Текст книги "Здесь слишком жарко (сборник)"

Ультиматум

– В общем так, папа, ты как хочешь, а мы будем уезжать.

– Я вас не держу, – сухо ответил старик.

Дочь вздрогнула, услышав его ответ. Голос отца показался ей непривычно чужим.

Старик был суров, но с ней, даже когда сердился на дочь, всегда говорил мягко – как с дочерью. А в этот раз она не узнала голос отца.

Дочь поставила отца перед выбором после того, как все долгие уговоры оказались бесполезными: старик упёрся, и как только начинались разговоры об отъезде, становился похожим на бетонную стену, как однажды сказал его зять.

– Он фанатик, просто фанатик! – со слезами в голосе изливала дочь душу своей близкой подруге. Она часто плакала в последнее время от досады на старика, но, в то же время, и от жалости к нему. Старик сильно сдал в последнее время, и оставлять его одного было нельзя.

– Скажи, ради чего нужно жертвовать своей жизнью ради стариков?! – возмущалась она. – Почему я должна жертвовать ради него сыном?!

Сын был для неё оправданием отъезда, но в душе она прекрасно понимала, что оставить отца не посмеет – эта сорокадвухлетняя женщина боялась собственной совести.

Хлёсткие ответы отца приводили её в отчаяние.

– Папа, посмотри вокруг: все, кто мог, уехали! Здесь уже ничего не будет! Ни-че-го!

– Я это уже не впервой переживаю за свою жизнь. Предательством меня не удивишь, – с насмешкой отвечал старик. – Папа, эта страна больше не поднимется, неужели ты этого не понимаешь?! – говорила дочь.

– И это мы уже слышали, – спокойно отвечал старик.

– Ну, как с ним говорить?! – искала дочь поддержки у своего мужа после разговора с отцом.

– Никак, – успокаивал её муж. – Безвыходной ситуации нет. Так или иначе, но всё решится. А вообще… если ты твёрдо скажешь ему о нашем решении, то старику не останется ничего другого, как уехать вместе с нами. С ним нужно построже!

Но он плохо знал своего тестя.

Зять и тесть с трудом терпели друг друга. Когда крушение прежней жизни стало очевидным, зять, трудившийся в престижном научно-исследовательском институте старшим научным сотрудником и яростнее всех обличавший на партсобраниях уезжавших в Америку и Израиль, одним из первых заявил о своём выходе из партии и демонстративно сжёг свой партбилет.

– Сукин ты сын, – не выдержал тогда тесть.

Он всегда считал зятя приспособленцем и никогда не верил его показному радушию. От прямого столкновения с зятем старика всегда удерживала жена – пока была жива. Мир в семье она защищала всеми силами. Стоило только вспыхнуть ссоре между отцом и дочерью или между дедом и внуком, как она тут же оказывалась между двух огней. Мягкая, умная, деликатная и при этом умеющая настоять на своём, она была настоящей хранитильницей очага.

После смерти жены старик держался мужественно, только сутулиться стал совсем по-стариковски. Знакомые и сослуживцы, привыкшие всегда узнавать его по военной выправке, завидев теперь, когда старик овдовел, начинали сомневаться: он ли это, их несгибаемый командир?…

После смерти жены старик с каждым днём всё острее ощущал, что остался совершенно один. Он любил дочь и поэтому никогда и ни в чём не мог ей отказать. Дочь выросла избалованной и эгоистичной.

Дети… Это была единственная причина их частых ссор с женой.

– У детей должно быть всё, – говорила жена тоном, не допускающим сомнений.

– Заработай или заслужи, – всю жизнь отвечал отец на просьбы дочери, жаждавшей красивой жизни.

– Папа, я от тебя только это всегда и слышу: «Заработай, заслужи»! Мне шестнадцать лет, я хочу жить, неужели ты этого не понимаешь?!

Старик, как ветеран войны и человек заслуженный, состоял в особой очереди и на получение машины, и на получение дачных участков, и на многое другое. Почему-то старика везде любили и всюду пропускали без очереди. Может быть потому, что он сам вечно всех пропускал, будь то посадка в автобус, выход из кинотеатра, очередь на машину или на дачный участок?

Старый адмирал всегда находил кого-то, кому дачный участок или машина нужны были больше, чем ему самому. Из-за этого жена и дочь часто ворчали, и дело порой доходило до серьёзных ссор.

– Ну хорошо, ты честный, папа, – порой говорила дочь. – Ты не воруешь, взяток не берёшь, чужого тебе не надо. Но почему ты отказываешься даже от того, что тебе положено?!

– Потому что есть люди, которым машина нужнее, чем нам. Мы, слава Богу, не в землянке и не в коммуналке живём, а люди всемером в двух комнатах ютятся и на работу по два часа добираются!

– Ещё не хватало – коммуналка! – фыркала дочь.

Жена тоже горестно качала головой, сокрушаясь, какой дед непрактичный, но по её глазам и интонации было видно, что она очень гордится мужем – гордится именно тем, что он честный человек. Ей нравились в нём именно эти качества: скромность, самоотверженность, доброта. Другим она его себе и представить не могла бы.

– Почему ты вечно для других, совершенно чужих для тебя людей делаешь всё, а для своей семьи – ничего?! – сердилась на него дочь.

На вопросы дочери он отвечал всегда терпеливо, но её раздражало именно то, что разговаривал он с ней как с ребёнком:

– А как же иначе, доченька? Вам с мамой повезло – я вернулся с войны живым. А обе мои сестры остались вдовами, и у каждой по двое детей. Кто им должен был помогать, как не самые близкие? Я ведь тоже мог с войны не вернуться, и тогда те, кто остались, помогали бы вам.

– Папа, ты мыслишь категориями тридцатых годов!

– Извини, доченька, – отвечал отец. – Так меня воспитали мои родители и советская власть, которой я всем обязан.

– Много ты видел от своей власти? Ради чего ты воевал?! Что дало тебе твоё адмиральское звание?!

Отец багровел, но сдерживался и дрогнувшим голосом отвечал:

– Согласись, для мальчика из нищей еврейской семьи стать адмиралом – не так уж мало. Ты говоришь – «жить»… А ты знаешь, что такое жить? Что значит выживать? Что такое – одна куртка на двоих, в которой мы с братом ходили по очереди на свидание: я – к твоей маме, а брат – к своей будущей жене? Ты знаешь, что такое постоянное чувство голода?

– Папа…

– Хорошо, ты умнее меня, ты продвинутая, а я отстал от жизни. Но объясни мне, почему мы все были так веселы и счастливы всегда, хотя юность наша была совсем не такой сытной, как сейчас, несмотря на отсутствие дорогой одежды, несмотря на войну? Почему, доча?…

Он многое ещё хотел ей сказать и рассказать – о своей большой дружной семье, где все были один за всех и все за одного, о людях, которые жили страной, потому что страной этой были они, а они – страной; о том, как он, молодой офицер, когда учился в Академии, жил в однокомнатной квартире с женой, маленьким ребёнком и родителями жены; о родном брате, который выбросил белый билет, будучи язвенником, ушёл добровольцем на фронт, оставив жену и двух детей, и погиб под Москвой, уже от третьего ранения за ту войну… о друге, который вызвался идти в море в тот роковой бой вместо него, потому что сам он ещё не оправился от ранения… Он многое хотел ей рассказать, но дочь только фыркала:

– Я это слышала уже тысячу раз!

– Хватит! – решительно становилась между ними верная жена и мать, – Ты хочешь отцу давление нагнать?! – возмущалась она. – Как тебе не стыдно?! – корила она дочь.

– Он живёт в своём прошлом и не хочет принимать никаких перемен, – жаловалась дочь матери. – На все аргументы твердит одно: «Всё это уже было. Мы выстоим. Рано хороните». Тогда, в октябре сорок первого, он прорвался из залива, простреливаемого со всех сторон. Но сейчас всё другое, прорываться больше некуда, а отец никак этого не хочет понять!

– Его тоже понять можно, – говорила мать.

– С молодыми нужно по-другому, – мягко выговаривала она потом мужу, одновременно успокаивая его. – Они уже не такие, как мы, и с этим ничего не поделаешь. Её ведь тоже понять можно.

Старик с женой не спорил. Да, жена права. Поздний ребенок, главная отрада в жизни… Что тут поделаешь? Поэтому он просто смотрел на свою ненаглядную возлюбленную и успокаивался. Она нисколько не изменилась. Такая же красивая. Только располнела. Если бы не эта полнота… Но лучше её всё равно нет и не будет…

А она всё тряслась над мужем, с которым они прожили вместе почти шестьдесят лет. Старая, энергичная, она никогда ни на что не жаловалась, а ушла первой.

После смерти жены старика сдерживать было уже некому, и он высказал зятю всё, что о нём думал, лаконично и с солдатской прямотой.

– Солдафон, – презрительно бросил зять.

Сын обиженно посмотрел на отца, а дочь гневно крикнула мужу:

– Не смей так говорить о моём отце! – хотя сама нередко ссорилась с отцом.

Бывало, что они не разговаривали по несколько дней подряд. Дочь всегда первой делала шаг к примирению и просила у отца прощения.

Когда она заходила к нему в комнату, отец чаще всего сидел за своим письменным столом спиной к ней и, как всегда, писал свою книгу, над которой работал ежедневно по много часов.

При виде его поредевших седых волос на макушке и ссутулившейся спины на глаза у дочери наворачивались слёзы. Он как будто не замечал её присутствия, но дочь знала – он ждет её.

– Пап, прости, – просто говорила дочь.

Тогда отец отрывался от бумаг, лицо его было серьёзно и по взгляду чувствовалось, что он долго готовился к этому разговору, мысленно уже не раз повторяя то, что собирался сказать дочери.

Но, когда он смотрел на свою единственную любимую дочь, все слова становились ненужными. Стараясь побороть нахлынувшие чувства, он без лишних слов прощал дочери все обиды, принимая её такой, какая она есть.

Они мирились, но, как только речь заходила об отъезде, ссора вспыхивала с новой силой. Во время ссор с дочерью отец старался оставаться спокойным, и можно было лишь догадываться, чего это ему стоило.

Впрочем, до ссор доходило не всегда. Иногда, после очередного разговора об отъезде, оставалась тревожная натянутость, и это было ещё хуже ссоры.

– Ну как ты, папа? – пыталась навести мосты дочь.

– Работаю, – отвечал отец, подразумевая работу над своей книгой. Пройдя три войны от Финляндии до Китая и, прослужив сначала в армии, а потом на флоте в общей сложности тридцать пять лет, старик после увольнения в запас долгое время писал статьи и очерки для военной газеты, для научно-исторических журналов и местных изданий.

Наконец он взялся за написание книги, в которой собирался подвести итоги своей жизни.

– Кто теперь всё это будет печатать?! – однажды не сдержалась дочь. – Советская власть обанкротилась! – повторила она слова мужа. – Прежней жизни больше нет и уже никогда не будет!

– Я ещё жив, доча, – сказал старик. – Или меня ты тоже уже спис ала?

– Причём здесь это, папа?! – с досадой крикнула дочь. – Неужели ты не понимаешь, что бесполезно защищать то, чего уже не т?!

– Я есть, дочь. И пока я есть, я защищаю то, чему отдал всю жизнь. Защищал и буду защищать… Как смогу.

– Прости, папа, – дочери стало стыдно за свой срыв.

– Я же тебе не раз рассказывал, как со своей батареей мы дрались в окружении в начале войны. Немцы тогда нам листовки сбрасывали: «Москва капитулировала, убивайте своих жидов-коммиссаров, переходите к нам!» Но мы прорвались, мы победили. И сейчас победим, мне не впервой!

Дочь отца не переубеждала, знала, что бесполезно это. Он остался там, в прежней жизни; там, где ему комфортно. Это, видимо, разновидность старческой самозащиты от жестокой реальности. Он ведь сильно сдал после смерти матери. Она пыталась понять отца, но ей это плохо удавалось.

Вся её надежда была на сына, в котором старики души не чаяли, особенно дед. Внук тоже любил деда, гордился им, когда тот приходил к нему в школу в своём адмиральском мундире. В детстве он не мог поднять дедов китель – такой тяжёлый он был от орденов и медалей.

А потом всё изменилось. Внук вырос изнеженным и избалованным. О том, чтобы отслужить срочную службу в армии, для него не могло быть и речи. Он считал себя представителем элитной московской тусовки, где было модным одеваться во всё импортное с барахолки, иметь дорогие американские игрушки и смеяться над «совком».

Внук по-прежнему любил деда, но перед друзьями стеснялся его старомодности, а теперь просто не понимал – не понимал своего прославленного деда, его упрямства и нежелания расставаться с догмами.

Хорошо, были война, голод, лишения, былые заслуги… Но жизнь-то не стоит на месте! Всё давно поменялось. И в конце концов, почему бы не начать жить лучше, если есть такая возможность?! За что здесь держаться?! За эти дурацкие талоны на сахар и вообще на всё?! За эту жизнь, полную бандитизма и нищеты?! Дед что, не понимает, что на этот раз его предали свои же?!

Между дедом и внуком пролегла непреодолимая пропасть, которую не перепрыгнуть и не перейти по мосту.

После того, как дед сказал «Я вас не держу», Максу начало казаться, что дед живёт совершенно отдельно от них в этой просторной квартире, будто в осаждённой со всех сторон крепости.

У Макса были свои дела, и он редко появлялся дома. Однажды он зашел к деду в комнату, и ему показалось, что старик как-то непривычно смотрит на него – будто он парламентёр или вернулся из плена. «Ты свой?» – спрашивал взгляд деда.

Макс почувствовал себя неуютно, но старался вести себя непринуждённо, расспрашивал старика о всяких мелочах, слушал его рассказы…

– Поехали со мной! – наконец подобрался внук к самому главному, к тому, из-за чего собственно он и начал весь этот разговор.

– Ты забыл, сколько мне лет?… – дед с укором посмотрел на внука.

– Я помню, дед, но причём тут возраст? Знал бы ты, сколько в Израиле и Штатах живёт твоих ровесников! И ничего, все довольны…

– Я не смогу там жить, – ответил дед.

– Почему?

– Не моё это.

– А здесь? Это твое?!

– А здесь – моё.

– Но ведь от прежней жизни уже ничего не осталось! Так какая разница, где теперь жить?

– Я ведь тоже часть той жизни, которой, как ты выразился, уже нет. И хотя я уже очень стар, но ещё жив. Ты слишком торопишься.

– Прости, дед, я хотел сказать совсем другое… Ты ведь всегда учил меня, что главное – это семья. А раз так, то совсем не важно, где нам жить. Главное – что все мы будем вместе! И к тому же, там нам будет намного лучше. Всем! И тебе тоже! Там хорошо и всё есть. Качество жизни совсем другое, не такое, как здесь. Если работаешь, то можно купить машину, а со временем – и собственный дом. А еды, одежды, электроники – вообще завались! И главное – всё это доступно! Там у меня перспективы! Нужно лишь иметь востребованную профессию. Там всё лучше!

– Лучше? – будто раздумывая, сказал старик. – А кому я там нужен?

Макс хотел сказать старику, что и здесь он никому не нужен, но вовремя сдержался, потому что жалел деда. Вот он носит на груди орденскую планку, а в нагрудном кармане пиджака – партбилет. Хотя ни страны, которая его награждала, ни партии, партбилетом которой он так дорожит, уже нет. А он всё верит, что его страна ещё поднимется. Внуку был совершенно непонятен фанатизм деда. Чем ему помогут в новой жизни эти орденские планки и партбилет несуществующей партии? Да и много ли он имел от своих наград и партбилета в прежней жизни?

Внук помнил, как отец с досадой говорил о том, что партия совершенно не заботится о своих членах. Отец вступил в партию ещё в армии, там это было легче сделать. Партийный билет помог ему при поступлении в институт, да и потом немало пригодился. Но отец ожидал от партии большего и потому, как только в моду вошло сжигание партийных и комсомольских билетов, сделал это одним из первых. С годами отец всё больше досадовал и злился из-за упущенных возможностей:

– Раньше нужно было ехать! – досадовал он.

Но винить ему было некого: в своё время отец не решился на отъезд и на партсобраниях вместе со всеми осуждал решившихся. Отец всегда был осторожен, и девизом его жизни было выражение: «Жить надо по уму!» Так он и жил, обустраивая просторную шестикомнатную квартиру, как медведь берлогу. Руки у отца были золотые, да и соображал он всегда хорошо. Но ему всё время казалось, что его мало ценят и постоянно ворчал по этому поводу. Он был недоволен маленькой, по его мнению, зарплатой и не соответствующей его возможностям должностью, и вообще всем.

Но тогда они не уехали – у отца была хорошая работа в научно-исследовательском институте, и он не хотел её терять. Риск не уехать – ведь их могли не выпустить и оставить ни с чем – был слишком велик. Да и старик тогда был ещё в силе и вряд ли дал бы им разрешение на выезд.

Зять хорошо помнил разговор «солдафона» со своим фронтовым другом, решившимся на отъезд ещё в конце семидесятых. Тот пришёл попрощаться, принёс целый мешок фотографий, писем и документов, которые могли не выпустить, в том числе и фронтовых.

– Не суди, Сеня, – попросил друг. – Поверь, мне самому тяжело далось это решение. Давай останемся друзьями.

– Друзьями?! – вскипел тогда старик. – Как мы можем оставаться друзьями, если между нашими странами будет война и твои дети будут стрелять в моих детей?!

– Тебе легко оставаться праведником, – сказал друг. – У тебя есть жена, твоя дочь с тобой. А я… кому я здесь нужен?! Жена умерла, дети уезжают… Мне что делать?!

– Я тебя не сужу, – ответил адмирал. – Поступай, как знаешь.

После отъезда друга они больше никогда не виделись и не переписывались. По слухам из Америки, Коля жил вроде бы совсем неплохо, но постоянно скандалил с детьми, много пил, в конце концов спился и умер.

Отец, хорошо знавший характер тестя и побаивавшийся его, не стал тогда рисковать. А теперь терять ему было нечего, тем более что Макса могли «забрать» в армию. «Лучше уж там», – говорила мать.

– Если бы вы могли никуда не уезжать! – вдруг прервал мысли Макса дед. Это была несбыточная мечта и тайная надежда старика.

– Дед, ты же всё прекрасно понимаешь, – сказал Макс.

– Понимаю, – ответил дед. – Что ж, езжайте. Я сам всегда был таким – во всём лично хотел убедиться, до всего самому дойти. Езжайте.

– А ты?

– А я здесь останусь. Вдруг вы захотите вернуться? Будет к кому.

– Ну как же ты один будешь жить, дед?!

– Как и жил. Не переживай. Ты свой выбор сделал, а я – свой. Нельзя мне ехать. Вдруг вы захотите вернуться, да и за могилой нужно присматривать кому-то. К тому же не забывай, я уже стар, и мне бы хотелось и после смерти быть рядом с бабушкой. Не хочу я, чтобы меня в простыне черти где хоронили. Я уже обо всём позаботился – место возле бабушки для себя приготовил… Вот ещё книгу закончить бы – может, тебе она тоже когда-нибудь будет интересна.

– Дед, ты так спокойно говоришь о смерти! – в глазах внука был неподдельный страх. – Неужели ты не боишься?!

– Смерти бояться не надо, – спокойно сказал дед.

– А как её не бояться?

– Просто не думать о ней. Думай о жизни.

– Забыть, что ли?

– Зачем? Помни о смерти, а думай о жизни.

Внук задумался над словами деда. Разговор явно не получился, и Макс не оправдал надежд матери.

– Ладно, дед, у меня ещё много дел. Ещё поговорим, – заторопился Макс.

Дед тоже поднялся. Чувствовалось по движениям старика, по его взгляду, что ему не хочется отпускать внука. Но дед не подал виду.

– Да-да, конечно, вы ведь не завтра уезжаете, – сказал старик. – Ещё поговорим.

Но поговорить им больше так и не удалось. Вечером деду стало плохо. Он медленно осел на пол и долго сидел так с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене. Дочь билась возле него в истерике – мужа и сына в это время не было дома, а старик, сидя на полу с закрытыми глазами, всё повторял:

– Я поднимусь, я поднимусь.

Крики дочери услышали соседи и вызвали скорую.

Несколько дней старик провёл в реанимации, а потом врачи, не найдя признаков инфаркта, перевели его в обычную палату.

Дочь первой навестила отца.

– Принеси мне пальто, а то зябко как-то выходить, – сказал он дочери. – Уже прохладно, ноябрь на дворе.

Старик строил планы на будущее – ещё полежит несколько дней в госпитале, подлечится и снова возьмётся за книгу. Его не сломить!

– Видишь, я обещал тебе, что поднимусь и поднялся! – с победоносной улыбкой сказал он дочери.

– Вижу, – улыбнулась она.

Отец проводил дочь до самого выхода. А утром, когда она принесла пальто, его уже не было. Пальто было его гордостью – он носил его лет двадцать. Он вообще любил старые вещи и носил всё, будь то обувь или одежда, очень аккуратно. Те, кто не знали его, считали это одной из стариковских причуд. Так же думали и его близкие. А теперь это пальто, с которым он не расставался с осени до весны, вдруг стало ненужным.

– Как же так? – растерялась дочь.

– Задняя стенка сердца оказалось слабой. Так бывает. С виду вроде всё нормально, а задняя стенка – в клочья, – объяснил врач.

Похоронили старика возле жены. Дочь с мужем сразу после похорон стали оформлять отъезд. Квартиру оставили за собой, успев приватизировать. Зять, всё и всегда делавший по уму, и здесь сделал всё правильно. Наиболее ценные вещи упаковали в багаж, ненужные выбросили, а те вещи, с которыми не знали что делать, оставили в шкафу и письменном столе – как, например, рукописи старика…

– Странно всё это, – думал Макс после похорон деда. После смерти старика он вдруг с удивлением обнаружил, что живёт как бы наполовину, то есть жив только наполовину. Стремление получать удовольствие от жизни есть, но вместе с тем и полное безразличие ко всему. Вот и смерть деда, с которым столько было связано в жизни, никак не подействовала на него… А может, подействовала, но только он этого не заметил?

Из шока его вывела неожиданная встреча на рынке антиквариата в самом центре чужого города спустя несколько месяцев после отъезда.

Попал он туда случайно, возвращаясь из университета, куда сдавал документы. Макс стремился поскорее интегрироваться

в новую жизнь, днём и ночью учил язык, по ночам работал в ресторане, а днём готовился или сдавал экзамены в университет.

Возвращаясь через рынок, он среди прочего антиквариата увидел знакомые с детства ордена и медали. «Как у деда», – вдруг подумалось ему, и он впервые узнал, где у него находится сердце.

– Почём продаёшь? – спросил он продавца по-русски.

– Что тебя интересует? – вопросом на вопрос ответил продавец. – Это – за триста, а это могу отдать за пятьсот…

Макс перевернул орден обратной стороной: номерной знак – значит, настоящий.

– А сам-то дорого заплатил?

– Тебе-то что?! – ухмыльнулся продавец.

Кулак, будто помимо воли Макса, ударил в ухмыляющуюся рожу молодого продавца…

– Тебе профессию нужно получить, чтобы потом зарабатывать нормально, а ты вместо этого проблемы себе ищешь! – хватался за голову отец после того, как Макс вернулся домой из полицейского участка с «тиком» – первым открытым на него делом. – Вместо того, чтобы врастать тут… – воспитывал его отец.

– Не хочу я здесь врастать, – вдруг перебил его Макс.

Отец потерял дар речи.

– Душно мне здесь, – сказал Макс. – Выучить язык можно, а думать и писать всё-таки я буду по-русски.

– Ты о чём?

– Хочу книгу деда закончить и издать. Он начал, а я закончу. Может, и сам что напишу… Попробую. Но для этого мне дом нужен. Если писать, то на языке своего дома. Иначе не получится.

– Тебе не о ерунде думать нужно, а о специальности! – крикнул отец. – Письмом ты много не заработаешь, тем более, на мемуарах своего деда! И что там искать, кроме неприятностей на свою голову, на этом русском поле?!

– Папа, ты свой выбор сделал, а я – свой, – отрезал сын.

– Вот порода! – со злостью сказал отец. – Делай что хочешь! Я должен был тебя оттуда увезти, а дальше – как знаешь!

– Что ты так переживаешь? – успокаивала мужа дочь старика. – Он в любом случае теперь не так скоро выберется отсюда. Натворил дел, теперь пока его «тик» закроют, много времени пройдёт. Нужно нанять хорошего адвоката…

– Для этого нужно было сюда приезжать… – ворчал отец.

– Всё, что ни делается, к лучшему. Хорошо, что он пока не может уехать, а там, может, остынет, да и останется.

– Решай, а я в любом случае приму твой выбор, – сказала мать Максу. – Мы этот переезд затеяли из-за тебя.

«Даст Бог, всё утрясётся», – думала мать. – «Многим здесь нелегко, но потом ведь всё образуется». «Это он просто сорвался», – успокаивала она себя.

Макс, тем временем, ждал окончания «этой истории», ждал, когда ему откроют выезд из страны, а пока работал и в свободное время пробовал свои силы в творчестве.

Главным для него было закончить книгу, начатую дедом. Зачем ему это, он себя не спрашивал. Просто это ему нужно, и он это сделает.