Текст книги "Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга вторая"

Уже за полночь вдруг объявили готовность, «провоевали» часов до двух ночи и совершенно отбили охоту плестись в штабной приют. Решили перекантоваться в кабине. Я устроился вдоль ящиков ЗИП, поперёк кабины, ширина которой вполне позволяла вытянуть ноги.

Трудно описать, как Шура Донских готовился к отходу ко сну, это надо было видеть. Сначала он разделся до… нижнего белья, вымыл ноги, открыв заднюю дверь, сидя на полу, свесив ноги и поливая их из чайника, принесённого Сергеевым. Закончив процедуру, босиком прошлёпал к стойке пульта управления стартом, сел и ноги закинул прямо на панель, с кнопками, обеспечивающими старт ракет. Достал из своего портфеля бутылочку с какой-то жидкостью, которую его папа прислал с дальнего востока, и стал поливать из неё на свои ступни. Мне он между тем пояснял, что этот настой исключает опрелости между пальцев, убивает все грибки и не даёт ступням потеть и плохо пахнуть. Во время процедуры небольшое количество жидкости, стекая по подошвам попало на пульт оператора старта и краска, молотковая эмаль, начала шипеть, парить, вздуваться пузырями и пошёл такой смрад, что я и все операторы мгновенно покинули кабину, я через боковую, а бойцы попрыгали без лестницы в заднюю дверь.

К сведению, практически вся военная аппаратура и контрольно-измерительные приборы покрываются на заводах-изготовителях упомянутой молотковой краской, запекаемой в печах при температуре около двухсот градусов. Это придаёт ей свойства эмали и обеспечивает высокую прочность, и если верить специалистам, превосходную устойчивость к действию агрессивных жидкостей. Мы имели возможность в этом усомниться, Сашиным ступням было хорошо, а вот верхняя часть панели пульт облупилась и напоминала хромированное изделие, не требующее дополнительной полировки. В эту металлическую поверхность можно было смотреться как в зеркало.

Я буквально взорвался от ярости и, вернувшись в кабину, со стороны имел такую физиономию, что Шура съёжился и чуть не залез под этот пульт, будучи наслышан о моих методах воспитания нерадивых бойцов. Заметив такую реакцию, я остыл, выдохнул, думая, о наверняка, полученном очередном взыскании, и уже спокойно спросил, что дальше делать-то будем. Восстановить былое состояние пульта было не реально, здесь не помогли бы никакие механики колхоза им. Ленина, ни даже сам Ленин. Конечно, можно было бы снять панель, разобрав пульт, и прокатится в Елгаву на автозавод РАФ (Riga’s Automobile Factory), где, безусловно, имелось соответствующее оборудование и специалисты. Но такое решение неизбежно приводило к изысканному, оригинальному по дерзости, выводу из боевой готовности всего зенитно-ракетного канала группировки ПВО, на самом напряжённом ТВД Европейской части Советского Союза. (Во, загнул! Аж, самому понятно стало).

Перебрав ещё несколько вариантов возможного смягчения предстоящей экзекуции, я принял, на мой взгляд, единственно правильное решение – облупить весь пульт и сделать его неотразимым со всех сторон, но сделать это ювелирно, не нарушив целостности элементов коммутации боевых цепей. Доверить после всех переживаний я мог только себе, чем я, помолившись на висевший над сейфом телефон с позывным «Лютый», и занялся.

К утру, работа была завершена, и мне показалось, что так стало даже лучшее, красивее. Только бы комдиву понравилось или пусть бы вовсе не заметил.

Честно говоря, сейчас и не вспомню, чем эта история закончилась, но взыскания с похожей формулировкой в своей служебной карточке не припомню. А вот л-т Донских запомнил видно хорошо и больше педикюром в моей кабине не занимался. Может у себя на пусковой установке (ха-ха!), но я не видел.

Вообще-то о Сашке у меня остались только тёплые воспоминания, Уже спустя много лет, в начале 90-ых годов, когда разваливался Союз нерушимый, и расформировывалась мощная, прекрасно отлаженная оборонительная группировка 27-го корпуса ПВО или увольнялось или переводилось в Россию большинство офицеров. Саша Донских женился на Ирме, телефонистке с Тукумского почтамта, и имеющей двух детишек. Володя Михайлов, в то время бывший командиром стартового взвода 2-го дивизиона, так же оставшийся в Латвии и переехавший в Елгаву, позднее, при встрече со мной в Энгельсе, рассказывал, что Шура не унывает и доволен жизнью, а в своей семье души не чает. Я с ним, к сожалению, больше никогда не виделся, но недавно проследил путь его службы и несколько позже коротко расскажу о нем отдельно.

Снятие с дежурства позволило более активно заняться обустройством квартиры. Полтора месяца я в ней не появлялся, а вернувшись – обомлел. Умывальники, ванна и унитаз стали коричневыми, а посуда, оставленная на кухне – бежевой. Соседи объяснили, мол, вода такая, течет прозрачная, отстоится, становится чайного цвета. Чистить сантехнику можно средствами из хозяйственного магазина, но дорого и малоэффективно. Лучше пользоваться разбавленной соляной кислотой, добыть которую можно либо в дивизионах, либо у летчиков.

С согласия Карьки начал интенсивно закупать мебель и разную мелкую утварь. Для начала приобрел кухонный пластиковый стол и два табурета. Всю мебель за один заход перевез на роллере «Минск – Кари».

На втором этапе приобретения были более значимыми.

Освободившись от ограничений, накладываемых дежурствами и очень скучая по жене и родителям, я, сказавшись больным и показав комбату справку нашего «полкового» доктора, самовольно уехал в Минск. Основной причиной поездки было 25-летие бракосочетания моих родителей, серебряная годовщина свадьбы, обязательно отмечаемая в нашей семье. Вернулся я домой 6-го декабря утром, а вечером заступил в наряд. Сменившись, ожидал серьезных разборок и надеялся, что больно бить не будут.

Пронесло, слегка подстраховал комбат, приняв удар на себя. Все прошло без крови и я потом ещё не раз возвращался к мысли – «а почему бы нет!».

Служба проходила часто не совсем безоблачно. Ещё совсем недавно сформированное подразделение было укомплектовано малоопытными офицерами, а рядовой состав был набран из различных частей, командиры которых отправляли не самых лучших бойцов, очищая свои коллективы от «трудных воинов».

Помню, заступил я дежурным по группе, и первая же ночная проверка выявила, что у меня уснул весь суточный наряд, а два часовых покинули посты, уйдя с оружием. Я поднял старшину, который быстро восстановил уставной порядок с дневальными и дежурным по группе. Часовых долго искать не пришлось. Они ушли с постов поскольку захотели спать и добрели до казармы. Там я их и встретил, разоружил и посадил под временный арест в каптерку. Утром сдал «путешественников» командиру 2-го дивизиона. Их дальнейшая участь волновала меня мало.

Серьёзное происшествие произошло в конце второй недели дежурства дивизиона. Утром 13-го декабря не вышли к машине из общежития четыре офицера. Их обнаружили в постелях, в неестественных позах. Хлопцы отключились от угарного газа, из-за преждевременно закрытой задвижки печки. Троих, в том числе моего командира взвода Шуру Донских, увезла «скорая помощь», один, Коля Горшков, от услуг врачей отказался, мол, проветрюсь в кузове ГАЗ-66. Всех спасли, но незамедлительно начались разбирательства со всеми виновными и невинными.

Пятница 13-го, как водится, чем-то должна выделяться. Так началось с утра и продолжилось персонально для меня, вечером. Без всякого злого умысла передав бразды правления батареей на следующие сутки Грешникову, я отбыл на отдых домой. По усталости ли или по дурости своей увез с позиции «Сов. Секретную» книгу – принципиальную схему и техническое описание блока слежения по частоте. Уже через час начальник секретного отделения доложил начальнику штаба, а ещё через полчаса я был доставлен обратно на объект и предстал пред очами почти всего командования группы. Оно, командование, тоже собралось весьма скоропостижно. Я понимал, что это, наверняка, строгий выговор с занесением в личную карточку, снять который практически нереально. Это однозначно – крах на ближайшие годы военной карьеры и присвоения очередного воинского звания. Разговор был жестким, но справедливым. Итог – последнее 101-ое «китайское» предупреждение и … – «Идите!».

«Везёт же – перспективным. Пронесло.» – как чуть позже скажет мой комбат.

И действительно, прошло 2 – 3 дня, но никто больше о моем проступке не вспоминал. В один из последних дней декабря комдив вызвал к себе в канцелярию. Ну вот, подумал я, свершилось. Однако, он без объяснений выпалил что-то вроде – отдежуришь по дивизиону на Новый год и со второго января ты в отпуске. И чтобы месяц тебя в Латвии ни одна душа не видела. Я понял, что таким образом он выводит меня из под ответственности за свершенное злодеяние. Безусловно, я был ему очень признателен, да и практически все офицеры были удовлетворены исходом дела. А кому охота дежурить на Новый год? А тут без всякого жребия такой благоприятный подарок.

Оформив 30-го декабря отпускной и получив соответствующие денежки, благополучно отдежурив, вечером 1-го января я был в Риге, а уже утром – в родном Минске. Описывать все препятствия, возникавшие во время этого перемещения в предпраздничном, предновогоднем пространстве не стану. Безусловно, в те времена совершить такой вояж по трём, пусть и не большим, республикам Советского Союза, было очень не просто.

Отпуск, как и водится, летел с пугающей скоростью. Дни проходили в непрерывных разъездах, застольях, приёмах гостей и походах в гости. Отпускные таяли стремительно и уходили в основном на приобретение подарков и сувениров, цветы, торты и шампанское. Отмечали ушедший и наступившие Новый и Старый – Новый годы, встречи и знакомства. Замечу, что во время отпуска о службе вспоминал только тогда, когда кто-либо о ней спрашивал. У самого желания переваривать прожитое, даже не возникало. Радовало, что во всех поездках и походах по друзьям-товарищам меня постоянно сопровождала моя любимая Карька. Иногда мне наше общение напоминало наш медовый месяц на Черном море.

После отпуска.

Проснувшись утром дома 10-го февраля 1976-го года, я осознал, что мой второй офицерский отпуск закончился окончательно.

Появившись на позиции, сразу узнал много нового. Первое, что бросилось в глаза – какое-то безлюдие, и совсем быстро понял, что на объекте свирепствует грипп. Больных оказалось очень много. У меня в отделении из 12 бойцов грипповали шестеро, и что хуже всего – оба начальника: командир отделения К-3В и командир отделения энергоснабжения и ДЭС.

Вторая новость была не менее печальной. Через несколько дней уходил на повышение мой комбат. Его место автоматически занимал его заместитель, т.е. – я. Командир дивизиона так и объявил перед строем, однако, официальное звание «ИО» (исполняющий обязанности) мне присвоено не было. Чуть позже я понял причину такого решения. Временно ИО΄комбата был назначен ст. л-т Грешников. У него уже давно вышел срок получения звания капитана, а на должности командира взвода получить четвертую звезду было нереально. В личной беседе со мной Дулинов пояснил, что я, мол, молодой и покомандовать ещё успею, а пока моя задача набираться опыта и повышать квалификацию, овладевать не только своей техникой, но и всеми элементами вооружения стартовой батареи и энергопитания дивизиона.

Возникли сложности с Николаем, моим заместителем. После подписания комдивом рапорта на присвоение ему звания старшего лейтенанта, вместо прилежного поведения он запил по-черному, не отказывал себе даже на позиции и, что вообще пугало, даже во время дежурства. Становилось очевидным, что Дулинов с его выдержкой и добрым отношением к Миколе, не даст ход документам, всё отменит.

Дополнительное напряжение вызвало предстоящая постановка дивизиона на боевое дежурство. Никитич считал, что он уже не удел, а и.о.– комбата просто не знал – чего делать-то …. Отсюда следовало, что основной ворох проблем разгребать отведено опять мне.

На следующий день Дулинов сообщил, что начала работать бригадная комиссия, а на 20-ые числа назначена постановка на БД. Пообещал, что у меня и у Грешникова крови выпьют много, но и другим мало не покажется. На всякий случай, чтобы не разбегались, переставил в графике нарядов цифры, в результате Петро попал на выходные, а я, как и ожидалось после отпуска, на праздничные с 22 на 23 февраля.

Переход на положение, близкое к казарменному, после отпуска меня очень даже устраивал, поскольку в кармане звенела мелочь, а за казённые харчи расчет проводился в кредит. Этот вариант жизни очень нравился холостякам и холостякующим женатикам. Деньги можно было тратить до копейки и при этом быть уверенным не умереть с голоду. Я же вернулся после отпуска с червонцем в бумажнике и был моментально разорен на 7 руб. 50 коп. Ваней Шарием за троих родившихся детей (у Лысенко – сын, у Шаховых – дочь, у Аккузиных – сын). С оставшимися деньгами не разгуляешься, да и погода стояла мерзопакастная, температура под 20 градусов мороза и ветер до 15 м/с, северный и порывистый. Все вместе взятое объединилось и свалило-таки меня с убедительной ангиной.

Шесть дней я проклинал судьбу, валяясь в одиночестве на новенькой полутора -спальной кровати, размышлял о дошедших до меня слухах, связанных с перемещениями офицеров в квартирах. Все закружилось с появлением, бог весть откуда, взявшейся информации о выделении группе 1-ой однокомнатной квартиры в ГОС-1. Далее как всегда, недостаток сведений стал порождать самые нелепые варианты развития событий.

Основными претендентами на желанную площадь считались семейные пары с детьми и пары со справками типа «38 недель» (или 35 – точно не помню). По любому, у нас недель было явно недостаточно, и своей кандидатуре я честно давал самоотвод. В процессе моего выздоровления самое активное участие принимала, как и должно, жена моя ненаглядная. Главным лекарством для меня были её письма. В одном из них она повествовала, что приболев гриппом, её держат в заточении и ей настолько невесело, что предпочла покинуть свое человеческое обличие. «Я была дельфином. У меня было два большущих апельсина. Есть их не хотелось. В первый день я вообще ничего не ела. Поэтому я их катала носом по постели и здорово фыркала. Это меня здорово утешало. Они были такие круглые, пахучие, прохладные».

В те времена не было права жаловаться на загруженность общественной, комсомольской и партийной работой, тем более таким как я, члену КПСС с апреля 1974 года. Потому и грузили нас по полной программе. С назначением меня руководителем группы политзанятий регулярно приходилось выезжать на семинар, проводимые в Риге в Окружном Доме Офицеров. Это были приятные поездки – прослушал три лекции и в 15.00 свободен. На службу только утром, а значит весь день в твоем распоряжении. Такое время я, как правило посвящал выполнению заказов Карьки. Её в то время больше всего интересовали рижские сувениры, красивые и самобытные. Очень выделялись различные медные значки, кулончики и брошки с чернью. Мы оба с нею страстно увлекались литературой и для создания своей библиотеки покупали много книг, гонялись за подписными изданиями, сдавали макулатуру, а Иришка покупала издания на английском языке. Такие поездки я обязательно использовал для пополнения запасными частями своего гаража.

Вот что я точно не любил, так это выполнять «заказ по банкам». Банки, это исключительно удобные и красивые кубические металлические ёмкости с крышками двух размеров для хранения разных продуктов питания, таких как мука, рис, гречка, пшено, горох, сахар (примерно под 1 кг продукта) и для соли, перца, корицы, соды, какао (примерно для 200гр.). Сколько таких наборов я купил и переправил друзьям и знакомым в Минск – не сосчитать, а заказы всё шли и шли. Из-за этих банок я иногда даже ссорился с Иришкой, … но продолжал закупать и переправлять.

Каждый приезд Карьки завершался составлением перспективного плана приобретения жизненно необходимых предметов быта. Неважно, что этот список каждый раз не менялся, ибо в перерывы между визитами почти ничего не покупалось. Но нам очень нравилось мечтать и планировать, не обращая внимания на катастрофическую скудность семейного бюджета.

Как бы то ни было, мы с Джипси были заядлыми оптимистами. К примеру, мы знали, что в современной квартире образованных и в какой-то степени обеспеченных людей не может не быть телевизора. Это рассматривалось как факт.

Значит, если телевизор будет, рассуждал я в её присутствии, то он должен работать и что-то показывать. А как он будет показывать, если в доме нет антенны.

И вот, пока она строила свои очередные планы о приобретении… ну, например, очень необходимого… скажем, чего-нибудь, я фактически ставил на крыше реальную антенну, делал снижение, т.е. заводил в комнату кабель, распаивал разъем и готовил для пока неосязаемого телевизора тумбочку. Неважно, что длительное время эта уникальная мебель использовалась на кухне как ящик для хранения картошки, но к плану приобретения видео аппарата я был готов.

Или вот ещё – полезная самоделка. Вспоминая, какую бурную реакцию я наблюдал у своей супруги (кстати, она ненавидит, когда я её называю этой, как она говорит – «кличкой»), когда она увидела книги, стоящие на полочках, ножками которых были пивные бутылки. Тогда я возразил ей, что не на пол же книги ставить и хорошо, что успел выскочить из комнаты. Пришибла бы. Так вот, теперь ножки я сделал из каких-то лыжных палок, нарезал равных отрезков, забил в них деревянные колышки и пластиковые панели пришурупил шурупами. Получилось красиво и практично. Правда, опять пришлось использовать полочки не по их задуманному назначению, но они прекрасно смотрелись на лоджии в виде подставок для цветов. Прелесть, воды не боятся, не гниют и не ржавеют.

Но жёнка по-прежнему была убеждена, что я ничего не делая полезного к её приезду. В этом же ключе Карька в письме, например, спрашивала:

«– или ты ничего не делаешь?

Или ты уже каждый день телевизор смотришь? Хорошо идет?

Или ты уже каждый день форму в шкаф вешаешь?

Или каждый день молоко из холодильника пьёшь?».

А в следующем письме с радостью расспрашивает, какой он, холодильник «Кристалл—3»? Опиши мне его, сколько полок, что на дверце, какая морозилка? Очень Карьке понравилось, как я его покупал и потом дома проверял.

В своём письме 21-го марта я писал о свершившейся одной из долго планировавшейся покупке, «о которой столько говорилось, писалось, мечталось и планировалось. Так вот, купил я холодильник «Кристалл-3» типа АШ-100.

С этой покупкой связаны 2—3 часа интересного положения. После водружения этого «Кристалла» на его законное место и подключения к сети, я вдруг заметил, что он не работает, т.е. не слышно шума работающего мотора. Развернул я его, частично разобрал и… мотора не нашёл. Ирка, у него нет мотора! Нам продали холодильник без мотора!…

2 часа я сидел и думал, склоняясь над деталями моего родного «кристальчика» кто мог снять с него наш мотор, кто мог и посмел нас так жестоко обмануть. И только спустя ещё час я понял, что так и должно быть. Ир, мы с тобой купили ультра новый холодильник, который прост в эксплуатации, потребляет мизерное количество электроэнергии, отвечает требованиям эстетики и самое главное – бесшумный в работе (как утюг). К тому же срок гарантии его 3 года, а запасные части к нему стоят копейки. Немаловажно также, что он относительно недорогой. После его покупки у меня ещё осталось 80р, т.е. со следующей получки я смогу приобрести TV или шкаф».

Подходил к концу март и наше молодое офицерство заволновалось. Просочилась информация, что в бригаду приехали педагоги из в апреле будет проходить отбор в Гатчинский центр на курсы повышения квалификации. От нашего подразделения моя кандидатура не рассматривалась, должен был ехать Володя Лысенко. Складывалась ситуация, что он едет, но не хочет, а я хочу, а меня не отпускают. Было очень обидно, но Дулинов меня даже не выслушал, буркнул что-то, вроде, и так работать некому, а ты и так всё знаешь.

Зная, что с 1-го апреля 76-го года (это не шутка) начнется проверка группы дивизионов комиссией Министра Обороны, я накануне решил открыть навигацию нашего роллера «Minsk – Kari». Я знал, что на период работы комиссии, даже без объявления готовности, все субботы и воскресенья будут объявлены рабочими. Это грозило тем, что выехать на почту отправить письмо или позвонить супруге и родным можно будет только имея личное «колесо».

Погода стояла отвратительная. Началась весна, точнее – распутица (везде вода, но ещё больше – грязь). Было ясно, что это Латвия, Прибалтика, одним словом – мокрое место.

Шел мелкий, занудливый дождик. Чтобы сохранить для службы достойный внешний вид, я надел плащ-палатку, застегнулся на все пуговицы так, что из-под накидки торчали только кисти моих рук, нацепил шлем и перчатки и откатил от дома.

За Елгавской развилкой ко мне сзади пристроился ЗиЛ-130. Скорости у нас были равными, и я перестал обращать на него внимание. Через пару километров заметил съезд с дороги и от него в сторону позиции грязные следы, оставленные на асфальте после выезда с перепаханного поля колесными тракторами с прицепами. Не успев сбросить скорость, мой роллер влетел на эту грязь, пару раз вильнул и завалился на бок. Я грохнулся на асфальт рядом с ним и мы оба заскользили по инерции, практически не сбрасывая скорости, по добротно смазанной грязью дороге. Глядя снизу вверх, видел неотвратимо приближающийся ЗиЛ-130 и размышлял, успеет ли он остановится, прежде, чем догонит мой роллер, а затем и меня заодно….Успел.

На позицию я приехал не совсем в достойном виде, но вовремя. Ровно в установленное время, умывшись и почистив сапоги (остальное, под плащ-палаткой, не пострадало), вышел на развод и приступил к обязанностям дежурного по объекту.

Весеннее появление Иришки на Андалузии меня не испугало, но уже насторожило. Неожиданно для меня в ней проснулся ранее, видимо, дремавший очень глубоко, дух агрария. Похоже, заработали матушкины гены или уж очень сильное влияние на неё оказала наступающая весна. Заблаговременно в письме я получил задание вскопать «узенькие полосочки» земли под окнами и подготовить маленькую грядочку для крошечного огородика. В её планы входила посадка цветов на обозначенных мною клумбах и, «как она твердо решила», обязательно виноград. На маленькой грядке предполагалось разместить «хотя бы морковь, редис, лук, салат, укроп и даже огурцы». Как выяснилось, у неё уже есть семена (папка купил), а бабушка рассказала…

Словом, я понимал, что начинаю постепенно из боевого офицера переходить в более первобытное состояние, собирателя и землепашца. Мотивация начинающей фермерши была достаточно убедительной – «Са-а-шк, не пропадать же семенам!».

Мне очень нравилась активность нашей с Карькой переписки. Я, безусловно, значительно уступал ей в этом и в «качественном» и в численном смысле. Сказывался мой характер более сдержанного в выражении чувств субъекта, да и менее развитой тягой к написанию писем. Мне больше нравились открытки и телеграммы, в них больше информативности. На худой конец – междугородние переговоры. Коротко и все ясно.

С другой стороны в этом процессе я всё больше узнавал Иришку с новой, ещё очень мало изученной стороны. Определенное впечатление о стиле её письма, у меня уже сложилось из училищной, до свадебной переписки, но эти послания были совсем иными. К примеру, как она сейчас пишет о сдаче экзаменов: « … Я получила очередную пятерку и осталось ещё одну. Не могут уже сразу все выставить! Приходится по три дня ждать. Но я, конечно, тружусь: ем, гуляю, сплю и шью…». Сдача серьёзнейших выпускных экзаменов проходила в период, когда мы уже ожидали пополнения, но по Иришке это было почти незаметно. Она легко отзывалась о своем состоянии. «Дитя очень неспокойное, всё время вертится. Врачи говорят, что будет мальчик. Но я этому не верю. Сегодня была у врача, она послушала и сказала, что сердце уже бьётся, ровно, ритмично».

Порой мне казалось, что Карька очень беспечно относилась к себе и на мои реплики вовсе не реагировала. Но по отношению ко мне это был совсем другой человек. Её, хотя это вполне естественно, очень волновали взыскания, которые я получал с удивительной регулярностью. Мне не удавалось успокоить её разъяснениями, мол, выговоры за проступки, не связанные с боевой готовностью и уровнем квалификации не влияют на карьерный рост офицера, или влияют, но очень чуть-чуть.

Однажды, после одного из замечаний о моём легкомыслии, я так разволновался, что это заметил даже комдив, предложивший мне обратится к врачу или – если надо – уехать домой. Я не «обратился» и не «уехал».

Я написал ей довольно категоричное письмо, в котором попробовал всё разъяснить примерно в таком ключе: « – если тебя волнует моя карьера, то сообщаю, что я один из кандидатов на должность командира батареи, считаюсь одним из лучших молодых офицеров в группе, но больно слышать, что ты больше любишь моё будущее, чем меня. Немного грубо выразил, но мысль не исказил.

Мне наплевать на мою карьеру, если рядом не будет моей первой жены. Я буду счастлив, если в 40 лет демобилизуюсь лейтенантом, но всё ещё мужем своей Карьки!

Единственное, что помешает исполнится моему счастью, – это моя мужская гордость! И демобилизуюсь я, получив не меньше, чем три больших звезды.

Так что, Ириша, думай больше о себе и нашем малыше. А о карьере я сам позабочусь».

Диалог на эту тему и с такими интонациями у нас произошел впервые и, если мне не изменяет память, в нашей жизни больше ни разу не повторился. Более того, она позже сама с улыбкой принимала информацию о нарушениях мною дисциплины и полученных нареканиях, а если сведения доходили до неё раньше, чем о них рассказал ей я, то обычно отвечала, – «А я знаю! Он мне уже все объяснил».

В первых числах июня произошло очень приятное и знаменательное событие. Ко мне в гости приехал мой отец. Я здорово переживал, как он оценит мою службу и моё жилище. Отец всегда для меня был непререкаемым авторитетом, особенно в вопросах службы. Я до сих пор, да и далее по жизни, чувствовал свою вину за то, что в 1970-м году подал заявление в Минское ВИЗРУ без его благословления. Помнится, увидев меня в черно-белых курсантских погонах, его немилость несколько поуспокоилась, но мне кажется не до основания. Вот только теперь, увидев сына в полевой форме и посетив его вполне обитаемое жилище, согласился, что сын «идет верной дорогой».

Мою жизнь и службу обозвал «тунеядством», а комнату «балтийским курортом», ибо за почти четыре дня его пребывания я смог встретить его в Риге, меня ни разу не подняли по тревоге и командир выделил целый день на проводы. Я не переубеждал его, не рассказывал ему, что заранее договорился с комдивом на три дня отгулов и просил поведать маме об увиденном именно с такой интонацией, чтобы не тревожить. Повезло и в том, что только проводив отца, фортуна вспомнила обо мне, как о «потенциально всегда виноватом», и со следующего дня началось.

В первом же моём наряде двое бойцов из управления группы, сначала ограбили каптерку, стащили какое-то постельное белье и продали кому-то на хуторе. Затем, добыв и распив спиртное, покинули пределы объекта М-83. Всю ночь, с 24.00 до 4.00, мы, (опять же с Можаевым, опять же его люди – пьяницы!), разыскивали этих двух самовольщиков по окрестным хуторам и местным «публичным домам». Нашли! Володя разбирался с ними до утра, а я спокойно додежуривал свою вахту.

Через день свершилось событие знаменательное для группы дивизионов, но ещё более знаменитое для меня лично.

Мы, в соответствие с законом о прохождении воинской службы в рядах ВС СССР, в том числе и на территории Латвийской ССР, получили 45 абсолютно пьяных «партизан». Под «партизанами» в нашем случае понимались лица гражданской наружности, переодетые в бывшую в употреблении военную форму, отдаленно напоминающую принятую на вооружение в сухопутных войсках нашей Родины.

Поскольку наш дивизион больше всех подразделений группы нуждался в людских ресурсах, а самый низко квалифицированный труд применялся на объектах стартовой батареи, то, естественно, всё полученное пополнение было направлено в наше распоряжение, а возглавить его, что тоже, естественно, было поручено, конечно же мне.

Посоветовавшись с комдивом, было принято решение направить «партизан» на дерновку обваловок пусковых установок. Объем ручных работ – максимальный, интеллектуальная подготовка участников – минимальная, тарифная квалификационная статья – нулевая.

Поясню суть повествования. Обваловка – защитное земляное сооружение типа земляной вал. Высота обваловки достигает 5-ти метров и должна укрыть пусковую установку с размещенной на ней ракетой от воздействия ударной волны обычного либо ядерного взрыва. Ширина обваловки – как сказал командир и как сделал бульдозерист.

Поскольку обваловка «сооружается» из земли, то очень страдает от внешних осадков. Защита этого сооружения производится принятым в природе способом – корнями растений. С этой целью в армейских условиях выделяются автотранспортные средства и группы рабочих сил. Часть из сил нарезает вдали (чтобы не демаскировать) от позиции дерн, а вторая часть сил укладывает полученное сырьё в виде шахматного поля, повёрнутого на угол 45 градусов, на склон объекта, прошивая (чтобы дёрн не сползал) деревянными колышками или прутьями.

Итак. Построил я свою рабсилу в две шеренги, представился сам и начал знакомиться, с трудом выговаривая латышские фамилии (в группе более 80% было местных трудящихся, а около половины из них – рижане). Где-то в середине списка читаю – Паулс Раймондас… Поднимаю глаза на отклик «Я тут» и «матка боска!» – действительно Паулс, и действительно Раймонд! Заканчиваю перекличку, ставлю задачу на сегодня, а сам, вызвав рядового Паулса из строя, вместе с ним иду к комдиву.

Докладываю Дулинову об обнаружении в наших рядах Заслуженного артиста Латвийской ССР и спрашиваю, что делать-то? Он же – композитор, а это как хирург и руками грубо работать ему никак нельзя. И теперь комдив спрашивает меня: «Так что же делать?».

Пригласили Паулса. Дулинов порасспрашивал его, как он сюда попал, какие планы, что умеет делать. Я стоял и не вмешивался, а потом возьми, да и брякни: «а что если посадить рядового в Ленинскую комнату, дать ему инструмент, нотную тетрадь и пусть напишет нам «Гимн Дивизиона»!!! Паулс и Дудинов от неожиданности предложения замерли… и согласились.

В гимне на момент презентации был всего один куплет с задорно-строевым куплетом в стиле «hard – rock – Эх, яблочко!». Далее, уже после отъезда «партизан» содержательная часть неоднократно трансформировалась, но музыка оставалась неизменной. Так и объявляли: «Гимн 1-го дивизиона. Слова – военно-народные. Музыка Раймонда Паулса.».