Текст книги "Здесь слишком жарко (сборник)"

Пьяный официант

– Кто налил ему столько водки? – грозно спросил хозяин.

Приближенные и рабочие босса прятали глаза.

Вечер, о котором так долго все говорили, был безнадежно испорчен. Таким Марка никто еще не видел. Да, собственно, никто не мог и представить себе его в таком виде. Ведь все так любили его: и хозяин, и гости, и те, с кем он работал. Да и как было не любить его всем? Он ведь такой безотказный, кроткий, услужливый…

Его можно было позвать на смену в любое время, в самый последний момент. В отличие от других официантов, он никогда не возмущался, если его вдруг вызывали на работу, никогда не устраивал скандалов, если ему недоплачивали, ни с кем не спорил, а главное, никогда не жаловался, хотя все знали о его финансовых проблемах. Из всего персонала он был самый тихий и за это все его любили, включая посетителей ресторана и самого хозяина.

И вдруг – дебош…

Все – рабочие и администрация – были раздосадованы: такие вот вечеринки за счет заведения хозяин устраивал не так часто. Он был чрезвычайно скуп, но вечеринка предназначалась для того, чтобы еще больше сплотить коллектив, чтобы рабочие почувствовали – хозяин тоже человек, и при этом довольно милый, если не на службе, разумеется. Все собирались «оторваться по полной» – когда еще получится в следующий раз так вот нахаляву погулять в ресторане? Поэтому о готовящейся вечеринке говорили еще месяца за два и готовились, предвкушая удовольствие.

А вместо этого получили испорченный вечер и чувство досады. Все были в шоке. Конечно, всяко бывает на таких мероприятиях. Но именно от Марка никто ничего подобного не ожидал: официанты и работники кухни часто его подначивали, что ему пора жениться, а у него даже подруги нет.

Ему было уже под сорок и среди официантов он сильно выделялся, поскольку работали в ресторане в основном юноши и девушки до армии или сразу после демобилизации. Женщины и девушки его дразнили, мужики «прикалывались», а он все молчком отделывался – огромный, как слон, и невероятно добродушный.

Выпил он не так уж и много, но ему и этого хватило. А все потому, что всем хотелось с ним выпить. Поначалу Марк все отнекивался, говорил, что вообще не пьет. Но не умевший никогда и никому отказать, он довольно быстро сломался и пил сначала с коллегами, потом с друзьями из местных, праздновавших здесь же чью-то помолвку, а потом – и вовсе с разными незнакомыми гостями. При этом Марк все больше багровел и становился разговорчивее.

Хозяину ресторана, внимательно следившему за происходящим вокруг несмотря на внешнюю непринужденность, вид Марка не понравился, и он велел больше не наливать своему работнику.

Марк же вошел во вкус и уже сам требовал налить. Когда он потянулся за бутылкой, кто-то из доверенных лиц шефа решительно убрал ее в сторону. Это действие и послужило детонатором взрыва. Марк схватил доверенное лицо за грудки и заорал:

– Ты что здесь распоряжаешься, а?!

Доверенное лицо пыталось вырваться, но руки у Марка были железными.

– Это я велел ему больше тебе не наливать, – спокойно сказал хозяин ресторана, восседавший в центре стола.

– Ты? – моментально переключился на него Марк, – А кто ты здесь такой вообще?! Ты что думаешь, что если ресторан твой, так ты и жизнью людей распоряжаться можешь как тебе хочется?!

Хозяин переменился в лице.

– Марк, прекрати пока не поздно, – пытались урезонить его другие работники, но он решительно отбрасывал тянувшиеся к нему руки и униматься не собирался.

Несколько мужчин не давали ему приблизиться к хозяину, и Марк продолжал кричать через их головы, обращаясь к своему боссу:

– Это на работе ты можешь командовать и решать, кому сколько пить. А сейчас мое время и моя жизнь!

– Марк, наша вечеринка оплачена хозяином, поэтому веди себя подобающе.

Марк внимательно посмотрел на говорившего. Он с трудом держался на ногах, но понимал смысл сказанного.

– Оплачено хозяином? – Марк вытащил из брюк кошелек и достал несколько купюр, – Сколько я должен? – спросил он, обращаясь к хозяину ресторана, – Скажи, сколько? Я все заплачу. На, возьми, – протянул он хозяину свой кошелек.

– Мне не нужны твои деньги, – спокойно сказал хозяин не меняя позы. Босс был совершенно невозмутим.

– Тебе не нужны мои деньги? Почему же тогда ты мне платишь гроши, будто я не работаю, а живу у тебя из милости?

– Сколько ты зарабатываешь, столько я тебе и плачу, – с достоинством ответил хозяин.

– Ты платишь мне ровно столько, чтобы я мог заплатить за свою хибару и не умереть с голоду! Скажи, я что, плохо работаю? Ты всем нам платишь копейки, да еще постоянно обсчитываешь. Ты наложил лапу на наши чаевые… Ты даже пустые бутылки вокруг своего ресторана собираешь, и все тебе мало!

– Все, что здесь находится, принадлежит мне! – наконец вышел из себя хозяин, – В том числе и пустые бутылки.

– А люди, которые работают на тебя, тоже тебе принадлежат?

– Если тебе не нравится у меня, найди себе другую работу, – окончательно разозлился хозяин.

– Ты мне одолжения не делаешь, тем, что я здесь работаю. Это я делаю тебе одолжение тем, что работаю на тебя!

– Скажи, – еле сдерживая ярость, заговорил хозяин, – Когда ты умолял меня о работе, и тебе нечем было платить за квартиру, тогда я был для тебя хорошим?! Когда я позволял тебе работать по шестьдесят часов в неделю, потому что тебе были нужны деньги, я был для тебя хорошим?! Когда позволял тебе спать в подсобке, потому что ты не мог платить вперед, и тебе никто не хотел сдавать квартиру, я был для тебя хорошим?! Когда тебе не на что было купить себе даже ботинки, и я принес тебе новые кроссовки, я был для тебя хорошим?! – один из двух глаз хозяина задергался от нервного тика.

Марк молча его слушал, а потом вытянул вперед руку и указывая на хозяина торжества сказал:

– Вот из-за таких, как ты, у меня нет ни собственного угла, ни даже денег на ботинки. – Упырь! – вдруг крикнул Марк, обращаясь к хозяину.

У хозяина отвисла челюсть. Именно так называли его за глаза многие: за отвратительный вид, за жадность и, наконец, за умение выжать из человека все до последней капли. Но в лицо сказать такое хозяину до сих пор не решался никто.

– Да кто ты такой вообще? – Все больше распалялся Марк, – Что ты без нас стоишь?! – Орал он, обращаясь к хозяину, и как танк пер на своего босса.

Другие работники пытались остановить Марка но он грубо их рассталкивал. Помощник босса по имени Яков, которого все называли ключником, потому что он заведовал у босса складами, пытался урезонить Марка:

– Прекрати! Ты потом сам станешь обо всем жалеть, да поздно будет!

– Мне терять нечего! – набросился на него Марк, – Я себе работу везде найду. Это ты ничего больше не умеешь в жизни, кроме как лизать своему боссу и стучать на всех!

Яков от нежиданности побелел весь и стал хвататься за сердце.

– Не нужны мне твои подачки! – Кричал Марк хозяину, – Сколько ты на нас зарабатываешь, и все тебе мало. Джипы меняешь чуть ли не каждый месяц, а для работяг тебе жалко лишнего гроша! Рабочих кормишь тем, что остается от гостей, держишь тут кучу стукачей, чтобы у тебя, не дай бог, не украли лишнюю тарелку или ложку, не стесняешься бутылки на стоянках собирать и по мусорным ящикам рыться… Наши чаевые считаешь. Думаешь, что все тебя боятся, потому что у всех ипотека и семьи. А мне плевать на тебя! – Он все напирал на хозяина, и мужчины все решительнее тянули его назад.

– Успокойся! – говорили ему товарищи, крепко держа Марка за руки. Но он вдруг рванулся и буквально раскидал всех.

– Вот из-за таких как вы, мы и живем еле сводя концы с концами. Вам бросят кость, и вы уже готовы руки ему лизать. Он вас всех имеет как хочет, а вы и рады, п….ры!

– По-моему, ты пьян, – спокойно констатировала Ася, секретарша босса.

– А ты вообще молчи. Думаешь, я не знаю, как ты у него карьеру сделала? Все вы проститутки! Вас всех за курицу купить можно!! – Не унимался Марк.

– Что он говорит? – Поинтересовался босс.

– Недоволен зарплатой, – перевел боссу содержание речей Марка один из помощников.

Босс пожал плечами:

– Сколько заработал, столько я ему и плачу.

– Чтобы сделать карьеру, нужно стучать. Чем больше стучишь, тем выше у тебя шансы, – продолжал Марк.

– Никто тебе не виноват, – пытались угомонить его работяги, – Можешь устроиться лучше – устраивайся. Зачем народ будоражить?

– С…и вы, прислуживаете этим козлам, а потом плачете, что они вас имеют!

Начальник службы охраны с двумя помощниками был уже здесь.

– Марк, тебе лучше уйти по-хорошему, – с нажимом сказал он.

– Да я с вами и на одном гектаре не сяду! – орал Марк.

– Все, мое терпение лопнуло. Я считал его хорошим парнем, покладистым. А он оказался обычным пьяницей. Ты больше у меня не работаешь, – бросил босс Марку и поднялся из-за стола.

В это время охранники уже вытолкали Марка из зала, но когда он оказался у самого выхода, то, видимо, вспомнил, что еще не все высказал присутствующим и снова рванулся обратно. На помощь к охранникам ринулся начальник охраны. Он был зол на Марка – из-за этого русского пьяницы ему наверняка влетит.

Он уже хотел было применить к пьяному официанту свои навыки, полученные за время службы в пограничной полиции, Марк тоже приготовился к схватке, но в это время вмешался кто-то из гостей – завсегдатаев ресторана.

– Послушай, брат… – обратился он к Марку, пытаясь того обнять.

– Ты мне не брат! – крикнул Марк, – Обезьяна черножопая!

– Что ты сказал? – Изменился в лице гость.

На этот раз охранники пытались разнять вчерашних приятелей, но оба упорно рвались друг к другу, и им даже удалось обменяться пинками.

– В глаза скалитесь, называете «братом»… Думаешь, я не знаю, как вы нас тут все ненавидите?! – орал Марк, – Боитесь в лицо сказать, гадите исподтишка…

Охранники попытались было схватить Марка, но он ловко уворачиваясь от них, пустил в ход кулаки. Завязалась драка. К охранникам присоединились приятели обиженного гостя…

Силы были слишком неравные: Марк в одиночку противостоял всем – охранникам, друзьям, с которыми еще за день до того обнимался, помощникам босса… Все были злы на на Марка и каждый старался выместить на нем свою злость.

Охранники наконец схватили Марка, он пытался вырваться и в это время гость, только что называвший его братом, со всей силы ударил его по лицу и в живот. Марк обмяк.

– Тащите его на улицу, – распорядился начальник охраны, вызывая полицию.

Полиция была уже здесь. Когда Марка затаскивали в полицейскую машину, лицо у него было разбито, рубашка разорвана и вся в крови, и он, всего несколько секунд назад готовый драться со всем миром, вдруг заплакал как ребенок.

– Почему все так?! – орал он.

– Тебе лучше уехать, – сказал ему следователь, который вел дело о дебоше на банкете и сопротивлении стражам порядка.

– Я не уеду, у меня долги.

– Ну, тогда сядешь, – сказал следователь, – Ты здесь все равно не приживешься – чужой ты. Поэтому, если есть у тебя работа – скажи спасибо, работай и живи тихо. А нет – сгноим, это я тебе обещаю.

– С людьми нельзя быть добрым, – тяжело вздохнул хозяин, сидя в своем кабинете.

Менеджер Ася молча с ним согласилась.

– Когда он придет за расчетом, сюда его не пускайте. Прямо на пороге отдайте ему письмо об увольнении, чек, и пускай убирается! – хозяин не мог сдержать своего раздражения.

Но Марк не пришел ни за письмом, ни за чеком. Больше никто из работников его не видел. Одни говорили, что он уехал искать работу в центр и теперь убирает пляж, другие – что он вовсе уехал из страны. Во всяком случае, никто о нем больше ничего не слышал. Жизнь в ресторане пошла прежним чередом, о дебоше больше никто не говорил, но помнили еще долго.

Цветочный магазин

Хороший это был магазин. Здесь всегда можно было купить не только букет на любой вкус, но и цветы в вазонах.

И чего здесь только не было!

В этом цветочном магазине продавалась всякая экзотика, начиная от причудливых кактусов, орхидей, лиан и до целебных трав. Все, кто заходили сюда, сразу чувствовали, что для хозяев магазина цветы не просто товар, а нечто гораздо большее. Цветы, они ведь как дети: не вложишь в них часть своей души – ничего путного не получится.

Хозяева цветочного магазина – муж и жена – были уже людьми немолодыми. В Израиль они приехали в январе девяностого и, прожив год в Вирсавии, поселились затем в одном из еврейских поселений Газы. Здесь они работали в одной из местных теплиц, а потом – тут же, на маленьком заводике.

Георгий, так звали мужа, был художником. Еще в юности он закончил художественное училище, и первое время после приезда в новую страну он пытался продавать свои картины, писал портреты, не брезговал даже делать копии известных полотен по примеру своих собратьев по цеху. Но достаточных средств для жизни это занятие ему не принесло, и тогда, вместе с женой – детей у них не было – они уехали в тот самый киббуц в Газе.

Георгий, как истинный художник, мечтал ни от кого не зависеть и все искал подходящий бизнес. Наконец он загорелся идеей выращивать цветы. Жена Георгия – Елена – была полной противоположностью своему мужу. Георгий – высокий, худой, с копной черных волос уже с сильной проседью, с длинным нервным лицом, длиннющим носом и большими выразительными глазами на выкате. Движения и походка Георгия сразу же выдавали в нем человека импульсивного, если не сказать неуравновешенного. Он мог резко ответить и вообще был очень неуживчив. Но почему-то все его любили. Может за искренность, а может быть потому, что этот человек не умел никому делать зла. Елена же – маленького роста, полноватая, с круглым лицом и умными глазами, излучала спокойствие. Она была женой своего мужа. Может быть поэтому идеи Георгия не остались лишь бесплодными мечтами. Недолго думая, супружеская пара открыла собственную теплицу и дела шли у них очень и очень неплохо до тех пор, пока еврейские поселения в Газе не были полностью ликвидированы. Тогда чета перебралась в Ашдод и здесь они открыли свой цветочный магазин, прямо в новом торговом центре.

Людьми они были довольно замкнутыми, но с покупателями всегда находили общий язык. Впрочем, общалась с покупателями в основном Елена, а муж был генератором идей, которые они воплощали вместе.

Когда мне хотелось сделать кому-нибудь из близких сюрприз, я всегда покупал именно здесь. Бывал я здесь часто, поскольку люблю кактусы, а у Георгия и Елены был богатейший выбор. Если удавалось их разговорить, то хозяева могли рассказать много интересного и о выращивании цветов, и об искусстве композиции – занятии, к которому Георгий подошел как настоящий художник, и о себе. Картины Георгия до недавнего времени украшали стены магазина, и в сочетании с композициями из цветов они создавали маленький оазис в огромном торговом центре. Словом, это был необычный магазин в хорошем месте, и дела у четы шли весьма и весьма неплохо лет десять.

Так было до последней короткой войны. А после последних обстрелов, магазин вдруг как-то сразу зачах. Я обнаружил это случайно, когда собирался на день рождения к своим друзьям. Это как заходишь в дом к родным людям и вдруг видишь унылую, опустевшую комнату. Картин на стенах стало намного меньше. Было такое впечатление, как будто оставшиеся картины еще просто не успели поснимать. Исчезли цветы в вазонах, кактусы, лечебная трава и экибана. Словом, исчезло почти все. Остались лишь незамысловатые букеты, какие покупают наспех в последний момент и еще искусственные цветы из пластика и материи, чего раньше я никогда не видел в этом магазине.

За прилавком сидела хозяйка и все время курила, чего раньше за ней тоже никогда не наблюдалось. «Наверное, закрываются», – подумал я, но прямо вслух спросить не решился.

– А где всё? – Расстерялся я, – Где цветы в вазонах, почему их не т?

– Мы больше не заказываем, – устало ответила хозяйка магазина.

Я не стал ее расспрашивать, что да почему, и лишь вслух выразил свое сожаление:

– Жаль.

Хозяйка магазина внимательно посмотрела на меня но ничего не сказала. Жаль, и неожиданно все как-то. Столько лет держались, да и обстрел города не первый. За двадцать с лишним лет можно было бы и привыкнуть к тому, что жизнь в этой стране никогда не бывает мирной. Бывало и похуже. К тому же у них богатый опыт жизни в еврейских поселениях Газы – там минометные обстрелы были чуть ли не повседневностью. Да, здесь везде не Слава Богу, и так постоянно. Но ничего, живем же. Ездим на работу, в магазины, в рестораны. Первые дожди прошли – можно и в лес за грибами. Леса хоть и искусственные, зато грибов полно и для фотолюбителя настоящий рай: тут тебе и косули, и лисы, и зайцы, и всякие диковинные птицы. Целых три моря и еще озеро. А от последних обстрелов не осталось и следа. Туда, где упали ракеты, местные власти отправили людей буквально через несколько часов, и те все тут же исправили. Никогда и не скажешь теперь, что здесь или вон там упала ракета. Жизнь продолжается, как ни в чем не бывало. Все торговые центры и магазины на своих местах, покупателей не меньше, чем до обстрелов. Весь первый этаж торгового центра занят под закусочные и рестораны. Вообще закусочные и рестораны есть на каждом этаже и везде достаточно много людей. На фоне всей этой жизни закрытие одного цветочного магазина не такое уж и заметное событие: здесь постоянно одни магазины закрываются, другие открываются. Там, где год назад продавалась обувь, теперь продают одежду, или косметику, или украшения. Сменяются хозяева, меняются вывески. А эти долго держались. К ним все давно привыкли. И вот теперь… Людям стало не до цветов или хозяева магазина просто устали? Есть такие мелкие события, которым не придаешь значения, но они как едва заметный знак. Если двигаться от торгового центра на юг, то попадешь в район автобусной станции. Здесь тоже лавки и закусочные, но публика собирается попроще. Тут можно пить пиво и одновременно слушать новости. Телеведущие оживленно обсуждают предвыборный ажиотаж: восходящих звезд местной политики, закулисные интриги, кто к кому перебежал, у кого какие шансы. Скоро выборы, а до выборов будет тихо в плане ракет – тут и к бабке не ходи. Метрах в десяти от закусочной идет игра в колпачки на куске картона. Здесь всегда есть незадачливые зеваки, попросту говоря «лохи». Оператор этой незатейливой игры работает на этом месте с самого утра. Именно работает: у него руки артиста. При этом он успевает комментировать все происходящее и напоминает чем-то знаменитого Николая Озерова. Он каждый день здесь в окружении мускулистой и угрюмой охраны. У него есть несколько помощников, но по артистизму они ему и в подметки не годятся. При появлении полиции самодельный столик тут же исчезает и появляется снова, после ухода полицейских. Арестовывать эту компанию бесполезно: они придут сюда снова. Похоже, они считают это место своим. Интересное сочетание получается: политические дебаты и комментарии к происходящему на картонной доске перекрывают друг друга. Где-то здесь, среди многочисленных лавок есть и цветочный магазин. Но это уже не то. Совсем не то.

Я еще многое могу…

Вид у старика был совершенно несуразный: на голове – смешной берет, очки с толстыми линзами, в допотопной, правда, дорогой оправе. Пиджак наверное еще середины пятидесятых. Одним словом, анимационная пародия на какого-нибудь профессора. Громадная орденская планка закрывала всю правую сторону его груди, а левую украшали по два ордена Ленина и Трудового Красного Знамени.

Он был настолько старым, что казался ветхим. Особенно это впечатление усиливалось от того, что сидел он в инвалидном кресле. Волосы белые как снег, кожа на лице дряблая… Но особенно старыми были у него руки – длинные немощные пальцы и высохшие ладони.

Куда он вообще собрался, этот реликт?! Я не мог скрыть своего любопытства, и наши взгляды встретились… И тут я был поражен тем, насколько у этого старика живой и цепкий взгляд. Он внимательно посмотрел на меня, и я увидел в его глазах незлую насмешку.

– Что, молодой человек, – весело обратился он ко мне, – Небось думаете, куда собралась эта старая развалина? – будто читая мои мысли, спросил профессор, как мысленно я окрестил старика.

Я расстерялся, а старик, усмехнувшись, сказал:

– Я еще много чего могу. Вы не смотрите, что я на каталке сейчас – это все временно. Вот прилетим в Израиль, там мне сделают операцию, и тогда я много еще чего смогу.

Увидев мой недоумевающий взгляд, старик пояснил:

– Воспользовавшись моими знаниями и опытом, израильтяне могли бы решить очень многие из своих проблем, – продолжал старик. – Я ведь в советской оборонке прошел весь путь от рядового инженера до генерального директора… Начинал еще до войны… А во время войны такие проблемы приходилось решать… А вообще я специалист по сплавам и мог бы еще быть очень и очень полезен израильской авиационной промышленности. Вот, например, – он оживился, – Мои разработки могли бы продлить жизнь турбины раза в три. Посчитайте, сколько средств сэкономит благодаря этой разработке израильская оборонная промышленность… И это не единственное, что я могу предложить своей исторической Родине. Бумаги свои я перед отъездом сжег, сын мне в этом помог. Один бы я не справился. Но я ведь все помню, так что восстановить будет не трудно, – уверено говорил старик.

Он летел в Израиль не как положено старику – доживать свой век, а полный надежд, желания быть нужным и жаждущий самореализации.

Летел он вместе с семьей сына. К речам старика его домочадцы, видимо, давно привыкли и относились к ним по-разному: сын – с сочувствием, невестка – со снисходительной улыбкой. Внуков я видел возле него редко. Впрочем, на перевалочном пункте по пути в Израиль мы прожили по соседству всего три дня.

Все мы оказались здесь по разным причинам. Кто-то искал новых возможностей, кто-то бежал от паралича старой власти, уничтожившей страну, а кто-то – от тени погромов и входившей в свои права власти «братков». А этот старик ехал убежденный в своей необходимости для новой страны, для ее будущего и для для своей семьи. Окружающие привыкли к его речам и не воспринимали их всерьез: что еще осталось старику, кроме воспоминаний о славном прошлом и несуразных фантазий?

Но в отличие от тех, кто говорили только о ценах на квартиры, о том, где и как выгоднее покупать и где лучше всего селиться, ни в его речах, ни в поведении не было и тени растерянности. Он въезжал в новую жизнь на своем кресле-каталке полный достоинства, уверенный в своей необходимости, временно нетрудоспособный титан.

– Трудно им – что там у них есть? Полоска земли у моря да песок… Крохотная страна, которую всю можно проехать за три часа… А я многое мог бы… – говорил он.

Во время ночного рейса я мельком увидел его, заботливо укутанного в плед, с неизменным беретом на голове. Вид у него в этот момент был как-то особенно торжественный…

Снова мы встретились с ним совершенно случайно лет через пять. Как ни странно, но профессор сразу узнал меня и даже обрадовался встрече. Я тоже был рад, что старик жив и, главное, теперь на своих ногах.

За то время что я его не видел он посвежел и даже вроде бы помолодел.

– Да, местная медицина творит чудеса, – сказал старик, – Вот, вставили мне какой-то клапан, так я теперь не только хожу, но и плаваю в бассейне.

– Ну, а что с вашими идеями, – поинтересовался я.

Старик сразу помрачнел.

– К сожалению, все оказалось дешевой пропагандой, – с горечью сказал он. – Никому мы здесь не нужны… Но я по-прежнему работаю, – снова оживился профессор, – Вот, пишу воспоминания. Мне ведь часто приходилось встречаться и со Сталиным, и с Булганиным, и потом – с Хрущевым… Может, внукам будет интересно… – на этот раз он не был уже настолько оптимистичен, но по-прежнему, ни тени растерянности, – Нужно же чем-то для души заниматься, – заключил он.

– Несомненно, – подтвердил я.

Поговорив, мы обменялись телефонами и расстались. Я все собирался позвонить старику, но за работой и повседневной суетой все откладывал звонок.

Дни, как песчинки в часах, образовывали месяцы, а месяцы – годы. Я и оглянуться не успел, как со времени нашей последней встречи прошло года два, а может и все три. Когда я позвонил старику, то ответил уже не он сам, а его невестка.

– Папа в бейт-авоте (доме престарелых), – сказала она мне, – Там за ним очень хороший уход. Одного старика оставлять было нельзя – в последнее время он все забывал. Врачи говорят, что сердце у него теперь, как у двадцатилетнего, а вот с мозгом проблемы – у него же было несколько микроинсультов…

– Можно ли мне его навестить? – спросил я.

– Конечно. Только учтите, он может вас не узнать. У него теперь много странностей. Одна из них заключается в том, что одних людей он видит, а других не замечает вовсе, будто это и не люди, а прозрачный воздух. И еще… – Она запнулась. – Он теперь говорит только на иврите.

– На иврите?! – удивился я.

– Ну да, он же в детстве учился в ивритской гимназии. Раньше говорил, что уже ничего не помнит. А тут вдруг заговорил…

– А что его разработки? – спросил я.

В ответ моя собеседница горько усмехнулась:

– Что с ними может быть? Целая комната забита его материалами, как он свои бумаги называл. Но доказывать ему что-то было бесполезно. Он никого не хотел слушать и все ездил на какие-то встречи – то в министерства, то в университеты, то – на встречи с какими-то министрами и депутатами. Очень расстраивался, когда ничего не получалось. Вот и сорвал себе здоровье окончательно. И что ему все не сиделось?!

Я легко нашел его. На этот раз он был уже без своего берета, без орденов и орденской планки. В обычной израильской одежде. Увидев меня, он как-то по-детски улыбнулся, поздоровался со мной на иврите, а потом перешел на русский. На этот раз он говорил не о своих научных разработках, не о мемуарах, а о своей предстоящей поездке в город своего детства – не то в Самару, не то в Смоленск.

– Я хочу видеть всех: сестру, друзей детства… У меня хорошая пенсия, я смогу всем им помогать. Мне-то самому ничего не нужно или почти ничего – я старик… А они все молодые. Я еще долго буду им нужен.

Он, по-прежнему, нужен был всем.