Текст книги "К критике современной теории государства"

Субъектам федераций еще нередко приписывают обладание некоей учредительной властью. Логично в этой связи также пробовать усматривать ее и у государственных образований в составе унитарных государств. Но учредительная власть производна от суверенитета. Несомненно, федеративное или унитарное объединение государств либо присоединение государств к другому влечет утрату суверенитета объединившимися или присоединившимися государствами, а значит, и утрату ими учредительной власти. При создании федерации «сверху», т. е. путем наделения государственностью прежде административных, автономных образований, тем более бессмысленно говорить о какой-либо учредительной власти субъектов федерации. Право на сецессию (закреплявшееся в частности за союзными республиками в СССР) есть право на восстановление или получение суверенитета, на восстановление или получение учредительной власти[69]69
  Ни одна федерация в настоящее время не признает за своими субъектами права на сецессию.


[Закрыть]. Не более.

Еще одно общее место – тезис об «обреченности на федерацию» территориально крупных и полиэтнических государств. Действительно, из десяти самых крупных государств мира восемь имеют федеративное устройство – Россия, Канада, США, Бразилия, Австралия, Индия, Аргентина, Судан. Однако нельзя оставить вовсе без внимания унитарные Китай и Казахстан. Как и карликовые федерации типа Союза Коморских Островов. Полиэтнические государства тем более не всегда устроены федеративно (Индонезия, ЮАР), а федерации не всегда полиэтничны (Австрия). Кроме того, федеративные модели, целиком основанные на этническом принципе – советская, югославская, чехословацкая, – оказались нежизнеспособными. Бельгия, единственная современная этнофедерация (валлоно-фламандская), вряд ли просуществует долго.

Исторический выбор федеративного либо унитарного устройства зависит от разных факторов, к числу которых относятся и размер территории, и этническая структура нации, а также этнополитическая ситуация. Но не меньшую роль играют и историческая специфика (колониальная, к примеру), культурная специфика, наличие / отсутствие у территориальных образований государственного опыта, общая политическая ситуация (каковая может востребовать опоры на регионы) и т. д.

До сих пор речь шла об устройстве первого уровня, но в абсолютном большинстве государств устройство двух– и трехуровневое. Территориальные образования первого уровня делятся на территориальные образования второго уровня, а те на территориальные образования третьего уровня (в Польше воеводства делятся на повяты, повяты на гмины). Административные, автономные и государственные образования могут включать автономии второго уровня. В Китае во многих провинциях образованы автономные округа, так, в Синьцзян-Уйгурском автономном районе пять автономных округов. В СССР в состав союзных республик (советских социалистических республик) входили автономные республики (автономные советские социалистические республики), автономные области и автономные округа (до 1977 г. национальные округа).

Все приведенные выше примеры, на мой взгляд, исчерпывающе доказывают, что унитарно-федеративная схема есть в своем роде «прокрустово ложе». Правоведам и политологам часто приходится «подгонять» государства под довольно жесткие критерии, игнорируя или списывая на «исключения» существенные особенности их устройства. Введение отдельной регионалистической формы устройства несколько оздоровило ситуацию, но в целом она остается довольно противоречивой.

Частичным (и только частичным) выходом видится выделение централизованных и децентрализованных субформ унитарного и федеративного устройства. Оговорюсь, что приводимые ниже формулировки применимы в основном лишь к современным государствам.

Централизованное унитарное государство целиком (Иран) или в основном (Китай) состоит из административных образований. Автономии, а тем более государственные образования в них допускаются как исключения из правил.

Децентрализованное унитарное (регионалистическое) государство целиком (Испания, Италия) состоит из автономных образований или «автономизировало» значительную часть своей территории (Соединенное Королевство).

Субъекты децентрализованной федерации – полноценные государственные образования, реально самостоятельные от центральной власти (Германия, США, Швейцария). Децентрализация влечет определенное обособление субфедеральных властей, правопорядков (у американских штатов есть даже свои правоохранительные системы) и экономик, политических режимов.

Субъекты же централизованной федерации либо государственные образования, чья государственность предельно сокращена отнесением к федеральному (и совместному федерально-субфедеральному) ведению всех ключевых вопросов, а также закреплением за федеральными властями обширных полномочий по контролю за субъектами федерации, вмешательству в их дела (Россия, Венесуэла); либо вообще автономные образования (Индия, Малайзия). Для централизованных федераций характерно единство правового, экономического, политического пространства, единство системы государственной власти (не единые системы, как в унитарных государствах, но тесным образом интегрированные системы федеральной и субфедеральной власти).

В скором будущем, очевидно, сами определения унитарного и федеративного государства придется уточнить, а может быть, и пересмотреть.

IV
Форма режима

Эвристический потенциал понятия режима (политического режима, порядка, строя) состоит в раскрытии и описании фактической организации власти, упрощенно говоря, в ответах на вопрос кто и как реально правит государством, кто и как реально властвует. Через понятие режима определяются реальные властные субъекты и система их взаимоотношений между собой и с нацией.

Классификаций политических режимов предложено довольно много. Но вполне допустимо выделить определенный мейнстрим, который заключается в разделении режимов на демократические (греч. δημοκρατία – «народовластие») и недемократические – авторитарные, тоталитарные. Демократия, согласно хрестоматийному определению Авраама Линкольна, есть властвование народа, волей народа и для народа. Следовательно, при демократическом режиме правит нация (или же в порядке исключения нация и «ограниченный» ею монарх). Обычно констатируется, что нация властвует через своих представителей, избранных на выборах или же непосредственно. По аналогии сущность недемократических режимов можно определить как властвование над нацией отдельных личностей и / или групп и их представителей. Вероятно, их также можно называть гегемоническими (греч. ηγεμονία – «предводительство», «господство»).

Часто утверждают, что если у нации есть возможность сменить власть (правителя, правителей, правящую партию) посредством легальной выборной процедуры, то режим демократический. Если нет, то недемократический. Но считать ли возможностью смены власти возможность выбора между несколькими партиями, конкурирующими между собой, но одновременно сообща олигополизирующими (дуополизирующими) политическое пространство? С другой стороны, оправданно ли отказывать в демократичности режимам, ограничивающим политическую конкуренцию, но опирающимся на широкую национальную поддержку, регулярно подтверждаемую на выборах? Ответы на эти и подобные вопросы, как правило, сильно различаются в зависимости от политических убеждений отвечающих…

Правление и режим, безусловно, взаимно влияют друг на друга. Считается даже, что республиканское правление «по определению» востребует демократический политический режим, а режим недемократический может превратить республику в «квазимонархию» (придумано множество политологических ярлыков вроде «цезаризма», «бонапартизма» и пр.). Между тем демократия совместима с монархией, опыт ряда ограниченных монархий тому свидетельство. А с республикой она совмещается отнюдь не всегда, но отсутствие демократии не обязательно влечет установление монархических институтов. Правда, демократизация (внедрение демократических институтов и практик) может «республиканизировать» монархию.

Вообще же четко отделять режим от правления бывает затруднительно. Так, институт выборов одновременно должен рассматриваться как элемент и правления, и режима. Но применительно к правлению имеет значение кто, кого и как формально выбирает, а применительно к режиму кого, кто и как выбирает фактически. Например, формально нация выбирает главу государства на прямых выборах, а фактически олигархат выбирает правителя или выдвигает нескольких кандидатов, нация же утверждает выбор или выбирает одного из выдвинутых кандидатов.

Часто проводимая в современной публицистике идея неразрывной связи демократии с федерализмом (мне даже доводилось встречать определение федерализма как «территориальной демократии») абсолютно несостоятельна. Эдвард Гибсон, исследователь американских федераций, высказывается по этому вопросу следующим образом: «Федерализм – это всего лишь принцип организации территории государства. (…) Демократия же – это система, которая занимается взаимоотношениями индивидуума и государства. (…) Люди часто смешивают эти два понятия. Они считают, что большее количество федеральных элементов в государстве автоматически ведет к демократии, однако на самом деле существует масса унитарных государств, безупречных с точки зрения демократии». И далее: «Федерализм автоматически и сам по себе никого не делает более демократичным». Роберт Даль отмечал, что когда люди говорят о демократии, они прежде всего думают об основополагающем правиле: один человек – один голос. Но федерализм, настаивает Гибсон, нарушает это правило. «Федерализм отдает предпочтение не людям, а территориям. Таким образом, правило «один человек – один голос» может быть нарушено тем, что один регион более репрезентативен, чем другой.

В одних государствах в те или иные периоды федеративное устройство способствовало развитию демократических институтов и практик, в других нет. Даже наоборот. Достаточно вспомнить порядки в южных штатах США в 1870 – 1960-х гг[70]70
  После Гражданской войны 1861 – 1865 гг. в проигравших южных штатах США (даже было образовавших Конфедеративные Штаты Америки) федеральная власть, контролировавшаяся Республиканской партией, внедряла расовое равноправие и проводила другие прогрессорские реформы. Это называлось «Реконструкцией». Но довольно скоро стало очевидно, что без уступок южным белым элитам, объединенным Демократической партией, будет невозможно ни восстановить политическую целостность страны, ни толком обеспечить деловые интересы северного капитала на Юге.
  Окончательный компромисс между республиканцами и южанами-демократами был оформлен в 1876 – 1877 г., когда решался вопрос о победителе президентских выборов. Кандидат республиканцев Рутерфорд Берчард Хейс в 1876 г. проиграл выборы демократу Сэмюелю Джонсу Тилдену (губернатору Нью-Йорка, еще одной «электоральной вотчины» демократов). Это не устроило администрацию уходящего президента Улисса Симпсона Гранта, по ее инициативе был начат пересчет голосов в Луизиане, Флориде и Южной Каролине, а также в Орегоне. Но итоги выборов были пересмотрены благодаря не столько давлению, сколько сделке. Хейс получил голоса луизианских, флоридских и южно-каролинских выборщиков фактически в обмен на гарантии вывода федеральных войск и сворачивания «Реконструкции».
  С 1870-х гг. на Юге были заведены порядки, основанные на жесткой сегрегации, негритянское население существенно ограничили в возможностях пользоваться конституционными правами. Федеральная власть закрывала на это глаза, особенно во времена президентства демократов Стивена Гровера Кливленда (1885—1889, 1893 – 1897), Томаса Вудро Вильсона (1913—1921) и Франклина Делано Рузвельта (1933—1945). Последнему южные консерваторы обеспечивали политическую поддержку его New Deal.
  Совершенно очевидно, что федеративные институты, а также система косвенных выборов президента способствовали установлению и поддержанию сегрегации.


[Закрыть]. или «касикизм» в латиноамерикански х федерация х X I X—X X вв. И в том и в другом случае в регионах сформировались и функционировали консервативные политические режимы, обособленные от центральной власти[В Бразилии «военные» президенты Эрнесту Гейзел Бекман (1974—1979) и Жоау Батиста ди Оливейра Фигейреду (1979—1985) использовали федерализм для укрепления власти, в частности при них выделялись новые штаты в тех частях страны, в которых были сильны консервативно-лоялистские настроения. За счет этого удавалось изменить расклад сил в федеральном парламенте в пользу лоялистов.].

Абсолютное большинство современных государств официально объявляют себя демократическими или идущими по пути демократизации. Характеристики политических режимов нередко приводятся в конституциях или заменяющих их актах. Так, в Конституции России наше государство прямо названо демократическим (ч. 1 ст. 1).

Исключение составляют несколько абсолютных монархий, или, если пользоваться ранее предложенной терминологией, деспотических государств (Бруней, Катар, Оман, Свазиленд и др.). Однако среди политологов и правоведов либерального толка также принято отрицать или по крайней мере ставить под сомнение демократичность любых режимов, хоть чем-то отличающихся от западных либеральных режимов (также для отдельных случаев используют понятия «нелиберальная демократия», «делегативная демократия», «управляемая демократия», «авторитарная демократия»). Содержательная дискуссия здесь затруднена, учитывая глубину идеологизированности и политизированности вопроса. Впрочем, нельзя не согласиться с тем, что отнюдь не любой режим, заявляемый как демократический, действительно является таковым, независимо от того, как понимать демократию.

Необходимо четко отделять современную демократию от исторической, классической, т. е. античной демократии. Античная демократия – это политический режим, функционировавший в некоторых древнегреческих городских республиках, описанный, причем без особых симпатий, несколькими великими философами и историками. Чаще всего в пример приводят афинскую демократию (462—411, 410 – 404, 403 – 338 гг. до н. э.), практика которой была подробно обобщена Аристотелем. Античные демократии предполагали максимальную «симфонию» народа и власти, т. е. управление государством напрямую народным собранием и / или через максимально широкое народное представительство. Опыт тех же Афин показывает, что подобное возможно при совпадении целого ряда условий: 1) ограниченной территории; 2) ограниченной численности населения; 3) относительно развитой культуры, в том числе политической, 4) относительно незначительного социального неравенства; 5) относительно минимальных цензовых ограничений пассивного и активного избирательного права (в демократических Афинах мужчины коренного происхождения обладали равными избирательными правами, из политики исключались только женщины, вольноотпущенники и чужеземцы); 6) наличия у граждан достаточно времени для участия в политическом процессе и государственном управлении (это обеспечивалось рабовладением). Следует также помнить, что античная демократия часто оборачивалась господством толпы (охлократией), которая, по словам Плутарха, «того, кто ей потакает, влечет к гибели вместе с собой, а того, кто не хочет ей угождать, обрекает на гибель еще раньше». В истории демократических Афин не найти ни одного сколь либо выдающегося политика или полководца, которого бы в конце концов не осудили на изгнание или не лишили жизни.[71]71
  Единственное исключение, пожалуй, Перикл, с 444 г. до н. э. занимавший военно-политическую должность стратега. Но в 430 г. его не выбрали на новый срок, обвинили в злоупотреблениях и оштрафовали. В 429 г. он был избран стратегом вновь, но через несколько месяцев умер. Очень вероятно, что «вовремя».


[Закрыть]

При увеличении территории государства, численности населения, дифференциации социальной структуры и пр. прямое народное правление и широкое народное представительство становятся невозможными. Это не говоря о том, что в Афинах демократия была отнюдь не всегда. Классическая демократия уже много веков применима лишь при организации самоуправления на уровне устойчивых общин, коммун и пр. (определенные «рецидивы», правда, имели место в средневековых республиках Италии, Германии, Швейцарии).[72]72
  Авторы «Федералиста» и в частности Джеймс Мэдисон разделяли и противопоставляли демократию, предполагающую непосредственное народовластие, и республику, основанную на цензовом представительстве. И призывали строить именно республику. Об американской демократии всерьез заговорили спустя несколько десятилетий после принятия Конституции США (1787). В ней слово «демократия», естественно, ни разу не встречается.


[Закрыть]

Современной демократией можно называть комплекс правовых и политических институтов и практик, обеспечивающих гражданам определенный набор политических и прочих прав и свобод, включая право на участие всех желающих граждан в управлении государством и право открыто обсуждать государственные дела, учет их интересов и мнений при принятии и реализации государственных решений[73]73
  Одно из самых адекватных определений демократии (современной демократии) содержится в Словаре современного китайского языка: «Демократия указывает на то, что народ участвует в делах государства, либо на то, что народ имеет право свободно высказывать свое мнение по отношению к государственным делам».


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что форматы демократических институтов и практик, в частности пределы и объемы соответствующих прав и свобод, непосредственно зависят от национальной политической культуры, а та производна от исторической, религиозной, этнической и пр. специфики. Любые «демократические стандарты» условны (тем более, что зачастую их используют в пропаганде и PR для дискредитации отдельных государств, режимов и правителей).

Представляется, что демократичность политического режима определяется институционализированной зависимостью властвующих от подвластных. Это предполагает: 1) организацию власти на выборных началах целиком или преимущественно (здесь имеются в виду наследственные монархии), в также по общему правилу возможность вынесения проектов государственных решений на референдумы; 2) всеобщее равное избирательное право и право на участие в референдумах или по крайней мере отказ от национального, гендерного, сословного и высокого имущественного ценза; 3) регулярное проведение выборов; 4) относительную транспарентность выборов и референдумов, репрезентативность и достоверность их результатов; 5) заведомое объявление невыборной и неизбранной власти незаконной и нелегитимной (разумеется, это не распространяется на наследственных монархов, впрочем, их легитимность может фиксироваться референдумами); а кроме того 6) национальную солидарность и национальный консенсус о ценностях и целях, обеспечиваемых распространением патриотизма и национализма[74]74
  Здесь имеются в виду главным образом государственный патриотизм и государственный национализм, основанные не на этнической, а на государственной идентичности.


[Закрыть]. Когда власть принципиально независима от наций либо не соблюдаются какие-то из приведенных выше условий, политический режим нужно характеризовать как недемократический. Все остальное вторично или относится к сугубо «декоративным» элементам инстититуционального дизайна. Демократические выборы отнюдь не обязательно должны быть альтернативными, конкурентными и т. д. Выборы, на которых избиратель фактически вправе выбрать между поддержкой действующей власти и протестом, тоже демократические, если соблюдаются перечисленные условия.

Современные демократии начали постепенно складываться в европейских и американских странах с конца XVIII—XIX вв. (где-то, например в Швейцарии, даже раньше), когда власть десакрализовалась и девальвировался церковный авторитет, когда промышленная революция, ускорение товарного и информационного оборота и, конечно, просвещенчество разрушали традиционные социальные иерархии, когда капитализм достаточно развился и буржуазия стала добиваться власти, когда неуклонно расширялся доступ к образованию и культуре и сокращалась социальная и культурная дистанция между аристократической элитой и «простыми людьми», когда постепенно внедрялась идея всеобщего равенства[75]75
  Берк, критикуя Французскую революцию, помимо прочего отметил, что уравнивание всех людей (равно как и унификация государственного устройства – разделение государства на департаменты) облегчает ужесточение режима, сокращение свобод.


[Закрыть], наконец, когда формировались нации – как общности индивидов, основанные на языковой, культурной и исторической самоидентификации и как потенциальные электоральные коллективы. «Нацбилдинг» сопровождался широким распространением доктрин, устанавливающих политическую субъектность наций или вообще объявлявших их единственным источником государственной власти и суверенитета, буквально помещающих нации на место Бога («нациоцентризм»). Идея нации «заново» собирала общество после слома традиционных иерархий и заново легитимировала секуляризированное государство. Запустился процесс революционной и / или реформаторской модернизации, на выходе стали получаться государства-нации, национальные государства. Впоследствии державы и всевозможные «борцы за свободу» стали стимулировать формирование государств-наций, появились «искусственные» государства и «искусственные» нации (в Центральной и Восточной Европе[76]76
  Польшу, Чехословакию, Югославию и пр., созданные или воссозданные после Первой мировой войны, так и называли «версальскими государствами» (в Версале в 1919 г. были подписаны мирные договоры, переделившие Европу и весь мир).


[Закрыть], Азии, Африке). В XX в. «ненациональное» государство стало восприниматься как архаика и экзотика.[77]77
  Разумеется, национализм нельзя понимать исключительно «этнически». СССР тоже был государством-нацией – государством «советского народа». «советских людей», строящих коммунизм. А вернее будет сказать, что была предпринята попытка создать советскую нацию. Это удалось лишь частично.
  Советскую национальную идеологию можно назвать «интернациональным национализмом».


[Закрыть]

Поскольку нация заявляется субъектом и даже источником власти, то и составляющие ее граждане тоже должны считаться властными субъектами и даже в некотором смысле источниками, а значит, им положены политические права и свободы. Следование этой логике приводит к необходимости строительства демократических институтов и внедрения демократических практик. Поначалу нации делили цензами, дискриминировали иноверцев, бедняков, женщин и пр. Постепенно пришло понимание, что подлинная нация немыслима без равенства, что «доступ к демократии» должен быть максимально широким или демократии попросту не получится. То же всеобщее избирательное право утвердилось не сразу, многие десятилетия его понимали в лучшем случае как всеобщее избирательное право мужчин (в Швейцарии женщины получили избирательные права лишь в 1971 г.![78]78
  И то лишь на федеральном уровне. На кантональном реформа затянулась до 1991 г. В Лихтенштейне женщинам позволили избирать и избираться в 1986 г.


[Закрыть]) Но, как принято говорить, прогресс не остановишь, надо только начать. В Декларации прав человека и гражданина, принятой французским Национальным учредительным собранием 26 августа 1789 г.

говорилось: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе». Соображения общей пользы заставляли вводить, а затем снимать цензовые ограничения. Тренд к максимальному расширению наций и электоратов в XX в. стал всеобщим. «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах», – сказано во Всеобщей декларации прав человека, провозглашенной Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г. «Все» – означает все.

Ключевую роль в утверждении современной демократии сыграл неуклонный рост численности населения. А также потребность максимально использовать его потенциал при ужесточении глобальной конкуренции в индустриальную эпоху, обеспечивать мобилизации во время кризисов и войн и т. д. После Первой мировой войны стало окончательно понятно, что без демократии в том или ином ее изводе либо более-менее убедительной имитации демократии крайне затруднительно властвовать над «массами», организовывать и контролировать их. Это актуально и в нашу постиндустриальную эпоху, что бы ни говорили проповедники реставрации цензов (как либерального, так и антилиберального толка).[79]79
  В конце XX в. страны Запада столкнулись с проблемами, вызванными обильной миграцией из менее развитых и при этом нередко культурно чуждых стран (в том числе из бывших колоний). Иммигранты, приобретая гражданство, т. е. формально вливаясь в новые нации, оказываются в массе по тем или иным причинам неспособны полноценно интегрироваться в них фактически, принять культуру новой родины, проникнуться лояльностью к ней. Более того, часто отмечается и активное нежелание интегрироваться, причем не только у самих иммигрантов, но и у их потомков во втором-третьем поколении. Еще больше трудностей создает нелегальная миграция. Распространяется ксенофобия, в том числе кириофобия (враждебное отношение к коренному населению, от греч. κύριος – «хозяин»), растет этническая преступность, усиливается угроза национал-экстремистских и террористических вылазок. В США многие исследователи констатируют появление «второй нации» латиноамериканского (в первую очередь мексиканского) происхождения. Во многих европейских странах (Франция, Соединенное Королевство) дестабилизирующим фактором стали мусульманские диаспоры. О национальном единстве в таких условиях говорить затруднительно.


[Закрыть]

Но, несомненно, в действительности провозглашение нации источником и носителем власти не делает ее ни носителем, ни тем более источником. Нация не правит, она вообще не способна править хотя бы потому, что ее «много» (и в массе граждане некомпетентны, пассивны и равнодушны к политической деятельности). Правят нацией. Либо правят демократически, т. е. с согласия нации, выражаемого на выборах и референдумах, с учетом ее мнения. Либо недемократически. Современная демократия призвана делать процесс властвования более-менее согласованным и комфортным. Нация может утверждать предложенные ей решения, может выбирать из нескольких вариантов решения, может выбирать тех, кто будет предлагать ей решения и /или принимать их от ее имени. Но при этом позиция нации формируется под влияниями разной степени конструктивности, ею перманентно манипулируют. И, главное, нация не определяет из кого и из чего ей придется выбирать и когда и как выбирать. В этом смысле современная демократия – непременно управляемая. Формулировки, вроде «власть принадлежит народу», «народ взял власть», «нацию лишили власти», если только они осознанно не используются в пропагандистских и иных подобных целях, бессмысленны. Однако зависимость власти от воли нации, пусть и управляемой, для практики, да и для теории значит больше, чем фантом «народного суверенитета».

Таким образом, современная демократия есть только составной элемент политического режима. Пусть довольно важный, но не единственный и не обязательный. Его наличие или отсутствие позволяет дать режиму соответствующую характеристику.

Разговор о демократии автоматически выводит к ее якобы полной противоположности – автократии (греч. αΰτοκρατία – «самовластие»), неограниченного или малоограниченного единоличного властвования правителя (соправителей[80]80
  Прецедентов соправления – официального, полуофициа льного или неофициального распределения функций правителя между двумя (и даже тремя и более) персоналиями – в мировой истории довольно много. Это было распространено в Римской и Византийской империях, в европейских королевствах.
  Соправление не всегда предполагает равноправие соправителей, равенство их формальных и неформальных статусов. Один из них может быть «старшим», а другой «младшим».
  Из отечественной истории следует привести примеры официального соправления Ивана III Великого и его сына и наследника Ивана Молодого в 1470 – 1490 гг., Михаила Федоровича и его отца патриарха Филарета в 1619 – 1633 гг.; и неофициального – Екатерины II Великой и светлейшего князя Григория Потемкина (по некоторым сведениям ее морганатического супруга) в 1775 – 1791 гг., Александра I Благословенного и графа Алексея Аракчеева в 1815 – 1825 гг., а также «триумвирата» Леонида Брежнева, Алексея Косыгина и Николая Подгорного (на расширение которого до «тетрархии» претендовал Александр Шелепин) в 1964 – 1976 гг.
  Соправлением будет и совместная работа национального лидера и премьера Владимира Путина и президента Дмитрия Медведева.
  Часто приводимое в качестве примера соправление Ивана V и Петра I Великого в 1682 – 1696 гг. в действительности было прецедентом имитации соправления, поскольку Иван из-за слабого здоровья был неспособен заниматься государственными делами. До 1689 г. за братьев правила царевна Софья, а после ее свержения Петр забрал всю власть в свои руки. Еще иногда ссылаются на соправление Федора Ивановича и его шурина ближнего великого боярина Бориса Годунова в 1585 – 1598 гг. Хотя на самом деле Годунов фактически правил один (Федор Иванович, вопреки распространенному мнению, был дееспособен; однако все же не мог полноценно править из-за своей кротости и безволия). Так же как светлейший князь Александр Меншиков при Екатерине I и Петре II в 1725 – 1727 гг.


[Закрыть]).

Считается, что самовластие непременно устанавливается при абсолютной монархии, но может быть установлено и при других формах правления. На деле даже при поверхностном изучении опыта древних и средневековых восточных деспотий, европейских королевств XVI—XVIII вв. или современных азиатских монархий бросается в глаза вопиющее противоречие между декларациями о концентрации всей полноты власти, порой даже духовной, в руках монархов и практикой распределения властных полномочий и ресурсов внутри политической элиты (аристократии, высшей бюрократии, высшего духовенства и т. д.). Правитель мог быть господином жизни и смерти всех своих подданных, мог иметь самые широкие права для того, чтобы «ротировать» элиту. Но ни один правитель никогда не мог править действительно единолично. Разве только в древности в компактных городах-государствах, да и это довольно сомнительно. Править всем и всеми одному не под силу. Властвование имеет естественные пределы. Правитель всего лишь человек, ограниченный в своих физических и интеллектуальных возможностях и нуждающийся как минимум в помощниках. Поэтому помимо правителя (соправителей) всегда есть другие правящие. И власть этих правящих зачастую превосходит власть правителя. Можно заявлять (и нередко заявляется) о производности их власти от власти правителя, но что от этого изменится практически?

Разумеется, сказанное в еще большей мере распространяется на республиканские автократии.

Мне представляется, что автократию нужно рассматривать по аналогии с демократией, во-первых, как набор политических и правовых институтов и практик, обеспечивающих видимое доминирование и реальное первенство фактического правителя (формальный правитель не обязательно фактический[81]81
  Иосиф Сталин никогда не был формальным главой СССР (он возглавлял правящую партию и правительство). Мао Дзедун официально руководил Китаем в 1949 – 1959 гг., а фактически правил с 1949 по 1976 гг. Дэн Сяопин тоже не был формальным главой китайского государства и т. д.


[Закрыть]) во властной системе, его определенную автономию от прочих правящих. И, следовательно, во-вторых, как составной элемент политического режима, также важный, но не единственный и не обязательный. Автократия, во всяком случае в мягких формах, легко совместима с демократией. Более того, широкая поддержка правителя нацией может как раз выступать основой его автономии, задавать его первенство и доминирование. Демократическо-автократическими были, например, режимы во Франции при Шарле де Голле (1958 – 1969) или в Аргентине при Хуане Доминго Пероне (1946 – 1955).[82]82
  Автократия не всегда сопровождает деспотическое правление. В Саудовской Аравии, в частности, полноценным автократом был разве только малик-основатель Абдул Азиз. Власть последующих маликов заметно ограничивалась их братьями-эмирами.


[Закрыть]

Теперь мы подошли к главному.

В любом государстве правит политически активное меньшинство, часто называемое политической элитой, политическим классом, правящим классом и т. д. А точнее, властвует верхушка этого самого меньшинства, формируемая, воспроизводимая в порядке зачастую непонятном и даже невидимом наблюдателям. Эта верхушка – олигархат, ее властвование – олигархия, буквально властвование немногих (греч. ολιγαρχία – «власть немногих»). Можно также использовать синоним «олигократия».

Из известных нам авторов первыми об олигархии писали Платон и Аристотель (не различавшие формы правления и формы режима), они же постарались негативировать это понятие. Особенно Аристотель, у него олигархия – обезьяна аристократии (греч. αριστοκρατία – «власть благородных», «власть знатных»), в отличие от последней не заботящаяся об общем благе и отстаивающая интересы лишь олигархага, в качестве примера он приводил плутократическую олигархию Карфагена («Вполне естественно, что покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль, раз, получая должность, они поиздержатся; невероятно, чтобы человек бедный и порядочный пожелал извлекать выгоду, а человек похуже, поиздержавшись, не пожелал бы этого»).[83]83
  Иногда утверждают, что Аристотель проводил знак равенства между олигархией и плутократией. Это не так. Он допускал и политическую олигархию, при которой государственные должности переходят по наследству и пр.


[Закрыть]

Меня могут упрекнуть в использовании негодного, едва ли не ругательного слова. Но традиция требует обращаться к грекоязычной терминологии. Слово «аристократ» давно стало синонимом слов «феодал» и «дворянин». С другой стороны, «властвующие немногие» отнюдь не всегда имели и имеют знатное или вообще сколь-либо благородное происхождение. А вопрос о том, заботятся ли они об общем благе или только о своем собственном, полагаю, мягко говоря, излишне оценочным. Тем более что не так уж и редко интересы олигархов и государства в целом не расходятся или расходятся некритично (российскую практику 1990-х гг. в этой связи нужно считать исключением). В общем слово «олигархия» при всех минусах в сравнении с «аристократией» оказывается более нейтральным, а потому более подходящим.[84]84
  С легкой руки Бориса Немцова словами «олигархия» и «олигархи» в современной России стали маркироваться политическая активность крупного бизнеса и, соответственно, политически активные бизнесмены. В последние годы олигархами называют любых крупных предпринимателей, даже если они демонстративно дистанцируются от политики.


[Закрыть]

И в конце концов, если современное понимание демократии существенно расходится с описаниями Аристотеля, то почему мы должны быть связаны его определениями олигархии?

Роберт Михельс в 1911 г. сформулировал «железный закон олигархии», согласно которому в любой сколь-либо значительной политической организации неизбежно складывается олигархия. Тезис практически бесспорный, античные демократии в его контексте выглядят в лучшем случае «исключениями».

Для государств, правда, формулировку следует уточнить. Вне зависимости от формы правления политический режим всегда олигархический, олигократический, вне зависимости от того, кто заявляется носителем государственной власти, реальным ее носителем выступает олигархат. Олигархи, как занимающие государственные должности, так и не занимающие.

По своему генезису и структуре олигархат может быть аристократическим (феодальным, служилым и пр.), плутократическим, бюрократическим, клерикальным, военным, политическим (партийным). Исторически чаще всего встречались различные гибридные варианты. Сейчас «костяк» олигархата в большинстве «развитых» стран составляют политические руководители, верхушка бюрократии, в том числе «силовой», крупнейшие собственники и предприниматели, топ-менеджеры ведущих бизнес-структур, религиозные деятели, лидеры ведущих партий и общественных объединений, профсоюзные боссы, «медиакраты».

Никакие революции, перевороты или случайные победы на выборах оппозиционных несистемных политиков обычно ничего сущностно в политическом режиме не меняют и не могут изменить. Можно «оседлать историю», т. е. уловить и эффективно использовать протестные настроения масс, «народа», или просто воспользоваться ситуацией для того, чтобы войти в олигархат, стать его лидером, реорганизовать, «ротировать» и пр. Смена политических, религиозных, идеологических, социально-экономических, культурных парадигм зачастую сопровождается частичной или полной заменой олигархата. Но заменой олигархата, а не отказом от олигократии. Тут действительно действует «железный закон».

Олигархия бывает демократической, если властвование олигархов ограничено и «замаскировано» демократическими институтами и практиками. Олигархия бывает автократической, если правитель (соправители) возвышен над остальными олигархами, относительно автономен от них, ограничивает и «маскирует» их. Олигархия бывает одновременно демократической и автократической, если соответствующие элементы сочетаются. Если этих элементов нет, то налицо идеальная («чистая») олигократия. Идеальная и та олигархия, которую не получилось ни ограничить, ни «замаскировать» демократией и / или автократией.

Демократические и автократические институты и практики обеспечивают вертикальную мобильность, а значит, обновление, ротацию олигархата (в том числе могут упреждать «закрытие» олигархата, если к этому есть тенденция) задают «правила игры», придают легитимность олигархам, занимающим официальные посты.

Нужно четко отдавать себе отчет в том, что олигархические институты и практики – основа любого современного политического режима. Может не быть ни демократии, ни автократии. Олигархия есть всегда. Олигархия есть обязательный элемент любого более менее современного политического режима, его основа. Слова «режим» и «олигархия» до определенного предела взаимозаменяемы.

Тезис о демократической «маске» олигархии, думается, нуждается в определенном пояснении. Выше уже говорилось, что нация не может править нигде и никак, потому что ее «много». Олигархат обычно же не может править открыто потому, что его «мало»[85]85
  В доиндустриальную эпоху, когда нации еще не сложились, были прецеденты открытого олигархического властвования. Я имею в виду олигархические республики, например Республику Святого Марка (Венецию). С 1297 г. в ее Большой совет (высший орган власти) могли входить только представители знатных фамилий, занесенных в «Золотую книгу». Здесь же следует упомянуть Новгород и Псков (боярские республики), большинство высших должностей в которых занимали представители боярства. В конфедерации Республика Соединенных Провинций благодаря высокому имущественному цензу избирательными правами обладали только около двух тысяч человек.


[Закрыть]. Исключения сейчас возможны лишь там, где сохраняются, консервируются традиционные политические культуры. Там же где они разрушены либо основательно разложены, т. е. практически повсеместно, олигархаты правят от имени наций (либо наций и монархов). Признавать подвластность наций не просто нежелательно, а невозможно. Представления о всеобщем равенстве, о принадлежности власти нациям, о демократии как о лучшей форме властвования стали в последние века общим местом и светским «символом веры». Они зафиксированы во множестве правовых актов, включая конституционные и международные. Ученые, публицисты и политические маргиналы могут оспаривать и даже отрицать «нациоцентризм», критиковать демократию[86]86
  Не «западную демократию» (ее критикуют очень многие даже на Западе), а «демократию вообще», демократию как идею.


[Закрыть], но ни один мало-мальски серьезный политик не может себе этого позволить. Нельзя игнорировать и тот факт, что сами олигархи зачастую не считают себя таковыми, вполне искренне исповедуют «демократические ценности», «светскую религию» прав человека и даже убеждены в демократичности своего властвования.