед Гаврик делал дубликаты ключей. Любых. Самых сложных. Притом быстро и очень точно – его ключи не требовали доводки. И практически никто из горожан не знал, откуда у старика такое высокое мастерство. Мало того, они очень удивились бы, узнав, что дед Гаврик пользуется большим почетом и уважением среди воровского мира, и не только города, но всего бывшего СССР.

В свое время дед Гаврик был знаменит тем, что делал потрясающе точные дубликаты различных печатей и штампов госучреждений. Подделанные им документы были лучше настоящих. Но самым интересным было то, что дед Гаврик никогда не сидел. В милиции знали, чем он занимается, однако поймать на горячем не могли. А «клиенты» деда Гаврика при упоминании его имени на допросах молчали, словно партизаны. Потому как сдать ментам деда Гаврика значило подписать себе смертный приговор – в зоне болтун долго не зажился бы.

Почему дед Гаврик встал на праведный путь, никому не было известно. Просто в один прекрасный день он сказал своему очередному заказчику, как обрезал: «Нет!» – и с той поры зажил жизнью простого неприхотливого обывателя, перебиваясь случайными заработками. Конечно, связей в воровском мире он не утратил, но это были в основном такие же старики, как он сам, и все, что их сближало, заключалось в редких посиделках где-нибудь на бережку – с шашлыком и бутылкой вина – и воспоминаниях о давно ушедшей молодости.

Никита хорошо знал деда Гаврика. Он был стариком уже в детдомовские годы Никиты; впрочем, тогда все мужчины старше сорока лет казались детворе дедами. Так случилось, что детдомовский учитель труда уволился среди учебного года, найти на его место замену не представлялось возможным, и Мамка посоветовала дирекции принять на временную работу деда Гаврика, зная его большие способности в слесарном деле (а именно этой специальности и обучали на уроках труда).

Так в детском доме появился новый трудовик. Дед Гаврик был добр к обездоленным детям и одновременно очень строг. На его уроках царила потрясающая дисциплина. Все трудились в поте лица, забыв о разных шалостях, которые дети позволяли при прежнем учителе труда. За короткое время работы в детдоме дед Гаврик научил своих подопечных таким тонкостям слесарного дела, которые постигаются годами. За что потом многие его благодарили.

Конечно же остаться на учительской должности он не мог – не хватало образования. Да, наверное, и не испытывал особого желания. Скорее всего, дед Гаврик согласился на замену только ради Мамки, с которой был в дружеских отношениях.

Особенно много внимания дед Гаврик почему-то уделял Никите и Олегу. Видимо, он сообразил, что эти двое – вожаки. И не только в классе, но и в детдоме. А педагогическая наука гласит, что главное для учителя – это подчинить своей воле тех, кто верховодит в классе, и тогда все пойдет как по маслу. Естественно, дед Гаврик о таких научных тонкостях понятия не имел, но в людских характерах разбирался неплохо, поэтому прежде всего обуздал двух дружков-бузотеров.

«Помнит старик меня или забыл? – думал Никита, паркуясь возле дома, где жил дед Гаврик. – И вообще – жив ли он?»

По пути он заехал в магазин «Хозтовары» и наконец купил новый дверной звонок. «Вечером и поставлю! – решительно сказал он себе, получив упакованную покупку, и даже поклялся: – Ей-ей!»

– День добрый! – сказал Никита двум бабулькам, сидевшим на скамье у дома.

Он решил обратиться к услугам общественного «информбюро»: у таких старушек от безделья вырабатывался инстинкт накопления информации – и нужной, и ненужной.

Наверное, это было своеобразное прощание с миром перед дорогой в небытие. Все-таки, как ни тяжело жить человеку на Земле, но когда перед ним финишная прямая, в его душу потихоньку заползает страх неизбежности, который каждый индивидуум пытается заглушить по-разному. Кто пьет беспробудно – это в основном мужчины, кто-то не отходит от телевизора – тут женщины на первых ролях, кто ковыряется в огороде или на даче, пытаясь тяжким трудом задавить в зародыше еще более тяжелые мысли, а некоторые, как эти старушки, глазеют на окружающих с утра до вечера, впитывая, как губка, перед последним путешествием в вечность звуки живого мира.

– Кому добрый, а кому и не очень, – ответила одна из старушек.

– Что-то случилось?

– А как не случиться, когда ей стукнуло восемьдесят пять? Верно я говорю, Демидовна?

– Восемьдесят шесть, – уточнила Демидовна.

– Похоронили мы намедни свою подружку.

– Вчерась… – уточнила Демидовна.

– Царство ей небесное, – ханжеским голосом сказал Никита.

Старушки дружно перекрестились.

– А скажите, пожалуйста, дед Гаврик дома? – спросил он, выдержав трагическую паузу, соответствующую моменту.

– Вот чего не знаем, того не знаем, – ответила Демидовна. – С утра сидим. Но мимо нас он не проходил, это точно.

«Жив дедуля! – обрадовался Никита – Это уже хорошо».

– Он живет на третьем этаже? – Никита был дома у деда Гаврика всего один раз, поэтому не помнил номера его квартиры.

– На четвертом, – снова ответила Демидовна; похоже, она была вожаком в этом маленьком бабьем сообществе. – Пятнадцатая квартира.

– Благодарю, – сказал Никита и пошел к подъезду.

– А ты чей будешь?! – крикнула ему вдогонку первая старушка.

– Я не местный, – соврал Никита, и подпружиненная дверь подъезда закрылась за ним с пушечным грохотом.

Звонил он долго. «Неужели дед Гаврик заболел?» – с тревогой думал Никита. Но потом каким-то шестым чувством вдруг определил, что по другую сторону двери кто-то стоит и разглядывает его через дверной глазок.

– Гавриил Никитыч, открывайте! Свои.

– Свои за возом бегают, – раздался знакомый голос с хрипотцой. – Не помню я тебя, паря. Доложись по форме.

– Никита Измайлов, бывший ученик девятого класса детдома имени Осоавиахима! – по-военному отчеканил Никита.

Детдом, который вел свою историю с 1927 года, имел несколько наименований. Но как-то так получалось, что все они оказывались неудачными – в основном из-за присвоенных ему имен государственных деятелей, потом неожиданно становившихся врагами народа. Наконец в 1947 году, устав от этой чехарды, детдому присвоили достаточно нейтральное наименование «Имени Осоавиахима» – то есть Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Но и здесь получилась промашка, так как спустя год эта организация потеряла свое название и была разделена на три общества.

Вконец запутавшийся наробраз решил больше не испытывать судьбу и махнул рукой на очередное переименование – пусть будет, как есть, – поэтому детдом носил имя Осоавиахима до самой перестройки. Когда в систему народного образования пришли «истинные демократы», мечтавшие каленым железом выжечь даже малейшее упоминание о временах «совка» и застоя, имя «Осоавиахим» исчезло из документов, а вместо него детдом получил всего лишь номер – пятый, – потому как новое время еще не родило новых героев и увековечивать было некого.

– Никита? Уж не Бешеный ли?

– Нет, теперь я не Бешеный, – смеясь, ответил Никита, и дверь отворилась.

Дед Гаврик был невысокого роста, худощав, носил длинные усы и седую шевелюру, почти гриву, которой позавидовал бы и какой-нибудь академик от искусства.

– Вишь-ко, вырос, однако… – сказал дед Гаврик, когда они обнялись и троекратно, по русскому обычаю, расцеловались. – Верста коломенская. А мы стареем и в усадку идем. Словно пни замшелые.

– Ну, на пень вы пока совсем не похожи.

– Умеешь ты польстить старику… Давай сюда свой пакет, что ты его мусолишь. Никак гостинцы принес?

– А то как же.

– Молодца… – с удовлетворением сказал дед Гаврик, выкладывая на кухонный стол привезенные деликатесы. – И бутылку вина не забыл! Порадовал, порадовал старика… – бормотал он, изучая этикетку.

«Знал бы ты, Гавриил Никитыч, в какую копеечку влетела мне эта бутылка, – подумал Никита. – Но на какие только расходы не пойдешь ради успеха, по идее, безнадежного дела…»

Ему было известно пристрастие деда Гаврика к хорошим винам, он знал в них толк, поэтому Никите пришлось заехать в дорогой супермаркет и серьезно раскошелиться. Сам он не понимал, как можно отличить ординарное вино от какого-нибудь дорогущего; кислятина она и есть кислятина, в какую бутылку ее ни залей и какую этикетку ни прилепи. Никита предпочитал спиртные напитки покрепче – вот в них он был дока.

Дед Гаврик накрыл стол: поставил старинные хрустальные фужеры и вазу с фруктами, открыл коробку конфет, которую принес Никита, но когда вознамерился откупорить подарочную бутылку, Никита сказал:

– Гавриил Никитыч, вы уж извините, но я пить не буду.

– Что так? Неужто записался в трезвенники?

– Ну вы скажете… Просто я сейчас за рулем. А в ГИБДД такие волчары служат, что вывернут меня наизнанку, если попадусь с запахом.

– И то верно. Жаль… Тогда откушаем чай. А твое вино оставим на праздники.

Чай у деда Гаврика оказался позабористее доброго вина. Его нельзя было в полной мере назвать чифирем, он был не столь крепок, и какие-то ароматические примеси создавали неповторимый букет, скрывающий горечь напитка, но когда Никита выпил полчашки, у него голова пошла кругом.

– Уф! – сказал он и с ошалевшим видом откинулся на спинку стула. – Что вы сюда подмешали?!

– Обижаешь, Никита, старика… Гостям все самое лучшее. – Дед Гаврик весело рассмеялся. – В заварке только пользительные для здоровья травки. Сам собирал и сушил. Пей, пей без опаски. Я вот пью такой чай который год и на здоровье не жалуюсь.

– Что поделаешь, нынешнее молодое поколение вам, старикам, и в подметки не годится. Народ хилый пошел.

– Глядя на тебя, этого не скажешь.

– А я ведь реликт времен застоя, когда все продукты были натуральными, никакой химии. Да и компьютеров тогда не было, и мы не торчали с утра до вечера у мониторов, а играли в футбол, хоккей, наконец, дрались, пробуя силушку.

– И подворовывали на рынке… сукины дети.

Никита ностальгически улыбнулся. Поход на рынок для детдомовской детворы был сродни посещению Диснейленда для современного пацана. Яркость красок, многолюдье, изобилие продуктов и разных вкусностей, теоретически бесхозные кошельки, которые так и просились в руки шебутных детдомовцев…

Впрочем, юные «осоавиахимовцы» кошельки воровали редко. Эту «профессию» в основном осваивали десятиклассники, которым край как нужны были деньги на личные нужды. Чем ближе становился день прощания с детдомом, тем сильнее у мальчишек пробивалось мужское начало. Десятиклассники восседали на Олимпе детдома, поэтому каждый из них считал своим долгом хоть раз в месяц сходить со своей подружкой в кафе, чтобы съесть мороженое и распить бутылку шампанского. (Крепкие напитки, как ни странно, среди старшеклассников не были в моде.) Так что финансовый вопрос представал перед ними во всей своей неприглядной наготе, и его решение требовало немалых усилий и еще больше – удачи.

Детдомовские воришки-мальцы и подростки делились на две категории – «чапаевцев» и «нахимовцев». Откуда пошли эти наименования, про то история умалчивает. Но смысл их проявлялся весьма зримо. Обычно «чапаевцы» – в основном мелюзга – налетали на базарных торговок кавалерийским наскоком, хватали все, что попадалось под руку, и исчезали, да так ловко, словно сквозь землю проваливались. Конечно, брали они немного, по мелочам, – кусочек сала, кольцо домашней колбасы, связку бубликов или небольшой горшочек с медом, – поэтому торговки поднимали шум не из жадности, а по традиции; это был своего рода воскресный спектакль. Они-то знали, что эти мелкие воришки – сироты, а у какой русской женщины не заболит душа при виде обездоленных детей. (Впрочем, добровольно угостить детдомовцев у торговок почему-то рука не поднималась.)

Что касается «нахимовцев», то подход к делу у них оказался более творческим. Это были в основном учащиеся седьмых-восьмых классов. Чтобы «выйти в море», им требовалась приличная одежонка, которую собирали, что называется, с миру по нитке – ведь каждый «нахимовец» должен был выглядеть не хуже домашнего подростка. Все действо обставлялось солидно: пока один «нахимовец» торговался, шелестя дензнаками перед носом тетки (все знали, что вид купюр завораживает торговок; деньги приходилось собирать среди детдомовцев под честное слово), второй тем временем ловко сметал с лотка все, что ему приглянулось. Правда, «нахимовцы» сильно не разбойничали; как говорится, птичка по зернышку клюет и сыта бывает.

Иногда милиция устраивала облавы на воришек, но толку от этого было мало. Воскресный базар со стороны казался вавилонским столпотворением, так много крестьян из окрестных сел приезжало торговать своей продукцией. Не меньше было и покупателей, поэтому затеряться среди толпы не составляло большого труда.

– Гавриил Никитыч, я к вам по делу.

– А то я не догадался… – проворчал дед Гаврик. – Нет бы просто навестить старика, чтобы покалякать о житье-бытье, выпить рюмку-другую… Очерствел народ. Деньгу с утра до позднего вечера зашибают, чтобы тут же прожрать все заработанное и в сортир отнести. А поговорить, как раньше бывало, душу излить друг другу? Все замкнулись в четырех стенах, зарылись, как кроты, в свои норы и морды на свет ясный не кажут. Раньше ходили в гости даже без приглашения, а нынче на аркане не затащишь. Идти в гости – значит нужно нести подарок. А жаба-то душит – это ж какие расходы?!

– Гавриил Никитыч, вы ко мне несправедливы. Я совсем недавно ушел в запас и возвратился в город. Так что с меня спрос маленький.

– Ладно уж… Верю. Говори, что там у тебя.

– Есть один сейф с хитрым замком, а ключи отсутствуют. Нужно что-то делать.

– Никак вторую специальность решил приобрести? – Взгляд деда Гаврика стал острее бритвы. – Лавры медвежатника прельстили?

– Что вы, Гавриил Никитыч! Как можно такое думать?!

– Вишь как взвился… Даже побледнел. Ну, прости старика, ляпнул сдуру. Но ты все же расскажи мне, что там у тебя за история с этим «медведем».

Никита рассказал. Правда, не все, а лишь некоторые моменты, не касающиеся расследования убийства Олега Колоскова. И приврал немного, будто его послала к старику Принцесса, которую дед Гаврик тоже хорошо знал.

– …Полина хочет знать, что лежит в сейфе, вот и попросила меня посодействовать, – закончил свою речь Никита.

– Другой коверкот… – с облегчением улыбнулся старик. – И что собой представляет этот «медведушка»?

Никита обрисовал тайник, как мог, и показал рисунок замочной скважины. Дед Гаврик нахмурился.

– Швейцарское изделие… – сказал он мрачно. – Редкое. Лет пять назад мне довелось делать дубликат ключа к подобному сейфу, и что ты думаешь – я не смог. Там такая точность… микронная. А у меня глаза уже не те, что были раньше. Не те… – Старик тяжело вздохнул. – Для таких ключей требуется специальное оборудование, которого в городе нет.

– Ну и что мне теперь делать? Может, болгаркой попробовать?

– Жаль резать такой механизм. Он очень дорого стоит. Мало того, я сомневаюсь, что это получится. Между стенками сейфа есть наполнитель, который никакая зараза не берет, а петли только для виду, так как дверка запирается калеными штырями – по три штуки на каждую сторону. И потом, ты ведь хочешь обтяпать дельце по-тихому, не привлекая внимания. Не так ли?

– Да, так, – уныло кивнул Никита. – Полина просила не шуметь. Дом-то элитный…

– А представь, сколько будет шума в доме, когда заработает болгарка. Не проще ли забрать посудомоечную машину из квартиры? Привезешь в мастерскую – есть тут у меня на примете одно укромное местечко, – посмотрим, посоветуемся со спецами, может, что и придумаем.

– И на другой день, – подхватил Никита, – каждая собака в городе будет знать о сейфе покойного Колоскова. Это не входит в планы Полины, – приврал он для пущей убедительности. – Нет, такой вариант исключается.

– Ну, тогда я не знаю… – Старик развел руками.

– Придется искать ключ… но боюсь, что эта затея совершенно бесперспективна.

Дед Гаврик наморщил лоб и задумался. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Даже муха, надоедливо жужжащая на оконном стекле, умолкла, затаилась, наверное, осознала важность мыслительного процесса хозяина квартиры.

– Есть один человечек… – наконец с некоторым сомнением молвил старик. – Но он уже давно отошел от дел по причине весьма преклонных лет, хотя раньше был просто асом в своей профессии. Его учил сам Беня Смольный. Но захочет ли он помочь…

– Кто такой Беня Смольный?

– Большой спец по «медвежьим шниферам». А кликуха ему досталась от советской власти. Когда большевики взяли Смольный, то украли там все, что смогли вынести. И только один сейф – тоже, между прочим, швейцарский, банковский, – оказался им не по зубам. Его даже гранатами пытались взорвать, да куда там… Так этот «медведь» и простоял в Смольном до двадцать пятого года в качестве мебели, пока какому-то высокопоставленному чекисту не пришла в голову дельная мысль. Как раз в то время Беня – тогда еще просто Беня Одессит – спалился на пустяковой краже и сел в кутузку. Обычно он «бомбил» сейфы нэпманов и слыл большим спецом по этим делам. Его выдернули из «кичи», пообещав скостить срок, если он вскроет «швейцарца». И Беня не ударил в грязь лицом. С той поры он и стал Беней Смольным. Великий был человек… Между прочим, я был лично с ним знаком. – Это было сказано не без гордости.

– Ну так что же мы сидим! Поехали к его ученику.

– Придержи коней. Не так все просто. Сейсеич принимает только по предварительной договоренности. Нужно позвонить… – Старик поднял трубку телефона.

– Сейсеич – это кличка? – спросил Никита.

– Молодо-зелено… – снисходительно улыбнулся дед Гаврик. – Уважаемого вора на старости лет не кличут, словно какую-нибудь шавку, а величают по имени-отчеству. Его зовут Алексей Алексеевич.

– А-а… – с пониманием протянул Никита.

Старик набрал номер и, не дожидаясь ответа, положил трубку. Никита посмотрел на него с удивлением.

– Да руки, видишь ли, болят… – сказал дед Гаврик, заметив этот взгляд.

– А какое отношение имеет боль в руках к телефону?

– Трубка шибко тяжелая…

Никита недоуменно похлопал ресницами, но промолчал.

Дед Гаврик снова взялся за аппарат, и на этот раз гудки вызова звучали не меньше двух минут, хозяин дома в это время прихлебывал мелкими глотками чай и посмеивался.

– Этого нелюдимого крота только таким макаром можно выманить из его норы, – объяснил он ситуацию.

Наконец гудки прекратились, и дед Гаврик поторопился схватить трубку.

– Здравствуй, старая железяка! – рявкнул он в микрофон. – Ты что, совсем оглох?! Ну да, это я, а кто же еще?

– Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… – недовольно ответила трубка.

– Ладно, это все лирика. Есть одно дельце. Стоящее. Тебе понравится.

– Бу-бу-бу! – раздалось категорически.

– Ах, я не такая, я жду трамвая! Не строй из себя «целину». Никакого криминала, и все будет достойно оплачено. Так я еду? Все, заметано! Жди.

Ехать пришлось долго – на другой конец города. Сейсеич жил в хрущевке, которой недавно сделали косметический ремонт. Одно время у городских властей появилось страстное желание избавиться от этих пережитков «развитого социализма» и построить на месте пятиэтажных сараев современные высотки, но потом то ли денег в казне не хватило, то ли их банально разворовали, и строительный пыл мэрии тихо угас. А чтобы подсластить пилюлю жильцам ветхих зданий, фасады хрущевок покрасили в яркие балаганные цвета.

Правда, несколько высоток все же соорудили – в центре города, на паях с частными строительными компаниями. Однако цена квадратного метра жилплощади в этих многоэтажных монстрах была выше, чем в аналогичных зданиях калифорнийского побережья. Поэтому народ ходил мимо высоток и лишь облизывался да тяжко вздыхал.

Звонить долго не пришлось. Дверь отворилась сразу же, едва дед Гаврик нажал на кнопку дверного звонка. Похоже, Сейсеич ждал гостей не отходя от глазка.

– А это кто с тобой? – спросил он с подозрением, глядя на Никиту снизу вверх.

– Заказчик, – коротко ответил дед Гаврик.

Сейсеич недовольно поджал тонкие губы, но промолчал и жестом пригласил гостей войти. Старый медвежатник и фигурой, и лицом напоминал хрестоматийного Плюшкина. Он был сутул, в изрядно поношенной одежонке (правда, без заплат) и носил на тонкой дряблой шее некое подобие шейного платка – уж непонятно, по какой причине. Может, у него была хроническая ангина. На голове Сейсеича красовался фиолетовый вязаный колпак; наверное, старик прикрывал им обширную плешь. Что это именно так, Никита не сомневался ни на йоту – рыжеватые волосы, выбивающиеся из-под колпака, были тонкими и жидкими.

Комната впечатляла. Скорее это была большая слесарная мастерская: много различных инструментов и приспособлений, развешанных по стенам, – среди картин! – а на вполне современном верстаке лежали детали какой-то сложной запирающей системы. Наверное, старый медвежатник или ремонтировал сложные замки, или изготавливал их, таким образом подрабатывая себе на молочишко. Кроме верстака, в комнате стоял большой шкаф, явно антикварный, правда, в ужасном состоянии, огромный кожаный диван с высокой прямой спинкой – раритет эпохи комиссаров и ЧК – и несколько креслиц с потертой обивкой. Видимо, они предназначались для заказчиков, так как в гости к Сейсеичу на дружескую беседу вряд ли кто мог прийти.

– Ну, что там у вас? – без предисловий спросил Сейсеич, когда гости чинно расселись по креслицам.

– А поговорить? – сказал дед Гаврик. – О жизни и вообще…

– Ты не на базаре! – отрезал Сейсеич. – Недосуг мне с вами тут трали-вали разводить. Вон, «француз», разобранный на части, на верстаке лежит, нужно срочно отремонтировать. Клиент копытами бьет. Ему, блин, вынь да положь.

– Успеешь. Есть дело поважнее. И поинтереснее. Нарисовался «медведь»… – Дед Гаврик назвал швейцарскую фирму-производителя. – Помнится, примерно на таком ты себе рога обломал, так что есть шанс реабилитироваться.

Темное морщинистое лицо старого медвежатника налилось кровью, а его длинный тонкий нос угрожающе зашевелился – будто хоботок какого-то насекомого.

– Кончай баланду травить! – запищал Сейсеич неожиданно тонким, визгливым голоском. – Я к нему и не подходил!

– Ах, да-да, вспомнил… – Дед Гаврик явно заводил своего старого приятеля. – Того «медведя» взял Фантоша.

– Взял… – Сейсеич неожиданно успокоился и скептически ухмыльнулся. – Этот шнифер-килечник распорол сейф, как консервную банку. Кто так делает?! Фантоша мне не конкурент.

– Ты прав, – примирительно сказал дед Гаврик. – Фантоша по сравнению с тобой сявка беспортошная. Вот потому мы и пришли к тебе. Нужно все сделать тихо, аккуратно и красиво.

– А менты на хвост не сядут?

– Зуб даю – все будет чики-пуки. Хаза светлая, без подстав.

– Ну, если так…

Видно было, что у Сейсеича взыграла профессиональная гордость. Он мигом преобразился: быстро переоделся в более-менее чистую одежду, даже побрился, притом неведомо каким образом сохранившейся электробритвой «Харьков-2», реликтом советских времен, и начал рыться в шкафу. Спустя какое-то время он вылез из его необъятной утробы с изрядно потрепанным докторским саквояжем. Такие обычно носили на домашние вызовы провинциальные врачи еще в царские и довоенные времена. Сейсеич положил саквояж в большой пластиковый пакет, и они покинули его квартиру-мастерскую.

В квартире Колоскова царила мертвая тишина. Именно мертвая, потому что изоляция в элитном доме была превосходной, а производители постоянного квартирного шума, олицетворяющего жизнь современного человека – часы, холодильник и кондиционер, – остановились или были отключены. Когда Никита после соответствующих манипуляций представил «общественности» тайник Олега, старый медвежатник, казалось, мигом помолодел лет на двадцать.

Он встал на колени перед сейфом, словно это была икона, и кончиками пальцев благоговейно прикоснулся к темной стальной плите, представляющей собой дверь швейцарского чуда.

– Ну, здравствуй, красавчик… – шептал старик. – Будем знакомиться. Ты зла на меня не держи, что я тебя потревожу. Так надо. Не беспокойся, я все сделаю аккуратно, больно тебе не будет. Ты только подсоби мне маленько, не упрямься, открой свои секреты…

Сейсеич говорил с сейфом, как с живым человеком. Никита с удивлением переглянулся с дедом Гавриком, но старик изобразил на лице мину, приличествующую моменту, и сделал жест рукой – мол, все в порядке, дело на мази.

Покончив с ритуалом – а все его действия явно были ритуальными, – старый медвежатник открыл саквояж и начал неторопливо, в определенном порядке, выкладывать на черную бархотку его содержимое; похоже, он наслаждался каждой минутой предстоящего «сражения» с «медведем». Никита глядел на воровские инструменты с отвисшей от удивления челюстью. Все они были из тщательно полированной нержавеющей стали, разной формы, иногда весьма замысловатой, и сделали их с большим мастерством. Воровские приспособления Сейсеича сверкали на черном бархате как хирургические инструменты какой-нибудь известной зарубежной фирмы.

– Тэ-экс… – сказал Сейсеич, потирая руки, словно стараясь их согреть. – Приступим… А ты, Гаврюха, отойди в сторонку, – сумрачно посмотрел он на деда Гаврика. – И парня с собой забери. Не мешайте мне.

Дед Гаврик без лишних слов зацепил Никиту под локоток и потащил к кухонному столу.

– Только не кури! – предупредил он Никиту грозным шепотом, когда они уселись. – Сейсеич не любит… И сиди тихо.

– Понял.

– Вот и ладушки…

Но Никите было не до курева. Он с огромным интересом наблюдал, как работает вор-медвежатник, притом высокой квалификации. Это было то еще зрелище. Сейсеич «препарировал» замочную скважину так ловко и аккуратно, словно и впрямь был хирургом, который делает операцию на головном мозге. Все его движения были выверены до автоматизма. Он брал свои инструменты практически не глядя и вводил их в замочную скважину настолько медленно, что казалось, будто Сейсеич на некоторое время засыпал, прислонившись ухом к дверке сейфа. Его лицо застыло, превратилось в каменную маску. Ни одна посторонняя мысль не имела права проскользнуть в его напряженно работающий мозг.

Но вот постепенно черты лица старика размягчились, веки замигали (чего раньше не было), и Сейсеич, облегченно вздохнув, отвалился от сейфа.

– Уф! – сказал он, вытирая капельки пота со лба носовым платком не первой свежести. – Сурьезный «михалыч». Такая система мне еще не встречалась. Швейцарцы народ башковитый на такие штуки. Но и мы не лыком шиты…

Он быстро произвел какие-то манипуляции, и в его руках неожиданно появился замысловатый ключ, набранный из разных элементов.

– Мы ж не биндюжники, чтобы шариться примитивными отмычками, – молвил Сейсеич не без фанаберии. – И потом, аппарат дюже хитрый: малейшая неточность – и замок будет блокирован. Потом его никакая собака не откроет, только спецы фирмы-изготовителя. Но нам приглашать их как-то не в масть… – Он хитро подмигнул Никите, вставил наборный ключ в замочную скважину и несколько раз осторожно повернул – сначала против часовой стрелки, а затем по ходу. Раздался тихий щелчок, а за ним мелодичный звон, который перерос в музыкальную фразу.

– Вишь оно как! – восхитился Сейсеич. – «Михалыч» с музыкой оказался! И чего только не выдумают проклятые капиталисты на нашу голову. Ходь сюды, парень. Открывай…

Сказав это, он деликатно отошел в сторону и даже отвернулся, чтобы не видеть содержимого сейфа. Никита немного помедлил и потянул ключ, который служил ручкой, на себя. Раздался тихий всхлип, и массивная дверка открылась. Она напоминала слоеный пирог – была набрана из каленых стальных пластин вперемежку с керамическими. Поэтому разрезать ее было трудно, а за короткий срок практически невозможно, разве что взорвать.

Внутри лежали какие-то бумаги в папках и немного денег в валюте, на первый взгляд не более десяти тысяч долларов, небрежно рассыпанных по полке. Нимало не терзаясь угрызением совести (деньги ведь были не его), Никита отсчитал тысячу зеленых и вручил их Сейсеичу – как и договаривались. А затем добавил еще пятьсот – со словами:

– А это премия. За ударный, высокопрофессиональный труд. Спасибо вам. Большое спасибо.

Сейсеич просиял. Никита было подумал, что он откажется от «премии», но не тут-то было. Неторопливо пересчитав купюры, старый медвежатник положил их в видавший виды бумажник и сказал:

– Деньга счет любит… Благодарствую. Ежели подвернется когда похожая работенка, так я всегда к твоим услугам, мил-человек. А еще я замки разные чиню и даже делаю. Открыть их непросто, а какому-нибудь лоху из жориков и вовсе не по зубам. «Пауки» у меня получаются не хуже швейцарских. Так что имей в виду.

– В этом я совершенно не сомневаюсь. Учту…

Проводив стариков, которые решили отметить «подвиг» Сейсеича в каком-то кабачке, – старый медвежатник сам на этом настоял, притом очень решительно, сказав, что он угощает, чем сильно удивил деда Гаврика, который хорошо знал скаредную натуру приятеля, – Никита подошел к сейфу и какое-то время рассматривал лежавшие там папки со стороны, не решаясь взять их в руки. Он понимал, что в них может таиться нечто такое, что может стоить ему головы. Тайны богатых людей – это скелеты в шкафу, которые имеют способность оживать, как некий мифический персонаж из американского фильма «Мумия», и уничтожать тех, кто осмелится к ним прикоснуться.

Наконец, тяжело вздохнув, – что поделаешь, назвался груздем, полезай в кузовок, – Никита достал из сейфа папки (их было две – одна в красном кожаном переплете, а вторая синяя, картонная, с ботиночными тесемками) и положил их на кухонный стол. Что в них? На душе было муторно, интуиция подсказывала Никите, что лучше бы эти папки сжечь. Он чувствовал, что от них веет угрозой. Так бывало в армии, когда его подразделение впереди ждала засада. Никита отличался поистине собачьим нюхом на такие штуки, поэтому потери среди его подчиненных были минимальными.

Собрав в кулак всю свою волю, Никита, немного поколебавшись, – с какой папки начать? – взял ту, что была синего цвета, и потянул за тесемки…