Текст книги "Тёща для всех"

– Этим надо заниматься регулярно, как этот Мишка-поганец. Через полгода я буду Дюймовочкой! А потом…

– Ты сошла с ума, дочь моя! – громко пробасила мать. – Дюймовочкой хотят быть только истерички!.. Худосочные, как балтийская селёдка! Ты сейчас в самом соку!

– Мама! – перебила её Ирина. – Всё решено. Через полгода меня не узнает ни один наш знакомый. Я буду тоненькая, как стебелёк ромашки! А потом!..

И здесь Ирина поделилась с мамой родной, как она собирается наставить рога своему мужу. Да не просто рассказала, а уже заранее придумала, с кем, когда и даже где…

После этого монолога женского мщения Раиса Семёновна кивнула одобрительно и её басок промурлыкал:

– Ну что ж, это приятно. Если так… надо заниматься. Наконец-то ты хоть что-то решила.

Когда в шесть часов пришли дети, Ирина, не дожидаясь прихода Михаила, стала накрывать на стол. На вопрос Раисы Семёновны: ждать ли к ужину Михаила? – только и ответила:

– Ещё что придумала? Вернётся голодный, так и на кухне поест.

Тёща это одобрила. Здесь Ирина очень явно осознала и почувствовала какой-то поворот или переворот в личном мироощущении и миропонимании. Сегодня в их семье и в самом деле что-то надломилось и пошло иным путём. Она никогда и не чувствовала ни внутри себя, ни в поведении своём какого-то раболепства или подобострастия перед мужем, но устои и традиции семьи соблюдались ей строго. В каких бы они ни были отношениях, даже в самых сложных и ложных, будь то обед, ужин, или завтрак – всё проводилось традиционно вместе, в общем семейном кругу.

Сев за стол, Ирина тут же вспомнила о всех запретах в еде, хотела вначале плюнуть, как это бывало не раз, когда она садилась на очередную диету, но вдруг плюнуть не смогла и вместо хлеба, жареного картофеля и приличного куска мяса взяла себе на тарелку каких-то чахлых и некалорийных овощей. Это было мучительно больно. Она вспомнила, что к Новому году должна сбросить килограммов тридцать веса, а с весом сбросить ненавистную сегодняшнюю жизнь и заполучить новую… и она сразу забыла о еде. «Куплю завтра себе витамины! – отчего-то злобно подумала она. – Куплю седативные таблетки, чтоб смогла уснуть на пустой желудок, а к январю!.. Ну-ну, я тебе покажу! Сволочь лупоглазая! Шлюхомон!..»

Дети заметили поведение матери с пищей, дочь что-то спросила по этому поводу, получила короткий ответ – врач запретил, и все успокоились. Только Раиса Семёновна недовольно повела головой. Часы скоро пробили девятнадцать ноль-ноль, но Михаил не появился. В душе Ирины шевельнулось некоторое разочарование. Очень всё же хотелось сегодня, на первом празднике души и тела, видеть это отвратительное мурло и представлять его поверженным и униженным. Хотелось хоть на миг себе представить, что вот она скоро, очень скоро возьмёт и не придёт домой ночью, а придёт утром… Нет, она впорхнёт утром в квартиру, и тогда он поймёт, что он-то и есть в их семье последний дурак!.. И вкусит, как это приятно!

Михаил вернулся домой около полуночи, когда его впервые «накачанная» стокилограммовая Дюймовочка покоилась в своей кроватке и сладко посапывала. Миг торжества своей супруги и разгорячённой фантазии он прозевал. В девятнадцать ноль-ноль, когда его очень ждали, чтоб хоть на миг себе представить… Михаил включил мобильный телефон Сушнякова, что выцыганил у последнего, шантажируя его встречей с Сироп, и набрал номер Истоминой. Михаил стоял на улице возле парадного входа во дворец спорта, куда ходил заниматься в тренажёрный зал. Улицы ещё были полны спешащего по делам народа, на остановках автобусов люди волнами гонялись за входными дверями подъезжавшего транспорта, в магазинах тоже было густо и суматошно. На город опустились сумерки, зажигались первые огни рекламы и уличного освещения.

Светлана Анатольевна столь быстро подняла трубку, что, похоже, носила её с собой в руках. Только что-то совсем мягко щёлкнуло и тёплый голос сказал:

– Алло.

С той самой минуты, когда они встретились в супермаркете, Михаил всё время сознавался себе, что никогда в жизни не слышал такого мелодичного, бархатистого голоса. Любое её слово, любая её фраза заставляли его не просто слушать, а вслушиваться. Он даже поймал себя на мысли, что внимал её ответам с каким-то неведомым замиранием сердца. Это было ново и очень даже интересно. Он привык, что его речь обычно слушают с остекленевшими от счастья глазами. Сейчас, услышав это «алло», он на секунду остановился, вздохнул в сторону, чтоб слышно не было, и вновь услышал:

– Алло, я слушаю.

– Это я, – сказал Худяков и тут же себя обругал: «Идиот! Что за приветствие?» – Это я! Идиот!..

– Я поняла, – сказала Светлана Анатольевна, – я никого больше и не ждала.

– Быть не может! – сказал на это Худяков и опять себя отругал: «Ну и тупой! Ну и тупо-ой! Почему не выходит? Она вон как запросто со мной… Почему же я что-то несу?.. Говорить разучился?.. Или рисуюсь, а она естественна?»

– Почему не может? – как попробовали там рассмеяться. – Разве вы не заметили, как я быстро вам ответила?

– Заметил. Это что значит?

– Это значит только то, что я ждала вашего звонка, – ответила Истомина легко.

– Да, – согласился Михаил и вновь брякнул: – Вы меня шокируете! Я так не привык.

– Привыкайте, – мягко посоветовала Светлана, потом спросила: – Вы любите, когда вас ждут?

– Наверное, это все любят. Кто ждёт.

– Вы опять где-то на улице? Машины шумят.

– Да, гуляю после трудового дня.

– А телефон чей? Сына?

– Какая разница? – удивился он.

– Просто смотрю на номер, думаю – записать его себе или нет?

– Нет, нет! – тут же громко сказал он. – Это чужой телефон, не надо записывать!

– Что вы так испугались? – слегка рассмеялась она.

– Я не испугался, – даже растерялся Михаил, – просто это… Сушнякова телефон, он женат… и-и сами понимаете, всё такое… неприятности.

– Вы тоже женаты, – сказала Светлана, – но ваш номер я бы записала.

– Я – другое дело, – согласился он, – я свой телефон всегда при себе буду держать. Я завтра куплю телефон и вам номер скажу.

– Хорошо, – тут же ответила Светлана, – я согласна.

«А где я деньги возьму? – спросил себя Худяков – Опять идиот!»

Худяков совсем сбился, хотел что-то спросить, тут же забыл, потом сказал какую-то ерунду, потом замолчал и произнёс уже явную глупость, что-то такое:

– Да-а… дела…

Наверное, Истомина последних слов не услышала и спросила его:

– Что молчите?

– Внимаю, – единственное, что нашёлся ответить он и добавил: – И млею.

– Осторожней, не сомлейте. Куда направляетесь?

– Никуда. Гуляю. Домой, наверное.

– А что за стихи вы мне читали? Сегодня, возле института?

– Поэт наш северский… мой хороший знакомый. Когда-то вместе учились в институте. Иногда, когда видимся, он мне дарит свою книжку.

– Почитайте ещё?

– На выбор?..

 
Когда устали судьбы ведать Парки —
Вращать своё веретено планет.
Когда мечты – служебные овчарки —
Натасканы насмешками газет,
Когда цари бранятся, как кухарки,
Когда в цене измена и извет, —
Провинциальный ученик Петрарки,
Что я могу?! – Я напишу сонет.
 

– Михаил, – спросила она, когда он замолчал, – я что-то подзабыла, Парки – это богини судьбы?

– Вроде того, римские. Они меньше известны, чем древнегреческие Мойры.

– Сами не пишете?

– Бывает. Реляции начальству, доносы на соседей, разносы студентам.

– Вы любите поэзию?

– Нет. Не совсем так. Просто женщины… некоторые… любят, когда им читают стихи.

– Вы специально для этого учите стихи?

– Опять не так. Стихи я не учу, но знать должен для предмета своего. Стихи друга читаю и запоминаю почему-то за один раз. Жизнь тогда становится не такой угрюмой, хмурой…

– О-о-ой, – протянула она.

– … пасмурной…

– … бесцветной?

– Бесцветной. Хотите, угадаю, куда вы сейчас смотрите?

– Попробуйте.

– В окно. На окне зелёные шторы. По зелёному полю на них скачут красные драконы, на которых сладко улыбаются жёлтые китайские императоры. А сверху порхают синие китайские попугаи и… эти… куропатки!

– Такое впечатление, что вы были у меня дома.

– Вы смотрите сквозь шторы, пытаясь разглядеть с высоты своего этажа в толпе безликих людей одного-единственного с телефоном возле уха. Правильно?

– Правильно. Только вместо единственного человека по улице бежит собака с загнутым хвостом. Не объясните?

– Это мой четвероногий друг бежит впереди меня, расчищая дорогу.

– Ещё ваш четвероногий друг обнюхивает все углы и совершает над ними свой кобелиный обряд.

– Издержки разведки. На каком этаже вы живёте? Скажите, какой вид открывается из вашего окна, и я скажу ваш адрес, вплоть до номера квартиры.

На том конце провода сразу замолчали. Худяков немного подождал, игривость пропала, он крепче прижал телефон к уху, словно ожидая сейчас услышать что-то важное.

– Набережная, дом тридцать, – негромко и робко сказала она, – квартира тридцать восемь.

– Вы как тайну какую-то открыли, – сказал Михаил, – даже обезоруживает.

– Вот и держите её при себе, никому не открывайте.

– А я оказывается совсем рядом. Даже кусочек дома вашего вижу…

– Дом, наверное, всё приближается и приближается?

– Похоже, – согласился он и пошёл быстрее, – если вы не против.

– А вы как думаете?

– Сколько вам лет?

– Зачем?

– Не за тем, о чём подумали.

– Тогда зачем?

– Вы верите в приметы?

– Когда сбываются.

– А в науку нумерологию?

– Нет.

– Никогда не сталкивались?

– Нет.

– Вам тридцать лет.

– Неплохо. Как догадались?

– Я не догадывался. Дом тридцать – ваш возраст, квартира тридцать восемь – мой.

– Любопытно. Теперь верю.

– А что вы любите?

– Водку, конечно. Что может любить российская женщина?

– А дети у вас есть?

– Есть, конечно.

– Один?

– Сейчас посчитаю. Ждать будете?

– Хотите вдвоём? Вы будете считать, а я буду их записывать.

– Как скажете, – совсем по-домашнему согласилась она.

Потом она попрощалась с Михаилом, не сказав – приходите, заходите или ещё как-нибудь. Михаил тоже ничего не сказал. Истомина лишь произнесла – увидимся. Михаил тут же ответил – если вы не против. Она сказала – не против. Перед её домом Михаил зашёл в близлежащий супермаркет, купил торт, шоколад, коньяк и шампанское. Хотел уже уйти, но вовремя вспомнил кое-что из своего воспитания и тут же в цветочном отделе купил большую, пышную розу. Роза была не просто большая и роскошная, а до неприличия ослепительно торжественная своим чистым, красным бутоном. Михаил не стал её заворачивать, а понёс прямо так… Так и предстал перед Светланой: в одной руке коньяк и шампанское, в другой – торт, шоколад сверху, а в зубах, горизонтально, самый любимый дамский цветок. Когда дверь открылась, Михаил демонстративно открыл рот, роза выпала, Истомина в одно мгновение подхватила её и – то ли смеясь, то ли удивляясь – сказала:

– Заходите. Вам что, плохо? – и поднесла цветок к лицу.

Михаил вошёл. Ничего особенного не увидел. Истомина была одета очень строго для дома – тёмный костюм, белая блуза и туфли на тонком, высоком каблуке. Единственное, что было интересно и приятно в её одеянии, то, что блузка была расстёгнута сверху на одну пуговицу больше, нежели того требовалось для такой формы. И ещё воротник блузки был довольно высокий, и когда Светлана поворачивала свою породистую головку, то её длинные, изящные серёжки, касались этого воротника и тогда эффект создавался просто неотразимый. От этих серёжек, почти лежащих на воротнике, и лишней расстёгнутой пуговицы у Михаила слегка отвалилась нижняя челюсть. Всё было слишком тонко для его восприятия.

– Может, воды? – спросила она, словно сомневаясь в его дееспособности.

– Хороший костюмчик, – наконец выдавил из себя Михаил, тут же разулся и прошёл за Светланой в зал.

На окне Светланы Анатольевны, вместо зелёных штор с красными драконами и жёлтыми императорами, Михаил увидел плотный белоснежный тюль и тяжёлые гардины от потолка до пола. У одной стены располагался диван с торшером, тут же пара кресел, столик между ними, напротив телевизор на низком комоде, рядом переносной музыкальный центр, который что-то тихо пел сам себе, чуть дальше платяной шкаф, и больше ничего примечательного. Пара репродукций на стене и два аккуратных матовых бра по бокам создавали очень уютную обстановку ухоженной квартиры. Светлана Анатольевна сказала:

– Присаживайтесь. Я принесу воду для цветка.

Михаил присел, оглянулся вокруг себя лишний раз. В кухне зажурчала вода, что-то стукнулось стеклянно, и хозяйка тут же вошла обратно с высокой прозрачной вазой в руках. Горлышко вазы было столь узко и тонко, что в ней и в самом деле мог поместиться только один цветок. Светлана Анатольевна откуда-то мигом достала два фужера на длинных ножках, к ним ещё какую-то посуду, потом блюдо для торта, потом Михаил как опомнился и предложил свою помощь. Он приподнялся деловито и, словно был здесь уже не раз, сказал:

– Давайте я помогу…

Светлана Анатольевна взглянула на него, перекладывая торт на блюдо, снисходительно улыбнулась и попросила:

– Михаил… – здесь она как запнулась: говорить отчество или нет? – Михаил, угомоните свой пыл. Вы когда ведёте себя спокойно, то больше мне нравитесь. Ладно?

– Ла-адно, – очень выразительно согласился тот и сел обратно в кресло. Про себя он вновь выругался – привык своих гимназисток брать нахрапом. Чтоб как-то себя занять, он сосредоточил своё внимание на двух репродукциях в тонких простых рамках из тёмного дерева. Репродукции были длинные и узкие. На одной бушевал тропический ураган на море и острове, на другой совершенно мертвый и гладкий океан прощался с солнцем, уходящим за воду и золотившим последними лучами карликовую растительность арктической тундры на берегу.

– Осмотрелись? – услышал он голос Истоминой.

Михаил отвлёкся от картин и посмотрел на хозяйку – она уже сидела в кресле напротив него. Взгляд Светланы Анатольевны был чуть-чуть удивлённый.

– Шампанское открывайте, – попросила она, глядя на Михаила как на неразумное дитя, – вы не очень хорошо себя чувствуете?

– Почему? – сорвал оплётку с бутылки тот.

– Не знаю. Впечатление, что вам не очень комфортно.

– Нет. Всё в порядке. – Михаил аккуратно открыл шампанское и наполнил два фужера.

– За что мы пьём? – спросила Светлана.

– Мы…. – он подумал, суетливо пожал плечом, – может, за будущее? За наше будущее.

– У нас есть будущее? – лукаво спросила она.

– Так… – Михаил ёрзнул в кресле, тут же прикинул – может, предложить на брудершафт сразу выпить?

Светлана что-то заметила в его поведении и тут же предупредила:

– Человек-тайфун! Давайте спокойно посидим? Всё же мы с вами первый раз… так вот… с глазу на глаз.

Она взяла свой фужер, потом протянула к Михаилу, тот быстро приподнялся и чокнулся с ней. Светлана отпила глоток и вроде как определяла послевкусие напитка. Михаил сделал то же самое и даже лицо чуть скорчил.

– Не знал, что вы любите, – тут же оправдался он, – на всякий случай купил среднее…. полусухое.

– Попали в десятку, – улыбнулась ему Светлана, – а коньяк какой взяли? Тоже средний?

– В коньяке я совсем ничего не соображаю. Купил вот… – Михаил взял бутылку и прочитал: – «Арарат». Наш, родной, армянский.

– Вы любите водку, – уверенно сказала Светлана.

– Точно, – с внезапной лёгкостью в голосе согласился Михаил, – что ещё может любить простой российский пьяница?

– Самогон, – предположила Светлана.

– Вы выросли в деревне, – сразу констатировал он.

– Нет. Я выросла здесь. А вы любите самогон?

– Обожаю!

– И огурцы солёные?

– Вёдрами.

– Сало, строганину, плавленый сырок?..

Михаил кивал, смотря в торт и представляя себе все яства, что перечисляла Светлана.

– А чего вы не любите? – спросила она, склонив голову кокетливо набок.

Михаил поднял глаза.

– Коньяк, шампанское, торты, шоколад…

Светлана замерла, даже губу нижнюю закусила, оглядела накрытый столик и спросила:

– А это?..

– Это для вас, – просто ответил он.

– Тогда открывайте коньяк, – попросила она, – я шампанское тоже не очень люблю.

Михаил открыл бутылку коньяка, вынул шоколад из обертки, поломал его, после этого развернул тонкую хрустящую фольгу и положил на столик перед Светланой.

– Вот даже как? – прокомментировала она эти действия. – Эстетично. Я принесу лимончик.

Она легко поднялась и ушла в кухню. Михаил налил в два бокала конька и отправился следом. Светлана Анатольевна была немного удивлена, но удивлена приятно.

– Подождите, – сказала она, – сейчас.

Михаил ждать не стал. Он подал ей стакан. Светлана Анатольевна отложила нож и лимон, взяла коньяк. Михаил молча завёл её руку за свою, что называется – брудершафт и даже легонько свободной рукой подтолкнул её стакан к губам. Истомина на это коварно улыбнулась:

– Будете насильно меня поить?

Михаил твёрдо и уверенно ответил:

– Да.

Не отрывая глаз от Светланы, он выпил свой коньяк, в это же время почти незаметно чуть подался вперёд и прижал Светлану Анатольевну к холодильнику. Она сделала глоток, хотела как-то посопротивляться, но процесс пошёл, возражения были излишними, а Михаил был неумолим. Он спокойно, смотря ей в глаза, забрал у неё стакан, поставил его на стол, обхватил рукой её спину, Истомина только пробормотала:

– Ой, вы же меня… ой! Михаил!..

Лицо Михаила приблизилось безмолвно и неотвратимо. Через мгновение Светлана Анатольевна с удовольствием обнаружила и почувствовала, что её очень нахально и хмельно-страстно целуют в губы, согласия на то не спросив. Через какую-то вечность он отстранился и сказал:

– Восхитительно! Теперь можно и лимон.

Истомина вдохнула-выдохнула продолжительно, не поднимая глаз, сказала одобрительно:

– Нахал, мерзавец, негодяй!

– А то как, – согласился тот, – хочешь ещё?

Она тут же положила ему ладошку на губы и возмутилась:

– Умерьте свой пыл, сударь! Я не такая…

Худяков ей не поверил, и Светлана вновь оказалась в тисках этих «накачанных» рук. Сопротивляться ей надоело, она обвила его шею руками и даже приподнялась на носках. Худяков не растерялся, мигом подхватил её на руки и унёс в зал. В комнате он аккуратно опустил её на диван, но ожидаемого не получилось. Светлана тут же вскочила и сказала возмущённо:

– Послушай, Михаил, как тебя там?.. Иванович! Сейчас как заору!.. И будешь потом отписываться у прокурора! – и вновь хитро, коварно улыбнулась.

Худяков посмотрел на неё, почесал совсем по-мужицки затылок, сморщив лицо и один глаз, после чего мирно, нежно произнёс:

– Ладно. Слазь с койки, будем дальше пьянствовать!

– А ты сядь в кресло и сиди тихо! – приказали ему.

– Вообще-то, – сел Михаил в своё кресло, – такие пуританские привычки в вашем возрасте, сударыня, мне импонируют.

– Каком возрасте?! – возмутилась Истомина, схватила маленькую подушку и запустила ею в Худякова. Михаил поймал подушку одной рукой. Поймал как баскетболист ловит свой мяч – легко и уверенно. Светлана на это пренебрежительно сказала:

– Ой, посмотрите, какие мы ловкие! – и, быстро спрыгнув с дивана, села в кресло напротив.

– А знаешь, – сказал ей Худяков, – вот так, стоя на диване, в этом костюме… хорошо смотришься с испуганными глазками.

– Я и без костюма смотрюсь на диване хорошо! – заявила она, вновь обретя прежнюю уверенность.

– Мне нравится, – одобрил он.

– Ещё бы! – выкатила она глаза, подумала, чем бы всё это закончить, и сказала напоследок: – Нахал!

– А зачем ты так громко разговариваешь? – спросил он без лишних эмоций и подъёмов в голосе.

– А чтоб соседи слышали! – заявила она. – Свидетели всегда пригодятся, когда в гостях такое вот ненастье! Ураган ходячий!

– Я всё понял. У нас полный штиль.

В полночь Светлана вызвала ему такси. Высунула руку из-под одеяла, нашарила в темноте свой «мобильник» на столике и заказала машину «через полчаса». Михаил хотел уйти пешком, но Истомина очень быстро упросила его уехать на такси, чтоб она ни о чём таком не думала.

Ночное такси катило по центральной улице города. Вечером прошёл дождь, которого Михаил и не заметил, находясь в гостях у Светланы, и теперь машины рассекали на дороге многочисленные лужи, пугая редких прохожих брызгами воды. Иногда машины останавливались и брали к себе «на борт» хорошеньких девчонок.

На площадях города стояли патрули милиции, помахивая резиновыми дубинками. Тут же встречались владельцы породистых псов, выгуливавшие своих собак в такой час и нарушавшие постановление мэра о том, что гадить в городе домашние животные могут только тогда, когда хозяин имеет при себе пластиковый пакет и совок для сбора их фекалий. Собаки гадили повсюду, где им приспичит. Собаки постановление не читали. Это было смешно: пёс, изогнувшийся в естественной позе при своём акте дефекации, и подошедший молодой, ретивый страж муниципальной власти, убеждающий хозяина увести собаку в пустынное место с тротуара.

Такси свернуло с центральной улицы и ушло на окраину города, к микрорайону Михаила.

Ближе к дому мысли Худякова вернулись от милой Светланы к домашнему очагу… Михаил решил не прятаться особенно, но и не шуметь, лишний раз не показывать свою вроде как недавно обретённую, полную независимость. Главное, чтоб ему не приготовили какой-нибудь сюрприз… в виде швабры, к примеру, которой тёща может вполне подпереть дверь. Но дверь открылась легко, лишь скрипнула привычно. Значит, всё будет спокойно и обычно…

Михаил ошибся. Разувшись и сняв куртку, он прошёл сразу в кухню. В квартире было уже тихо, везде темно и покойно. Он разрешил себе закурить, потому как за всё время, проведённое у Светланы, не выкурил ни единой сигареты. За сигаретой немного повспоминал, пораздумывал, даже позагадывал на будущее. После сигареты он пошёл в спальную. Шёл с каким-то нехорошим чувством. Подойдя к закрытой двери, прочитал большую записку, написанную рукой Ирины: «Теперь здесь живём мы!» Михаил прошёл в зал. Диван был застлан его постелью. Впрочем, подумалось ему, это даже сейчас и лучше, нежели слушать всю ночь, как посапывает его супруга, а думать о другой женщине. За всю свою жизнь Михаил после встреч с женщинами, приходя домой, никогда не вспоминал прошедший вечер и уж тем более девушку в кровати. Это было там… а это здесь… там развлечения, здесь семья. Так всё всегда как-то сочеталось и укладывалось. Теперь что-то разорвалось. Хорошо, что они со Светланой не допили тот коньяк. Ему бы всего граммов двести сейчас для удали молодецкой!.. Э-эх бы закатил!! Ладно. Утром дети посочувствуют своему папашке. Опять тёща взяла вверх! Проза жизни.

Раздеваясь и ложась на диван, Михаил представил себе, как он, негодуя, хватается за швабру и выгоняет тёщу со своей кровати… Крики, вопли, скандал, милиция(?), жена в ночной рубашке, дети кричат – папа, папа!.. А он всё с той же шваброй, как рыцарь из романа, с копьём… Смешно. Коли не было б так грустно. Впрочем, как-то не особенно сейчас и грустно…

Утром в институте Светлана Анатольевна случайно и совсем обычно встретилась в фойе института с Владимиром Худяковым, поздоровалась с ним в некотором замешательстве, тут же подумала – как у неё причёска? как одета? как… Глупость какая-то. И когда здоровалась, голос дрогнул, что ли? И потом она вроде даже остановилась?.. Совсем с ума сошла. Владимир здесь при чём? Хорошо хоть Сироп откуда-то вынырнула, утащила её в преподавательскую чуть ли не за руку.

– Ты себе не представляешь! – тихо, но очень эмоционально затрещала она, – подруга, ты себе не представляешь! Этот кабан!.. Этот… я пригласила его к себе… так он ка-ак схватит меня за эту… вот здесь! За самую душу! Мент, Светка, он и в постели – мент! Зверь! Измывался надо мной как на допросе! Я как под паровоз попала! До сих пор тащусь за ним на прицепе. Как вспомню эту зверюгу, так до сих вот пор разливается сладость!.. – И она провела рукой у горла. – Не в настоящем, а в прострации сегодня живу с утра.

Здесь она подозрительно посмотрела на подругу и откровенно, пошловато спросила:

– Ты что… не дала ему?

– Что за вульгарность, Ольга? Что за определение отношений между мужчиной и женщиной? – ушла от ответа Светлана Анатольевна.

– На этой вульгарности, моя дорогая, земля стоит! Без этой вульгарности нас бы с тобой не было на свете!

– Оля, у нас всё в порядке, – сказала та.

– А что мордашка смущённая? Щёчки бледные, глазки вниз?.. – Ольга открыла дверь преподавательской, и они вошли, коротко бросив своим коллегам утреннее приветствие.

– Да сама не знаю, – Светлана положила сумочку на свой стол, голос её стал тише, – встретила сейчас его сына и… не знаю, какое-то чувство неловкости, что ли? Как вину испытываю…

– Д-дура! – прошипела неодобрительно Ольга. – Шпана-то при чём?! Дети – это приложение, а не ходячая совесть… тем более взрослые. Всё понимают.

– Наверное. У тебя одной серёжки нет. Сними вторую, а то начнут судачить.

– Вот же кабан! – схватила себя за ухо Ольга, потом быстро сняла с другого уцелевшую серёжку. – Теперь поняла, что он со мной творил? А я сегодня утром даже и не заметила, когда на работу собиралась. Представляешь, что этот зверюга со мной вчера сделал? Не секс, а рок-н-ролл сплошной! Можно все части тела покалечить и поясницу растянуть! Никогда поясницу не растягивала себе в кровати?.. Нет? Он тебя тылдык-тылдык!.. – сделала она какие-то движения телом, как вспоминая, и закатила глаза в тихом шёпоте, – а ты только и думаешь – жива останусь, свечку в церкви поставлю за избавление!.. – И Сироп перекрестилась..

Здесь она что-то вспомнила, хлопнула себя очаровательно ладошкой по лбу, ещё раз назвала Сушнякова кабаном противным и тут же убежала из преподавательской. Только со стола Истоминой книги и посыпались. Светлана сказала себе – мы на работе, у нас английский, кроме работы ничего не существует. Она собрала рассыпавшиеся бумажки на полу, учебники, и среди них обнаружила неизвестную записку. Она подняла, развернула и прочитала: «Обниматься с семейными мужчинами – верх низости!»

В Институте гуманитарных наук утро для Михаила Худякова началось с явления Александра Сушнякова. Сушняков ворвался взлохмаченный, как барбос, только что вылезший из будки, с помятой физиономией, но радостной улыбкой во всё лицо. Ворвался и тихонько самодовольно завопил:

– Ми-иша! Побе-еда!.. Победа, победа, победа! – завертелся он на стуле напротив него через стол, – Миша, то не женщина, то же танк Т-34! Это бульдозер в кровати! Не могу до сих пор понять, кто кого там пахал? Я слушал радио первый раз в жизни! Под радио эт-то уникально! Жене своей я сказал сегодня, что таскал тебе мебель, а потом мы немного употребили, – он выразительно стукнул себя тыльной стороной ладони по горлу, – меня простили и пожалели. А то, сам понимаешь, без «заправки» я бы не смог этот фрегат кормой поставить!..

– Ты это всё про кого? – спросил Михаил.

– Я про лучшую подругу твоей англичанки, Ольгу Николаевну со сладкой кличкой «Сироп»! Кстати, вопли и стоны сладкая Сироп сопровождала рассказами, какая это замечательная женщина – Светлана Анатольевна и если ты её упустишь, то будешь дурак полный! Правда, правда, так и сказала. Что, в самом деле уникальная баба?..

– Красивая женщина, – ответил тот.

– Вот, вот, вот, расскажи мне, расскажи, как оно с красивыми женщинами? А? Ты так выглядишь, словно у тебя там сорвалось… Нет? Где победный рык самца из стаи?

– Мы читали друг другу стихи, – сказал Михаил.

– Стихи? – представил себе Александр эту картину. – Вот никогда у меня такого не было! В этот самый момент… и стихи! Возбуждает?

– Не знаю, – простовато ответил Михаил, – мы же просто стихи читали… и всё.

– О-о, – протянул Сушняков, сползая со стула боком и поднимаясь на ноги, – похоже, ты и в самом деле разводишься. Давно у тебя так?

– Со вчерашнего дня.

– О-о… Имей в виду, нам с тобой много лет… надо хорошо подумать.

– Ты на два года старше…

– И умнее на столько же. – Сушняков козырнул ему и, выходя из кабинета, обронил: – Миша, «зри в корень», бабы все одинаковы, не ищи среди них, ищи в себе.

– Ступай на лекцию, – сказал на это нравоучение Михаил, – и не перепутай там… конституцию с проституцией!

Не успел за Сушняковым рассеяться ментовский дух, как дверь вновь отворилась и на кафедру вошёл ректор института. Игорь Сергеевич Сотов, прозванный за свою фамилию студентами «Мобила», поздоровался с порога, потом прошёл, пожал поднявшемуся Худякову руку, тут же безо всяких приглашений присел и озабоченно, растерянно проговорил:

– Михаил Иванович, я только что имел разговор с… вашей супругой. Небольшой разговор, вроде как и ничего особенного, но она… недвусмысленно спросила меня: знаю ли я, что у моего работника рушится семья? Такой вот скандал.

Игорь Сергеевич посмотрел на Худякова с лёгким нетерпением. По образованию Сотов был историк и, как некоторые литераторы знают наизусть «Евгения Онегина», так Сотов знал наизусть все речи Владимира Ильича Ленина. К Худякову семидесятилетний Сотов относился по-отечески, по-доброму но никогда не спускал ему с рук всякие «студенческие» излишества. Такими излишествами он сейчас аргументировал развод Худякова.

– Каким таким образом у меня рушится семья? – переспросил Михаил. – Я просто собрался разводиться с супругой… мы давно уже… не живём вместе, и я решил узаконить это юридически. Всё честно и, простите, даже добросовестно. Вот и весь скандал.

– А что так? – спросил Сотов без нажима, словно его это и не интересовало совсем. – Что не живёте?.. Характеры, несовместимость? Может, другая женщина? Или ещё что-то посерьёзнее? Может…

– Уже ничто не поможет, – мягко прервал его Михаил, – мы разводимся, и это факт. А что касается другой женщины… вполне может быть, но она здесь ни при чём.

– А как… дети… прочее?

– В семье знают моё решение, и дети меня поддерживают, хотя им это тоже не в радость. Но они согласны со мной, что ложь в семье не должна присутствовать. Уж лучше развод, чем изворачиваться годами.

– Вот даже как? – не очень довольным голосом проворчал Сотов, – Что ж, мне сказали несколько иначе. Ладно. Только я вот что скажу… – он поднялся со стула, – вы тогда со своими студентками… в этот момент жизни… осторожнее любезничайте. А то поползёт… Осторожнее!..

– Несомненно, – подтвердил Худяков.

Ректор повернулся, подошёл к двери, открыл её, о чём-то подумал, словно не договорил, и произнёс:

– Конечно, лучше честно жить с самим собой, нежели бесчестно со всеми остальными. Честно – жить лучше. Даже в ущерб себе… даже детям… Да-с!..

И ушёл. Худяков немного озадаченно посмотрел в стол. Повторил начальную фразу Сотова, потом ещё, пока, наконец, её не понял. Собрав необходимые книги, он поднялся и отправился на лекцию. Едва открыв дверь, Михаил столкнулся на пороге со студенткой Машей, что в сорокаградусный мороз пришла к нему в мини-юбке с просьбой об учебнике по литературоведению. Тогда он её быстро выставил за дверь, с учебником в руках, а через полчаса и сам себя за дверь выставил под каким-то предлогом. Ох и вечерочек тогда был!.. Едва живой от этой Машки остался.