Текст книги "Звезда по имени Виктор Цой"

24 июня 1990 года. Москва. «Лужники». Праздник газеты «Московский комсомолец»

24 июня 1990 года группа «Кино» выступила в Москве, в «Лужниках», в рамках праздника газеты «Московский комсомолец». Это был большой сборный концерт, которому предстояло стать последним концертом в истории группы «Кино».

Эстонская фирма «Альт» по просьбе организаторов фестиваля обеспечила концерт 120-киловаттной высококачественной американской аппаратурой; художник-постановщик Алексей Макаревич вкупе с административной группой Сергея Лисовского «ЛИС’С» и бригадой Валерия Перова построили в «Лужниках» грандиозную сцену.

Газета «Московский комсомолец» писала о том концерте:

«По всеобщему признанию, именно участие в концерте лидирующей ныне в советском роке группы „Кино“ обеспечило столь беспримерный успех представления. Уже с утра к кассам стадиона выстроились длинные очереди поклонников Виктора Цоя и его команды, сгоравших от желания послушать и попеть хором любимые песни кумира.

„Кино“, не один год переступавшее ступень за ступенью к вершине успеха, достигло на этом пути феноменальных результатов. Битком набитые стадионы в любом уголке страны – самое яркое свидетельство почтения публики и реального веса в тусовке. И тем убедительнее это свидетельство, если вспомнить, что совсем недавно, в начале мая, группа уже давала два сольных концерта при переполненном зале спорткомплекса „Олимпийский“ во время празднеств в честь 15-летия „Звуковой дорожки“.

Историческое выступление „Кино“ на БСА в „Лужниках“ в минувшее воскресенье было отмечено не только всеобщим восторгом, но также зажжением Олимпийского огня, ярко-оранжевое пламя которого было видно далеко от „Лужников“. Этот факел в истории Большой спортивной арены зажигался до минувшего воскресенья лишь четырежды: во время Олимпийских игр, Игр Доброй воли, Фестиваля молодежи и студентов и прошлогоднего ММФМ. И вот теперь – на празднике „Московского Комсомольца“!

Надо отдать должное администрации Центрального стадиона в „Лужниках“, проявившей завидное мужество и согласившейся после некоторых раздумий на наше предложение об участии группы „Кино“ на празднике газеты. А концерт доказал, что за минувшие годы повзрослели и помудрели не только музыканты, но и их почитатели, сумевшие в целом достойно выдержать четырехчасовой рок-марафон. В первых рядах партера, правда, временами возникала небольшая давка как результат избытка чувств. И профессионалам из ОМОНа за это время пришлось эвакуировать около 300 человек, попросивших помощи. Но серьезных эксцессов не было.

Надо отдать должное другим музыкантам, выступавшим в программе. Они проявили гражданское мужество, каждый раз встречаемые бурным скандированием „Кино! Кино!“. Они стойко отыгрывали программу и покидали сцену под аплодисменты, но уже адресованные непосредственно им».

Юрий Айзеншпис:

«Последний концерт Виктора Цоя и группы „Кино“ состоялся на фестивале „Звуковой дорожки“ 24 июня 1990 года в „Лужниках“. К этому ответственному выступлению Цой долго готовился и очень сильно волновался. Его и меня, конечно, расстраивало то, что накануне Москву просто залило водой. Шли непрекращающиеся дожди, и поэтому билеты продавались очень плохо. А для Вити было очень важно, сколько людей будет на его концерте. Накануне я связывался с главным кассиром, мне сказали, что билетов продано очень мало, потому что купить их можно только в кассах стадиона и из-за погоды никто не приезжает. Оставалось надеяться на последний день. И вот 24 июня выглянуло солнце, и к 11 часам утра в кассы „Лужников“ уже стояла чуть ли не километровая очередь. Оставалось только послать за Витей машину. Цой в плане транспорта был неприхотлив. Если за ним приезжала “Волга“ – садился в „Волгу“, приезжала „шестерка“ – садился в нее, однако на этот раз я заказал „Чайку“. Он был вторым человеком в этой стране из артистов после Пугачевой, за кем посылали „Чайку“. Я ее заказывал тогда со страшными сложностями. Пришлось написать много писем, прежде чем машина нашлась на базе Совета министров».[386]386
  Ю. Айзеншпис. «Зажигающий звезды. Записки и советы пионера шоу-бизнеса». М.: Алгоритм, 2005.


[Закрыть]

Дмитрий Шавырин, журналист:

«Концерт „Кино“ на празднике „Московского Комсомольца“ на БСА 24 июня, который я делал с Айзеншписом и Лисовским, тоже был полностью отснят, и его иногда показывают по ТВ. Он не в очень хорошем качестве, но у того концерта есть одна изюминка. В финале Айзеншпис уговорил генерального директора „Лужников“ Алешина зажечь огонь в чаше, и это было впервые в истории стадиона после московской Олимпиады. Так что вот так-то».[387]387
  Из интервью автору – 2016 год.


[Закрыть]

Виктор Цой:

«Ох, зря я подписался на эту авантюру. Если бы не авторитет газеты, думаю, не рискнул бы выйти на столь ответственную, а главное, слишком уж громадную площадку. Хотя, если серьезно, выступать на БСА – огромнейшая честь каждой группе».[388]388
  Из интервью Виктора Цоя газете «Московский комсомолец» от 24.06.1990 года.


[Закрыть]

Юрий Каспарян:

«В принципе, неплохой концерт был. Гурьянову, правда, не понравилось. Ну еще бы ему понравилось. Он там темпы все занизил просто. „Н-о-о-о е-с-л-и е-есть в к-а-а-а-рман-е-е-е пачк-а-а-а-а сигар-е-е-е-е-т“. Медленно так. Лучше было бы, если бы еще мы побыстрее играли. Ну ведь тогда же без метронома играли. Это сейчас не забалуешь, все четко».[389]389
  Из интервью автору – 2012 год.


[Закрыть]

Георгий Гурьянов:

«„Лужники“… В тот момент на параллельном стадионе (где-то рядом, в шаговой доступности) проходил концерт группы „Ласковый май“. Это как во сне все происходило. Я, как самый любопытный, туда пошел. Нам нравилась группа „Ласковый май“, разумеется, как конкурирующая организация. Я побежал посмотреть на их концерт, но там уже был полный разврат, тиражирование так называемое, Андрей Разин этот. Зал был полупустой. Я посмотрел, убедился в их провале и побежал на свой стадион. Да, услышал „Белые розы“ и побежал обратно. Мы же вообще часто пели в гримерке „Ласковый май“. Я хорошо помню, как для разгона перед выходом на стадион исполнялась песня „Перемен!“ в стилистике сиротской песни „Ласкового мая“. Совершенно не издевательски, это просто шутка была. В стиле диско, скорее.

В „Лужниках“ тогда фурор был. У нас там было все в порядке. Толпа, салют… Конечно, была усталость, изношенность. Восторг зала никак не компенсировал все это. Ко всему же привыкаешь. Это воспринималось как должное. Естественно, что с аудиторией всегда идет обмен энергией, и ничего не получится, если в тебя кидают тухлыми помидорами. Но фурор был, хотя мне не нравится этот концерт. Ужасно. Мне стыдно до сих пор за то, что он зафиксирован. Полгода гастролей, вымотанные, уставшие все, Виктор тоже, никто играть уже не может. Все пафосно очень, так медленно все сыграно. На концертах все было гораздо импульсивнее, а тут как похоронные марши какие-то. Последний концерт группы „Кино“. Были ли какие-то предчувствия? Нет. Никакого фатализма не было. Никогда. Никто не знал, что случится. Можно было только мечтать и представлять, что произойдет дальше. И выбирать направления. Была свобода выбора. А что касается фатализма… Это черта характера. Или ты фаталист, или нет. Оптимист или предприниматель. Это философский вопрос абсолютно. Но я помню, что даже кого-то приглашал на этот концерт как на последний, хотя никаких, подчеркну, никаких предпосылок к этому не было».[390]390
  Из интервью автору – 2012 год.


[Закрыть]

Олег Толмачев:

«Все время, когда мы ездили куда-то, были какие-то гастрольные истории. И вот самой фишкой была пропажа Каспаряна куда-нибудь. То есть все, время выходить на сцену, Каспаряна нет. Все друг у друга спрашивают: „Каспарян где?“ Рядом Каспарян или нет его – неважно. Кричат: „Каспарян где?“ – „Да тут я“. Начинал Цой: „Где Каспарян?“ И вся группа, начиная с Тихомирова и заканчивая „зайчиками“, начинала орать: „Где Каспарян?“ Каспарян, бедный, стоит: „Да здесь я, здесь“. Начало каждого концерта начиналось так. И в „Лужниках“ тоже это было. На видеозаписи отчетливо слышно. И это была легендарная фраза, это просто так говорилось от балды, не факт, что его не было рядом, он был, просто потом это уже стало привычкой.

И вот история… Через 20 лет я тусуюсь в “Б2“ в Москве, работает “Ю-Питер“. Я туда прихожу, тусуюсь со знакомыми, остается минут пять до концерта, и вдруг выбегает в холл какая-то баба – четко ясно, что это какой-то администратор, – и истошно кричит: „Где Каспарян?“ Я просто падаю. Думаю, значит, Юрик действительно где-то здесь. Работает в своем репертуаре.

А о значимости концерта в „Лужниках“ я вот что скажу. Знаковый был, да. Но все были очень уставшие. Хотели скорее все закончить и ехать отдыхать. Вот даже я, молодой и здоровый спортсмен, тогда очень устал и даже не остался на тот концерт, потому что нашел билеты в Баку. Все устали, хотя с перелетами и бытом, в принципе, проблем не было никогда. На гастролях мы собирались в одном номере, Цой жил в люксе, который обычно отдавал мне, а сам жил в моем, почти всегда так было. Летали в основном через Москву всегда. А когда началась Украина, то в Москву уже совсем не заезжали, сразу из города в город перелеты. На Украине похуже было, конечно, потому что отдали все на откуп филармониям: Херсон, Луганск, Симферополь. В общем, летний вот этот тур.

Я жалею, что не был в „Лужниках“. Это было последнее запланированное выступление, а я отпросился и у Вити, и у Юрика на поездку в Баку, последние советские дни в Азербайджане – но кто знал, что все так будет».[391]391
  Из интервью автору – 2014 год.


[Закрыть]

Виктор Цой:

«Ну что ж, спасибо большое, на этом мы все это заканчиваем. Всего вам доброго. Я думаю, летом мы запишем новый альбом, а осенью появимся. В смысле, начнем снимать новый фильм, а зимой, я думаю, вы все это увидите. Спасибо большое, что вы все сюда пришли. До свидания. Спасибо».[392]392
  Из обращения Виктора Цоя к поклонникам. Москва, «Лужники» 24.06.1990 года.


[Закрыть]

Тогда поклонники еще не знали, что видят своего кумира в последний раз. Никто из них – да и, собственно, сам Цой тоже – не думал о будущем и не знал, что случится чуть меньше чем через два месяца.

Виктор Цой:

«Я вообще не думаю о будущем „Кино“, потому что жизнь полна случайностей».[393]393
  Из интервью Виктора Цоя. Ленинград, май 1990 года.


[Закрыть]

Джоанна Стингрей:

«24 июня 1990 года состоялся последний концерт группы „Кино“ на стадионе „Лужники“ в Москве. Я тоже принимала в нем участие, и после своего выступления я сказала Виктору, что устала и поеду домой, но он попросил меня остаться, сказав, что сегодняшнее выступление „Кино“ будет особенным. Вспоминая об этом, я ему очень благодарна, так как их выступление было действительно особенным: 62 тысячи человек приветствовали „Кино“ и стоя пели вместе с ним. Был устроен специальный салют и зажжен Олимпийский факел. Это был волшебный вечер, который нельзя описать словами. После концерта я попрощалась с Виктором, потому что на следующий день я улетала в Штаты. Мы пожали друг другу руки, чтобы скрепить наш договор поехать всем вместе следующей зимой в Диснейуорлд во Флориде. Он сказал мне, что собирается провести лето под Ригой и добавил, что если мне нужно будет срочно его найти, то я могу позвонить Наташиной маме в Москву, и она ему все передаст. А если ничего не нужно, то увидимся в сентябре. Он обнял меня, поцеловал и сказал: „До встречи в сентябре“. В тот день, 24 июня 1990 года, я видела Виктора в последний раз».[394]394
  Дж. Стингрей. «У меня был друг. Его звали Виктор Цой…» // Московский комсомолец. Сентябрь, 1990.


[Закрыть]

Август 1990 года

Выступлениями в Лужниках завершился большой гастрольный тур, начавшийся в конце февраля 1990 года концертами в Новосибирске. После этого группа берет тайм-аут на лето, и музыканты уезжают на отдых, запланировав на осень запись нового альбома (по словам Цоя, песни для него уже были почти готовы).

Юлия Данилова, поклонница «Кино»:

«Вот и наступил этот злосчастный 1990 год. Видимо, Витин „Москвич“, пролетев по Тукумской трассе, разбил на две неравные половинки мою жизнь (да и не только мою). На то, что было до и стало после. В июне я работаю, периодически наведываюсь в Москву. В один из приездов даже собираюсь сходить на концерт „Кино“ в Лужники, но что-то там не получается. Ерунда, думаю, еще раз сто успею, чай, это не последний концерт. Бог ты мой! Если бы я тогда могла знать. До сих пор не могу себе простить, что могла, но не побывала на том концерте. В июле еду в отпуск на Черное море в поселок Джубга. Среди прочего там смотрю концерт по ТВ, посвященный десятилетию смерти Владимира Семеновича Высоцкого. После концерта курю на балконе, какая-то смутная мысль беспокоит меня – видимо, эта мысль была связана с Цоем, а, может, это я потом уже додумала. Наши окна и балкончик выходят прямо на площадку, там народ ломается – танцует под „Желтые тюльпаны“ Наташи Королевой и „Есаула“ Газманова. А у меня просто кошки на душе скребутся. Хочу пойти на море, беру зеркальце, и оно разбивается прямо в руках. А больше вроде никаких мрачных мыслей и не было.

1 августа возвращаюсь из черноморской поездки, надо на работу выходить. Вот сейчас думаю, сто раз передумываю всю эту ситуацию. Сейчас-то мы и время, и место катастрофы знаем. Вот бы эти знания мне в 90-й перенести. Кажется, что половину оставшейся жизни отдала бы за такую возможность, но… 15 августа мне прямо на работу звонит мой муж и сообщает о несчастье, случившемся с Виктором. Я ему как-то и не особо верю. Тогда постоянно в народе слухи ходили про Пугачеву там или Ротару, мол, на машине она разбилась или еще чего. Но вечером 15 или 16 августа диктор Игорь Кириллов в программе „Время“ подтверждает мои самые страшные опасения. Своим хорошо поставленным голосом он сообщает то, во что верит рассудок, но отказывается верить сердце. Простите за вычурную фразу, но это так. Мысли становятся сразу какие-то вялые, кажется, что и моя жизнь закончилась. Удивляюсь, как я не рехнулась в то время. А может быть, и поехала крыша, кто же знает-то?»[395]395
  Материал предоставлен автору Юлией Даниловой в 2011 году.


[Закрыть]

15 августа 1990 года отдыхающий в Латвии Виктор Цой трагически погиб в автокатастрофе. Возвращаясь утром с рыбалки, он, вероятно, задремал за рулем. Его новенький «Москвич-2141» на огромной скорости врезался в выехавший из-за поворота автобус «Икарус-250». ДТП случилось на 35-м километре дороги Слока – Талси. Виктор погиб мгновенно в результате лобового удара.

Из воспоминаний поклонника «Кино»:

«Известие о смерти Цоя мы получили в Ленинграде. В книжном магазине кассирша безо всякой причины решила сказать мне: “Ваш Цой погиб“. Потом в поезде случайный попутчик снова сообщил эту весть, но мы были так подавлены и не смогли даже произнести: „Мы уже знаем“».[396]396
  Из воспоминаний поклонника «Кино».


[Закрыть]

Игорь Тихий, глава музыкального издательства «Мирумир»:

«15 августа 1990 погиб Цой. Я этот день всегда буду помнить, мы с мамой и сестричками были в Новороссийске. Мама решила научить меня плавать, маму чуть не утопил. Вечером домой пришли и тут такая новость. Плакал сильно».[397]397
  Из интервью автору – 2016 год.


[Закрыть]

Светлана Вайсхайм:

«Я тогда очень правильная была, вся такая молодая мамочка с глубоким председательсоветадружиновским прошлым. Хоть и слушала рок, алкоголь не употребляла. Помню, как рыдала моя соседка, которая с ума по нему сходила и хотела от него сына. Печальный был день. Мы повзрослели все. В тот день».[398]398
  Из интервью автору – 2016 год.


[Закрыть]

Игорь Комендант:

«Я поехал в город, купил на копире фото, нарисовал траурную ленту и ходил с ней целый день, плакал. А утром понял, что закончилась целая эпоха, а новая началась».[399]399
  Из интервью автору – 2016 год.


[Закрыть]

Хоронили Виктора 19 августа 1990 года на Богословском кладбище Ленинграда.

11 января 1991 года. Москва. МДМ. Презентация последнего альбома «Кино»

Алексей Марков:

«В этот день в 1991 году в Московском дворце молодежи прошла презентация пластинки. Фирма “Метадиджитал“ издала диск, впоследствии ставший знаменитым “Черным альбомом“. Последние записи Виктора Цоя, которые его группа довела до ума и до издания. Начало 1991 года, это еще тот самый Советский Союз. Тот самый Айзеншпис определил достойную события цену: 150 рублей за билет, тем самым сразу отсеяв всю собственно публику Цоя (средняя зарплата в позднем СССР была около 100 рублей в месяц). Среди публики – бомонд известный и не очень: скажем, рядом со мной были Градский и какой-то ювелир, не успевший увидеть Виктора живьем (мы немного разговорились за коктейлем). На прессухе (вел, если память не изменяет, Евгений Додолев) присутствовала вся группа (за понятным исключением) и француженка Натали Минц – изящная леди в черном. Евгений уговаривал журналистов задавать веселые вопросы, поскольку „мы тут собрались по радостному поводу“. Если что, повод – это не то, что вы тут подумали, а преодоление монополии фирмы „Мелодия“. Константин Преображенский, помню, поинтересовался у Каспаряна, приятно ли тому игралось с Дзуккеро. Я спросил у Тихомирова, кто определял саунд альбома и придумывал аранжировки. – „Не знаю. Мы все. Мы слушали сердце“.

А когда показывали последний концерт, невесть откуда взявшиеся девочки-фанатки с заплаканными глазами потихоньку несли к сцене цветы. И когда экран погас, перед ним было то самое „море цветов“. И традиционные для стены Цоя сигареты и зажигалки. Автограф-сессия, фуршет, пластинки-пакеты-наклейки, гардероб, эскалатор. Было ощущение конца эпохи. Начинались девяностые».[400]400
  Из интервью автору – 2016 год.


[Закрыть]

Олег Толмачев:

«Я скажу честно, я не любил группу „Кино“. Я знал две-три песни. Только потом уже, когда начал слушать, вникать, думаю: о, какая песня. А до этого вообще не знал, слышал только вот „Перемен!“ и „Алюминиевые огурцы“, „Группа крови“.

А почему так? Потому что мы в Москве немного по-другому относились к року. У меня весь этот роковый романтизм прошел после 10-го класса. У нас своя группа была, мы играли. Мы пели „Поворот“ „Машины времени“ и прочее. Но все это прошло в 19 лет. У меня любимые группы были The Doors, Rainbow, а попса, вот эти все голоса восьмидесятых, – от них могло просто вырвать, вот такое воспитание было. Так что про свои 24 года я уже вообще молчу. Тогда уже ничего не перло, поэтому я и говорю: когда парень, мой друг, помешанный на „Кино“, пел про алюминиевые огурцы, я ничего не понимал. Это сейчас прикольно.

У Цоя в песнях проскакивала такая недосказанность. Он предугадал многое. И последний „Черный альбом“, и перед ним вот тоже. В итоге вон как получилось. Столько времени прошло, столько лет, а популярность „Кино“ не падает, популярнее „Кино“ никого и нет, и не факт, что будет. Да, появились группы типа „Сплин“, Земфира, но им тоже далеко до „Кино“».[401]401
  Из интервью автору – 2014 год.


[Закрыть]

Артем Липатов:

«Вот, кстати, именно на примере Цоя можно было впервые понять, что такое рок-звезда. Он был первым таким у нас и, возможно, единственным. Потому что звездность – это такая штука, нынче сильно девальвированная. Лагутенко? Да не смешите меня. Земфира? Я вас умоляю. Они не тянут – вдвоем – и на десятую часть цоевской звездности. И ведь он же ничего для этого не делал. Харизма? Да хер его знает, что она такое, эта харизма. У него был невероятный фасон и ощущение невообразимой уместности всего, что он делал. Я, конечно, давно всех за…л этим воспоминанием, тем более что оно не только мое – но правда, когда он вышел на сцену „Лужников“ во время Башлачевского мемориала, было такое чувство, что между нами всеми прошел какой-то Моисей и руками развел этот океан на две половины. Слева – русский рок, „Мы вместе“, „Грянул майский гром“ и все такое, а справа – эта блестящая отточенность, спокойствие, героические позы – даже они, блин, казались вполне уместными. Начиналась новая эпоха – жалко, что она вместе с Цоем и закончилась. Да боже ты мой, поживи он еще хотя бы пару лет, гадом буду, русский шоу-бизнес был бы другим хотя бы в эти идиотские 90-е!»[402]402
  Из воспоминаний А. Липатова – 2015 год.


[Закрыть]

Вместо заключения
Из воспоминаний поклонника «Кино»

«Мне было 12 лет. У меня появляется друг среди одноклассников (который за год до этого был заклятейшим врагом – это нормально, в школе так бывает, вы знаете). Он – сын учителя физкультуры, вполне себе дворовый пацан, я – совершенно домашний, болезненный чудик. Рисование, фортепиано, книжки – вшивая интеллигенция, короче. Общего у нас крайне немного. Мы в поиске точек соприкосновения. В какой-то момент заходит разговор о музыкальных предпочтениях. А чтоб вы понимали, из приличной музыки я знал тогда только группу Queen. Про нее рассказала бабушка тремя годами раньше. Одну-единственную, неясно где добытую аудиокассету с подборкой Greatest Hits я заслушивал до дыр. Больше не было ничего. От слова „совсем“. 99 % того, что звучало из музларьков, по радио и ТВ, вызывало у меня разнообразнейшую гамму чувств от легкой тошноты до желания расстрелять из гранатомета поголовно как самих исполнителей, так и их поклонников.

Ни о каком „русском роке“ я не имел ни малейшего представления. И вот новый друг в какой-то момент вручает мне аудиокассету без всякой обложки, на которой от руки написано: „Виктор Цой и группа „Кино““, – с настойчивым требованием ознакомиться.

Я хмыкаю, прихожу домой, запираюсь в комнате, ставлю кассету в магнитофон и нажимаю „play“.

Ребята, это был эффект „серпом по …“. Да, да: первая же песня на кассете – „Звезда по имени Солнце“.

…И вот я слушаю этот крайне странный, жестковатый, низкий голос. Скупой, сдержанный, собранный. В нем нет ни фонтана эмоций, ни ярких красок, ни тонких нюансов, нет даже близко певческой сладости, гармоничности, и уж тем более нет ни единого грамма стремления кому-либо понравиться. Это вообще не голос певца! И поначалу он вызывает скорее отторжение, чем удовольствие. Но в этом голосе есть нечто, что заставляет тебя продолжать слушать. Вероятно, такими были древние жрецы, шаманы, барды… Ты не можешь ничего делать, ни на что отвлекаться. Ты сидишь и слушаешь, впитываешь, и каждое слово гвоздем застревает в мозгу, и ты уже понимаешь, что – все. Приплыли. You’ll never be the same.

 
И две тысячи – лет война,
Война без особых причин,
Война – дело молодых,
Лекарство против морщин.
 

Я сидел в глубоком трансе, не в силах пошевелиться. Волосы по всему телу стояли дыбом, меня трясло. А этот голос, сотканный из самой древней, самой глубокой и бездонной, не-здеш-ней печали продолжал вколачивать в мой ум нечто фундаментальное, то самое, что Цветаева сформулировала „жжя, а не согревая, рвя, а не взращивая“:

 
Здесь камни похожи на мыло,
А сталь похожа на жесть.
И слабость, как сила,
И правда, как лесть;
И неясно, где мешок, а где шило,
И неясно, где обида, где месть.
И мне не нравится то, что здесь было,
И мне не нравится то, что здесь есть!
 

(Как вам звучат эти слова сегодня, а?)

Я слушал и взрослел. Если не сказать – старел… В тот вечер в моей голове случился маленький Большой Взрыв. У меня не стыковалось: как этот голос может принадлежать 28-летнему парню? (Не стыкуется и по сей день, к слову сказать.) Голос, которому, как кажется, несколько тысяч лет. И что это за инопланетянин, в мозгу которого рождались такие формулировки, будто алмазом в граните высеченные, где ни убавить, ни прибавить, – совершенные в своей тотальной простоте и точности.

 
Кто пойдет по следу одинокому?
Сильные да смелые головы сложили в поле
В бою.
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме да с твердой рукой в строю,
В строю…
 

Цою можно подражать (что и делали множество других ребят, как известных, так и не очень… Да что там, несколько миллионов подростков на просторах бывшего СССР наверняка пробовали писать тексты а-ля Цой), можно его копировать, можно добиться феноменального сходства, но… шиш тебе. В этих строчках закодировано нечто на атомарном уровне. Очень тонкое, неуловимое. То самое, что и создает разницу между гениальной простотой и бездарной графоманией.

 
И горел погребальным костром закат,
И волками смотрели звезды из облаков.
Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь,
И как спали вповалку живые, не видя снов…
 

Тут нужен опыт и срок посолиднее, чем дистанция одной человеческой жизни.

Чтобы более-менее усвоить почти все про человеческую природу, чтоб перестать удивляться как величию, так и ничтожеству, чтоб с неведомых заснеженных вершин извлекать и скупо ронять слова-гири:

 
…И все кричат ура, и все бегут вперед,
И над этим всем новый день встает…
 

В общем, в тот вечер в химическом составе моей крови что-то изменилось. Отдельный разрыв шаблона случился, когда я увидел пиратскую запись последнего концерта „Кино“ в „Лужниках“. Это как из камня высеченное лицо, гордо выпяченный подбородок, холодный огонь на дне глаз, рубленые, четкие движения, сжатая пружина внутри. Взгляд поверх голов – сквозь… Я готов поспорить, что он просто не видел беснующегося стадиона, бесчисленных плакатов и флагов с собственным именем. Какое значение могут иметь визжащие девочки, если тебя слушает Вечность…

Через полтора месяца после того концерта, 15 августа 1990 года на прибалтийской трассе встречный „Икарус“ поставит точку в земной части его пути. 26 лет назад… Где ты теперь, Странник?

* * *

Тогда, в те дни, мой мир подростка был взорван бесповоротно. Недоросль подсознательно искал объект, чтоб сотворить себе кумира, и – нашел. На два года я погряз в тотальной „киномании“. Упросил маму купить мне черные джинсы и куртку (и чтоб вы поняли всю тяжесть патологии, я категорически отказывался снимать эту униформу даже в 40-градусную жару), отрастил волосы, обзавелся всякого рода напульсниками, ходил, закидывая вверх голову и выпячивая подбородок.

И да – в городе Ульяновске подобный внешний вид вызывал только один вопрос: „Вы еще живы, господин Де Жюссак?“ Районные гопники были настолько фраппированы сим вызывающим поведением, что даже не трогали. „Сумасшедший, что возьмешь…“ Одноклассники косились также без особого одобрения. Я был, мягко говоря, не в тренде. Как теперь понимаю, аутсайдерство тоже было частью образа.

В музыкальных ларьках мой вопрос: „Кино“ есть?“ встречал недоуменное хмыкание. Сейчас сложно представить, но в тот период на малой родине В. И. Ленина можно было с легкостью достать полное собрание сочинений М. Круга или „Руки вверх“, но не Цоя. Цоя в продаже не было. Ни в каком виде. Вообще. (В 1999 году мы переезжаем в Саратов – и вот тут у меня случается культурный шок: любой альбом „Кино“ имелся в наличии на любой трамвайной остановке.)

И примерно в тот же период я решаю осваивать игру на гитаре. Это смешно, наивно, примитивно, как угодно. Да, я хотел быть „новым последним героем с красивой гитарой в руках“. И первая песня, которую я освоил, была – угадайте с трех раз? Правильно, конечно. „Звезда по имени Солнце“.

* * *

Прошло больше 15 лет, мишура отвалилась. Я перестал ходить в черном 365 дней в году и признал такую форму одежды, как шорты. (До определенного момента в образ рок-героя они не вписывались никак.) Однако сегодня в моем плеере по-прежнему в одной куче с классикой, джазом, британским роком, оперой и блюзом красуются несколько любимых песен Виктора Цоя. И несмотря на уже неслабый музыкальный опыт (8 лет работы в разных музыкальных коллективах, где пришлось поиграть всего подряд – от Deep Purple до Maroon 5), я по-прежнему не понимаю, как эти песни сделаны. Как этому парню удается при всей простоте формы, аранжировки, при всей элементарности гармонии, ритма и слога по-прежнему хватать за горло, выдергивать из сиюминутных мыслей, заставлять остановиться и… слушать, слушать, слушать. И молчать. И думать. Как прекрасно, что в мире достаточно того, что невозможно назвать и определить…

P. S. Я не хочу даже начинать разговор о том, „а что было бы, если бы Виктор Цой дожил до наших дней“. Не люблю сослагательного наклонения. Не знаю. Все произошло так, как произошло. Вселенная пишет свой сценарий. В нем все правильно.

И под занавес – моя любимая песня „Кино“, что в наши дни, в стране „спящих сердец и запертых глаз“ звучит очень, мягко говоря, своевременно. И страшно. Видимо, прав был один мудрый человек, написав, что Цой, как и все гении, писал не из прошлого.

А из будущего».[403]403
  Из воспоминаний поклонника «Кино».


[Закрыть]