Текст книги "Хочу женщину в Ницце"

– Читал, и что из этого?

– А помнишь, с каких слов она начинает свои «Записки»?

– Я не могу все помнить, иначе просто когда-нибудь превращусь в идиота.

– Верно говоришь, тогда я тебе напомню.

– Ты-то откуда все знаешь?

– Я же уже говорила, что писала курсовую в колледже о Метерлинке и его философской теории. Мне нужны были примеры женской логики в том, что касается представления о счастье. Отец посоветовал почитать «Записки», написанные, кстати, по-французски. Удивительно, что она написала их не на своем немецком или русском, что было бы логично.

– Ну-ну, и что же? – торопил я Клер, чтобы она не растекалась мыслью по древу.

– Так вот, первыми ее словами были: «Счастье не так слепо, как его себе представляют». Она считала, что счастье является следствием качества характера и личного поведения. Чтобы это было, как выражается Екатерина, «осязательным», она сама выстроила свой силлогизм, где характер – это главный посыл, а поведение – меньший. Заключением же является ее счастье и несчастье ее мужа – Петра III. Два примера, отличных друг от друга только поведением.

– Я призадумался, озадаченный этим дедуктивным умозаключением Екатерины, памятуя слова Шерлока Холмса о то, что «дедукция и женщина не совместимы».

– Так что ты говорил о книге Рюльера? Она была опубликована?

– Книга Рюльера все-таки вышла в 1797 году, – сказал я, – но к тому времени не было в живых ни самого автора, ни Екатерины. Важно и то, что Александр Иванович Тургенев – серьезный русский исследователь и любитель истории, более всех верил Рюльеру…

– Да, интересно, – задумчиво произнесла Клер, смотря на бюсты и как будто обращаясь к ним. – Так, возвращаясь к памятнику – Рюльер пишет об «Орлове со шрамом», а здесь ни у кого из братьев шрама не видно!

– Правильно заметила. И всё же, Алексей Орлов имел большой шрам на левой щеке, но, разумеется, ни на одной картине, медальоне или миниатюре шрам никто не изображал. Даже наш прославленный скульптор Федот Шубин, и тот тоже изобразил красавца Алексея Орлова без шрама, хотя и хорошо знал его лично. А, собственно, кто сказал, что Петра III убили? Ваш господин Рюльер? Хотя он не одинок, – ответил я себе. – Есть ещё два десятка французских, английских и немецких дипломатов и писателей которые утверждали, что Петра III убили. Они, что, присутствовали при убийстве или имели некие свидетельские показания очевидцев?

– Но все эти авторы почему-то с уверенностью утверждают, что император умер именно насильственной смертью, различия у них только в деталях. Большинство, как мне, кажется, считают, что Петра III задушил именно Орлов со шрамом, – она улыбнулась и провела указательным пальцем левой руки по щеке.

– Не надо показывать на себе, – почему-то сказал я и засмеялся, вспомнив свою бабушку, привыкшую жить в шорах языческих суеверий.

– Почему? – спросила Клер, удивленно подняв левую бровь.

– Примета у нас есть такая. Ладно, забыли. Я согласен с тобой: не исключено и вполне вероятно, что Петр III умер насильственной смертью. Но! Существует официальный манифест, согласно которому 6 июля 1762 года император умер от «припадка геморроидальных колик и апоплексического удара». Другими словами, от воспаления кишечника, на который наложился апоплексический удар. Екатерина в письме к одному из своих первых любовников, поляку Понятовскому сообщала, что у Петра, после отречения от власти от страха три дня был понос, а на четвертый он запил. Более того, Екатерина распорядилась о вскрытии – она опасалась, что он был отравлен, однако признаков этого не обнаружилось. Чтобы не было инсинуаций, тело покойного выставили на три дня для всеобщего обозрения. Причем всех граждан, изъявивших желание лично лицезреть покойного императора, конечно, переписали, дипломатический же корпус просто не пустили – решили, что будет достаточно и официальных писем с уведомлением о причинах смерти. Итак, русский народ увидел тело Петра и убедился, что император действительно мертв – а то ведь сразу могли выискаться самозванцы типа Лжедмитрия. Простой люд поверил своей матушке-царице и лишний раз убедился, что неисповедимы пути Господни. По большому счету, смерть Петра III Россию избавила от неминуемой беды. Разумеется, были в народе наблюдательные и недоверчивые люди, отметившие, что лицо Петра было черным, как у человека, умершего от апоплексического удара. Руки покойного, одетые в большие перчатки с отворотами, были сложены крестом на груди, а шея укутана широкой повязкой. Это реальные факты. Дальше же начинаются слухи заинтересованных противников процветания России. Почему противников? Потому что все первые лица России, начиная с Екатерины II, а затем Павел, Александр, Николай и т. д., полагали, что всё, что бросало малейшую тень на династию Романовых или отдельных её представителей, подлежало безусловному забвению. Поэтому-то наша русская история полна слухов, и даже великие русские историки – Карамзин, Соловьев, Ключевский, Брикнер, Костомаров и другие, каждый по разным причинам, обошли эту тему. Одним из первых русских, кто хотел докопаться до истины, был Александр Иванович Тургенев.

Тут Клер недоуменно посмотрела на меня, услышав уже произнесенную мной фамилию.

– Нет-нет, это, конечно не тот Тургенев. Того, о котором ты подумала, звали Иван Сергеевич, а этот долго жил в Европе, всюду выискивая и скупая на свои деньги первоисточники из архивов дипломатов Франции и Англии. Тургенев написал любопытную книгу под названием «Российский двор в XVIII веке», но книга была издана в Париже только на французском языке – император российский Александр II в 1858 году полагал, что предложенные материалы мало того, что оскорбительны для России, но и не имеют исторической важности. Интересно, что книгу Тургенева в России издали только сейчас, в XXI веке. Ты спросишь, почему я о ней вспомнил? Тургенев, ссылаясь на французские и английские источники, пишет, что каждый, кто пришел в церковь лицезреть покойного Петра, видел почерневшее лицо и вывернутую шею императора – несомненно, признаки преступления, которое так тщательно пытались скрыть. Куда подевалась широкая повязка? История умалчивает, но ни для кого не было секретом, что черное лицо бывает у задушенных. В доказательство Тургенев приобрел письмо французского поверенного в делах в Вене, который весной 1771 года, то есть через девять лет после смерти Петра, писал, как Алексей Орлов сам не раз вспоминал об ужасной кончине императора, не скрывая при этом, что именно ему поручили удавить государя, и даже признаваясь, что его преследовали муки совести.

– Так кто же всё-таки убил Петра III? – Клер начинала терять терпение.

– Слухов и догадок масса, как ты можешь понять, и все, наверное, имеют право на существование, да и одних романов столько понаписано!

– Наверное, есть и свидетельства очевидцев?

– Есть, конечно! Вот например, 6 июля 1762 года во дворце Ропши под Петербургом, где временно жил император, в день смерти Петра были замечены командир эскорта Алексей Орлов и младший офицер по фамилии Теплов. Когда же они покинули дворец, Петр III был уже мертв. Француз Беранже, основываясь на свидетельстве камердинера, который всё время находился при императоре, утверждает, что сначала Петра пытались отравить ядом, который сразу не подействовал, и только потом удавили.

От своих слов я невольно рассмеялся.

– Ты чего, – удивилась Клер. – Смешного-то ничего нет.

– Просто вспомнил обстоятельства гибели Коммода. Сколько же в мировой истории совпадений! Так вот, впоследствии стало известно, что в Ропше присутствовала не только эта троица. Вообще, там собралась прелюбопытная компания. В момент тех трагических событий были гвардейцы, габаритами не уступающие Алексею Орлову – Александр Шванвич и семнадцатилетний Потемкин. Теплов не был гвардейцем – в историю он вошел как глава Академии наук. За столом, когда пили и играли в карты, присутствовали ещё известный в России актер, создатель первого русского театра Федор Волков и князь Барятинский. Получается, очевидцами насильственной смерти могли быть по крайней мере семь человек, и никто ни разу не рассказал в деталях, что же всё-таки произошло там на самом деле!

– Не удивительно! Безусловно, боялись! Немцы говорят: «Что знает двое, знает и свинья».

– Не все так однозначно, хотя… Опять же, это всего лишь полунамеки и слухи.

– Что именно?

– Вот смотри, граф Воронцов как-то спросил князя Федора Барятинского напрямую: «Как ты мог совершить такое дело?» На что Барятинский пожал плечами и невозмутимо ответил: «Что поделаешь, милый, у меня накопилось много долгов»!

– Ужасный цинизм, – сказала Клер и, помолчав, добавила, – да, темная история.

– И это не все, существует ещё идея случайной гибели императора.

Произнеся это, я засомневался, стоит ли грузить мою собеседницу этим валом фактов, но, встретив ее заинтересованный взгляд, продолжил:

– Она основывается на письме Алексея Орлова императрице, которое было написано в Ропше сразу после смерти Петра. Текст письма известен и опубликован во многих современных изданиях. Смысл же его весьма прост – никто и не думал убивать государя, так… роковое стечение обстоятельств – играли в карты, пили… Петр III заспорил с князем Барятинским. Не успели разнять, как императора не стало. Хотя существует мнение современного российского исследователя Льва Полушкина, наверное, не без оснований полагающего, что письма Алексея к Екатерине в природе не существовало, а было «копировано» графом Федором Ростопчиным с целью обелить Екатерину, и при благодарном покровительстве Павла этим сделавшим себе блестящую карьеру.

– Да, много версий! Хотелось бы знать, какая подлинная!

– Существует книга Гина Кауса, где утверждается, что к 6 часам вечера 6 июля Екатерина II получила письмо. Гонец вручил его в присутствии Разумовского и Панина. Письмо было написано неуклюжей рукой подвыпившего солдата на грязном листке серой бумаги. Автор книги в подлинности письма не сомневается, хотя сам его не видел. Якобы, утверждает он, императрица, прочитав послание, тут же спрятала это свидетельство убийства в свою особо секретную шкатулку. После смерти Екатерины её сын, император Павел, вскрыл шкатулку и среди прочих бумаг нашел этот документ. Прочитав его, он воскликнул: «Слава богу, наконец-то развеяны все мои сомнения: мать не была убийцей моего отца»! Павел прочел письмо своим сыновьям и приближенному графу Ростопчину, после чего уничтожил оригинал. Ростопчин же успел сделать копию, о чем написала в своей книге княгиня Дашкова. После смерти Ростопчина в 1828 году среди бумаг графа как будто нашли записку, где он подтверждает воспоминания Дашковой. Но где эта записка сейчас, никому не известно. Современные историки в своих работах ссылаются на архив князя Воронцова, где она якобы хранится. Так что это: факт или легенда?

– Выходит, что Петра III все-таки не Орлов, а Барятинский убил!..

– Ну ты видишь, сколько мнений, кто знает, какое верное? Все-таки большинство писателей и исследователей полагают, что Петра удушил именно Орлов обычным офицерским шарфом. Якобы во время драки Петр так громко орал, что ему пришлось заткнуть рот. По другой версии Петра удушил ружейным ремнем Шванвич по приказу Теплова. Мне кажется, всё это довольно неубедительно, если принять во внимание, что Петр был хилого телосложения, играл в солдатиков и всё, что прочил оставить себе в собственность после подписания формального отречения, так это собаку мопса, слугу-негра по имени Нарцисс, скрипку и любовницу. Как писала сама Екатерина, три желания она разрешила, а четвертое нет. Когда душили Петра, в комнате было по крайней мере три гренадера – Орлов, Шванвич и Потемкин, молодцы двухметрового роста, весом более восьми пудов каждый. Если предположить, что такая масса наваливается на Петра, то и душить не надо, они просто раздавят. Прости, Клер, у тебя, кстати, какой вес? – спросил я мимоходом, при этом придирчиво окинув ее взглядом портного.

– Шестьдесят четыре, а может и меньше. А что? – смиренно произнесла Клер, опустив глаза.

Я присвистнул.

– А что? – еще раз спросила Клер.

– Вот именно – шестьдесят четыре. Столько и весил Петр III тогда. Теперь представь, что на тебя легла эта троица общим весом в триста пятьдесят килограммов.

– И что?

– Представила? – я настойчиво требовал внятного ответа, глядя на бледнеющее лицо девушки.

Она кивнула головой.

– Это я так спросил, для непорочной чистоты ментального эксперимента, – успокоил я француженку.

– Ты дурак!

– Может быть, – сразу согласился я. – «Дурака не вылечишь», – часто говорила мне моя мама. Только вот история, как наука, требует от нас не только знания, но и осмысленных навыков. Собственно на чем мы остановились? – обратился я к Клер. – Да-да, вспомнил я, не дожидаясь ее подсказки. – Известный и авторитетный русский писатель Валентин Пикуль в одном из своих рассказов прямо утверждал, что Алексей Орлов просто заколол Петра вилкой, а Екатерина ему за это выдала в награду 800 душ крепостных, присвоила титул графа и чин генерала. Если версию Пикуля принять за правду, тогда становится понятно, почему первый русский любовник Екатерины, князь Григорий Орлов, умирая в возрасте 49-ти лет от умопомешательства, со слов врачей и лакеев видел окровавленный призрак Петра III и повторял: «Это мне в наказание!», имея в виду смерть своей молодой жены. В припадке безумия он мазал лицо собственными фекалиями и кричал, что по его личному поручению брат Алексей убил Петра.

– Кажется, ты еще упоминал, что Екатерина II родила сына от Григория Орлова.

– Да, это установленный факт, который сейчас никто не оспаривает. Сына звали Алексей Бобринский. Между прочим, император Павел, после смерти матери, в сенате во всеуслышание провозгласил Бобринского своим братом и пожаловал ему графский титул.

– С ума сойти! И чем этот Бобринский занимался?

– Да ничем, просто жил, жил красиво, в том числе и в Париже. Умудрился за короткий период жизни во Франции, ещё при здравствующей Екатерине, наделать долгов чуть ли не на миллион рублей, а по тому времени это были колоссальные деньги, но потом его быстренько вернули в Россию по приказу матушки. В общем, для славы России Бобринский не сделал ничего.

– Честно говоря, в голове не укладывается, как можно родить от другого мужчины ребенка, да так, чтобы об этом не узнал твой законный муж, с которым ты ежедневно общаешься?!

– Сейчас действительно трудно это представить, а раньше было возможно благодаря фижмам – таким огромным колоколообразным юбкам на каркасе из китового уса. К тому же Екатерина тогда носила траур по Елизавете. Таким образом, беременность можно было скрывать до самого позднего срока. Проблема, однако, усугублялась тем, что к моменту родов Петр III уже был императором, а Екатерина, соответственно, императрицей, и главной задачей тогда было выманить Петра из дворца на время родов и не допустить, чтобы он случайно зашел, поскольку имел право заходить, куда заблагорассудится. Камердинер Екатерины Василий Шкурин, зная патологическую страсть императора к пожарам, к моменту родов поджег свой дом и тем отвлек внимание царя. За такую верную службу Шкурину было пожаловано более тысячи крепостных.

– Меня как француженку, не удивляет факт фаворитизма, поскольку в XVIII веке в Европе это было повсеместно. Однако же, фавориты Екатерины, как я слышала, были особым явлением. Она ведь даже с конем пробовала заняться сексом?

– Фильм был такой снят, – улыбнулся я. – Мне кажется, ты понимаешь, что это был плод чьей-то больной фантазии, основанный на слухах, которые распространяли польские солдаты. Впрочем, нелюбовь у Екатерины с поляками была обоюдной, и она не делала из этого секрета – царица даже стульчак себе велела изготовить из польского трона, да вот только на нем и преставилась. Нимфоманкой Екатерина не была, хотя за адюльтеры её в России осуждали многие и, я считаю, напрасно. Её привезли в Россию в возрасте пятнадцати лет и отдали нелюбимой, за нелюбимого Петра Федоровича, который кроме умственной неразвитости страдал и физической. В частности, Петр страдал фимозом, то есть сужением крайней плоти. Ему сделали операцию обрезания, но более пяти лет совместной жизни Екатерина оставалась девственницей. Да и как она могла расстаться с девственностью, если Петр в спальне Ораниенбаумского дворца учил жену не любви, а навыкам оружейного дела?! Вот и родила Екатерина сына от Петра только на девятом году совместной жизни. Правда, почувствовав себя в полной мере мужчиной, он полюбил женщину по имени Елизавета Воронцова и стал с ней жить. Екатерина звала Воронцову не фавориткой, а любовницей, и всячески унижала её, даже угрожала её смертью. Однако поразительно, что после смерти Петра III Екатерина ни словом не упрекнула Воронцову, даже выдала ее замуж и стала крестной матерью её первенца.

– А как ты считаешь, Григория Орлова Екатерина любила?

– Да и даже очень. Это подтверждали все – и дипломаты, и друзья, и недруги. Любил ли он её? Бесспорно. Однако это совсем не значило, что он хранил ей верность все десять лет их общения. Наоборот, он старался иметь всех придворных женщин, которые ему нравились. Он ведь, как был гвардейским поручиком, так им и оставался до конца жизни, какие бы посты ни занимал. При Екатерине он стал безумно богат, ему были пожалованы десятки тысяч крепостных, дворцы, в том числе и в Ропше, где убили Петра, десять тысяч рублей карманных в месяц, а вокруг – столько корыстных и похотливо смотрящих на него женщин. Он ведь был здоровым и красивым, любил вино, балы и бриллианты. Жениться он на Екатерине мечтал, но ей было не велено. Ну, какая она Орлова, – успокаивала сама себя Екатерина и смотрела на многие его поступки снисходительно. В 1765 году один французский дипломат Беранже, этот вездесущий настырный разведчик, шифрованным письмом сообщал в Париж, что русский Орлов «нарушает законы любви» по отношению к императрице. Его поражало, что Екатерина, зная о любовных похождениях Григория, тем не менее, покровительствовала тем дамам, которых он ублажал. Беранже также сообщал, что сенатор Муравьев застал свою жену с Орловым и потребовал развода, но Екатерина успокоила разгневанного мужа и даровала ему земли в Лифляндии. Вот так тогда было! Но вот правда когда Гришка в 1772 году изнасиловал свою тринадцатилетнюю двоюродную сестру Катерину Зиновьеву, а потом со спокойной душой уехал на переговоры, тут уже императрица не выдержала и назло Гришке завела себе нового фаворита, хотя этот новый прежнему в подметки не годился. Короче, Григорий был отлучен, но его честно отблагодарили за достойную службу, сделали дорогие подарки и даровали княжеское звание. Через пять лет Григорий женился на той самой Кате Зиновьевой, но она вскоре умерла, и он, как говорили, тронулся рассудком.

– Интересно, а от Петра у Екатерины был ребенок?

– Ты что, забыла? Я же говорил про их сына Павла. Он был довольно похож на Петра III – такой же на редкость некрасивый. Хотя, когда после смерти матери Павел вскрыл довольно толстый конверт, где хранились мемуары Екатерины, названные «Записками», написанные действительно на французском, он сразу усомнился, что его отцом был именно Петр III. Он спрятал находку, но допустил ошибку – доверил прочесть их своему другу детства, князю Александру Куракину, который сделал несколько копий. Впоследствии они стали гулять в узком кругу. Внуки Екатерины считали, что она этой книгой опозорила род. Например, Николай Первый даже попытался конфисковать все списки мемуаров. И всё же, один, принадлежавший Тургеневу, попал за границу, и Герцен, издававший в Лондоне запрещенный в России журнал «Колокол», опубликовал в нем пресловутые «Записки». Напечатаны они были на четырех языках, сначала отрывки, а потом и полностью. Российским дипломатам было приказано скупать и уничтожать «Записки» по всей Европе, но Герцен допечатывал новые. Любопытно, что Александр II «Записки» прочел с увлечением, но своим подданным читать запретил, и его сын Александр III был того же мнения. Только после революционного 1905 года документ был издан в России, и в это же время цензоры сняли запрет на упоминание в печати, что Петр III погиб не своей смертью.

– Постой, – перебила меня Клер. – Как интересно получается, и Герцен, и Александр II, и Александр III не только бывали в Ницце, но и жили здесь подолгу. Сам Герцен тут похоронен. Оба царя Александра пережили здесь и счастливые, и горестные моменты. В общем, Ницца оставила в русской истории глубокий след.

– Кто же спорит, – сказал я.

– Скажи, а что, император Павел сам не хотел знать, кто же все-таки убил его отца? Хотя бы получив всю полноту власти после того, как умерла его мать?

– Хотел, но вопрос этот был достаточно щекотлив, ведь записка Орлова говорила за то, что все, кто присутствовал, были виновны. Обвинить одного – это куда ни шло, но наказать всех было бы слишком. Павел был неглуп, и он придумал, как без широкой огласки попробовать отомстить виновным, заставив их воздать должное памяти отца. На следующий же день после смерти матери Павел велел выкопать останки Петра III. Труп, вырытый через тридцать четыре года после смерти в Александро-Невской лавре, с трудом опознали только по сапогам, затем провезли по столице в торжественной процессии в царскую усыпальницу. Распоряжением Павла всех участников переворота и заговора 1762 года заставили идти в процессии, а Алексея Орлова, уже престарелого, принудили её возглавлять и нести императорскую корону, похищенную, как считал Павел, у убитого императора. Скелет Петра даже посадили на мгновение на трон как символ законной преемственности императорской власти. Алексей Орлов тогда маялся больными ногами, но Павел настоял на его непременном участии. Орлов и здесь справился, был невозмутим, прошел весь путь и продежурил у тела Петра III. Потом, правда, был вынужден уехать на лечение в Германию, разумеется, с разрешения Павла.

– А чем Орлов болел? Ты сказал, что он был уже в преклонном возрасте, и, наверное, у него был какой-нибудь ревматизм?

– Нет, никакого старческого ревматизма. Ты, сама того не ведая, уподобилась нашему известному писателю Эдварду Радзинскому, который, похоже, не конца разобрался в его образе. Орлов прожил до 73 лет, и до самых последних дней сумел сохранить недюжинную физическую силу. Однако когда он был ещё довольно молодым, болел постоянно. Во время приступов желчекаменной болезни он порой не мог и шагу сделать: ноги отказывались его слушаться. Сразу после похорон императрицы и перезахоронения Петра III Павел выдал Орлову разрешение на выезд за границу для лечения. Орлов, ясное дело, не мог вернуться в Россию и так и прожил в Германии более четырех лет, пока самого Павла не убили во время переворота 1801 года. Но на этот раз к этому громкому убийству Орловы не имели никакого отношения.

Время было обеденное. В маленьком уютном ресторанчике у портовой набережной я заказал себе рыбное ассорти и кружку холодного пива. Моя же спутница неохотно дала согласие лишь на «Салад Нисуаз». Мартин наслаждался отварными креветками. После долгой прогулки и затянувшегося разговора хотелось просто помолчать. Клер больше не провоцировала меня на разговоры и молча сражалась с крупными маслянистыми листьями салата. Время от времени её губы трогала еле заметная улыбка, но она не проронила ни слова. Видимо, ей нравилось, как мы красноречиво молчали, или, скорее, даже пробовали молча общаться. Мартин, глядя на нас, впервые, тихо поскуливая, проявлял откровенное понимание. В ресторане было малолюдно, и малоприятный внешне официант откровенно скучал. Погода разгулялась, и солнечные лучи, подпрыгивая на легких волнах в заливе, расписывали радужный потолок ресторана в сюрреалистической манере совсем без помощи бывшего здешнего завсегдатая Кокто. Время, отведенное на ланч, подходило к концу, и старинные портовые переулки окончательно обезлюдели. Холодное пиво было как никогда кстати и располагало к безмолвному философскому созерцанию. Я попросил официанта принести ещё одну кружку. В пивном бокале тонкого прозрачного стекла заиграло солнце, отраженное от прикрепленной к стене латунной таблички с мемориальной надписью на английском. Дама средних лет в эффектной плиссированной юбке, что сидела за соседним столиком, прекратила рыться в сумочке и сменила позу. Положив ногу на ногу, она оголила загорелое колено, покачивая остроносым сапогом. Мадам пригубила бокал с красным вином и, оставив на стекле жирный след от коралловой помады, широко улыбнулась в никуда. Я остановил свой взгляд на тонких холёных пальцах незнакомки, на её блестящих длинных ногтях. Моя притихшая спутница проследила за моим взглядом и увидела, как седовласый джентльмен с рыжими волосатыми руками подошел к даме и нежно поцеловал её в щёку. Они заговорили по-английски.

– Англичане, – заключила Клер.

– А может, американцы, – предположил я.

– Нет, точно англичане, у американцев другой стиль одежды.

Я кивнул головой в знак согласия, а Клер, отодвинув тарелку в сторону, подала едва уловимый знак о готовности продолжать разговор. Последовал её очередной вопрос.

– Ну, вот, оказывается, Орлов со шрамом постоянно болел, будучи еще совсем молодым, да? – она сделала паузу и посмотрела на мою сонную физиономию. – Ладно, мы с Мартином, пожалуй, пойдем, прогуляемся.

– Ну а я, в таком случае, – сказал я, прикрывая рот ладонью и давясь зевотой, – просто посижу и погреюсь на солнышке.

Разморенный едой и выпитым пивом, я с облегчением посмотрел вслед удаляющейся девушке. Меня нестерпимо клонило в сон. Прикрыв веки, я подумал: «Поди, и вправду, люто маялся тогда Орлов воспалением своего нутра, да чем конкретно, не ведал. Впрочем, чем бы ни хворал на Руси мужик в ХVIII веке, а поставить больному верный диагноз для нашего лекаря всегда было делом мудреным…»