Текст книги "Хочу женщину в Ницце"

Часть 4

Бюсты Федора и Алексея Орловых в Вильфранш-сюр-Мер

Глава 1

На бульваре Мориса Метерлинка в Ницце я оказался сразу, едва переступив административную границу скучающего Вильфранша. Шагать в полдень по этому безлюдному бульвару, уходящему резко в гору, оказалось занятием не из приятных. Узкая пешеходная полоска, лишенная какой-либо растительности, шла вдоль автострады, соединявшей береговую линию Ниццы с Вильфраншем, и при этом почему-то многозначительно называлась бульваром. Мартин бежал впереди на длинном поводке, время от времени останавливаясь и поворачивая голову в мою сторону. Я перехватывал его вопросительно-молящий взгляд и из жалости время от времени брал его на руки, прижимая к груди горячее дрожащее тельце. Солнышко становилось ласковым, когда изредка пробивалось сквозь тяжелые облака, а вот ветер, дующий с моря, был ещё холодным. Гора Монт Барон, что замаячила впереди, почти сплошь покрытая роскошными соснами и эвкалиптами, была местом очаровательным, но не сейчас, когда вокруг не было ни души, кроме куда-то спешивших и фыркавших автомобилей. Впрочем, сколько раз я и сам проносился с ветерком по этой горной дороге на своем «Пежо», даже не обращая внимания на его название! Был ли это Метерлинк, Маерлинк или Браунинг – мне было всё едино, лишь режущий уши шум, да и только.

Тихий фешенебельный отель под названием «Дворец Метерлинка», расположенный на карнизе горного обрыва, зависшего над морем, и казавшийся забытым всем миром, был рад разделить с нами своё одиночество. Мы с Мартином свернули с дороги, обошли отель со всех сторон, но так и не встретили на своем пути ни одной живой души. Портик, исполненный в греческом стиле, бурлящий кипяток джакузи и голубой бассейн на пленэре не привлекли нашего внимания, а вот уютный парк на краю скалы, плотно засаженный высокими кипарисами, восхищал мой взор и волновал Мартина запахами влажной черной земли. Я присел на скамью, любуясь каменным фасадом старинного дворца с крышей сказочной формы. Гармонию чудной природы нарушил звонок мобильного телефона в моем кармане. Мартин резко прекратил копаться под кустарником и, как будто желая принять участие в разговоре, живо запрыгнул на лавку, вертя хвостом. Звонила Клэр. Я тяжело вздохнул.

– Привет, вы где? – спросила Клер тоном закадычной подруги.

– А что собственно случилось?! – не скрывая недоумения, ответил я вопросом на вопрос.

– У меня новость! Мой папа приглашает тебя к нам в гости! Он даже разрешает тебе взять Мартина.

– Спасибо, но это лишнее, – я не мог скрыть раздражения, но ей, по всей видимости, было на это наплевать.

– А почему нет? К твоему сведению, мой папа никого из моих друзей не приглашал, называя их всех без разбора «татуированным дерьмом». Для меня самой это было удивительно! Я рассказала ему про тебя, и он вдруг решил позвать!

– Зачем? Но ей богу, не стоит! – простонал я в отчаянии и посмотрел на Мартина, который находился в напряженном состоянии, как будто всё понимал и разделял мою озабоченность.

– А вообще-то вы где? – повторила она свой вопрос.

– Гуляем!

– Ну все-таки? Как всегда, в Ницце? В старом городе?

– Не совсем. Мы… мы во дворце Метерлинка, если тебе это что-то говорит.

– Мне? Ну разумеется! А вообще-то этот дворец называется «Орламонд». А что вдруг вас туда потянуло?

– Поначалу особой цели не было, если честно. Я только вчера узнал, причем случайно, копаясь в отцовской библиотеке, кто такой Метерлинк.

– Вот как? Вот позор-то! Я думала, ты у нас Mr Know-All! – сказала она, намекая наверное на одноименный рассказ писателя Моэма, жившего когда-то здесь, совсем неподалёку.

– Видишь, зря ты спешишь о моих знаниях трезвонить!

– Ты знаешь, я, пожалуй, сейчас к вам присоединюсь, – она была настроена решительно.

– Пока ты на своем велике дорулишь … Мы не собираемся здесь сидеть целый час, а то и больше. Давай как-нибудь в другой раз вместе съездим!

– Нет-нет, дождитесь меня, – заныла она в трубку! – Я на автобусе – буду у вас уже через полчаса. Очень хочется и мне рассказать вам о Метерлинке и о дворце.

– Давай, ждем полчаса, потом уходим! – пригрозил я в ответ.

Я снова посмотрел на Мартина.

– Слушай, мужик, – обратился я к собаке, – эта девочка начинает нас доставать!

Мартин спрыгнул с лавочки и подал голос. Мы не спеша продолжили прогулку по сказочной территории отеля, так и не встретив ни одного живого существа. Только серый «Порше», да красный «Феррари» на крытой стоянке подсказывали нам, что всё это время мы были здесь не одиноки. Мы поднялись к автобусной остановке, где к счастью, не пришлось долго ждать. Мартин сразу узнал в единственной покидавшей автобус пассажирке нашу вчерашнюю спутницу и звонко затявкал. Немудрено было узнать её и мне – те же широкие брюки, тяжеленные башмаки и тот же свитер, который и при моей комплекции мог легко натянуть и я.

– Вы уже все? – радуясь встрече, улыбнулась нам неугомонная француженка.

– Почти.

– А где машина?

– Припарковали в Вильфранше, рядом с отелем «Welcome».

– А сюда на автобусе добрались?

– Нет, сюда пешком. Обратно тоже намереваемся пройтись. Мы всегда гуляем перед ланчем.

– Тогда я вам составлю компанию, не возражаете?

– Не возражаем, тем более, ты, кажется, хотела что-то рассказать об «Орламонде».

– Конечно, с радостью, но сначала ты скажи, что узнал о Метерлинке, а то, может, и добавить мне будет нечего.

– Я прочел, что он драматург и автор пьесы «Синяя птица». Хорошо помню, когда как-то в детстве родители усадили меня смотреть мультфильм «Синяя птица», я тут же уснул, такая была скукота. И еще когда-то давно смотрел с тем же успехом одноименный фильм – первый в истории совместный проект советских и американских кинематографистов, но, естественно, не обратил внимания, кто автор пьесы. Помню, что там играли звезды Голливуда – Ава Гарднер, кажется, ещё Фонда и Элизабет Тэйлор. Теперь знаю, что за своё творчество Метерлинк был удостоен Нобелевской премии.

– Так ты сюда пришел, чтобы почувствовать дух этого места?

– Может быть, даже и так, – сказал я в задумчивости. – Я тебе говорил, что по вечерам продолжаю копаться в пыли отцовской библиотеки. Видно, и вправду, черт меня вчера дернул наткнуться на этого Метерлинка, точнее, на дешевое издание времен первой мировой войны с настолько дряхлым бумажным переплетом, что перевязанное бечевкой полное собрание его сочинений, служившее приложением к журналу «Нева», оказалось до сих пор с неразрезанными страницами. Правда, наконец-то пригодился тупой золоченый нож для резки бумаги, необходимость приобретения которого моим отцом для меня до вчерашней ночи было загадкой. Видно, за целое столетие так никто у нас в России и не удосужился перерезать веревку и, разрезав страницы, попробовать вникнуть в суть философии Метерлинка. Кое-что я, конечно, прочитал и пришел в некое отчаяние, что так долго живу и нахожусь все время в добросовестном заблуждении, полагая, что «Синяя птица» – это птица удачи, о которой до сих пор громко поет моя любимая группа «Машина времени». Выходит, по Метерлинку это вовсе не так, а синяя птица – это образ счастья всего человечества, и счастье это не эфемерное, а вполне конкретное, и заключается оно в познании тайн природы. Истина в его системе взглядов бесконечна и, разумеется, ею нельзя овладеть раз и навсегда. Если кто-то из людей на свое несчастье все-таки случайно поймает эту птицу, другими словами, познает все тайны природы, то человечество просто сгинет в тартарары. Ты понимаешь, для меня оказалось откровением, что, уже будучи Нобелевским лауреатом, Метерлинк написал продолжение своей «Синей птицы» и назвал его не «Синяя птица-2», а «Обручение». Этой ночью я прочел ее, откровенно говоря, ничего толком не понял, но разволновался не на шутку. Только это отнюдь не продолжение. Конечно, «Обручение» – это тоже пьеса о поисках счастья, только это скорее новый вариант той феерии. В «Синей птице» речь шла о счастье, которое заключается в познании. В «Обручении» же счастье состоит в любви и семье. Это же совсем другое дело. Разумеется, второй раз Нобелевскую премию ему за это не дали.

– Хватит подсмеиваться над величием гения, лучше скажи, тебе понравилось или нет?

– Ощущения неоднозначные! А разволновался я из-за наивности, а скорее и глупости автора.

– Ну, ты даешь! Смелое заявление. Не слишком ли вы критичны? Больно прямолинейно для историка!

– Не исключаю, что мне просто не удалось его понять, хотя сюжет довольно прост.

– А вот я не считаю, что сюжеты пьес Метерлинка так уж просты для восприятия. Сказочны, но отнюдь не просты, особенно эти две пьесы.

Ничего не ответив, я только снял солнечные очки, чтобы следить за мимикой моей приятельницы. Она расценила это как мою готовность слушать и радостно и торопливо защебетала, по-особенному грассируя, что я уже отметил при наших предыдущих встречах.

– Я тоже так понимаю, что синяя птица – это Человечество, которое ищет счастья. По Метерлинку действительно счастье – это познание Природы. По – моему, «Синяя птица» – это не совсем пьеса-сказка, это скорее философская система взглядов Метерлинка на природу и общество. Мне импонирует его идея о том, что синяя птица, как только её ловят и сажают в клетку, пусть даже золотую, меняет цвет, а иногда и вовсе перестает существовать!

– Надо же, какое четко сформированное мнение! Респект!

– Терпеть не могу твою улыбочку. Я, между прочим, писала свою первую курсовую в колледже именно о Метерлинке.

– Ах вот даже как! Тогда скажи, ты согласна, что у этого мистика и пессимиста в феерии «Обручение» очень узкое определение счастья. Оно для него в любви и семье. Но главное, он считает, что человек не волен сам выбирать себе спутницу жизни, это делают за него другие – многочисленные предки и даже ещё не родившиеся внуки и правнуки!

– Ну, это он утверждает в символической форме, поскольку считает, что поступки человека подчиняются законам природы, важнейшим из которых является закон наследственности. Люди ещё не познали до конца эти законы. Им только кажется, что они действуют в соответствии со своими собственными желаниями. На самом же деле они подчиняются множеству законов, которых просто не знают. Советую – прочти «Жизнь пчел», и ты, думаю, согласишься с его мнением, что человек обретает свое счастье только, если он следует по пути бессмертия своего рода, стоит лишь прислушаться к его голосу, который живет в каждом человеке, как душа.

– Ну хорошо, допустим, понимаю, но вот объясни, почему то, что человек видит перед глазами, ровно ничего не значит? Метерлинк утверждает, что миром правит невидимое. В мире видимого все невесты Тильтиля – вульгарные девицы, которые готовы выцарапать глаза друг другу. И это странное изречение – «Что безобразно – то не настоящее»? Так что же такое «Невидимое» – Бог или душа?

– И не Бог, и не Душа! – прошептала Клер, будто разговаривала сама с собой. Рычащие звуки проносящихся машин и вовсе заглушали ее голос, заставляя меня буквально наступать ей на пятки. Она повысила голос: – Невидимое – это непознанные человеком законы природы, и невидимыми они остаются до того времени, пока эти тайны не будут развеяны разумом человека. Часто то, что нам кажется тайной, всего-навсего лишь повторение уже пройденного, и мы открываем это заново.

– Все равно, это спорное суждение. Пожалуй, нужно ещё раз прочитать пьесу, – сказал я с сомнением, примечая по ходу, как смелела в своих суждениях эта юная француженка. Казалось, она перестала замечать меня и продолжала увлеченно рассуждать на тему своей курсовой.

– Пьесы Метерлинка до сих пор толкуются режиссерами в театральных постановках в трагическом ключе, оттого и спать хочется!

– А этот дворец, что у него за история? – уводя разговор в сторону, я развернулся спиной к своей собеседнице.

– Ты имеешь в виду «Орламонд»? – застыла на месте Клер.

– Ну, конечно.

– Тогда он назывался «Кастельмаре», то есть «Дворец на море». Метерлинк купил его у одного миллионера, который хотел сделать здесь казино покруче, чем в Монте-Карло, но у него не хватило денег. Писатель жил здесь до 1949 года.

– Представляю, как он был счастлив, гуляя по своему прекрасному парку.

– Не сомневаюсь. Известно, что он любил актрису, которая играла в местном театре. Её звали Жоржетта Леблан. Она даже приезжала в Москву в 1910 году, где во МХАТе ваш Станиславский ставил «Синюю птицу» – именно ему Метерлинк предоставил право первой постановки. Русский режиссер говорил, что эта сказка должна будить серьезные мысли у взрослых. Жоржетта смотрела пьесу в Москве с восхищением и плакала. А в 1911 году Метерлинк получил Нобелевскую премию, но деньги не сделали его счастливым. Вскоре по возвращении из России Жоржетта стала жить с одним актером из её театра по имени Роже, но в то же время не хотела уходить от ставшего всемирно известным Метерлинка и предложила стареющему драматургу… попробовать жить втроем! Метерлинка ее предложение возмутило, и он ушел. Вскоре, в 60-ти летнем возрасте он обвенчался с актрисой по имени Рене, которая была моложе его более чем на тридцать лет. Они жили на холме Бомет, на Пчелиной вилле. Это уже потом, когда он с молодой женой триумфально вернулся из Америки с мешком денег, он купил этот дворец за три с половиной миллиона франков, хотя в строительство прежний хозяин вложил тринадцать миллионов. Метерлинк и переименовал дворец в «Орламонд», отразив в названии необычность этого здания.

– Теперь понятно, откуда он черпал свое вдохновение для «Обручения»…

– И откуда же?

– Из своего «счастливого» жизненного опыта, – рассмеялся я.

– Не будь циником, – она хотела казаться строгой, но это ей явно не удавалось.

– Жаль, что ты меня не сразу раскусила, да?!

– Ты не крепкий орешек, чтобы задаваться целью раскусить. Важно понять.

– Понять что?

– Ну, например, почему ты иногда что-то скрываешь. Непонятны мотивы.

– Я? Скрываю? Что же?

– Ну, ты же пришел в «Орламонд» не потому, что там жил драматург!

– Тогда почему?

– Могу предположить, что пьеса «Обручение» тебя озадачила. В ней содержится ключ к пониманию подлинного человеческого счастья. Или это миф? Ты наверняка хотел почувствовать автора, ведь он именно здесь творил!

– Наверное, правильнее было бы сказать, что я не склонен откровенничать, я интроверт в чистом виде, нравится тебе это или нет.

– А девушка у тебя в России была?

– Причем тут девушка? Я говорю совершенно о другом.

– И всё же?!

– Была, конечно, я даже чуть не женился. Думал, что наконец нашел в женщине товарища. Но зачем тебе это?

– Не хочешь говорить, или боишься аналогий с Метерлинком?

– Слушай, честно, не хочется вспоминать! – я посмотрел на свою собеседницу, которая была в этот момент необыкновенно мила и приветлива. Мне почему-то стало её жалко, и я против своей воли произнес: – Впрочем, если хочешь, я расскажу.

Клер кивнула головой и улыбнулась.

– Мои родители очень хотели, чтобы я женился, как выражалась моя мама, на воспитанной девушке из хорошей семьи. Жаль, что Метерлинк не дает определения, что такое хорошая семья! Эта девушка должна была быть непременно достойной меня, и такая не без их содействия нашлась. Мне было всего двадцать четыре года, звезд с неба я не хватал, не подавал особых надежд в науках. Она же была красавицей и большой умницей. Её родители были вполне обеспеченные люди, ровня моим, что было немаловажно. У нас были прекрасные отношения, была близость, – я сделал паузу, – но… у нас не было душевной близости! Я совсем не знал, зачем я ей, если я сам себе не нужен?! Выходит, по Метерлинку – для продолжения рода! Может, действительно, он прав, и надо меньше задумываться?! Европа вымирает, Россия тоже. Почему мы не прислушались к Метерлинку? Его творчество признала Европа и Америка, ему присудили Нобелевскую премию. До сих пор все бегают за его Синей птицей счастья, а он пишет потом пьесу «Обручение» и говорит нам всем, чтобы мы прекратили эту бесконечную беготню, потому что счастье рядом, просто протяни руку и возьми. Но никто не следует его учению, никто в мире его пьесу уже не ставит, она пылится на полках, а в его доме, во Дворце «Орламонд» отдыхают люди, которые наверняка ничего не знают ни о самом писателе, ни о его пьесах, ни о философских суждениях.

– Ты не ответил – ты так и не женился?

– Я хотел. Точнее, хотел доставить удовольствие своим родителям, и не только им, поскольку бабушка тоже была обеими руками за это. Теперь я понимаю, что все у меня шло, как будто по задумкам самого Метерлинка. Выходит, я поступал, прислушиваясь к еще не до конца мною понятым законам Природы. А мое болезненное стремление к свободе – это всего-навсего химера, – так считал Метерлинк. Наверное, все бы так и получилось, но моих родителей в один момент не стало. Никто этого тогда, естественно, не мог предположить.

– А что произошло? Извини, если… – она поднесла ладонь к губам, и я заметил ужас на ее лице.

Я отвел глаза:

– Банальный несчастный случай. Мои родители в кои-то веки решили провести короткий отпуск вместе и не за границей. Коллега моей матери уговорил их поехать на охоту в Крым. Ехали на двух джипах. Друг мамы впереди, она за ним, сама была за рулем, старалась не отставать: любила скорость. Отец сидел в машине вместе с ней. Он не был любителем поездок на дальние расстояния, да и охоты тоже, он просто хотел сделать приятное маме. Под Курском с проселочной дороги им наперерез выехала ассенизаторская машина. Мать ударила свой джип правым боком о грузовик. Джип развернуло и выкинуло в овраг. Отец погиб сразу, мама тоже недолго мучилась. О родителях я сейчас говорить не хочу. Говорить же о моей девушке тоже нет смысла, свадьбу мы вынуждены были отменить. Ну, а потом, через год, уже ни я, ни она об этом так и не заговорили. Хватило ума. А голос рода, о котором печется Метерлинк, видно, меня не позвал.

– Часто вспоминаешь?

– Кого? Девушку?

– Родителей!

– Раньше до боли часто, а сейчас реже, прошло уже больше трех лет. Было даже страшно находиться дома. Там ко всему прикасались их руки, чудился запах и голос мамы…Может, я и уехал из Москвы поэтому.

– А возвращаться собираешься?

– Еще не решил, Все никак не удается получить ответы на вопросы, которые я так и не задал отцу, а заодно и разобраться в себе.

– По Метерлинку это значит научиться понимать самого себя, где «Я» – это мое прошлое, настоящее и будущее, – сказала Клер, наивно полагая, что я еще оставался в теме философских исканий бельгийского писателя.

Она все равно заметила слезу на моем лице, хотя я пытался ее скрыть, и почему-то заплакала сама.

– Ты-то чего?

– Не знаю, просто не хочу, чтобы люди умирали.

– Но мир так устроен.

– Все равно не хочу.

Я непроизвольно положил ей руку на плечо и ощутил, как она вздрогнула от неожиданности.

– А, может, он и прав, этот Метерлинк, когда говорил, что чтобы не ошибиться в выборе жены и стать действительно счастливым, нужно научиться прислушиваться к голосу рода.

Клер мило улыбнулась, не проронив ни слова и, приподняв плечо, прижалась щекой к моей ладони.

Дорога от Дворца «Орламонд» к Вильфраншу теперь шла всё время вниз, открывая редким пешеходам сказочно красивый вид на залив. Огромный шестипалубный белый круизный корабль, который только что встал на якорь, придавал пейзажу парадный вид. Мартин, дремавший от усталости всю дорогу у меня на руках, проснулся и нарочито яростно лизал пальцы моих рук, призывая, видимо, поскорее покинуть эту оживленную автостраду.

– Наверное, когда любуешься такой красотой каждый день, хочешь – не хочешь, а твоё сознание погружается в сказку. Иначе зачем бельгийцу было переезжать во Францию, – сказал я, желая прервать затянувшуюся паузу.

– Да, ведь Метерлинк был родом из Бельгии, и, безусловно, ему здесь нравилось. Между прочим, вон там, – она показала пальцем на север, в направлении Монт-Борона, – жил ваш русский композитор Стравинский. И он зачем-то перебрался сюда, тоже, наверное, искал вдохновения. Впрочем, бельгийцев тогда, в самом начале 20-го века, здесь было немало. Достаточно только вспомнить короля этого маленького государства Леопольда II, владевшего обширной территорией бельгийского Конго. На хлынувшие в его карман деньги из Африки он скупил здесь много земель и вилл для себя и своих верных офицеров. Здесь же завел шестнадцатилетнюю любовницу по имени Бланш Делакруа. Он сделал её баронессой, купил для неё по соседству шикарную виллу «Радиана» на Кап-Ферра, она же родила ему двух сыновей. Жил Леопольд вон там, вилла называлась «Кедры» и была окружена ботаническим садом. По вечерам Леопольд ходил с фонариком на соседнюю дачу играть с молоденькой Бланш в карты, по крайней мере, так считали его придворные. Поскольку у себя на родине Леопольд слыл высоким моралистом, своих дочек от нелюбимой жены он держал «в черном теле», не разрешая им общаться с молодыми мужчинами.

– А со старыми, такими же, как он, разрешал? – съязвил я.

– Кто же знает, но точно не был против общения с Метерлинком, который, как я уже говорила, был в своем творчестве строгим моралистом, да и по возрасту почти ровесником короля Леопольда.

– У нас в России говорят: «Седина в голову, бес в ребро»! Нет ничего удивительного, что на седьмом десятке эти два великих бельгийца завели себе здесь молоденьких француженок.

– Особенно если смотреть на твои слова через творческую призму моралиста Леопольда и Метерлинка! – довольная своей шуткой, она тихо хихикнула.

Наверное, я был не совсем прав, когда смотрел на эту молодую француженку уж слишком критически. Она оказалась действительно забавной и остроумной и, во всяком случае, сегодня меня не утомляли её наивные «почему», и я начал думать, что может, зря так воинственно воспринял приглашение её «папá». В конце концов, если я не питаю к ней нежных чувств, совсем не обязательно отказывать себе в удовольствии общаться с интересующимися историей людьми. Мой отец настойчиво советовал учить афоризмы Оскара Уайльда, особенно те, что касались людей противоположного мне пола. Не накрашенные женщины тоже, как считал популярный писатель, бывают полезны, особенно, если хочешь приобрести репутацию респектабельного человека, «достаточно только подцепить такую на ужин». Чушь, конечно, но в его цинизме присутствует знание жизни.

Мы были уже совсем рядом с отелем «Welcome», где я припарковал свой автомобиль. Оставалось только преодолеть коротенький бульвар русской императрицы Александры Федоровны, который располагался рядом с цитаделью. Слева на бульварном развороте уже сверкали на солнце бронзовые бюсты братьев Орловых и Ушакова.

– Вот они, – воскликнула Клер, перехватив мой взгляд.

– Да, справа и по центру братья Орловы, а слева бюст Ушакова.

– Я забыла, кто из них был фаворитом вашей императрицы Екатерины Великой?

– Первым был Григорий Орлов, брат этих двух красавцев, что справа.

– Странно, почему если тот Григорий Орлов, как я понимаю, был виновником воцарения Екатерины, памятник поставили его братьям!

– Всё-то ты знаешь! На самом деле, кто был главным виновником воцарения Екатерины II, ни тогда, в XVIII веке, ни сейчас так никто и не разобрался, все только переругались. Граф Никита Панин утверждал, что лишь благодаря ему. Ее секретарь Иван Бецкой на коленях умолял императрицу объявить принародно, что инициатором был именно он. Княгиня Дашкова считала, что она, поскольку, в частности, получила больше всех денег от Екатерины – около четверти миллиона рублей. Братья Орловы не без оснований полагали, что исключительно благодаря им, и, похоже, сама Екатерина была с ними согласна.

– А сколько получил Григорий?

– Кажется, три тысячи.

– И всё? – она подняла свои выразительные глаза, полные искреннего удивления.

– Поверхностно ты нашу историю знаешь, скажу я тебе.

– Ну, почему же? Хоть мой профиль психология, мировая история всегда была моим коньком. Отец приучил меня любить первоисточники. У нас в доме богатая библиотека, уж не хуже вашей. Ну ладно, так почему же именно здесь появились эти памятники?

– Если бы я сам знал! Но … предположения есть.

– Я-то думала, что этот Григорий, подаривший Екатерине огромный бриллиант чистейшей воды, который позднее был вставлен в её скипетр, и был главным, кто и царя вашего Петра убил, и Екатерину на престол возвел. Выходит, я ошибалась?

– Не всё так просто. Петр III был тогда абсолютно уверен, что его никто не может убить, он свободно расхаживал по Петербургу и окрестностям практически без охраны. И хотя отец его был немцем, мать-то была дочерью Петра Первого, и этим тогда всё было сказано. Но, как оказалось, он сам себя приговорил к гибели!

– То есть?!

– Помнишь, я тебе рассказывал про римских императоров?

– Ну…

– Так вот, в Древнем Риме все перевороты и планы, связанные с ними, начинались с недовольства преторианской гвардии. Император Петр III тоже очень неосмотрительно поступил со своей гвардией, которая, подобно преторианской, квартировалась в русской столице. Чем он обидел гвардейцев? Да тем, что захотел отправить их на войну! В России, как и Древнем Риме, гвардия, за редчайшим исключением, не воевала. Как и в Риме, гвардейцы были довольны почетной и совсем неопасной службой в столице, имели превосходство в чинах над простыми военными, занимались муштрой, парадами и маршами. В свободное время свои деньги проматывали в кабаках, пили вино, любили женщин. Естественно, месить сапогами грязь и подставлять грудь под пули гвардейцы не желали. Братья Орловы, которых было пятеро, как и большинство гвардейцев, были бедны как церковные мыши, поскольку все средства проматывали в злачных местах. Все пятеро братьев были огромного роста и обладали богатырской силой, постоянно принимали участие в кулачных боях. То есть, ты представляешь, что гвардию составляли преимущественно дюжие молодцы, но Орловы были здоровее всех. Григорий, которому повезло больше всех, дослужился до адъютанта генерала Петра Шувалова. Ему даже доверяли носить записки пятидесятилетнего генерала к его молодой любовнице, княгине Елене Куракиной. Красавица имела легкомысленный нрав, вот и стала легкой добычей богатыря и храбреца Григория Орлова, героя Семилетней войны. Шувалов узнал об измене и выгнал Григория, пообещав сослать его в Сибирь, и сослал бы, если бы не умер от огорчения. Дело приобрело огласку, что привлекло к Орлову внимание молодой, тогда ещё Великой княгини Екатерины. Она быстренько от него забеременела и разродилась сыном. Вот таким храбрецом был Григорий Орлов. Короче, когда Петр III выразил намерение отправить гвардейцев на войну, участь его была решена. Братья Орловы, храбрые до безрассудства, сразу смекнули, что пора убирать императора и воцарять императрицу. На их сторону, разумеется, встала вся гвардия, где они имели огромный авторитет. К заговору потом присоединились и более именитые российские дворяне, такие, как Разумовский, братья Панины, Воронцов, Дашкова и другие. И как и в Древнем Риме, гвардейцы могли решить всё, лишь бы у императрицы были большие деньги. А с этим-то у нее как раз была проблема! Сначала она обратилась к французскому послу барону Бретейлю, но тот в сути вопроса не разобрался, намеков Екатерины не понял и …отказал. Потом, правда, кусал себе локти, когда получал из Парижа письма с «благодарностью» за редкостный идиотизм. Денег дал английский негоциант Фельтон. Его сто тысяч рублей были переданы Екатериной Орловым, которые произвели авансовый платеж гвардейцам в качестве безвозвратных ссуд. Центром заговора стал дом датского банкира Кнутсена, у которого квартировал Григорий. Разумеется, датчанин был здесь не при чем, он просто понимал, что тоже получит назад свои деньги только в случае возвышения Орлова. Вот, собственно, и всё.

– Разве всё? А убийство императора Петра III? Я, между прочим, читала Рюльера в подлиннике, так он уверяет, что императора задушил «Орлов со шрамом».

– То, что тебе знакома работа этого французского историка, похвально. Действительно, Рюльер братьев Орловых по именам не знал и называл Алексея «Орловым со знаком на лице». Он упоминает четырех человек, которые присутствовали на обеде и пили водку. Причем трое убийц, чтобы заглушить крики Петра, стянули салфеткой шею императора, а Орлов якобы давил на грудь коленями и тем самым перекрыл дыхание. Те трое, которых Рюльер упоминает, были некто Теплов, младший князь Барятинский и никому не известный 17-летний Потемкин. Но насколько мы можем верить Рюльеру? Ты помнишь, как называется его книга?

– Конечно. «Histoire ou anecdotes sur la revolution de Russie en 1762».

– Совершенно верно. Сам Рюльер в 1762 году был секретарем того самого г-на Бретейля, посла Франции в России, и названием книги намекает, что исторические факты порой бывают анекдотичными. Если доверять «Энциклопедическому словарю Брокгауза и Эфрона», эта книга не имела никакого успеха, поскольку представляла собой памфлет, переполненный анекдотами и ошибками. Однако у Брикнера в его «Истории Екатерины II» мы узнаем, что в 1768 году Дидро сообщил своему другу Фальконе (тому самому, что поставил знаменитый памятник Петру Первому и строил Исаакиевский Собор) в письме, посланном из Парижа в Петербург, что некто Рюльер написал историю государственного переворота в России. Видимо, Дидро ознакомился с содержанием книги в рукописи и предупредил друга, что в ней содержатся некоторые нелицеприятные факты, касающиеся императрицы, которые могут ей не понравиться. Разумеется, Фальконе сообщил ей об этом послании. Через русское посольство в Париже были предприняты срочные меры, чтобы предотвратить издание книги, и рукопись была просто-напросто выкуплена. И вот тут возникает большой вопрос: какая цель стояла перед автором – установить историческую истину или просто продать скандальную рукопись через Дидро, который хорошо знал императрицу и поимел от неё много денег для себя и своих друзей. Не только Рюльер, но и энциклопедист барон Гримм тоже вертелся возле Екатерины. Он, кстати, возможно вместе с Дидро посещал Россию. Гримм был в переписке с императрицей, и по поводу книги Рюльера писал, что она не только не вредна, но и полезна. Ответ Екатерины потрясает цинизмом: «Если бы он, Пётр, вел себя благоразумнее, с ним бы ничего не случилось».

– Вот! – неожиданно громко сказала Клер, прервав мои рассуждения. – Вот именно поведение! Знаешь ли, это краеугольный камень ее рассуждений о счастье. Ее дедуктивное умозаключение, или, как она сама выразилась, ее «силлогизм», на этом и строится.

– Какой силлогизм? О чем ты говоришь? – возмутился я. – Говори яснее, пожалуйста.

– Куда уж яснее. Ты что, не читал «Записки» Екатерины?