Текст книги "Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина"

Таким образом, Бахрушин на примере политической публицистики стремился показать упадок боярства как самостоятельного общественного класса. В его понимании, нельзя преувеличивать ту опасность, которая исходила от аристократии. В этом он следовал за концепцией своего учителя Ключевского, также считавшего, что боярство отличалось практически полным равнодушием к своим политическим свободам[351]351
  Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. 3-е изд. М., 1902. С. 285–286.


[Закрыть]. За сочинение Бахрушин получил от М.К. Любавского высшую оценку «весьма удовлетворительно».

Впоследствии в своем этюде «Как сложилось мое историческое мировоззрение» историк писал, что «Московский университет дал мне хорошую школу критики источников. Это была не шахматовская критика, углубленная и тонкая, запутывающаяся, как кружево, в изящном сплетении перекрестного допроса рукописных редакций… Критический метод, вынесенный мною из аудиторий Московского университета, был более рационалистичен, менее мелочен, строился на более широких общих основаниях; он был менее глубок, зато и менее мелочен…»[352]352
  Бахрушин С.В. Из воспоминаний… С. 164.


[Закрыть]. Однако, по мнению Бахрушина, университет не дал ему «общего исторического мировоззрения», которое пришлось формировать самостоятельно.

Сразу после успешной сдачи экзаменов Бахрушиным М.К. Любавский пригласил его остаться для приготовления к профессорскому званию на кафедре русской истории, он же и стал формальным руководителем молодого историка. При подготовке к магистерскому экзамену ему пришлось проработать огромное количество литературы и источников. К каждой работе он подходил критически, несмотря на звания и авторитет авторов. Прежде чем читать литературу по той или иной проблеме, Бахрушин взял за правило сперва тщательно ознакомиться непосредственно с источниками и сформировать собственный взгляд по изучаемым вопросам. Стремление к самостоятельности суждений станет впоследствии важной чертой научного почерка ученого. По его воспоминаниям, со стороны своего научного руководителя, М.К. Любавского, он не встретил никакой помощи при подготовке к экзаменам. Значительно бо́льшую поддержку оказал специалист по всеобщей истории Д.М. Петрушевский. Именно он знакомил историка с новейшими теориями, проявив искреннюю заинтересованность работой магистранта. «Более отзывчивого, мягкого и искреннего человека я редко встречал… постоянное, в течение ряда лет, научное общение с ним дало мне очень много, а то влияние, которое он оказывал на своих учеников, в том числе на тех из них, которые специализировались по русской истории под моим руководством, свидетельствует об очень большом педагогическом таланте»[353]353
  Там же. С. 155.


[Закрыть], – вспоминал Бахрушин.

Днями напролет начинающий историк, готовясь к испытаниям, занимался в библиотеке Румянцевского музея. Именно здесь он познакомился с Готье, Яковлевым и Веселовским, уже достаточно хорошо знавшими друг друга. Так окончательно сформировался круг московских историков – выпускников Московского университета, которых можно назвать «младшим поколением Московской исторической школы». Их деятельность проходила на некотором удалении от более старшего поколения учеников Ключевского и Виноградова. Данное неформальное научное сообщество будет продолжать свою научную деятельность на протяжении двух десятилетий, пока его не разрушат обстоятельства, не имеющие прямого отношения к науке.

На первых порах Бахрушин активно занимался общественно-политической деятельностью. Он избирался в Московскую городскую думу три раза с 1909 по 1917 г.[354]354
  Писарькова Л.Ф. Московская городская дума. 1863–1917. М., 1998. С. 495.


[Закрыть]. О своей работе историк оставил интересные заметки и воспоминания[355]355
  АРАН. Ф. 624. Оп. 2. Ед. хр. 69. Еще один экземпляр хранится в: ЦИАМ. Ф. 2263.


[Закрыть]. Он подробно описал ход выборов в 1909 г., отметив различия партийных пристрастий в зависимости от московских районов. Значительную роль играли «громкие фамилии», к коим и относился сам Бахрушин. Сам депутат не без иронии впоследствии вспоминал: «Я чувствовал вокруг своей головы ореол от блеска моей фамилии… На предвыборном собрании с обеих сторон произносились колкие и укорительные речи, дебатировались программы, вопросы, когда поднялся высокий, седой как лунь, старик в длиннополом сюртуке и в нескольких словах нравоучительным тоном рекомендовал выбирать „таких людей, как Бахрушин“: он меня не знал, не имел никакого представления о моих качествах и недостатках; он видел во мне лишь представителя той породы людей, которых „надо“ выбирать, и кои по своему положению призваны исполнять функцию гласных…»[356]356
  АРАН. Ф. 624. Оп. 2. Ед. хр. 69. Л. 4.


[Закрыть]. Большой интерес в воспоминаниях представляют и характеристики самых заметных членов Думы: Н.И. Гучкова, брата лидера октябристов, земского деятеля Д.Н. Шипова, Лидии Арманд, первой женщины в Думе, и т. д.

Подводя итоги деятельности городской думы созыва 1909–1913 гг., Бахрушин считал, что «отмечен могучий рост муниципализации предприятий общественного характера…»[357]357
  Там же. Л. 1.


[Закрыть]. При этом историк вынужден был признать большое количество нерешенных проблем. Выходом из сложившейся ситуации, с его точки зрения, была коренная перестройка существовавшего аппарата, которая могла бы еще более усилить его демократизм[358]358
  Там же. Л. 3.


[Закрыть]. Кроме того, историк ратовал за необходимость более спокойной общественной обстановки для работы думы. Его не устраивали те политические баталии, которые проходили в думе между радикалами и умеренно настроенными: «Партийность, разделившая Думу на два враждебных лагеря, создавала атмосферу, не позволявшую часто правильно оценивать и разрешать вопросы»[359]359
  Там же. Л. 2.


[Закрыть]. Сам Бахрушин, очевидно, относился скорее к умеренному лагерю, хотя его и причисляли к левым кадетам.

Активная общественная деятельность мешала научной работе. Единственной заметной научно-исследовательской работой, опубликованной в дореволюционное время Бахрушиным, стала статья «Княжеское хозяйство XV и первой половины XVI в.», вышедшая в «Сборнике статей в честь В.О. Ключевского» в 1909 г. В статье подробно, с привлечением нового фактического материала, рассмотрены механизмы функционирования княжеской вотчины. Автор выяснил, что в XV в. наблюдается значительное сокращение несвободного населения и привлечение независимых оброчников. Ученый связывал это с общей децентрализацией княжеского хозяйства, приведшей к необходимости привлечения дополнительной трудовой силы[360]360
  Бахрушин С.В. Княжеское хозяйство XV и первой половины XVI в. // Бахрушин С.В. Научные труды: В т. II. М., 1954. С. 40.


[Закрыть]. Историк подчеркивал исключительно натуральный характер владений, где на продажу шла только соль. В конце XV в., по наблюдениям Бахрушина, княжеское хозяйство вошло в полосу кризиса, вызванного общим упадком земледелия и задолженностью князей в результате их неумения рационально вести хозяйство на фоне роста товарно-денежных отношений. В результате кризиса произошла очередная мобилизация земель, позволившая московским князьям поглотить удельное княжеское землевладение[361]361
  Там же. С. 44.


[Закрыть]. Статья молодого историка сразу обозначила его интерес к социально-экономической истории и привлекла внимание в научной среде[362]362
  Дубровский А.М. С.В. Бахрушин и его время… С. 36.


[Закрыть].

Представители «младшего поколения» Московской исторической школы начинали свою научную карьеру в сложных историографических условиях. На таком фоне происходит объединение выпускников Московского университета разных лет в более или менее сплоченную группу. Знакомство Готье с Яковлевым происходит в Московском университете, где последний начинает преподавать после сдачи магистерских экзаменов. Между ними установились хорошие отношения, и, как уже говорилось, Готье содействовал приглашению Яковлева работать в Румянцевском музее, куда он поступает в качестве заведующего читальным залом 1 мая 1906 г.[363]363
  Отчет Московского публичного и Румянцевского музеев за 1906 г. М., 1907. С. 10, 112.


[Закрыть] В то же время в читальном зале интенсивно по 10 часов в день готовился к сдаче магистерских экзаменов Бахрушин. Именно там он познакомился с Готье и Яковлевым, а общие учителя и интересы быстро сблизили молодых ученых. Яковлев способствовал знакомству Бахрушина с Веселовским. Таким образом, сформировался неформальный круг общения молодых московских историков. Взаимоотношения между ними не всегда были безоблачными. Так, долгое время протекал скрытый конфликт между Готье и Веселовским после критической рецензии последнего на книгу «Замосковный край в XVII веке». Тем не менее отношения сложились очень тесные и большей частью дружеские. Связующим звеном этого круга был Яковлев, отличавшийся умением ладить с людьми разных характеров.

Так, в своих письмах Бахрушин обращался к Яковлеву, как правило, на «ты»[364]364
  АРАН. Ф. 665. Оп. 1. Ед. хр.


[Закрыть]. В своих воспоминаниях начала 1930-х гг. Бахрушин впоследствии давал следующую характеристику Яковлеву: «Его тонкая мысль, его глубокая и разносторонняя эрудиция, художественная яркость речи, смелость и оригинальность суждений не могли не очаровать юношу, до тех пор знавшего лишь официальную книжную историографию и не имевшего случая сталкиваться с живым обсуждением научных вопросов, а исключительные душевные качества этого талантливого ученого не могли не привлечь моего сердца. Так завязалась та близкая и дружеская связь, которая про тянулась более четверти века до настоящего момента, никогда не слабея, и дала мне, кроме радостей общения с выдающимся по уму и сердцу человеком, неизмеримо много глубоких и сильных научных впечатлений. Я думаю, что из всех моих друзей А.И. Яковлев оказал на меня наиболее действенное влияние. В первые моменты я всецело подчинился чарующему обаянию его личности, упивался его речью, ловил каждое его слово, впитывал в себя каждое его суждение, ошеломленный полетом, новизной и дерзновением его научной фантазии, обвороженный изяществом и тонкостью его блестящей мысли. Я искал его общества, как прозелит жаждет слова своего пророка, я забывался в бесконечных бесе дах с ним, и он шел навстречу мне со своей изящной приветливостью, со своей милой и обаятельной улыбкой. „Вы точно влюбленные“, – сказал раз один из наших ученых знакомых, застав нас вдвоем. Если я вообще могу назвать себя чьим-либо учеником, то с наибольшим правом я бы присвоил себе честь считаться учеником именно Алексея Ивановича. Впо следствии мы во многом расходились: и в научных вопросах, и в политических убеждениях, и в вопросах житейских»[365]365
  Бахрушин С.В. Из воспоминаний / Публ. А.М. Дубровского // Проблемы социальной истории Европы: От античности до Нового времени. Брянск, 1995. С. 148.


[Закрыть].

Бахрушин и Яковлев сильно отличались характерами: «Но главное, что нас разделяло, была разница тем перамента: горячий, отдававшийся с головой чувству, страстный в симпатиях и антипатиях, А.И. Яковлев раздражался часто моим индифферентизмом во многих вопросах, волновавших его пылкую душу, прямолинейный до несдержанно сти, он не мог примириться с моей податливостью на компро мисс. Но обоюдное чувство прочной дружбы и доверия оста лось, и, хочется верить, останется до конца наших дней, не изменилось с его стороны трогательная, почти нежная вни мательность старшего к младшему, а с моей, восторженное преклонение перед силой его таланта; и эта взаимная связь личной и научной дружбы скрепилась еще теснее не только общностью научных интересов, не умиравших, а наоборот, возраставших с годами, но и дружескими отношениями, сло жившимися между мною и его семьею…»[366]366
  Там же. С. 149.


[Закрыть].

В данном отрывке важно подчеркнуть, что близость двух ученых базировалась не только на личной симпатии, но и на общности научных интересов, а это важная коммуникационная характеристика научной школы.

Не меньший интерес представляет и бахрушинская характеристика Веселовского. С ним у Бахрушина установились не такие тесные отношения, как с Яковлевым, да и к некоторым работам Веселовского Бахрушин относился несколько скептически. Он признавал за ним большую эрудицию и знание архивного материала, способность к тонкому источниковедческому анализу, но многие черты его исследовательского почерка Бахрушина не устраивали. «Здесь я впервые познакомился с С.Б. Веселовским, о котором я так много слышал до тех пор от А.И. Яковлева и Ю.В. Готье, и мог лично оценить этого „русского Моммсена“, как его шутливо любил называть Ю.В. Готье, сочетавшего в себе противоположные свойства крупного ученого и капризного ребенка, европейски образованного homme de lettres и подьячего московского приказа, в котором своеобразно сплетались широкое и всестороннее знание печатных и архивных источников с большой узостью исторической мысли, и мелкое тщеславие и эгоизм с радушной готовностью прийти всегда на помощь начинающим неофитам. Сибарит и неутомимый труженик, он всю жизнь посвятил кропотливой исследовательской работе. Никто, как он, не знал русских архивов; его собрание копий с архивных документов не имело себе равного. И свои знания, и свои коллекции он одинаково охотно, с искренним удовольствием, открывал и друзьям, и случайным знакомым, и молодежи; но его советы в области научных вопросов были часто пагубны, а темы, рекомендуемые им, отличались необыкновенной бесплодностью и бессодержательностью. Самого его обилие материалов захлестывало, топило; крупные вещи, как его „Сошное письмо“, были неудобочитаемы вследствие отсутствия стройности изложения, неумения широко ставить вопрос и обилия деталей технического характера; за то в небольших очерках вроде „Семь сборов запросных денег“ он был настоящий мастер. Молодежи он импонировал своими знаниями и безапелляционностью определений; среди старшего поколения его недолюбливали за самоуверенность и резкость в критических отзывах. Его слабой стороной было отсутствие исторической школы: он был юрист по образованию, юристом остался и в своих исторических трудах, и никогда не мог справиться с более широкими историческими проблемами, изучая исторические явления исключительно с юридической точки зрения, и был совершенно неспособен к постановке социальных вопросов. Эти недостатки особенно ярко отражались на его капитальном труде „Сошное письмо“… Излагая до последней мелочи всю технику сошного письма и возведя до степени вопросов первейшей важности все связанные с этой стороной дела разногласия, он совершенно не интересуется социальным смыслом „сошного письма“ и теми социально-экономическими условиями, которые его создали, пропуская мимо себя в своем грандиозном 2-х томном труде эту наиболее существенную сторону вопроса, которую затем так блестяще в несколько штрихов разрешил А. И. Яковлев в своей диссертации о „Приказе сбора ратных людей“; кстати сказать, С. Б. Веселовский так никогда и не понял, в чем суть тех полуупреков, которые долетали до него, как и не понял ценности немногих страниц в книге Яковлева, посвященных вопросу, который, по мнению его, он исчерпал до конца»[367]367
  Там же. С. 150–151.


[Закрыть]. Тем не менее именно Веселовский ввел Бахрушина в круги московских и петербургских историков и показал ему архивные фонды по истории Сибири, темы, ставшей главной для Бахрушина после революции.

Кстати сказать, открыто свое неодобрение указанных им выше черт работ Веселовского Бахрушин никогда не высказывал. Наоборот, он всячески, наравне с Яковлевым, оказывал свою поддержку часто хандрившему Веселовскому. Так, в дневнике последнего можно найти следующую запись: «Оба готовы оберегать меня от всего и относятся ко мне так тепло и душевно, что в тяжелые минуты это меня поддерживает»[368]368
  Веселовский С.Б. Дневники 1915–1923, 1944 г. // Вопросы истории. 2000. № 2. С. 100.


[Закрыть]. По утверждению Веселовского, во время его болезни Бахрушин не отходил от него ни на шаг[369]369
  Там же. С. 112.


[Закрыть]. Веселовский руководил первыми опытами молодого историка в архивной работе. Наиболее доверительные отношения у Веселовского сложились с Яковлевым, о чем свидетельствует их переписка и вся дальнейшая биография[370]370
  Дубровский А.М. Ученый и его наука в письмах // Переписка С.Б. Веселовского… С. 18.


[Закрыть]. По поводу же Бахрушина он писал: «С.В. [Бахрушин] для меня загадка»[371]371
  Веселовский С.Б. Дневники 1915–1923, 1944 г. // Вопросы истории. 2000. № 2. С. 97.


[Закрыть]. С большой симпатией относился к Бахрушину Готье, уже в неспокойные годы революций 1917 г. он писал: «Бахрушин мне нравится все больше: это очень тонкий, умный и талантливый человек, которому предстоит большое будущее»[372]372
  Готье Ю.В. Мои заметки. М., 1997. С. 281.


[Закрыть].

Таким образом, между историками сложились достаточно тесные отношения, обусловленные не только возрастной близостью, но и интересом к общей тематике, близостью подходов к изучению истории. Личностная взаимосвязь способствовала взаимовлиянию трудов Готье, Веселовского, Яковлева и Бахрушина. Их темы и подходы к историческим проблемам не только совпадали, но и взаимообуславливались.

Подводя итоги анализа первых шагов представителей младшего поколения московских историков, можно смело отметить, что важной чертой формирования этой научной генерации является то, что их учителями были не только В.О. Ключевский и П.Г. Виноградов, но и более старшие коллеги, среди которых П.Н. Милюков, М.К. Любавский и Н.А. Рожков. Они не только прививали своим ученикам идеи Ключевского, но и вкладывали собственные теории. Таким образом, научным фундаментом, на котором выросло младшее поколение, было не только наследие великого Ключевского, но и новаторские и оригинальные идеи его старших учеников.

Студенческие работы Готье, Веселовского, Яковлева и Бахрушина были написаны под сильным влиянием трудов их учителей, но уже в них можно отметить стремление к самостоятельной постановке и решению многих исторических проблем.

Глава 3
Фундаментальные исследования Ю.В. Готье, С.Б. Веселовского и А.И. Яковлева (1905–1918 гг.)

В начале XX в. российская историческая наука вступила в период, когда ее развитие определяли не обобщающие труды, а монографические исследования. В этой связи огромную роль играли диссертационные работы, которые являлись наиболее показательными историографическими источниками данного времени. Поэтому в центре анализа научной деятельности младшего поколения Московской исторической школы в начале XX в. должны быть их монографические и диссертационные работы.

Первым диссертацию защитил Готье. Его исследование основывалось на писцовых книгах, значение которых для исторической науки одним из первых оценил Ключевский. Так, еще Милюкову-студенту он предложил сочинение на тему «О землевладении в Московском государстве

XVI в.», где основной упор был сделан на привлечении данных писцовых книг[373]373
  Шаханов А.Н. Указ. соч. С. 200–201.


[Закрыть]. Таким образом, работа Готье стала продолжением того направления, которое наметил учитель. В печати результаты работы отразились лишь в одной публикации[374]374
  Готье Ю.В. Из истории хозяйственных описаний Московского уезда в XVI–XVII веках (По документам Московского архива министерства юстиции) // ЖМНП. 1902. № 3. С. 67–118.


[Закрыть]. В 1906 г. фундаментальный исторический труд был опубликован полностью[375]375
  Готье Ю.В. Замосковный край в XVII веке. Опыт исследования по истории экономического быта Московской Руси. М., 1906.


[Закрыть].

Монография, как на это уже неоднократно указывали специалисты[376]376
  Шапиро А.Л. Историография с древнейших времен до 1917 года. СПб.; Тверь, 1993. С. 597; Шаханов А.Н. Русская историческая наука второй половины XIX – начала XX века. Московский и Петербургский университеты. М., 2003. С. 202.


[Закрыть], была тематическим продолжением известной книги Н.А. Рожкова «Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке» (М., 1899). Исследование Рожкова стало значительным событием в исторической науке. В нем автор впервые поставил и обстоятельно обосновал проблему кризиса сельского хозяйства в конце XVI в. По его мнению, причиной кризиса стал рост поместного и крупного монастырского землевладения, что привело к сокращению посевных площадей, росту налогов и, как следствие, миграции части населения в южные регионы государства. Для большей объективности в изучении сельского хозяйства и факторов его развития во вводной главе Рожков проанализировал географические особенности территории Московского царства. Такое введение, хотя и органично вписывалось в концептуальные установки Соловьева и Ключевского, было сделано впервые. Особенностью работы было то, что она в значительной степени строилась на новом, архивном материале, в первую очередь писцовых книгах, которые ранее не использовались в качестве основы исследования, были специфическим и малоизученным источником. Начало их анализу и практическому использованию положили в своих работах Н.Д. Чечулин, П.Н. Милюков, А.С. Лаппо-Данилевский и И.Н. Миклашевский[377]377
  Шаханов А.Н. Указ. соч. С. 200–201.


[Закрыть], но в их работах писцовые книги не были подвергнуты серьезному источниковедческому анализу. Понимал это и Рожков, который критически подошел к итоговым данным, сообщаемым источниками. Он заново перепроверил подсчеты, сделанные писцами, тем самым значительно повысив точность итоговых цифр. Историк свел полученные данные в специальные таблицы, использовав популярный в то время статистический метод «средних чисел». Более того, он опубликовал статью, посвященную разбору писцовых книг как исторического источника[378]378
  Рожков Н.А. К вопросу о степени достоверности писцовых книг // Труды Археологической комиссии Московского археологического общества. Т. 1. Вып. 2. М., 1899.


[Закрыть]. Тем не менее в самой работе ученый отказался специально останавливаться на этом вопросе, утверждая, что это неоправданно увеличит объем монографии[379]379
  Рожков Н.А. Сельское хозяйство Московской Руси XVI века. М., 1899. С. III.


[Закрыть].

Это решение вызвало существенные возражения со стороны Ключевского, считавшего, что в данном случае специальное источниковедческое введение было необходимо. Сначала он устроил «головомойку» и «разнос» соискателю на защите диссертации[380]380
  Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий: Воспоминания (1876–1914). М., 1997. С. 282–283.


[Закрыть]. В специальном разборе он отметил, что «по новости темы и важности дела читатель, прежде всего, надеялся бы найти в книге предварительный критический обзор, по крайней мере, этих основных ее источников. Но такого обзора автор не дает ему, обещая только в предисловии со временем обратиться к обстоятельному критическому изучению писцовых книг … в диссертации о сельском хозяйстве в Московской Руси было бы желательно не разъяснение общего критического вопроса о степени достоверности писцовых книг, а специальная, как бы сказать, техническая установка способа, как следует их читать и понимать, чтобы пользоваться ими как источником для истории народного и именно сельского хозяйства»[381]381
  Ключевский В.О. Отзыв о исследовании Н.А. Рожкова «Сельское хозяйство Московской Руси XVI века» // Ключевский В.О. Сочинения в восьми томах. М., 1959. Т. 8. С. 369–370.


[Закрыть]. Раскритиковал Ключевский и сам подход к анализу писцовых книг, упрекнув рецензируемого автора в разработке темы с заранее заданной схемой и отсутствием учета региональной специфики[382]382
  Там же.


[Закрыть]. При написании своего исследования Готье учел многие замечания, прозвучавшие в адрес Рожкова.

Защите диссертации Готье предшествовала продолжительная подготовительная работа. В речи, прочитанной на защите, Готье отметил, что исследователь Нового времени сталкивается с проблемой огромного количества источников: «Эти горы или вернее груды документов, пыльные и невзрачные на вид, обладают особыми удивительными свойствами: как это ни странно может быть на первое время, они таят в себе неотразимое обаяние для того, кто хоть раз углублялся в их разработку. Они манят к себе исследователя, посмевшего испытать своеобразную прелесть архивной работы, не в меньшей степени, чем ледяные горы, окружающие полюс, манят к себе раз побывшего среди них исследователя арктических стран»[383]383
  АРАН. Ф. 491. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 3.


[Закрыть]. К такой груде документов, по его мнению, можно предложить три подхода. «Можно приблизиться к ним с определенной мыслью, искать в них ответы на заранее сложившиеся вопросы», – таков первый путь[384]384
  Там же.


[Закрыть]. Тогда, по мысли автора, исследователь получает свободу в «пользовании материалом», но он попадает в затруднительную ситуацию в поиске этих материалов, рискует пропустить важные документы. Второй подход заключается в следующем: «Возможно, подойдя к горе архивного материала, отломить от него скалу, глыбу, затем разбить эту глыбу на меньшие глыбы, извлекая из них все, что он может дать»[385]385
  Там же. Л. 4.


[Закрыть]. Но такой путь может привести к тому, что ученый окажется во власти материала, полностью подчинившись своим источникам. С другой стороны, документы могут показаться исследователю скучными, что также не будет способствовать успешному решению проблемы. Наконец третий вариант, признанный Готье наиболее предпочтительным в выбранной им теме, предполагает комбинацию первых двух: «В выборе предмета моей работы мною руководил двоякого рода интерес: интерес к эпохе… и непосредственно интерес к источникам»[386]386
  Там же.


[Закрыть]. Такой подход, соединяющий в себе источниковедение и конкретно-историческое исследование, отличался повышенной сложностью, но всегда оказывался плодотворен.

Изучение темы связано был и с такими сложностями, как необходимость анализа огромного количества законодательных актов. Следуя примеру Ключевского, Готье в данном случае исходил из понимания, что «когда речь заходит о законодательных мерах в русском прошлом, то прежде всего возникает вопрос, насколько и как осуществлялся на практике этот закон: был ли он отголоском действительных потребностей народной жизни или же имел силу только на бумаге»[387]387
  Готье Ю.В. Замосковный край… С. 436.


[Закрыть]. Данный подход позволял избежать формально-юридического взгляда на историю и органично вписывался в рамки позитивистской методологии, где признавалось равноправие факторов исторического процесса. Тем самым Готье поставил в один ряд законодательное творчество государства и реальное социально-экономическое развитие. Такой подход был типичен для учеников Ключевского.

Во введении к книге автор объяснил обращение именно к истории XVII в., отметив, что это важный период, расположенный между старой и новой Россией, включавший в себя как «полное развитие старинного русского строя», так и «зачатки новых отношений». По его мнению, «политическая история, юридические отношения, культурные течения XVII в. изучены часто исчерпывающим образом, часто в достаточно полной мере»[388]388
  АРАН. Ф. 491. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 5.


[Закрыть], поэтому на очереди стояли вопросы экономической истории. В центр изучения автор поставил анализ развития сельского хозяйства, считая, что эта проблема «казалась особенно близко стоящей на очереди как по важности затронутых вопросов и их малой разработке за XVII столетие, так и потому, что эти вопросы по отношению к предшествующему времени, т. е. к XVI столетию, как раз уже получили посильное, в зависимости от первоисточников, разрешение»[389]389
  Готье Ю.В. Замосковный край… С. III.


[Закрыть]. Таким образом, автор тесно связывал свой труд с предыдущим развитием отечественной историографии и ее насущными потребностями.

Огромное количество архивного материала, с которым столкнулся исследователь, заставило его отказаться от рассмотрения всей аграрной истории XVII в. В этом смысле труд Готье отразил главную тенденцию исторической науки XX в. – ее бо́льшую специализацию и уход в тщательное изучение конкретных тем. В этом заключается важное отличие работы Готье от книги Рожкова, в которой тема была поставлена в традициях предыдущих лет чрезвычайно широко. Сам автор «Замосковского края…» скромно считал свое исследование только «пробным шагом в этой области»[390]390
  Там же. С. IV.


[Закрыть].

Учитывая критику, обрушившуюся на Рожкова, историк посвятил первую главу источниковедческому анализу писцовых книг, рассмотрению техники их составления и первичной их обработке. Саму процедуру переписи Готье считал «самым грандиозным предприятием московского правительства»[391]391
  Там же. С. 125.


[Закрыть]. Он подчеркивал, что писцовые книги – «один из интереснейших и важнейших источников… драгоценный материал для исследования в области экономической истории России»[392]392
  Там же. С. 1.


[Закрыть]. По его справедливому замечанию, писцовые книги не становились объектом специального изучения. Кроме работ А.С. Лаппо-Данилевского, Н.А. Рожкова и И.Н. Миклашевского к тому времени появилась статья Г.Н. Шмелева, где проводилась мысль о необходимости сравнительного изучения книг[393]393
  Шмелев Г.Н. К вопросу о степени достоверности писцовых книг // Труды Археографической комиссии Московского археологического общества: В т. I. М., 1898. С. 185–200.


[Закрыть]. Несмотря на эти первые шаги, Готье был вынужден признать, что «изучение интересующих нас памятников еще только начато»[394]394
  Готье Ю.В. Замосковный край… С. 4.


[Закрыть]. По его мнению, писцовым книгам, как историческому источнику, еще предстоит этап пристальной внешней и внутренней критики. В данном случае внешняя критика, в понимании автора, состояла в изучении местных условий появления памятников, а внутренняя – в анализе их содержания. Это, в свою очередь, намечает «два возникающих… детальных вопроса – оценка цифровых данных и точное установление данных и точное установление терминологии писцовых и переписных книг»[395]395
  Там же. С. 6.


[Закрыть]. Упор делался на памятники XVII в. Для решения поставленной проблемы исследователь предполагал рассмотреть историю письма, технику писцового дела, совместив это с критическим анализом содержания источников. Готье разбил территорию Замосковного края по уездам, разделив известные писцовые книги по их административно-территориальному признаку. Писцовые книги изучались по следующей схеме: история их возникновения, их состояние и порядок описания земель. Такой подход позволил достаточно полно показать источниковую базу исследования и проанализировать особенности имеющихся источников. Готье их сгруппировал по хронологическому принципу, выделив в качестве объекта исследования «писцовые книги 20-х, 30-х и 80-х годов и, там где они сохранились, дозорные 10-х годов, затем переписные 1646 и 1678 годов»[396]396
  Там же.


[Закрыть]. Историк отметил, что книги частично сохранились в копиях, которые он разделили на три типа: 1) черновики и частные копии, ставшие впоследствии официальными документами; 2) копии в особых сборниках; 3) копии середины XVIII в., сделанные для нужд межевания[397]397
  Там же. С. 36.


[Закрыть]. Несмотря на приоритетное внимание к источникам XVII в., автор признавал, что книги XVI в. «очень интересны для нас, потому что дают возможность установить сравнение между эпохой до и после смуты»[398]398
  Там же. С. 48.


[Закрыть]. Этот постулат позволил соблюсти принцип историзма в исследовании.

В анализе писцовых и переписных книг автор приходит к важному источниковедческому выводу, что все переписи взаимосвязаны «вследствие того, что писец и переписчик пользовались обыкновенно… последним по времени или же ближайшим из имевшихся налицо описаний»[399]399
  Там же. С. 75.


[Закрыть]. Эта мысль способствовала пониманию целостности исследуемых источников. Тем не менее Готье вынужден был признать, что при составлении писцовых книг переписчики редко следовали единообразным приемам. Причиной тому были и региональная специфика, и условия времени. Автор подробно рассмотрел принципы подбора писцов, их снаряжение и саму процедуру описания, работу писцовой комиссии[400]400
  Там же. С. 76–82.


[Закрыть]. Он пришел к выводу, что, несмотря на инструкции, в действительности они не объезжали все пункты, нередко полагаясь на старые документы или сообщения с мест. Более того, прямая проверка имела «значение чрезвычайных мер»[401]401
  Там же. С. 83.


[Закрыть]. К такому же выводу пришел в свое время и И.Н. Миклашевский, что позволило ему утверждать о невозможности доверять итоговым данным книг[402]402
  Миклашевский И.Н. К истории хозяйственного быта Московского государства. М., 1894. С. 54.


[Закрыть]. Иного мнения придерживался Готье, считавший, что «столь резко высказанное недоверие к писцовой работе едва ли может быть принято без существенных поправок»[403]403
  Готье Ю.В. Замосковный край… С. 84.


[Закрыть]. Он показал, что писцовые комиссии все-таки старались проверить полученные данные, что позволяет говорить об относительном соответствии данных реальному положению дел. «В общем, описание бывало почти всегда настоящей ревизией права землевладельцев на бывшие в их владении земли и на крепостных людей»[404]404
  Там же. С. 92.


[Закрыть], – заключал автор.

Не мог историк не отметить в работе и многочисленных конфликтов, связанных с переписью. Население старалось скрыть истинный размер достатка, чтобы избежать высоких налогов. Не способствовали успокоению и многочисленные факты применения писцами своих чрезвычайных полномочий. Тем не менее, пересчитав заново имеющиеся данные, историк пришел к выводу, что писцы не имели цели искусственно завышать данные для увеличения налогов, наоборот, они всегда их уменьшали[405]405
  Там же. С. 121.


[Закрыть]. Причиной тому было элементарное неумение правильно и внимательно считать, поэтому, делал вывод Готье, итоговые цифры требуют постоянной проверки, без которой они ненадежны и полны ошибок[406]406
  Там же. С. 122.


[Закрыть].

Трудности в анализе писцовых книг автор объяснял и русской психологией: «Русский человек всегда обладал способностью и умением работать сообща, артелью; с другой стороны, общеславянская черта – склонность к раздорам и несогласиям – никогда не была ему чужой»[407]407
  Там же. С. 101.


[Закрыть]. Более того, русское общество, по мнению, Готье находилось тогда в «полумладенческом состоянии» и не было готово к современному пониманию государственных проблем. В этом утверждении автор, вольно или невольно, повторил знаменитую теорию Дж. Вико о разных возрастах в истории общества, в русской историографии получившую воплощение в работах С.М. Соловьева[408]408
  Например: Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом // Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. М., 1989. С. 421, 438 и др.


[Закрыть]. Более того, считал Готье, сама идея государственной переписи намного опережала «культурное развитие русского общества»[409]409
  Готье Ю.В. Замосковный край… С. 168.


[Закрыть].