Текст книги "Поиски стиля"

– У нас сегодня радость, – сказала Соня. Ахилл тронул ее руку.

– Соня, не надо…

– Нет, Мальва свой человек, я ей скажу. – Она наклонилась к Мальве и прошептала: – У нас будет ребенок.

Мальва обняла ее, засмеялась и спрятала лицо у нее на плече, потому что неожиданно для нее самой из глаз ее брызнули слезы.

– По этому поводу надо немножко выпить, – смущенно сказал Ахилл и отошел к стойке.

Пока он стоял там, подошли Ира с Игорем.

– Мальва, мы уходим, там твой портфель, – сказала Ира.

– До свидания, – сказала Мальва. И отдельно Игорю: – Желаю удачи.

Он поклонился как-то слишком многозначительно.

Мальва снова заговорила с Соней, обняв ее за плечи, но почувствовала, что рядом кто-то стоит.

– Извините, – сказал Игорь. Мальва оглянулась и увидела, что Ира ждет его у дверей.

– Мальва, можно вас на одну минуту? Она повременила, но все же встала. Он посмотрел на нее строго и прямо.

– Видите ли, пойду ли я в море… не знаю… Я бы хотел с вами поговорить об этом подробней. Вот мой телефон в гостинице «Приморской». Мы могли бы вместе поужинать у нас в ресторане. Уделите мне время, Мальва, не сочтите за труд.

Он откланялся. Мальва села на место и фыркнула. Щеки ее пылали.

– Что он сказал? – спросила Соня.

– Послушай… – Мальва некрасиво сморщила лоб. – Соня, я что, так вульгарно выгляжу? Почему этот тип с ходу делает мне двусмысленное предложение?

Вернулся Ахилл с тремя рюмками ликера.

– Ну, ладно, успокойся, – сказала Соня, – ты здесь ни при чем, поверь мне. Пусть это будет на его совести.

– А что, в чем дело? – спросил Ахилл.

– Этот тип сделал ей гнусное предложение.

– Который? Тот, что здесь стоял, с усами? Я сейчас пойду его догоню!

– Сиди! – воскликнула Соня, взяв его за руку. Но Ахилл не унимался.

– Негодяев надо учить! А то мы им слишком много прощаем.

Посидев еще несколько минут, Мальва засобиралась.

Прежде всего, она пустила воду в ванну – ей нестерпимо хотелось вымыться. В комнате она старалась ни на чем не задерживать взгляда: меньше всего она хотела знать, как живет Муратов. Она прошла к книжному стеллажу. На минуту при виде своих любимых, еще до конца не распознанных книг она испытала чувство горечи, но тут же с ним справилась. Отыскав то, что ей было нужно, она присела на стул. Мальву смущало то, что Гусев требовал от ее Офелии. Он хотел, чтобы в пятой сцене четвертого акта, в сцене с Королевой и Королем, она пела бы не «помер, леди, помер он», а что-то по-английски, на один из популярных мотивов «Роллинг стоунз». Она понимала и принимала замысел Гусева, но что-то ей мешало после слов Королевы перейти на шлягер. Гусев будет кричать: «Дура, подбери слюни!» Надо как-то убедительно ответить ему.

Она вспомнила, что идет вода, и побежала в ванную. Из портфеля она достала все, что ей было нужно, даже полотенце, разделась и легла в воду.

Выйдя через некоторое время из ванной, Мальва взглянула на будильник. До прихода Муратова оставалось еще больше часа, и она решила, что успеет хоть немного высушить волосы. Она снова погрузилась в книгу. Вдруг ей показалось, что кто-то на нее смотрит. Она вскинула голову. В дверях прихожей стоял Муратов.

– Слушай!.. Так и заикой недолго стать! – воскликнула она.

– Какого черта ты стоишь, уйди, я оденусь!

Он искривил губы в улыбке, глаза его помутнели. Мальва знала это его особое выражение – так он выглядел, когда бывал в чем-нибудь обделен. Он помедлил, но дверь все же прикрыл. Мальва торопливо натянула джинсы, кофту и стала причесываться.

– Знаешь, Мальва, – сказал он, открыв дверь, – у меня навязчивая идея.

– Гениальная? – откликнулась она – Ты извини, что я здесь расхозяйничалась. У нас плохо с водой. Мне уже надо бежать. Можешь входить, я одета.

– А согласно моей идее, – сказал Муратов, – этого как раз и не следовало делать.

Она задержала дыхание.

– Послушай, Муратов… Почему ты так со мной разговариваешь?

– А что, другим можно, а мне нельзя?

– Кому можно? Ты о чем? Поди, проветрись!.. – Мальву взорвало. – В конце концов, какое твое собачье дело? Я поступаю так, как хочу! И впредь буду так поступать! И ты мне никто! И не вздумай еще раз так со мной разговаривать!..

А он сидел уже на краю тахты в ненавистной для Мальвы позе: обхватив голову руками, раскачивался.

– На! – сказала она и бросила на стол ключ. – Я оставляю его! Я сразу возражала. Я дура, но ты тоже хороший дурак, что настаивал.

– Как ты посмела меня просить, как?.. – стонал он.

Он страдал неподдельно, и она его пожалела.

– Успокойся, Муратов, я больше не буду, – сказала Мальва и даже провела рукой по его волосам. – Ну, что за истерика… У тебя все есть, наконец: дом, работа, положение, успех… Ты вспомни, ведь ничего этого не было. И ты всего добился сам.

Он ухватился за ее руку.

– Тебя нет!..

– Ну, не надо, Муратов… отпусти! Будь мужчиной.

– Останься, шлюха!.. – простонал он.

Мальва вырвала руку. Ей стало дурно. Она схватила портфель и, на ходу засовывая в него мокрое полотенце, побежала.

«Боже мой, что делается! – думала Мальва, идя по улице. – Они все сегодня как будто взбесились…»

Институт был для Мальвы убежищем от всех житейских невзгод, ненужных ей встреч и разговоров. Здесь она уже с порога уходила в себя, что легко оправдывалось всевозможными студенческими задолженностями. Если и попадались знакомые, она, приветливо кивнув им, торопилась пройти мимо. Исключение она делала лишь для Сони и Ахилла. Мальва не знала, станет ли она учителем родной словесности, но ученицей была прилежной. Каждый свой пропуск она восполняла аккуратным переписыванием конспектов, которые ей охотно уступал Ахилл. Особенно она досадовала, если пропуск совпадал со спецкурсом по современной поэзии, который вел Андрей Васильевич, молодой доцент, часто публиковавшийся в «Литературной газете». Одна его статья вызвала даже гнев высокого начальства, чем втайне гордился весь институт. Блистательный Андрей Васильевич, надо сказать, замечал отсутствие Мальвы, зато, когда она была в аудитории, все его лекторское красноречие, поэтическое воодушевление и мятежный запал были адресованы исключительно ей. Она думала, что ей это кажется, пробовала пересаживаться, но это ничего не меняло. Правда, однажды в перерыве он подошел к ней и, посмеиваясь, сказал: «Надеюсь, вы не в претензии на меня за то, что я вас преследую взглядом? Видите ли, каждый лектор выбирает в аудитории пару глаз, более-менее лояльных, но если это вас тяготит…» Она бы ему и поверила, если бы через несколько лекций он не подошел снова, на этот раз с предложением пойти вместе с ним в филармонию на какого-то Московского дирижера. Она тогда отказалась, на что-то сославшись, но, по сути, ей стало неуютно, оттого что он и вправду «положил на нее глаз». И не то ее смущало, что при всей своей молодости он был абсолютно лыс и не слишком привлекателен как мужчина, а пугала ее главным образом перспектива тянуться рядом с ним, чтобы не показаться пустым, малосведущим собеседником.

Сегодня Андрей Васильевич был как-то необычно оживлен, не слишком мудрствовал, главным образом читал стихи Пастернака, глядя на Мальву, а когда он остановил ее в коридоре, она почувствовала, что от него пахнет вином.

– Вот что, Офелия, – сказал он, по обыкновению посмеиваясь, – день рождения у всех бывает, даже у доцентов. Как вы смотрите на такую перспективу: со второй пары мотаем, берем такси… Там сидит у меня одна компания, я, по сути дела, за вами… Посидим, чего-нибудь выпьем, потреплемся…

Мальва тяжело вздохнула и опустила глаза.

– Но у меня же вечером репетиция, – сказала она, еще не найдя выхода из создавшегося положения. – Да, я вас поздравляю!..

И вслед за этим, наморщив нос, просяще жалобным тоном:

– Андрей Васильевич, не надо, а?..

– Что?.. А, да. – Он растерялся на миг, но тут же пришел в себя. – Пардон, мадам… пардон!.. Конечно, не надо. – Но как ни старался он, веселость не возвращалась, лицо его сникло. – Что, совсем не надо?

Она помедлила.

– Совсем.

Он вздохнул.

– Что ж… Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить.

На этой печальной ноте они и расстались.

После института Мальва надеялась успеть до закрытия к пани Марине, чтобы узнать, был ли у нее разговор с аптекарем. Затем ей предстояло заглянуть в студию, посмотреть, как у них там идут дела с Гуревичем, и выманить оттуда Лиду и Куму, чтобы идти к Гусеву. Гуревича она недолюбливала за то, что, к чему бы он ни прикасался, все приобретало пошловатый оттенок высокомерно-ироничного трепа. Вот и Офелия у него превращалась в «чувиху», Гертруда в «телку», а монолог Гамлета – в «пить или не пить». Она не собиралась ходить на его разборы, надо было скорее ставить на ноги Гусева. «Силы небесные, исцелите его!» – повторяла про себя Мальва.

Пани Марина не заметила, как она вошла. Или нет – когда Мальва уселась на свободный табурет перед стойкой, она поняла – нет, заметила. Она просто медлила подходить к ней. Тем временем Мальва огляделась и кое с кем поздоровалась. По вечерам она меньше любила бывать здесь – становилось много людей, преобладали случайные, и запах кофе все больше замещался запахом алкоголя.

Наконец пани Марина подошла, все еще оставаясь в дурном настроении.

– На! – сказала она и выложила на стойку пакет, перетянутый резинкой. – Здесь все, что тебе нужно.

– Так быстро? – удивилась Мальва.

– Но имей в виду, это удовольствие тебе будет стоить десять рублей.

– Десять? Но у меня с собой столько и нет. Вот пятерка…

– Хорошо, оставь, остальные будешь должна.

Она отошла к своему рабочему месту. Мальве захотелось тут же бежать со своей добычей к Гусеву, но пани Марина жестом попросила ее задержаться. Вернувшись, она сказала:

– Только не знаю, зачем тебе понадобилось морочить мне голову.

– Пани Марина, вы о чем?

– Ха! Она еще спрашивает. Это лекарство так же лечит печень, как горчичник от запора. – И она перешла на веселый шепот. – Представляешь, Розенблюм спрашивает: это тебе? Я говорю: ну, пусть будет мне, что с того? Он говорит: пани Марина, клянусь своей Раей, вам это не нужно, вас лечит возраст. Я говорю: на что ты намекаешь, старый козел? И тогда он сказал мне, от чего это лекарство. – И она засмеялась, содрогаясь всем телом.

– От чего? – спросила Мальва.

– Она еще спрашивает! От деток!.. Чтобы не залететь. Да, но ты должна была предупредить!

Мальва кусала губы. Она понимала, что произошло страшное недоразумение, нелепое, анекдотичное. Она неверно записала название, перепутала букву или две, а в фармакологии это часто совершенно меняет дело. «А-а, вот почему они распоясались, – думала она о Муратове, и еще об этом, как его, москвиче. – Господи, какой ужас! Кого она еще просила? Да, Гошу!..»

Поминутно перебрасывая портфель из руки в руку – так он надоел ей за весь день! – Мальва неслась в студию. Она надеялась, почти верила, что успеет предупредить Гошу, всё ему объяснить, пока это не стало темой студийного анекдота, а главное, не дай Бог, не дошло бы до самого Гусева. Этот высмеет, случая не упустит! Дикое подозрение закралось ей в голову: а что если это розыгрыш? Ничего себе шутка! За такие шутки бьют по физиономии. Нет, розыгрышем это не могло быть. Мальва тряхнула головой, представив весь беспощадный комизм своего положения.

Она с жадностью вдохнула запах пустого театрального зала, окинула взглядом полутьму кресел, силуэты людей в первом ряду, следящих за тем, что делается на сцене. «Всё же работают», – с облегчением подумала Мальва. Оттуда, с первого ряда кресел, кто-то заговорил:

– Устраните совершенно. А играющим дураков запретите говорить больше, чем для них написано. Некоторые доходят до того, что хохочут сами, для увеселения худшей части публики… Это недопустимо и показывает, какое копеечное самолюбие у этих шутников. Пойдите, приготовьтесь.

«Господи, – подумала Мальва, – это же Гусев!»

На сцене произошла перемена актеров.

– Ну как, милорд, желает ли король…

– Подожди! – крикнул Гусев. – Где Розенкранц, черт возьми!..

– Он докуривает. Розенкра-анц!..

На сцену выбежал Гоша.

– В следующий раз, – сказал Гусев, – пойдешь домой кушать воблу с пивом.

Мальва прошла вперед и тихонько села рядом с ним.

– Начали. Пойдите, приготовьтесь…

– Ну как, милорд, желает ли король…

– Выздоровел? – спросила Мальва.

– А, хорошо, что пришла, мать…

– Я спрашиваю, как здоровье?

– А. Да ничего, отпустило.

– И лекарство тебе больше не нужно?

– Товарищ Гамлет, ваша реплика, – сказал Гуревич со сцены.

– Какое?.. Слушай, ты что, достала?.. Ты что, всерьез?..

Гусев изумленно посмотрел на нее, понемногу расцветая в улыбке, и вдруг пал перед ней на колено.

– Офелия! О, радость! Помяни мои грехи в своих молитвах, нимфа!

Все студийцы, занятые и не занятые в сцене, подтягивались к рампе. По выражению их лиц Мальва поняла, что Гусев их предупредил: сейчас придет Офелия и будет предлагать Гамлету противозачаточное средство. Неосведомленным Гоша шепотом давал пояснения. Мальва своим сценическим надтреснутым голосом громко спросила:

– Принц, были ль вы здоровы это время?

– Благодарю: вполне, вполне, вполне!

– Принц, у меня от вас есть подношенья. Я вам давно хотела их вернуть. Возьмите их.

Мальва протянула Гусеву пакет. Он протестующе вытянул руку.

– Да полно, вы ошиблись. Я в жизни ничего вам не дарил.

– Дарили, принц, вы знаете прекрасно. С придачею певучих нежных слов, их ценность умножавших. Возьмите их… И ступайте, знаете, куда?…

– Куда?

– В задницу, вот куда!

Труппа взорвалась смехом и аплодисментами, и на сцене еще долго не утихало оживление.

– Ну, всё, всё!.. – крикнул Гусев. – Мой маленький этюд прощен. Дети, я всегда вам говорил, играйте этюды, сочиняйте импровизации! Но будьте осмотрительны. А то так можно залететь!..

Он чмокнул Мальву в щеку и хлопнул в ладоши.

– Все по местам! Полоний, на сцену! Слушай, мать, не сердись, но нельзя же быть так по-идиотски отзывчивой. Твоя жалостливость меня просто бесит.

Мальва еще не знала, простила она его или нет. «Шутка хоть и злая, но гениальная», – убеждала она себя. И все-таки чувство пережитого унижения и еще какой-то потери ее не покидало.

– За моральные убытки с меня бутылка шампанского – сказал Гусев. – Ну, а товар пригодится, оставь себе. Возьми, возьми!..

Она возвращалась домой поздно, с привычной тревожной чуткостью торопясь по своей темной улице. Краем глаза, а скорее чутьем уловила тень, отделившуюся от скамейки, – человек двигался ей наперерез. «Этого еще не хватало», – подумала Мальва. Но, в общем-то, она не боялась, поскольку на всякий случай знала пару приемов. Человек назвал ее по имени, его голос ей показался знакомым. Он закурил, в пламени зажигалки высветились усы. Когда он подошел, она уже стояла на ступеньке парадной.

– А, это вы… Что, собственно, вы здесь делаете?

– Жду вас. Я только и занимаюсь сегодня тем, что ищу вас или жду вашего звонка.

– Да? С каких это рыжиков?

– Мальва, я достал вам то, что вы хотели. Вот, держите…

– Что вы говорите!.. Как это трогательно, как мило с вашей стороны!.. Только что ж это вы к шапочному разбору? Нашлись люди порасторопней вас, вы опоздали. – Она и не заметила, как повысила голос. – Слышите, убирайтесь к чертям собачьим! Вы мне противны!.. Что, еще не понятно? Так вот!..

Она вдруг подняла портфель и с размаху обрушила ему на голову. Удар получился таким сильным, что оборвалась ручка. Москвич даже присел.

– Так вы чего… убивать меня теперь будете из-за этого?..

– Живите, – сказала Мальва, схватила портфель в охапку и вошла в парадную.

Прежде чем открыть квартиру, она отдышалась. Потом достала маленькое зеркальце и, поймав свет тусклой лампочки, осмотрела свое лицо. Ужасное, ужасное было лицо – бледное, с запавшими глазами. – Подонок… грязный подонок, – прошептала Мальва, думая уже не о москвиче, а о Гусеве. – Прочь, прочь от меня! Проваливай!..

– Пошла и ты к черту, – сказала она, глядя в зеркало. – Ненавижу тебя!.. Прощай, Офелия!

И открыла дверь.

1973

Чиж-королевич
рассказ

Чиж-Королевич сидел на своей постели и плакал. Отец зажег спичку и просунул руку в окно.

– Ты почему плачешь?

– Не знаю, – ответил Чиж-Королевич.

Рядом с отцом в окне появилась мама. Чиж-Королевич не видел их лиц.

Отец спросил у мамы:

– Чижова, что же это делается с твоим Чижиком?

Мама сказала:

– То же, что с твоим Королевичем, Королев.

Оба вздохнули.

– Ну, одевайся, – сказал отец.

Чиж-Королевич вскочил с постели, заторопился, но, как всегда, его задерживали шнурки.

– Ладно, вылезай, сказала мама. – Здесь зашнуруешь. Чиж-Королевич оперся ладонями о подоконник и приготовился прыгнуть, но руки отца приподняли его и понесли.

– Ты почему опять плакал? – спросила мама, когда они, взявшись за руки, шли по деревенской улице мимо изгородей и домов.

– Было грустно.

– Отчего?

– Просто так.

– Так бывает, – сказал отец. – Что-то в груди скапливается, да, Чиж?

– Да, – ответил Чиж-Королевич.

– Какая-то смутность… У тебя разве так никогда не было?

– Было, – сказала мама. – Очень давно. До встречи с тобой. Сейчас мне грустить некогда. Но я все равно Чижа понимаю.

– Мне куда-то захотелось, – сказал Чиж-Королевич. – Далеко-далеко!..

– Куда бы это? – спросил отец.

– В какое-нибудь царство, в какое-нибудь государство… Ну, понимаешь, за тридевять земель.

– Вот оно что, – сказал отец. – Мне тоже иногда куда-то хочется. Я бы пошел с тобой.

– За границу, что ли? – спросила мама.

– Да нет!.. Не за границу, правда, Чиж? Сначала чтобы по проводам, потом по реке, потом чтобы по тропинке…

– Ага! И чтобы следы на ней были!..

– Следы – это так говорится, – сказала мама. – На тропинке следов не видно.

– Нет, если копыта или большие когти, можно различить.

– А разве другие следы бывают?

– Бывают, – сказал Чиж-Королевич. – Это когда на голых ладошках идут.

– На голых ладошках?.. Это что-то непонятное. Чиж, не говори, пожалуйста, на ночь таких вещей.

– Хорошо, мама.

Отец сказал:

– А знаешь что, Чиж, мы, пожалуй, сейчас и пойдем. Что это нам терять время?

– Конечно, сейчас! – заволновался Чиж-Королевич.

– А я? – спросила мама.

– Да, как же нам быть с мамой… Знаешь, ты уж оставайся, – сказал отец.

– Оставайся, конечно, – сказал Чиж-Королевич. – Поспишь, выстираешь чего-нибудь… Мы ведь все равно к тебе вернемся.

Мама вздохнула:

– Ну что ж… Заманчиво. Но проводить-то вас можно?

– Конечно!..

В деревне, в которой они жили на даче, люди еще не спали, и окна некоторых домов были освещены. А вечер был теплый, душистый, воздух стоял густо и совсем не шевелился.

– Ну, куда это вы хотите, – сказала мама. – Вон как у нас хорошо: и лес, и река, и деревня такая славная.

– В некотором царстве лучше, – сказал отец.

– Там интересней, – подтвердил Чиж-Королевич.

Вдруг в темноте кто-то сказал:

– Нинка, занеси одеяло в дом.

– А где оно?

– Поищи.

– Возле сена, что ли?

– Ну. Только стряхни сначала, а то жабу завернешь.

– Ой, я боюсь!.. – сказала Нинка.

– Да ладно, это я к слову. Сегодня ночь сухая.

И скрипнула дверь.

Отец подкрался к изгороди и тихонько сказал:

– Ква!..

Нинка молчала.

– Ква! Ква! – повторил отец. – Не вытряхивай меня, не вытряхивай!

– Кто это балует? – спросила Нинка.

– Не бойся меня. Ква.

– А вы кто? Дачники, что ли?

– Ква.

– Это мы, старые жабы, – басом ответил Чиж-Королевич и засмеялся.

– Чиж-Короле-вич!.. – нараспев сказала Нинка. – Ты еще не спишь? Как вы хорошо квакали. Я даже сначала поверила.

– Любой бы поверил, – сказала мама. – Он у нас и мяукает хорошо. Ну-ка, Королев, промяучь.

– Мяу!.. – сказал отец.

Нинка засмеялась.

– И правда. А у нас в школе зимой была самодеятельность. Один учитель паровозу подражал. Похоже. Но очень уж долго. Директор даже остановил.

– Значит, дорога была дальняя, – сказала мама.

– До свидания, Нина, – сказал Чиж-Королевич.

– Вы уже спать? А хотите – с сеновала попрыгаем? У нас целый воз сена на дворе.

– Мы бы с удовольствием, – сказал отец, – но нам нельзя. Мы уходим.

– Мы уходим далеко-далеко, – сказал Чиж-Королевич. – Нас уже здесь завтра не будет.

– А что, вы разве уже съезжаете?

– Да нет, мы в некоторое царство, в некоторое государство…

– Жалко, – сказала Нинка и недоверчиво на них посмотрела.

– Но мы вернемся, жди нас!..

Они выбрались на дорогу, и Нинка сразу исчезла в темноте. Ночь была без луны, но дорога сама по себе светилась, особенно ее колеи.

– Нам не страшно? – спросила мама.

Чиж-Королевич громко ответил:

– Конечно, нет!

– Конечно, не страшно, – сказала мама. – Ведь с нами Королев, наш отец.

– Да, я с вами, – сказал отец. – Давайте даже пойду в серединке, чтобы каждому было по моей руке.

– Вот видите, как нам завтра было бы здесь хорошо, – сказала мама. – С сеновала бы попрыгали. Не уходите.

– Нет, мы пойдем все-таки, – сказал отец.

Чиж-Королевич вздохнул.

– Мы пойдем. Вот только к Шурику зайдем на прощанье?

– Шурик – это который толстенький такой, пузатенький, в синих трусиках? А зачем мы к нему пойдем?

– Он сказал, что у него что-то есть. Очень что-то интересное, а мы не узнаем. Потому что мы ведь уйдем.

– Ну ладно, – сказал отец, – пошли к Шурику.

Чиж-Королевич потянул их к какому-то дому, и они очутились в палисаднике. Из глубины двора на них залаяла собака.

– Это лайка у них, – сказал Чиж-Королевич. – Но вы не бойтесь, она привязана.

Он постучался.

– Заходите, заходите, – сказала мать Шурика.

Они вошли в кухню.

– Шурик не спит еще?

– Не спит.

– Чего же это мне спать, – сказали откуда-то снизу, с темного пола.

– Где он тут? – спросил отец. – Мы к тебе в гости. Поглядеть на тебя пришли.

На полу промолчали.

И тут только все увидели, что Шурик сидит к ним спиной и старательно что-то от них загораживает.

– Кино я, что ли?.. Или я поезд?.. Или какой-нибудь цветочек.

– Да будет тебе, срамник! – прикрикнула на него мать и вышла за дверь.

– Что это ты там прячешь? – усаживаясь на лавку, спросил отец. – А я сейчас подойду и посмотрю.

– А я корзину мешком накрою.

– А я открою.

– А я Лешку позову.

– А я знать не знаю никакого Лешки.

– Лешку-то не знаете?.. Он же мой братан!

Но тут вошла мать Шурика и поставила на стол кувшин молока.

– Ну что, так он вам, худой мальчишка, и не показал?

– А там и показывать-то нечего, – сказал отец. – Какие-нибудь стручки гороховые.

– По-моему, у него там шишки, – сказала мама.

– Ну, нет! – сказал Чиж-Королевич. – Шишки он не стал бы прятать. Там что-то живое!..

– Как ты не понимаешь, – шепнула мама, он тогда не покажет… Или трава там у него.

– Конечно, трава, – громко сказал Чиж-Королевич. – Или шишки. Ничего там живого и нету.

Шурик, не оборачиваясь, сказал:

– Подговорились меня дразнить?..

– Да ничего там особенного, – сказала мать Шурика. – Ощенилась наша Рита. Вот взяли щенков на ночь в дом, чтобы спросонья не задавила.

И тут из угла послышался звук, как будто шипели в огне сырые дрова.

– Ты чего, Александр? – спросила мать.

Шурик не отвечал, а только всхлипывал и шипел.

– Не совестно тебе?

Шурик, вздрагивая спиной, горько плакал.

– Жаль, – тихо сказал отец среди общего молчания. – Прости нас, Шурик.

– Это я виноват, – сказал Чиж-Королевич. – Ну, зачем я захотел все узнать!..

Все вздохнули и вышли из кухни.

– Ох уж этот Шурик! – сказала мать, провожая их до крыльца. – Я ведь одного хочу утопить, а уж другого оставить ему для забавы.

– Щенка? Утопить? Это как?.. – спросил Чиж-Королевич, когда они вышли на дорогу. – А зачем она хочет щенка утопить?

– Ну, как тебе сказать… – начала было мама. – Зачем, Королев?

– Я не знаю, – сказал отец.

– Наверное, держать негде, – вздохнула мама.

– Так давайте мы возьмем одного!

– Вы же уходите, – сказала мама. – Когда вернетесь, тогда и будете просить.

Чиж-Королевич еще раз оглянулся на дом Шурика и посмотрел на отца.

– Мы ведь не очень долго там будем?

Отец пожал плечами.

– Как знать.

Вдруг впереди зажглась спичка. Пламя осветило траву и курносое, обгорелое на солнце лицо.

– Кто это здесь возле дороги ползает? – спросил отец. – И спички зачем-то жжет.

– Семенихин Николай-старший. – Вы поаккуратней, тут у меня велосипед.

– Конечно, выползков ищешь?

– Не выползков, – сказал Николай. – Педаль.

– Велосипед-то, наверное, отцовский.

– Угу…

– А отцу рано утром на работу ехать, или на покос, или еще куда.

Семенихин Николай-старший насовсем замолчал.

– Да-а, дело дрянь…

– Давайте и мы поищем! – сказал Чиж-Королевич и присел в траву.

– Да что же тут найдешь, когда темень такая, – сказала мама.

– А как он домой без педали пойдет? Николай, – позвал Чиж-Королевич, – ты пойдешь домой без педали?

– Нет, – сказал Николай.

– Вот видишь!

– Нельзя ему домой без педали, – вздохнул отец.

Чиж-Королевич, отец и Николай-старший стали ползать у дороги в траве, отбрасывать в сторону деревяшки и мелкие камни. А мама ходила рядом с ними и каждую минуту спрашивала: «Ну как, не нашли еще?»

Вдруг мама сказала:

– Вот у меня что-то об ногу стукнулось.

– Тут камней много, – сказал Николай-старший. Чиж-Королевич подбежал и крикнул:

– Да это же педаль!

Николай-старший вырвал у него из рук педаль, засуетился, поднял велосипед и покатил его по дороге.

– А «спасибо»?.. – обиделась мама.

И уже из темноты Николай-старший крикнул:

– Эй, как тебя… Чижик!

– Не Чижик! Чиж-Королевич!..

– Приходи завтра на мост ершей ловить!..

– Я приду! – ответил Чиж-Королевич и спросил у отца: – Мы вернемся до завтра из некоторого царства?..

– Не уверен, – сказал отец.

Слышно было, как стукнула за Николаем-старшим калитка. И опять все затихло. В доме, мимо которого они проходили, потух свет. Между деревьями блеснула река. Долгий деревенский вечер кончался, и скоро все ложно было погрузиться во тьму.

– Как хорошо!.. – вздохнула мама. – Ну, куда еще люди могут стремиться?.. Я бы, кажется, всю жизнь прожила здесь.

– А мы бы все шли и шли, правда, Чиж? – сказал отец. – Пока не завиднелось бы царство…

– Некоторое, – пояснил Чиж-Королевич.

– Все равно какое, – сказал отец.

Вдруг Чиж-Королевич сжал его руку.

– Тише!..

– А в чем дело?

– Возле того дома кто-то сидит!..

– Ну и что? – вполголоса спросил отец.

– Дом-то тот заколочен. В нем же никто не живет!

Все трое остановились.

На фоне неба чернела крыша. Рядом стояли, низко опустив ветви, несколько белых берез. На темном фасаде, где должны были блестеть окна, можно было различить три одинаковых остроугольных креста.

– Где сидит?.. – шепнул отец.

– Да вон, под второй березой…

– Да нет, это пень старый…

– Ой, шевелится! – шепнула мама.

– Спокойно, – сказал отец. – Ну и пусть шевелится.

– Что-то белое у него…

– Встает, смотрите…

И вдруг голос от заколоченного дома сказал:

– Нет ли у вас папирос.

Все помолчали.

– Папирос спрашивает, – шепнул Чиж-Королевич.

– Я не курю, – сказал отец и пошел навстречу голосу.

– Он бросил недавно, – сказала мама дрожащим голосом, и они с Чижом-Королевичем пошли вслед за отцом.

Перед ними сидел старик в черном костюме. На груди, в вырезе пиджака, у него лежала белая борода.

– Вы на дачу приехали? – спросил Чиж-Королевич.

– Нет, – сказал старик. – Я насовсем. Буду жить в этом доме.

– В заколоченном?

– Зачем же… Расколочу.

Чиж-Королевич видел, как отец внимательно разглядывает старика, и темный дом, и березы.

– А мы в тридесятое царство идем, – сказал Чиж-Королевич.

Старик кивнул головой.

– Очень правильно поступаете. Я и сам в него шел.

– Сначала по проводам, потом по реке, потом по тропинке? – обрадовался Чиж-Королевич.

– Нет, – сказал старик. – Совсем не так. Сначала по камням, потом по трясине, потом сквозь колючки… – И он посмотрел на них строго. – Тебя как зовут?

– Чиж-Королевич.

– Через черточку пишется?

– Через черточку.

– Покажешь мне завтра ваши места?

– Конечно, покажет, – сказала мама. – И я покажу. И Королев покажет.

Старик сказал:

– А вы здесь, граждане, великодушно простите, ни при чем.

– Чижа всегда больше любят, чем нас, – сказала мама, прижимаясь к отцовской руке.

– Я ведь про вас все знаю. А про него ничего.

Старик говорил так строго, что все сразу поняли, что перечить ему нельзя.

– А колокольчики у вас растут? – спросил он Чижа-Королевича.

– Растут! Еще как растут!

– А голубые или фиолетовые?

– Всякие!

– Я люблю голубые. И чтобы в букет еще желтого горицвета вставить. Лет сорок колокольчиков не собирал.

– Сколько? – спросил Чиж-Королевич.

– Сорок лет.

– Неужели! А я позавчера…

– А я только спустя десять лет родился после того, как вы в последний раз собирали колокольчики, – сказал отец. – А потом полжизни прожил, а вы все еще их так и не собирали.

– Жалко… – сказал Чиж-Королевич.

– Да-а… – вздохнул старик. – Очень жаль.

– Ну, я вас завтра на вырубку сведу, – пообещал Чиж-Королевич. – Там есть крупные, с кулак.

– Спасибо. А теперь идите, – сказал старик.

Всем троим не хотелось уходить, но ослушаться было невозможно.

Деревня кончалась. Впереди, на синем скошенном лугу, теряла свой свет и дорога. Внизу, слева, куда опрокидывался луг, заблестела вода. Там трещал коростель.

Чижу-Королевичу очень хотелось поговорить про того старика, но он знал, что отец и мама не любят после встречи с каким-нибудь человеком его обсуждать.

– Вы все-таки и дальше пойдете? – спросила мама.

Отец сказал:

– Конечно. Ведь там интересней!..

Он перепрыгнул через придорожные камни и побежал по траве.

Чиж-Королевич вырвал у мамы руку и погнался за отцом.

– Вы не подумали, что я одна могу заблудиться! – сказала откуда-то с дороги мама.

– Где вы там? – издалека и сверху крикнул отец.

– А ты где? – спросил Чиж-Королевич. – На стог, что ли, залез?

– У-у, что я вижу! – сказал отец. – Скорей, Чиж, скорей!

– А мне как? – спросила снизу мама. – Или я могу уже уходить?..

– Да уж как-как… Не оставим.

– Не оставим, – сказал Чиж-Королевич.

Они втянули маму наверх.

– Ну вот, вставайте, – сказал отец. – Смотрите теперь…

Они встали на стогу и увидели над зубчатым лесом горбатый край огромной оранжевой луны.

– Так она же совсем-совсем близко! – крикнул Чиж-Королевич, всплеснув руками. – Это просто страх, как близко!

– Отец сказал:

– Смотри, не свались.

– Ну и лунища! Что она так раздулась? – не унимался Чиж-Королевич. – Никогда такой лунищи не видел!

– Садитесь, – сказал отец. – Теперь можно сидя смотреть.

Они сидели, а луна все подымалась и подымалась из-за леса. Наконец ее нижний край оторвался от темной гребенки – и она поплыла.

– А знаете что, – сказал отец, – пожалуй, я никуда не пойду отсюда!

И он повалился на сено.

– И я не пойду! – сказал Чиж-Королевич, улегшись рядом с отцом.

Они ждали.

– И я не пойду, – сказала мама. – Хоть вы меня силой спихивайте, никуда не пойду и все! Буду с вами рядом спать.

– Так мы этого и хотели, – сказал отец. – Зачем нам тебя спихивать.

– Нам ведь без тебя неохота, – сказал Чиж-Королевич.

– Так бы сразу и говорили! – обрадовалась мама.