Текст книги "Статус человека"

– Куда? – спокойно, но твёрдо спросил он.

– Туда, – так же прямолинейно ответил Нордвик.

– Не имею права пустить тебя.

Плечи Нордвика напряглись, он набычился, казалось, ещё мгновение, и он просто отшвырнёт щуплого Шеланова в сторону. Но напряжение вдруг оставило его, и он неожиданно улыбнулся.

– Я понимаю, о чём ты думаешь, – сказал он. – Дай мне пилота, чтобы успокоить твою совесть.

Нордвик повернулся к нам и посмотрел на Гидаса. Тот уже немного пришёл в себя и дрожащими руками разминал затёкшее лицо. Шеланов тоже посмотрел в нашу сторону.

– Ты же сам видишь…

– Ну, пусть идёт со мной этот. – Нордвик кивнул на меня. – Мне всё равно, какой балласт.

Конечно, меня неприятно резануло, что меня окрестили «балластом». Но, когда выпадает такой случай, не до обид. Кажется, это был один из тех случаев, о которых думают девушки, восхищённо глядя на шевроны наших комбинезонов.

– Хорошо, – всё ещё с сомнением буркнул Шеланов и отступил от люка.

– Извиняюсь, – сказал я Шеланову и, так же бесцеремонно, как Нордвик, передав ему Гидаса, скользнул в «мухолов».

– Быстрее уходите с причала, время дорого! – заращивая перепонку люка, крикнул Нордвик и сел в единственное кресло.

– Стань за креслом, – сказал он мне, – прижмись спиной к стене, а руки упри в спинку кресла.

Я с трудом развернулся в тесной для двоих кабинке и опёрся спиной о переборку.

– Сколько у нас осталось времени? – спросил Нордвик, глядя, как с причала в обнимку уходят Шеланов с Гидасом.

Естественно, я не знал.

– Минут тридцать пять.

– Ты хоть догадался в рубке кого-нибудь оставить?

От неожиданности я вздрогнул. Всё замечает! Хорошо, что не спросил этого при Шеланове…

Нордвик включил внешнюю связь.

– База?

– Дежурный оператор станции «Проект Сандалуз-II» на связи, – отзвался Владик.

«Молодец! – восхищённо подумал я. – Быстро он!»

– Сколько у нас времени?

Кажется, Владик замялся. Ну, правильно, откуда ему знать, о чём идёт речь.

– Не понял? – переспросил он.

Я перегнулся через спинку кресла поближе к пульту.

– Владик, – сказал я, – дай, пожалуйста, бегущее время с экрана вариатора на компьютер бота 3Х-46.

Я ещё успел заметить, как на дисплее вспыхнули цифры: 32.42, и меня отшвырнуло назад, распластав на стене. Бот, прорвав перепонку причала, буквально выстрелил собой в пространство.

С огромным трудом, чувствуя, что моё лицо превращается в лицо Гидаса, я вытянул перед собой руки и уцепился за спинку кресла. Перед собой я ничего не видел, кроме затылка Нордвика – кресло полностью заслоняло собой экран обзора. Шея Нордвика побагровела, но голову он держал прямо. Длинные волосы откинулись назад, обнажив странные уши: одно нормальное, как и у всех людей, прижатое к голове, другое, правое, оттопыренное, стоящее практически перпендикулярно. У нас на станции подшучивали над Нордвиком за глаза: мол, в детстве родители его часто драли за ухо, причём только за правое.

«А Шеланова у нас прозвали Людовиком, – глупо подумал я. – За длинный нос, похожий на нос одного из французских королей…»

«Мухолов» резко дёрнуло – очевидно Нордвик начал торможение. Руки не выдержали, и меня бросило лицом на спинку кресла. При этом носом я уткнулся именно в то самое оттопыренное ухо Нордвика. Хорошо, что нос у меня не «королевский», а то, наверное, проткнул бы его «воспитательное» ухо. Лицо у меня стало вытягиваться вперёд, и теперь я уже не знал, на что оно стало похоже. Но в таком положении, приплюснувшем меня к спинке кресла, было и своё преимущество. Теперь я видел экран обзора и надвигающуюся радужную диафрагму Глаза.

Надо сказать, что вхождение в диафрагму не доставило мне удовольствия. Вспышка в глазах, разноцветные кольца на сетчатке и неприятная оторопь во всём теле… И тут же наступила невесомость. Гравидвигатели в диафрагме не действовали.

Всё-таки Нордвик был асом. Полёт, траекторию движения он рассчитал великолепно. Буквально секунды три работали аварийные химические двигатели, и мы плавно пристали к переходному тамбуру пилотского отсека.

Не знаю, кому как, но в невесомости я почувствовал себя весьма неуютно. Мы настолько привыкли к искусственной гравитации, что, впервые оказавшись в невесомости, я сразу понял, что означала «космическая болезнь» для первых пассажиров времён начала освоения пространства. Желудок подступил куда-то к лёгким, казалось, что ты падаешь вместе с ботом с бездонную прорву, и безотчётно хотелось ухватиться за что-то крепкое и надёжное, чтобы предотвратить это падение. Наверное, молоденький капитан «Градиента» испытывал то же чувство, потому что, когда лопнула перепонка переходного тамбура, он, ожидая нас, висел возле входа, неестественно крепко уцепившись рукой за поручень. Одному Нордвику всё было нипочём. Он крепко стоял на ногах, приклеенный к полу магнитными присосками, – экипировка работников патрульно-спасательной службы была рассчитана на все случаи жизни.

– Здравствуйте, – несколько смущённо проговорил капитан «Градиента». – У нас почему-то отказала система искусственной гравитации…

Не обращая на него внимания, Нордвик прошагал по тамбуру, вошёл в рубку лайнера и, подойдя к корабельному компьютеру, быстрыми, чёткими движениями открыл переднюю панель. Конечно, капитану ПСС положено было знать рубку корабля как свои пять пальцев. Поднятая панель корабельного компьютера огромным крылом закачалась под потолком.

Капитан «Градиента» растерянно смотрел на действия Нордвика. Затем перевёл на меня недоумённый взгляд.

– Что случилось? – с плохо скрываемой тревогой, понизив голос, спросил он.

Я чуть не ударил его. Очевидно, он был моим ровесником – лет двадцать пять-двадцать шесть, – но щуплая фигура, светлые волосы, откровенно розовая кожа делали его совсем похожим на мальчишку. Впрочем, блондины всегда выглядят моложе. Даже щетина у них на лице практически незаметна, а у этого кожа на лице вообще была по-юношески девственно чиста.

– Вы завели лайнер в зону эксперимента станции «Проект Сандалуз II», – процедил я, глядя в небесно-чистые глаза капитана «Градиента». – Вам это что-нибудь говорит?

Глаза его дрогнули, потемнели. Он побледнел, по горлу судорожно прокатился кадык. Что-то это ему говорило.

– Иржик, – позвал меня Нордвик, вытягивая из внутренностей компьютера какие-то длинные, белесые, похожие на макароны шнуры с полупрозрачными присосками на концах. – Переключи, пожалуйста, время сюда, в рубку.

«Откуда он знает моё имя? – несколько ошарашенно подумал я. – На причале-то обозвал меня «этим»…

Я неуверенно, цепляясь за все предметы на своём пути, проплыл к пульту управления и, ухватившись за подлокотник пилотского кресла, соединился с Владиком.

В нашем распоряжении оставалось двадцать три минуты. Впрочем, не в нашем, а в распоряжении Нордвика, потому что только он знал, что нужно делать.

Внезапно включилась внутренняя связь, и девичий голос, наверное, стюардессы, произнёс:

– Капитан, пассажиры жалуются на невесомость…

– К чёрту! – рявкнул Нордвик. – Пусть потерпят полчаса!

Бедный капитан «Градиента» только беззвучно раскрыл и закрыл рот.

– Где у вас можно побриться? – неожиданно обратился к нему Нордвик.

Капитан «Градиента» ошалело уставился на него.

– Побриться?

– Да, побриться, – раздражённо повторил Нордвик.

– В душевой…

– Депилят там есть?

Вконец обескураженный мальчишка-капитан только кивнул, и Нордвик быстрым шагом направился в душевую.

В это время на экране связи вместо Владика появился Шеланов.

– Где Нордвик? – спросил он.

– Кажется, пошёл бриться, – ответил я.

– Что?!..

Я пожал плечами.

– Пошёл бриться, говорю. Во всяком случае он искал место, где можно побриться.

Шеланов смотрел на меня расширенными глазами, словно проверяя, не сошёл ли я с ума.

– Чем вы там занимаетесь?!

– Не знаю, – откровенно признался я.

– А где капитан «Градиента»?

– Здесь.

– Давай его сюда!

Я повернулся. Капитан «Градиента» по-прежнему висел возле тамбура, держась за поручень.

– Вас зовут, – пригласил я его.

Он, наконец, оторвался от поручня и стал также неуклюже, как перед этим я, пробираться к пульту.

– Я слушаю, – сказал он, добравшись до кресла пилота.

– Кто – я? – осадил его Шеланов. – Доложите по форме.

Держась за спинку кресла капитан «Градиента» выпрямился.

– Капитан грузо-пассажирского лайнера «Градиент» пилот второго класса Чеслав Шеман на связи, – отрапортовал он.

Впервые я услышал его голос без растерянных интонаций.

– Вот так-то лучше, – кивнул Шеланов. – Начальник научно-исследовательской станции «Проект Сандалуз-II» Руслан Шеланов. Доложите о проводимых мероприятиях.

Чеслав Шеман вновь растерянно повернулся ко мне, словно ожидая подсказки.

– Я не получал никаких указаний…

Кажется, Шеланов выругался, но в это время у меня за спиной послышался цокот магнитных подошв, и я обернулся. С закутанной полотенцем головой из душевой возвращался Нордвик. Тщательно растирая голову, он отстранил меня от кресла и сел. Затем снял полотенце. Я обомлел. От его пышной шевелюры не осталось и следа. Голый череп стыдливо розовел младенческой кожей, как бывает только после депилята, и по нему страшным в своей наготе глубоким оврагом змеился безобразный шрам, заканчивающийся за оттопыренным ухом.

– Здесь тебе никто ничего не скажет, – объяснил он Шеланову. – У меня нет времени, вводить всех в курс дела.

Я непроизвольно бросил взгляд на таймер. Семнадцать четырнадцать.

– Сообщи о происходящем в патрульно-спасательную службу, – продолжал Нордвик. – И вызови мой крейсер. Может так статься, что ему придётся здесь поработать…

– Уже вызвали.

– Хорошо. Теперь, дальше. Я отключил блокировку системы запуска двигателей лайнера и попытаюсь вывести двигатели на режим прямым нейроуправлением. Вполне возможно, что двигатели я сожгу, но две минуты они проработают на полной мощности. Твоя задача: когда я буду готов, ты выстрелишь в Глаз из катапульты… Ты ведь говорил, что диафрагма после обстрела захлопывается на две с половиной минуты?

– Да, – кивнул Шеланов и тут же поперхнулся. – Но… мне нечем стрелять…

– Что значит нечем? – опешил Нордвик.

– В катапульте нет рабочего вещества.

– А тот астероид, который вы только что приволокли?!

– Даже если бы он смог поместиться в катапульту, мне его нечем туда затолкать! – тоже сорвался на крик Шеланов.

Кажется, я впервые увидел Нордвика растерянным. На нашей станции было всего два бота. Но один, с Льошем Банкони, находился сейчас неизвестно где, дрейфуя с сожжённым двигателем где-то в космосе, а второй был здесь. И тут впервые жуткий холодок неприятной струйкой побежал по моей спине. Стало похоже, что восхищённые взгляды девушек могут уже никогда не коснуться моих шевронов. Какие только глупости не лезут в голову!

Но я ошибся в Нордвике. Он быстро оправился. То ли у него был в запасе ещё один вариант, то ли его голова в этой ситуации работала быстро, трезво и чётко. Как компьютер.

– Тогда – не мешай, – жёстко сказал он Шеланову и отключил внешнюю связь. Затем повернулся к капитану «Градиента» и посмотрел на него внимательным взглядом.

– Значит так, сынок, – тихо сказал он. – С причёской тебе придётся расстаться… Запустишь двигатели ты. Надеюсь, не забыл, что такое прямое нейроуправление?

Чеслав Шеман съёжился.

– Нет… – прошептал он.

– Что значит – нет? Не забыл, или причёски жалко?

Нордвик бросил быстрый взгляд на таймер. Я тоже. Оставалось тринадцать минут.

– Я не смогу…

– Что значит – не смогу?! – взъярился Нордвик. Глаза его недобро сузились. – А ну, марш в душевую!

– Я не смогу… – снова пролепетал Чеслав Шеман и тут же быстро затараторил: – Когда мы в институте сдавали зачёты по нейроуправлению, я с трудом укладывался в три минуты…

Нордвика перекосило.

– Чёрт бы тебя побрал! – выругался он и, резко повернувшись к пульту, включил селектор внутренней связи.

– Внимание по всему кораблю! – сдерживая себя проговорил он. – Прошу пассажиров, имеющих права пилотов, отозваться. На отзыв – одна минута. Повторяю: в течение одной минуты.

Секунд через пятнадцать отозвался чей-то голос:

– Микробиолог Бахташ Тарма. Двести шестая каюта. Имею любительские права…

– Спасибо, не надо. Прошу отозваться пилотов-профессионалов не ниже первого класса.

Минута прошла в напряжённом ожидании. Больше откликов не поступило. Нордвик подождал ещё лишних секунд десять, затем отключил связь и повернулся к Чеславу. Лицо Нордвика было страшным и одновременно жалким. Смесь ярости и страдания.

– В таком случае… – прохрипел он, лицо его исказилось, и он часто-часто задышал, – на боте пойдешь ты. Твоя задача… по моему приказу… направить бот в супер-массу…

Я похолодел. Так вот какой второй вариант был у Нордвика!

И без того потерявший свою розовощёкость Чеслав Шеман побледнел ещё больше.

– Нет… – Он испуганно замотал головой. – Я не смогу…

– Сможешь. Больше это некому сделать.

Шеман продолжал как заведённый мотать головой. А я стоял и с ужасом наблюдал, как один уговаривает другого пойти на смерть.

– Надо… Надо, сынок, надо… – хрипло выдавливал из себя Нордвик, не глядя на Шемана. – Я бы сам пошёл, но никто не сможет тогда вывести лайнер. А послать туда этого микробиолога…

Чеслав Шеман только сильнее замотал головой. Казалось, ещё немного, и с ним случится истерика. И в это время пикнул таймер, оповещая, что у нас осталось всего десять минут.

Нордвик вздрогнул и поднял глаза на Шемана. Лицо его посуровело, и он жёстко проговорил:

– В таком случае, я тебе приказываю: сесть в бот и направить его в супермассу. Как старший по званию. Выполняйте приказ!

И тут словно что-то сместилось в моём сознании. Будто меня прилюдно ударили мокрой, холодной, грязной тряпкой по лицу. Плюнули в мою совесть. Растоптали при мне человеческие достоинство и гордость, право на выбор, право на поступок, право на жизнь. С детства нашу психологию формировали на безмерной ценности чужой жизни. И сейчас на меня дохнуло варварством средневековья, будто при мне кладут на алтарь человеческую жертву.

– Да какое ты имеешь право приказывать! – гаркнул я в лицо Нордвику. – Посылать человека…

Закончить я не успел. Лицо Нордвика исказилось яростью, он повернулся ко мне и ударил. Страшно, сильно – у него была опора в невесомости на магнитные подошвы.

Когда я пришёл в себя, Чеслава Шемана в рубке уже не было. Я висел под потолком, левой стороны лица не чувствовалось – она была словно под действием анестетика, – видел только правый глаз. В рубке горели почти все экраны: на одном, практически закрывая всю его поверхность, темнел близкий «зрачок» супермассы; на втором рельефно вырисовывался уже отшвартованный от лайнера бот; на третьем – лицо Чеслава Шемана в рубке «мухолова»; на четвёртом по корпусу лайнера медленно перемещался двигательный отсек, занимая позицию напротив «зрачка» супермассы. На таймере горело время: пять минут сорок восемь секунд. А из кресла пилота торчала бритая голова Нордвика, сплошь утыканная присосками белесых проводов, ведущих внутрь открытого компьютера.

– Подлец! – прохрипел я разбитыми губами. Резкая боль рванула мне челюсть. – Гад!

Где-то в подкорке глупо зафиксировалась толика мелодраматичности этих фраз и всего моего положения. От злости на себя и свою подкорку я попытался оттолкнуться от потолка, чтобы броситься на Нордвика, но у меня ничего не получилось. Я только завертелся в воздухе.

– Не мешай, – не оборачиваясь, спокойно сказал Нордвик. – Если мы начнём сейчас драться, лайнер войдёт в супермассу. А здесь восемьсот двадцать три человека, не считая нас.

Я заскрипел зубами от бессильной ярости, но тут же схватился за челюсть. Как он меня…

Тем временем на одном из экранов двигательный отсек лайнера застыл напротив «зрачка» супермассы.

– Внимание по всему кораблю! – объявил Нордвик по селектору внутренней связи. – Всем пассажирам приготовиться к появлению искусственной гравитации.

Он отключил селектор и посмотрел на таймер. Оставалось меньше четырёх минут.

– Пора, сынок, – тихо сказал он Чеславу Шеману.

Шеман вздрогнул.

– Прощайте… – прошептал он. Лицо его исказилось, совсем по-детски, как от незаслуженной обиды, и экран погас. Он выключил его – наверное, не хотел, чтобы видели его слабость.

– Передайте маме…

И всё. Может быть он отключил и связь, а может, у него перехватило горло. И мне почему-то показалось, что сейчас по его лицу текут слёзы.

«Мухолов» сорвался с места и канул в супермассе. И, может быть, потому, что не было ни взрыва, ни вспышки и супермасса даже не дрогнула, поглотив бот, – это не показалось страшным. Но мне хотелось кричать.

Радужная вспышка ударила по глазам чуть позже – сократилась диафрагма, – и тут же возникшая искусственная гравитация швырнула меня на пол. Пол подо мной завибрировал, и появился ноющий звук, всё более и более усиливающийся. Нордвик активировал двигатели по ускоренному режиму. Обычно двигатели активируют в порту в течение примерно получаса, и это проходит незаметно. Работающих же в полном режиме двигателей вообще не слышно, а когда корабль ложится в дрейф, они работают на холостом ходу, чтобы обеспечить возможность быстрого манёвра. Так они и работали на «Градиенте», но диафрагма погасила их. И поэтому Нордвик пытался не только активировать двигатели, но и одновременно двинуть лайнер с места.

Ноющий звук перешёл в невыносимый вой, от которого, казалось, крошились зубы, переборки уже не вибрировали, а сотрясались крупной дрожью, но лайнер по-прежнему оставался неподвижным. И только когда время на таймере перевалило за полторы минуты и стало приближаться к двум, к дикому вою добавился еле слышный комариный писк, и «зрачок» супермассы стал медленно отодвигаться.

Я прополз на четвереньках по содрогающемуся полу к пульту управления и, уцепившись за кресло, встал на ноги. Передо мной замаячила бритая голова Нордвика, вся в присосках и проводах. Я крепче ухватился за кресло и выпрямился, чтобы через его голову видеть приборы. Взгляд метался между экраном, на котором проецировался удаляющийся «зрачок», гравилотом, спидометром и таймером. Мала скорость, мала! Кажется, я даже грудью навалился на спинку кресла, словно пытаясь подтолкнуть лайнер вперёд.

Супермасса сработала как часы. Только на таймере выпрыгнуло время: две тридцать шесть, – как она выплюнула из себя диафрагму. Я ещё успел бросить взгляд на гравилот: три тысячи девятьсот метров от супермассы, и на спидометр: одиннадцать и шесть метров в секунду, – как разом умолкли двигатели, радужная вспышка ударила по глазам, и вновь наступила невесомость.

Не успели… До спасения оставалось чуть более километра.

Но я ошибся. Несмотря на то, что диафрагма усиленно гасила скорость корабля (скорость падала просто на глазах), инерция движения была огромна, и лайнер продолжал, хоть и теряя скорость, уходить от супермассы.

Последний переход границы диафрагмы оказался мучительным. Скорость лайнера упала практически до нуля, и я даже увидел, как радужная плёнка диафрагмы возникла передо мной прямо из экранов, вошла в меня и словно вывернула наизнанку. Как я остался стоять на ногах, не знаю. Но когда пришёл в себя и смог хоть что-то соображать, то увидел в обзорные экраны, что лайнер находится за границей диафрагмы. Мало того, он по-прежнему уходил от супермассы. С небольшой, почти черепашьей скоростью, какие-то метры в минуту, но уходил.

Вышла соринка из Глаза…

На дисплее замигала красная надпись: «Авария в двигательном отсеке!!!» – сжёг-таки двигатели Нордвик… Я посмотрел на него. Нордвик неподвижно сидел в кресле, пустыми глазами уставившись в пульт управления. На его вдруг обострившемся лице быстро высыхали крупные капли пота.

Я поморщился и чуть не зашипел от боли. И тогда я повернулся и, с трудом передвигаясь на ватных ногах, пошёл в душевую. К счастью, в душевой нашлась аптечка. Я снял боль и кое-как ретушировал кровоподтёк, заливавший почти всю правую половину лица. К сожалению, я не врач-косметолог и добиться полного рассасывания кровоподтёка мне не удалось. Он разлился по щеке сине-жёлтым пятном, и, как я не старался, в нём только больше появлялось зелени. Тогда я оставил синяк в покое, содрал с себя одежду и забрался под душ.

Когда я вышел из душевой, Нордвика в рубке уже не было. Переднюю панель на пульте управления он закрыл, но как-то небрежно, неаккуратно – из-под неё змеились по полу те самые белесые червеобразные провода нейроуправления, вызывавшие гадливое чувство. Очевидно, Нордвик просто отпустил кронштейны панели, и она упала на место, придавив провода.

Неприкаянно побродив по пустой рубке, я попытался пройти в пассажирский отсек, но перепонка двери оказалась заблокированной. Тогда я открыл дверь в пилотский информаторий. За перепонкой оказалась вторая, светозащитная, и я просунул в неё голову. И чуть было не отпрянул от грохота взрыва, швырнувшего мне в лицо комья земли. В информатории шёл фильм. Старинное кино, квадратом экрана светившееся на стене.

Фильм был о войне и, наверное, игровой. На экране, за бруствером окопа стоял военный в длинной шинели и папахе (наверное, генерал – я в этом слабо разбираюсь) и смотрел на поле боя в странный, похожий на перископ, бинокль, установленный на треноге. Рядом с ним стоял ещё один военный в туго перетянутом полушубке и в каске. Очевидно, офицер.

Я уловил только конец фразы, которую офицер говорил генералу:

– …Вы забываете, что они не только солдаты, но и люди. Что у каждого из них есть матери, жёны, дети…

Генерал резко повернулся к офицеру. Лицо его было суровым и решительным, как и положено генералу во время боя.

– Если я буду помнить, что у каждого из них есть матери, жёны и дети, – жёстко обрубил он, – то я не смогу посылать их на смерть!

Экран мигнул, опять ударил взрыв, картинка вернулась, и снова на экране стояли генерал и офицер, и снова офицер говорил генералу, что солдаты ещё и люди, и снова генерал осаживал его. Видно компьютер раз за разом повторял один и тот же эпизод фильма.

Я посмотрел в темноту информатория. В углу, в мигающем свете экрана, отблескивала лысина Нордвика.

Я отпрянул назад и с треском захлопнул за собой перепонку двери. Ишь, душу свою успокаивает! Оправданий ищет! Я прошагал через всю рубку и со всего маху сел в кресло пилота. Он, видите ли, тоже имеет право посылать на смерть!

В голове стоял полный сумбур. Я, конечно, понимал, что своей смертью Шеман спас жизни всех пассажиров «Градиента». Но в то же время всё моё естество, мои моральные принципы не могли примириться с тем, что его заставили это сделать. Заложили, как агнца на алтарь. Не имел права никто заставить его это сделать! Потому, что это подвиг, а на подвиг люди идут сами, жертвуя собой по зову своей души. Приказать же мальчишке… Я не знаю, как там считали в двадцатом веке, но я считаю, что это убийство. Пусть у Нордвика и не было другого выхода, но это – убийство!

А потом я вдруг неожиданно подумал, а смог бы я, если бы умел управлять ботом, пойти вместо Шемана? И не сумел ответить, потому что не смог поставить себя на место Чеслава и во всей той полной мере, которую испытал он, ощутить глубину пропасти между жизнью и смертью. Сказать же: «Да! Я готов!» – слишком просто. Это пустой звук, за которым ничего нет, если впереди – жизнь.

Так я и просидел в кресле пилота часа два, пока не прибыли спасатели. К счастью, прибыл не крейсер Нордвика, а другой, находившийся ближе к нашему сектору. К счастью потому, что я не хотел, просто уже физически не мог оставаться на лайнере, где стал свидетелем сцены, противоречащей воспитанной во мне морали. А к Нордвику, если бы прибыл его корабль, обращаться с просьбой, чтобы меня доставили назад на нашу станцию, я не хотел.

Первое время, пока крейсер ПСС швартовался к «Градиенту», брал его на буксир и десантировал ремонтников к двигательному отсеку, я не вмешивался в переговоры спасателей между собой. Но когда их работа вошла в спокойное деловое русло, и количество приказов и переговоров в эфире упало, я вызвал их капитана и, отрекомендовавшись, попросил помочь мне вернуться на станцию.

– Так в чём дело? – не очень любезно осведомился капитан. – Берите спасательную шлюпку и летите.

– Я не умею управлять шлюпкой.

– В таком случае, сидите и ждите. В настоящий момент у меня нет свободных людей для вашей доставки на станцию.

Я начал было ему снова объяснять, кто я такой и как здесь оказался, но он резко оборвал меня, попросив не засорять эфир и не мешать работать.

– Если не возражаешь, Иржик, – вдруг услышал я за спиной голос, – то это могу сделать я.

Я обернулся. У стены стоял Нордвик и смотрел на меня усталыми больными глазами. Не знаю, да и никому бы не смог объяснить, даже себе, почему я кивнул.

Салон спасательной шлюпки, хоть она и была всего раза в два больше, чем «мухолов», оказался просторным, рассчитанным на большое количество человек. Впрочем, оно и понятно – шлюпке не нужен такой мощный двигатель, как боту. Я подождал, пока Нордвик усядется в пилотское кресло, и сел у самого выхода на жёсткое откидное сиденье подальше от него.

Почему-то я ждал, что он обязательно заговорит со мной, попытается как-то оправдаться, объяснить мне… Но он весь путь до станции молчал и не смотрел в мою сторону. И когда мы опустились на причал станции, и я вышел из шлюпки, он всё также продолжал неподвижно сидеть в кресле, даже не повернувшись и не проводив меня взглядом.

У входа на причал станции меня ждали ребята. Наверное, у них была ко мне масса вопросов, но никто их не задал. Все молча смотрели на меня. Не знаю, что на них произвело впечатление – то ли выражение моего лица, то ли синяк. Впрочем, делиться своими впечатлениями у меня тоже не было желания.

– Где Шеланов? – спросил я.

– В медотсеке, – подсказал кто-то.

Я кивнул и, пройдя сквозь толпу, зашагал по коридору в сторону медотсека. Ребята меня поняли, и никто за мной не последовал.

В медотсеке было трое: Шеланов, Гидас и Долли Брайен – врач станции. Гидас лежал на выдвинутой из стены койке. На его голове блестел шлем психотерапии, а над грудью, свешиваясь с потолка на хромированной штанге, висела платформа диагноста. Гидас плакал. Долли сосредоточенно возилась у пульта диагноста, а Шеланов сидел на стуле рядом с Гидасом и держал его за руку.

– Мне надо было идти… – трудно, с болью выдыхая из себя слова, говорил Гидас. Слёз, бегущих по щекам, он не замечал. – Я же знаю «мухолов» как свои пять пальцев… Надо было вывести его из диафрагмы… разогнать… по спирально суживающейся траектории… и катапультироваться… Компьютер бы сам довёл…

– Я вернулся, – сказал я.

Шеланов мельком глянул на меня, кивнул.

– Разрешите доложить? – официальным тоном спросил я.

– Потом, – отмахнулся он.

– Не потом, а сейчас. Я считаю, что действия капитана Нордвика на лайнере «Градиент» граничат с преступлением.

Шеланов поднял на меня недоумённый взгляд. Затем отпустил руку Гидаса и встал.

– А ну, пойдем отсюда, – сказал он и, подхватив меня под локоть, вывел из медотсека.

– Что ты сказал?! – спросил он, заращивая за нами перепонку двери.

– Я сказал, что действия капитана Нордвика преступны. Он не имел права приказывать Шеману идти на смерть. Может быть, это можно оправдать сложившейся ситуацией, но с моральной стороны – Нордвик совершил убийство.

– С моральной стороны… – Лицо Шеланова обострилось, стало жёстким. – Ты ещё назови смерть Шемана подвигом. В результате этого, как ты говоришь, преступления, спасено восемьсот двадцать три человека.

– Сейчас не средневековье, чтобы приносить кого-то в жертву! – почти выкрикнул я ему в лицо. – И даже не двадцатый век! Человек должен сам…

– Не двадцатый, – согласился Шеланов. – Поэтому не тебе его судить.

– И не вам!

– И никому… – тихо закончил Шеланов, непримиримо глядя мне в глаза. – Нет для него суда.

– Есть! Суд его собственной совести! Поэтому я хочу, чтобы о его поступке знали все! Тогда посмотрим!

Кажется, я окончательно слетел с нарезки. Хотя всё же где-то в глубине сознания уловил фальшиво-театральную патетичность своих восклицаний.

Лицо Шеланова странно изменилось. Будто он во время бега со всего маху наткнулся на внезапно выросшую перед ним стену. И до сих пор не может прийти в себя.

– Не думал, что у меня на станции работают экзальтированные чистоплюи, – хрипло сказал он. – До сих пор я считал, что работаю со взрослыми людьми. Суд совести…

Шеланов вдруг потух, и глаза его стали грустными и невидящими. Будто он жалел меня за что-то. Меня, или Нордвика.

– Это он тебя? – спросил он, кивнув на синяк. – Мне тоже хочется… Послушай, а ты знаешь имя того пилота, который бросил свой лайнер на Сандалуз?

Я молчал. Ждал продолжения. Впрочем, вопрос был риторическим, и Шеланов не ждал ответа.

– Это был Нордвик, – сказал он.

Я вздрогнул от неожиданности.

– Но и это не всё, – тихо продолжал Шеланов. – Там, в пассажирском отсеке лайнера, находилась вся его семья. Жена, трёхлетний сын и пятилетняя дочь. Так что совесть у него и так…

Я молчал. Мне нечего было сказать.

– Да и не в Сандалузской катастрофе дело, – снова заговорил Шеланов. – Даже не будь её, Нордвик имел право на такой приказ! Заруби себе…

Он вдруг осёкся и встревоженно спросил:

– А где Нордвик?

– Там, в шлюпке…

– Где – там?

– На шестом причале…

Шеланов стремительно повернулся и побежал по коридору к причалам. Я мгновение недоумённо смотрел ему вслед, а затем тоже сорвался с места и побежал за ним. Я понял, что подумал Шеланов.

Когда мы подбегали к причалам, из тамбура третьей платформы вышли Льош Банкони и сопровождавший его незнакомый человек в форме ПСС. Чуть не сбив их с ног, мы пробежали мимо и вскочили в тамбур шестого причала. Перепонка шлюза медленно затягивалась, но Шеланов успел протиснуться в неё, и она, на секунду застыв, лопнула.

Спасательная шлюпка по-прежнему стояла на том же самом месте посреди причала. Только входной люк был задраен.

– Нордвик! – тяжело дыша позвал Шеланов, остановившись метрах в десяти от шлюпки. – Нордвик!

Молчание. Словно в шлюпке никого не было.

– Нордвик, – снова, но уже более спокойно, обратился Шеланов, – ты же знаешь, что не сможешь стартовать, пока на причале люди. А я отсюда не уйду.

И снова молчание. Затем, перепонка люка лопнула, и мы увидели Нордвика. Он стоял, держась за края люка, и смотрел на нас. Смотрел долго, думая о чём-то своём. А потом сел, свесив ноги из люка.

– Куда это я должен был стартовать? – с какой-то странной интонацией спросил он у Шеланова. – Всё-таки плохо ты меня знаешь…

Шеланов подошёл к нему и сел рядом. Они молчали. И я молчал. Стоял и смотрел на них, как истукан. Как дурак.

Нордвик повернул к Шеланову голову и долгим взглядом, словно изучая, словно в первый раз видя, посмотрел на него. Я почему-то подумал, что сейчас он скажет что-нибудь возвышенно-сакраментальное, типа: «Ты знаешь, я перебрал все варианты, чтобы самому… А пришлось послать его», – и уронит голову себе на руки.