Текст книги "Хочу женщину в Ницце"

Пёс, услышав добрую интонацию, затеребил хвостом и стал лизать девичьи руки. Я бросил взгляд на книгу. Это был Теодюль Рибо, «Опыт исследований творческого воображения». «Понятно», – подумал я, вспомнив свою давнюю студенческую подружку с психфака МГУ.

– Как тебя зовут, – снова обратилась к Мартину девушка.

Рыжая копна вьющихся волос почти полностью закрывала лицо, глаз не было видно, проглядывался только маленький курносый носик и кусочек тонкой шейки под широким воротом серого свитера рыхлой вязки. Одним словом, прелестный «пуделёк»!

– Он не понимает по-французски, – пошутил я, – да и вряд ли ответит, – однако на мои слова она не отреагировала.

– Так как же тебя зовут, – повторила свой вопрос студентка, ловко подхватив собаку на руки и крепко удерживая турбулентное тельце.

– Осторожно, не испачкайтесь, у него лапы мокрые. – Немного помедлив, и так и не дождавшись внимания к себе, я добавил: – его зовут Мартин.

Мартин? – удивилась рыжеволосая студентка. – Почему Мартин, а не Мартен, он же мальчик?

– Потому что моя мама любила Джека Лондона, помните, «Мартин Иден», наверное, ей казалось, что это оригинально. Она тогда не предполагала, что её единственный сын будет постоянно жить в Ницце вместе с её собакой.

– У нас такая же порода, только чуть поменьше и окрас потемнее. Он любимец моего отца.

– А зовут его, конечно, Калупсун, как у Бельмондо?

– Ну, почему?… Разве мало красивых кличек? А где вы жили раньше, извините?

– В Москве.

– Как в Москве? Вы из России? – опять искренне удивилась незнакомка, ничуть не притворяясь.

– Вынужден признаться, что да, – с иронией в голосе ответил я.

– Вы действительно русский? – она наконец пристально оглядела меня с ног до головы, не скрывая однако некоторой настороженности. – Странно, очень странно, – выдавила она, – а говорите вы на идеальном французском! У нас много новых русских обосновалось, да и туристов ваших хватает, но все говорят, как правило по-английски, и то… – она небрежно повертела рукой, что, по-видимому, означало «ком си ком са».

– Русские разные бывают. Не только внезапно смертными, но и внезапно богатыми. Так вышло, что я тоже русский, но в отличие от упомянутых вами, немного говорю по-французски, – улыбнулся я, но на лице девушки я не увидел ни тени улыбки. Наоборот, она как-то напряглась, аккуратно опустила Мартина на землю и, как бы оправдываясь, сказала:

– Друзей у меня много, но русских среди знакомых никогда не было. Здесь часто пишут о разборках «новых русских», о том, что они скупают недвижимость, открывают бизнес!

– Вас, французов, не поймешь! Когда-то вы были недовольны, что к вам понаехали бедные русские эмигранты, теперь вы попрекаете нас богатством, не думая о налогах, которые мы платим в вашу казну. Для вашего сведения я тоже имею здесь недвижимость.

– Значит, Вы тоже «новый русский»?

– Если судить по-вашему, выходит так.

– Поразительно… – сказала златовласка, натянуто улыбнувшись, и почему-то прижала ладошки к щекам.

«Ну, точно пуделёк», – подумал я и не удержался от снисходительной улыбки.

– А здесь, в зеленом парке Вальроз вам одной находиться не страшно? – спросил я игриво-устрашающим тоном, растягивая слова, – от нас же один криминал!

Девушка рассмеялась.

– До этого было не страшно.

– Странно, сидеть у замка, принадлежавшего знаменитому когда-то «новому русскому» не страшно, а разговаривать со мной стремно!

– Не поняла. Вы кого имеете в виду?

Я был приятно удивлен, увидев, что мне наконец удалось ее заинтересовать.

– Кого? Вообще-то заложил и построил этот красивейший замок Павел Григорьевич фон Дервиз, или Павел Георгиевич, не знаю как правильно, в одной передаче его даже Павлом Петровичем назвали!

– А как на самом деле?

– Так, как звал его граф Витте, который хорошо знал всё семейство Дервизов и называл его именно Павлом Григорьевичем. Правда, граф Витте признавался, что писал свои «Воспоминания» уже далеко немолодым человеком, поэтому мог что-то перепутать. Поэтому утверждать не возьмусь.

– А почему вы называете Дервиза «новым русским»?

– Потому что таковым его посчитала вся великосветская русская Ницца, когда он приехал сюда в 1867 году лечить своих детей, страдавших туберкулезом.

– Вы знаете, – прервала мой исторический экскурс студентка, – мне иногда кажется, что своей красотой Ницца обязана исключительно трагической ошибке врачей, полагавших 150 лет назад, что мягкий климат Лазурного берега целебен для людей, страдающих заболеваниями легких.

– Согласен, весь Лазурный берег – это цветущее кладбище высшей родовой знати Европы XIX века, причем, как правило, молодой.

– Извините, что прервала вас. Так что Дервиз? – спросила она серьезно и без эмоций, словно сидела в университетской аудитории и слушала профессора.

Не скрою, мне было приятно, что наша беседа строилась не на показном интересе, формирующем, как бывает, первую беседу двух незнакомых людей, а на взаимном уважении к истории.

– Вы спрашивали о «новых русских». Так вот, Дервиз действительно считался одним из них. Он не принадлежал к высшему обществу в России, однако считался одним из первых русских капиталистов, при том безумно богатым. Здесь его сразу окрестили «русским Монте-Кристо», не ведая о природе происхождения столь огромных средств. Русские аристократы предпочитали держаться от Дервиза на расстоянии, особенно когда поняли, что и сам он не пытается сблизиться с представителями «голубых кровей» Европы. Даже наоборот, своими чудачествами и подчеркнутым стремлением к одиночеству он снискал себе славу «Железной маски». Его эпатаж проявлялся во всем. Дервиз хотел везде быть первым и считал, что его дом в Ницце должен быть «круче» чем Шато дез Олльер князя Ростовского или дворец княгини Кочубей. Поэтому начал он как истинный русский нувориш. В Ницце он выбрал лучшее место для будущего замка, купил одиннадцать гектаров земли и заложил парк, да такой, каких этот южный город в то время ещё не видывал. Фонтаны, ручьи, каскады, озеро – всё утопало в розах, его любимых цветах. Из России был выписан садовый архитектор Владимир Фабрикант, который с помощью местного молодого садовника господина Шарля посадил в парке все известные в то время сорта этих цветов и перевёз из Италии все виды наиболее живописных пальм. Дервиз назвал свой дворец, точнее, замок «Val Rose», по-русски «розовый дол». Его создали два русских архитектора, а в строительстве участвовали 800 жителей Ниццы. Вон там, – я отошел немного в сторону и показал внимательно слушавшей меня студентке пальцем на портик дворца, – барельеф с изображением детей Павла фон Дервиза, Варвары и Сергея, а наверху, видите – фамильный герб семьи: рыцарский щит со звездой и сердцем, что означает храбрость и сердечную доброту представителей рода. Знаете, когда я впервые оказался здесь и стал расспрашивать, где в Университете находится театр, поскольку указатели давали только направление, все, как один, указывали мне на «Замок». На самом деле театр расположен рядом, – я повернулся и, протянув руку, сказал: – вот он. Именно в этом театре, рассчитанном на четыреста мест, состоялась европейская премьера оперы «Жизнь за царя». В России после 1917 года она стала называться «Иван Сусанин». Дервиз содержал за свой счет семьдесят музыкантов и хор, жили они в малом замке. Здесь 130 лет назад Павел Григорьевич давал лучшие в Ницце светские и благотворительные концерты, причем выручка от билетов шла исключительно на нужды города. Сам Дервиз никогда не показывался на публике, для него были сделаны отдельный выход из Шато и личная ложа. Похоже, выход не сохранился, – добавил я с сожалением. – Одним из его чудачеств была выписка из своего имения в Киеве русской избы, где он частенько пил чай. Изба была украшена текстами русских поговорок, выполненными старославянской вязью. Надо отдать должное французам – они всё сохранили практически в первозданном виде, даже вон того бронзового коня работы хорошо известного у нас в России Трубецкого, – я показал девушке на стоявшую в глубине парка статую, выкрашенную в желтый цвет студентами, с нацарапанной на спине традиционной надписью «Я был здесь».

Девушка улыбнулась, как будто знала, чьих рук это дело, но раскрывать имя юного вандала не стала. Убедившись, что ей интересен мой рассказ, я продолжил:

– К всеобщему сожалению после скоропостижной смерти этого мецената и филантропа музыкальная деятельность в Вальрозе прекратилась. Пожалуй, что только Дервиз как русский Иван-дурак, мог позволить себе такую расточительность, несвойственную французам.

– Ну почему же, не такие уж французы и прижимистые, – вступилась за соотечественников моя собеседница, – просто поведение русских нам не всегда понятно. Только они, живя в пятизвездочных отелях, дают официанту на чай 300 евро, по утрам пьют дорогущее шампанское, но при этом торгуются, когда снимают дешевых уличных проституток.

– А я считаю, что прагматизм – главная черта именно западноевропейского мышления. Дервиз был другим, он был первым «новым русским» Лазурного берега. Жаль, что его пример не взяли на вооружение современные нувориши типа Бориса Березовского, купившего на Кап-д-Антиб» Chateau de lа Garoupe».

– У нас считают, что Березовский так богат, что, наверное, легко мог бы сейчас купить и замок Вальроз.

– Вполне возможно, что не он один. Таких в России сейчас немало, к примеру, Роман Абрамович. Однако дело в том, что этот замок сейчас просто не продается. Но если город и надумает когда-нибудь его продать, то будьте уверены, скорее всего, его купит именно русский. Знаменитые виллы европейских миллиардеров на Кап Ферра наших мало интересуют, они скрыты от посторонних глаз, а нам же нужен выпендрёж! Как однажды написал в своих «Философических письмах» признанный в Европе мыслитель Петр Чаадаев, «русские заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».

– А откуда вся эта информация? Вы что, читали или сами писали книгу о Дервизе?

– Книгу о Дервизе никто не написал и вряд ли когда-нибудь напишет. В России о нем вообще мало что известно, и это при том, что музыку к знаменитому романсу «Вечерний звон», который часто исполняется и так любим россиянами, написана именно Павлом фон Дервизом.

– Наверняка, как и все романсы, он печальный?

– Угадали. Один мой университетский преподаватель на лекции как-то сказал: «Почему печальна русская песня? Потому что печальна русская история»! Я по образованию историк и серьезно занимался когда-то историей жизни русских царей Николая I и Александра II, но отец мой полагал, что в перестроечный период зарабатывать знаниями в области истории России невозможно, и поэтому настоял на моем втором образовании, поскольку хотел, чтобы я стал, как и он, финансистом. Так вот, изучая в Финансовой Академии историю развития капитализма в России, я штудировал воспоминания первого русского премьер-министра России по фамилии Витте. Вот там и наткнулся на откровенные воспоминания о Дервизе и странностях его характера.

– Ничего себе в России фамилии: Витте, Дервиз! – на ее губах появилась легкая улыбка, и я, оценив ее способность шутить, улыбнулся в ответ.

– Но вы же догадываетесь, это не исконно русские фамилии. Важно то, что это истинно русские люди, хотя с прибалтийскими и голландскими корнями. Так вот, меня как «нового русского», каковым вы меня считаете, интересовала история расхищения казенных денег, а также подкупа и взяточничества в России в те времена. Я уже говорил вам, что в нынешней России всё возвращается на круги своя, только теперь уже в виде фарса. Вот вам пример. Здесь на улице Дюбушаж много лет жила и умерла княгиня Долгорукая (граф Витте по материнской линии тоже происходил от князей Долгоруких), или Юрьевская, называйте как угодно, бывшая морганатической женой русского царя Александра II. Так она не брезговала принимать от него крупные подношения. Однажды произошел такой случай: эта молодая княгиня, ещё будучи просто любовницей императора, настаивала в своих корыстных интересах, чтобы Александр II отдал концессию на строительство железной дороги Ростов-Владимир Полякову, в те годы крупнейшему российскому железнодорожному тузу, человеку и так безумно богатому. Между прочим, этот Поляков просто носил русскую фамилию, а на самом деле был родоначальником известной династии богатейших российских евреев, один из которых даже получил российское дворянство. Самое удивительное заключается в том, что пресловутую концессию Поляков так и не получил благодаря порядочности и своевременному вмешательству министра путей сообщения графа Алексея Бобринского, кстати, двоюродного правнука Алексея Орлова, бронзовый бюст которого стоит у нас в Вильфранш-сюр-Мер.

– Простите, я не ослышалась, у «вас» в Вильфранше?

Странно, но насмешливость в интонации студентки уже не выводила меня из себя.

– Да, я живу там уже почти два года, у меня свой дом.

Так вот откуда прекрасный французский! А то я поражалась, неужели возможно так хорошо выучить язык в Москве! Теперь ясно! Так что вы говорили об Орлове?

– Я говорил о его двоюродном правнуке Алексее Бобринском, который, будучи порядочнейшим человеком, отдал концессию не Полякову, а некоему инженеру Штенгелю, который построил дорогу Ростов-Владимир, и ничего, по мнению Витте, у России не украл. Штенгель нажил себе честное состояние. Не миллионы, конечно, а несколько сот тысяч рублей, что было по тем временам очень большими деньгами. Но в России бывало, что благие дела не проходили безнаказанно. Вот и был тогда Бобринский примерно наказан Александром II по науськиванию мстительной Долгорукой. Должностью своей поплатился, но чести не замарал. Так я к чему – всех их: Дервиза, Полякова, Юрьевскую, Александра II и Бобринских-Орловых объединяет одно – Южный берег Франции. Каждый из них мечтал сладко жить и даже закончить здесь свои дни. Хотя нужно сделать одно немаловажное уточнение: многие из них тогда считали Ниццу Италией. Даже Сергей Витте в своих «Воспоминаниях» пишет, что Дервиз построил себе замок в Италии, полагая, что здешний Лазурный берег является итальянским.

– Дервиз, конечно, был женат, а кто была его супруга?

Она заметила удивление на моем лице и продолжила:

– Просто я часто бываю в Музее изящных искусств в квартале Бомет, и там на одном из центральных мест размещена картина с изображением благородной дамы с этой редкой фамилией. Многие посетители останавливаются возле нее. Это, по всей видимости, и есть его жена?

– Приятно удивлен, спасибо за вопрос! В России сняли прекрасный многосерийный документальный фильм о русских, живших в Ницце: «Русские зимы в Ницце», а в крупных московских книжных можно встретить толковую книгу писателя Носика «Прогулки по французской Ривьере». Так вот, и в фильме, и в книге женщину, которую вы упомянули – прекрасную молодую даму, высокую, с узкой талией и роскошным бюстом называют женой Павла фон Дервиза, хотя на самом деле это не так!

– На чем же тогда основывается их предположение?

– Наверное, над ними, как и над вами довлеет стереотип поведения прежних «новых русских», которые, впрочем, как и нынешние, предпочитали связывать жизнь исключительно с молодыми красивыми женщинами, становясь их мужьями или любовниками.

– Да, я заметила, что многие ваши мужчины выгуливают на Променаде своих высоких модельного вида спутниц. Так, по вашему мнению, кем же приходится фон Дервизу эта женщина?

«Эта златовласка мозг выносит капитально», – не без приятного удивления подумал я.

– Вероятно, она жена Сергея, его сына. Естественно, я тоже бывал в этом музее, а он располагается, кстати, в бывшем дворце русской княгини Кочубей, и обратил внимание, что во время написания портрета художник, чьи годы жизни указаны под картиной, должен был быть совсем юным, если предположить, что эта дама в красном действительно являлась женой Павла фон Дервиза. А вот портрет его реальной жены тоже висит в том музее ровно напротив! Просто на него мало кто обращает внимание, поскольку на нем изображена немолодая женщина с простым русским лицом и в неброском платье. Звали жену Дервиза Вера Николаевна, девичья фамилия – Титц. В нашей литературе её называют женщиной доброй и светской, настоящей душой замка Вальроз.

– Так все-таки, какая черта преобладала в характере барона: чудаковатость или загадочность? – спросила студентка, чуть прищурившись, вглядываясь в крышу замка.

Эта чудная девчонка сидела на лавочке, поджав под себя ноги и, уперев локти в колени, подпирала кулачками подбородок.

– Лично мне более точными кажутся определения, которые дал барону граф Витте, хорошо знавший всех братьев. Витте полагал, что от богатства и роскоши Дервиз «совершенно сбрендил», о чем свидетельствовали его поступки во время жизни в Ницце. Впрочем, судите сами, в день серебряной свадьбы супругов, на которую были приглашены все родственники барона, он выступил с продолжительной речью, в которой поблагодарил свою давно уже не любимую жену за верность и доброту, и объявил о своем особом подарке – в зал вошли слуги и внесли на подносе один миллион рублей золотом. Когда Вера Николаевна приняла подношение, Дервиз снова выступил с речью, обратившись к жене с просьбой оставить его, так как он больше не желал быть с ней вместе. Барон в то время имел много увлечений в кругах знатных дам, на которые не жалел денег, они же буквально разоряли его. Женщинам, которые ему нравились, Павел Григорьевич готов был отдать все, и порой занимался благотворительными проектами лишь в угоду какой-нибудь знатной русской кокотке. Один из родных братьев Дервиза, Николай, был очень беден. Он был тенором в Мариинском театре, и выступал под псевдонимом «Энде». Павел Григорьевич пригласил брата на летний сезон для выступлений в театре «Вальроз». За несколько месяцев, что Николай выступал в театре, Павел Григорьевич ни разу не пригласил его к себе во дворец! Единственно, после завершения сезона он выдал брату перед расставанием кошелек золотых монет сверх оговоренной суммы контракта. Как всё это в духе «новых русских»! – вздохнул я с сожалением.

– Интересно, как вы, русские, сумели разбогатеть так быстро? Насколько мне известно, в Европе это мало кому удается.

– Да, в России это уже стало нормой. Уверен, что как только вы, европейцы, разгадаете алгоритм того, почему Дервиз так быстро разбогател в 70-е годы XIX-го века, то вам сразу станет ясно, что происходит с Россией сейчас, уже в XXI-м. Дело в том, что в экономической политике царизма в России фаворитизм и коррупция при отсутствии независимого суда имели давние и крепкие корни. В частности, капиталы железнодорожных обществ были гарантированы казной, поэтому получалось, что частные по форме предприятия действовали целиком за счет казны. В таких условиях правительственная гарантия обеспечивала прибыли и гарантировала от убытков. Оставалось только заручиться чьим-либо покровительством и получить, скажем, концессию на строительство, а дальше и ты, и твой покровитель становились богатыми, собственно, и воровать-то по-крупному не было нужды, надо было только быть честным по отношению к своему покровителю. Поначалу Дервиз был всего лишь сенатским чиновником. Позднее его школьный товарищ Рейтерн, став министром финансов, предоставил Дервизу концессию на постройку железных дорог.

За то короткое время, что мы увлеченно беседовали, поведение моей собеседницы коренным образом изменилось. Она стала раскрепощеннее и смелее.

– Скрывать не стану, я и все мои знакомые относимся к русским с опаской, – тихо сказала студентка и, как бы оправдываясь, добавила, – может быть, не было случая познакомиться с кем-то из них поближе, поэтому мы вас не знаем, поэтому, естественно, вы для нас чужие. Правда, когда училась в школе, я была поклонницей Марии Башкирцевой, запоем читала её дневник, посещала музеи, где выставлены её картины и скульптуры. Удивительно, но я сразу почувствовала, что она очень близка мне по духу. Я ею даже восхищалась.

– Вам так близки идеи феминизма? – не удержавшись, удивленно воскликнул я.

Девушка впервые посмотрела на меня очень приветливо, долго не отводя глаз.

– Скорее, были, или просто так казалось. Муся Башкирцева для меня и теперь остается великой женщиной. Какой сильный человек – с детства мечтала о карьере певицы, но к 15 годам пропал голос, стала успешно заниматься музицированием, и новое испытание – к 17 годам частично оглохла… Но она не сдалась, стала художницей, скульптором, писательницей. Какая целеустремленная волевая натура!

– На самом деле, старые «новые русские» были в большинстве своем очень на неё похожи, – я сделал паузу и, пребывая в некоторой нерешительности, спросил: – А вы уверены, что хорошо знаете биографию Башкирцевой?

– Да, уверена, хотя, – немного помявшись, она продолжила, – боюсь, что вы сейчас постараетесь убедить меня в обратном.

– Не волнуйтесь, я всего лишь историк, – сказал я и вежливо улыбнулся, – и пытаюсь смотреть на вещи объективно. Для начала – вы читали книгу Колетт Кознье «Un portrait sans retouches», которая вышла в 1985 году в Париже?

– Нет. Я сочла, что для понимания её личности достаточно того, что я трижды перечитала ее «Дневник», а именно полную его версию, опубликованную «Обществом друзей Башкирцевой».

– Это понятно, но была еще и Колетт Кознье, первая француженка, которая основательно подошла к раскрытию этой незаурядной личности. Она работала в Национальной библиотеке с оригинальными дневниками Марии Башкирцевой, обращалась, что называется, к первоисточнику, а не к сокращенным изданиям. В ее работе много любопытного…

– Опять хотите задушить интеллектом?

«Надо же, как осмелела, – подумалось мне тогда. – И чего я, действительно, распинаюсь!»

– Если помните, это вы завели разговор о Башкирцевой! Я-то пришел сюда погулять с собакой, а не держать экзамен по эрудиции перед студентами, – я поспешно встал и посмотрел на часы. Оказалось, что я проговорил с незнакомкой почти полчаса, и даже не заметил этого.

– Не спешите, прошу вас. Простите мне мою бестактность, я благодарна вам за рассказ. Так чем вас заинтересовала Башкирцева, что нового можно было найти у Кознье?

В действительности спешить мне было некуда, да и собаке нравилось лежать на влажном мелком гравии под скамейкой, полусонно вслушиваясь в нашу болтовню. К своему удивлению я снова послушно присел на краешек скамьи.

– Вы ошибаетесь, я отнюдь не интересуюсь ни жизнью, ни творчеством чуждого мне по духу человека.

– Чуждого?! Но ведь она была умницей, безумно талантливой во всем, да ещё и вашей соотечественницей!

– Да, какая она к черту русская?! То, что она родилась под Полтавой и первые десять лет жила в России, совсем не сделали её русской. К тому же, по крови она на четверть француженка. Свой знаменитый бестселлер она написала по-французски, и в этой книге клялась, что её родина – Ницца. В Россию же они никогда и не собирались возвращаться. Она мечтала жить в Париже, выйти замуж за богатого и знатного француза, быть светской дамой, и желала в жизни только одного – славы! Единственное, за что я уважаю Башкирцеву, так это за её полную искренность.

– И всё-таки не убедили, – воскликнула студентка, – Башкирцева была русской!

– А вы-то откуда знаете русских, чтобы судить? – я почувствовал раздражение и готов был уйти. Вы же только что признались, что о русских имеете смутное представление, боитесь нас.

– Если бы русские умели любить людей так, как Башкирцева, то я бы точно вас не боялась! – в ее глаза ударил луч солнца, и я поразился их фиолетово-голубому оттенку.

– А, может быть, все совсем наоборот? – спросил я.

– То есть?

– Да как вы не поймете, вам по нраву Башкирцева именно потому, что она совсем не похожа на русскую. Она настоящая француженка!

– Я не согласна!

– Отчего же? Она сама писала, что мечтает выйти замуж за наследного принца, стать великосветской дамой, на худой конец герцогиней, нежели просто считаться первой среди мировых знаменитостей. Мама Башкирцевой, пережившая свою дочь на несколько десятков лет, упорно пыталась убедить русского читателя, что Мария всегда мечтала вернуться в Россию, а во Франции она якобы просто училась. Мое мнение – это чистая ложь! Мать тщательно отредактировала дневник Марии, самостоятельно решая, что нужно знать русскому читателю, а что нет. Так что имейте в виду, ваш любимый «Дневник» был подвергнут капитальной тройной цензуре – родственной, французского и русского издателей. Вот ведь как бывает! Если честно, то я и сам до конца не решил, кто в России русский, а кто нет. У нас любят мусолить эту бесконечную тему, а первым столкнулся с ней ещё Иван Грозный, когда задумал отправить на учебу в Европу большую группу детей из богатых русских семей. Представьте, никто из них после окончания учебы в Россию не вернулся! То ли климат у вас лучше, то ли люди добрее… Вот тогда-то и родился в устах царя-батюшки термин «враг народа», и совсем не Сталин его придумал. Может, поэтому Владимир Даль – выдающийся русский иностранец, датчанин по происхождению, составитель русского толкового словаря, и сказал, что русский человек это тот, кто любит Россию, живет в ней, думает по-русски и изучает русскую историю. И Екатерина, великая русская императрица, немка по происхождению, объяснила нам в своих «Записках», что значит быть русским и любить свою родину. Вот она-то и была настоящей русской, даже своему брату запрещала приезжать к ней в гости, полагая, что здесь немчуры и без него полно. А вот ваших Вольтера и Руссо боготворила, хотя во времена её царствования Франция была злейшим врагом России.

– А о Башкирцевой, как я понимаю, – все? – спросила девушка со вздохом.

– Да вроде мне нечего больше добавить, – я пожал плечами.

– Но что-то вас всё же зацепило, если вы копали так глубоко, – девушка хитро сузила глаза.

Я задумался на пару секунд и, вытянув ноги, позволил Мартину забраться мне на колени.

– Кое-что мне действительно показалось любопытным, но только как для историка, ведь я, как вы поняли, отнюдь не являюсь почитателем этой самоуверенной кокотки.

– А что же вас заинтересовало в Башкирцевой как историка?

– Да есть кое-что… – медленно сказал я, сомневаясь, стоит ли продолжать эту неожиданно начавшуюся и надолго затянувшуюся лекцию. «Ну раз так интересуется», – подумал я и продолжил… – Дело в том, что Мария приехала в Ниццу со своей мамой где-то в 1870 году, то есть в год окончания строительства «Шато Вальроз».

– И что?

– Так вот. Её тетя, очень богатая вдова и, в отличие от мамы, довольно некрасивая внешне, купила прекрасный особняк на Променаде. Она, эта тётя Надин, любила в жизни только три вещи – табак, казино и свою племянницу Мусю. Напрашивается вопрос – откуда у младшей сестры мамы Марии Башкирцевой такие деньги? Оказывается, она удачно вышла замуж за старого холостяка, сказочно богатого Фаддея Романова. Через год после свадьбы он скоропостижно скончался, но успел составить завещание, по которому всё его огромное состояние отошло молодой жене. Поползли слухи, что старого алкоголика в момент приступа белой горячки отравили не без помощи одиозного Жоржа – любимого дяди Марии Башкирцевой, который, собственно, ранее и способствовал тому, чтобы дурнушка Надин заполучила богатого мужа. Родственники Романова, в частности, его родная сестра, оспорили завещание, утверждая, что подпись на нем поддельная. Начался процесс, растянувшиеся на долгие-долгие годы. А пока суд да дело, вся многочисленная семья Марии Башкирцевой по линии матери, по фамилии Бабанины, оказалась в Ницце. Дядя Жорж и не только он один, и в Ницце продолжал жить, как у нас говорят, «не по понятиям», так что жалобы русской диаспоры со всего побережья потекли в русское консульство. Дошло до того, что русские семьи во Франции отказывались принимать их в своё общество. Даже родная тетка Марии по линии отца, мадам Тютчева, так же жившая в Ницце, никогда не приглашала к себе никого из семейства Бабаниных. Более того, после переезда семьи в Париж, где Мария успешно училась в лучших артшколах прославленных мужей Франции, она мечтала через русского посланника войти в высшее общество, но и к нему вход для их семьи был закрыт. Мне кажется, до конца жизни Мария так и не поняла, насколько серьезен был процесс против её тети Надин.

Девушка слушала меня очень внимательно, чуть склонив курчавую голову, находясь, видимо, в полном замешательстве от полученных сведений.

– Я этого не знала, ведь в дневнике Марии этого нет, и в комментариях к книге тоже!

– Именно поэтому я вам и посоветовал обратиться к книге Колетт Кознье, вашей соотечественницы. Видимо, её публикация прошла у вас в Ницце относительно незамеченной. Всё, что касалось неприглядного поведения дяди Жоржа во Франции и даже какие-либо упоминания о нем стараниями матери Марии были изъяты из «Дневника». Также оттуда убрали все сведения об отце Марии, Константине Башкирцеве, а ведь ему не позволяли видеться с дочерью, с которой он встретился, когда она была уже почти взрослой. Поэтому можете пофантазировать на досуге, как бы сложилась судьба вашей Марии, если бы тетя Надин в свое время не вышла замуж за богача Фаддея Романова?

– Теперь становится понятно, почему тогда, в конце XIX века, мать Марии не позволила напечатать весь дневник, хотя дочь умерла молодой и очень хотела, чтобы её воспоминания стали достоянием всех и без сокращений, – сказала девушка с сожалением в голосе.

– Наверное, по совокупности этических причин и потому ещё, что мать понимала, какую судьбоносную роль сыграли в жизни ее дочери дядя Жорж и тётя Надин. Если бы не они, Мария вряд ли бы стала такой, какой её узнал и запомнил мир.

– Согласна.

– Так вот, что касается замка Вальроз, продолжил я, – вам как фанатке Башкирцевой, наверное, будет не лишне знать, что ни она сама, ни её многочисленные родственники ни разу не переступили порога этого знаменитого замка. Барон фон Дервиз, как я уже говорил, самый богатый представитель русской колонии, постоянно давал благотворительные балы на православное Рождество. В это время года почти весь русский свет перебирался на южный берег Франции. Можете себе представить, что в Вальрозе перебывали все, кроме Башкирцевых!

– Как же обидно все это слышать! – девушка грустно отвела взгляд.

– Я всего лишь пытаюсь быть объективным. Меня интересуют факты, а не сентиментальные рассуждения пусть и замечательной писательницы о самой себе. Порой самые, казалось бы, постные факты, умело сложенные историком воедино, становятся не менее захватывающими, чем, если бы они вышли из-под пера известного беллетриста, умеющего завораживать читателя своей фантазией.