Текст книги "Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга вторая"

Как сложилась дальнейшая судьба этого шлягера – не знаю. Последний раз слышал его в августе 1979 года, перед отъездом в Минское ВИЗРУ для сдачи вступительных экзаменов в адъюнктуру. Безусловно, жаль, что у меня не сохранились слова и совершенно не помню мотив гимна, а после расформирования нашего подразделения, с позывным «Жерлица», и 205-ой зенитно-ракетной бригады столь неактуальное творение в архивах части скорее всего не сохранилось.

Помню, правда, из-за него в политотделе ко мне возникло несколько неоднозначное отношение. Мол, как это так, что идея создания гимна и воплощение этой идеи в ноты, в жизнь и в сознание личного состава дивизиона пришла в голову не представителя политотдела или парторганизации, а простому инженер-лейтенанту Мамонову и его командиру Дулинову.

С политотделом и вышестоящими парторганами у меня добрые отношения не складывались всю мою службу. Особых явных претензий ко мне не возникало, но зачастую я проявлял излишнюю инициативу в тех вопросах, где первостепенную роль должны были бы играть именно комсомольские вожаки и партийно – политические работники.

Так, однажды я за отличное выполнение своих обязанностей рапортом предложил поощрить командиров своих боевых расчетов «фотографиями у развернутого знамени части». Такой вид поощрения указан в Уставе ВС СССР, но, как оказалось, эта мера за всю историю бригады ни разу не применялась. Мой рапорт громыхнул, как гром среди ясного неба. Ведь нужно иметь знамя, его нужно развернуть, а для этого должен быть командир части и он должен отдать такой приказ. Начальник штаба должен дать команду караулу на допуск к знамени. Замполит должен организовать задний план для фото и самого живого фотографа. Словом, комдив был очень удивлен всей этой процедурой и многим задал простой вопрос: – «А почему мы этого раньше не делали? У нас не было знамени? У нас не было Мамонова?». Так обо мне опять заговорили, но не все радостно. Хлопотное это дело – поощрять бойцов таким образом.

Другим эпизодом, внесшим дополнительное напряжение в мои отношения политработниками и, особенно освобожденными комсомольскими вожаками, была моя инициатива о награждении отличившихся бойцов комсомольскими отличительными знаками и грамотами.

Заварушка началась случайно. На одном из семинаров руководителей групп политзанятий я познакомился с молодым парнем, представлявшем военный отдел ЦК комсомола Латвийской республики. Выпускник МГИМО, очень развитый и целеустремленный и ищущий новые подходы и методы в работе с молодым поколением – мне очень понравился. После лекций мы встретились в кафе и разговорились. Получилось, что в основном Янис спрашивал, а я рассказывал. Он был опытным «корреспондентом», сказывалось дипломатическое образование и какая-то притягивающая черта характера. Мне это импонировало, и я смог перевести разговор в нужное мне направление. Суть моего предложения заключалась в поощрении лучших воинов комсомольскими знаками отличия и обязательно именно ЛКСМ Латвии. Яниса словно осенило, он сразу понял, что это его какой-то «великий шанс» и что упустить его он вовсе не собирается. На этом, как мне казалось, все и кончилось, ан – нет.

Спустя неделю меня вызвали в штаб группы и замполит представил нас. Я с удивлением увидел уже знакомого Яниса и двух молодых людей – парня и девушку, как выяснилось, корреспондент и фотограф.

Опуская подробности, поведаю о финале нашей встречи. На позиции эта приезжая тройка потопталась пару часов и уехала в Ригу. Прошла буквально неделя и началось самое интересное. Сначала на позиции забурлили солдатики первыми получившие периодическую прессу, потом загалдели отдыхавшие после ночной смены офицеры, а в обеденный перерыв прессу обсуждала уже вся группа во глав с командиром. Обсуждению подвергался некий начальник отделения Н-ской части л-т Мамонов и его подчиненные ефрейтор Антонив и младший сержант Сергеев которые, судя по статье, чуть ли не втроём, «уничтожили в ходе учений, проводимых на территории Прибалтийского округа, вероятного воздушного противника, показав высокое мастерство и слаженность боевых расчетов». Разумеется, можно не описывать иронические хвалебные отзывы моих товарищей и, особенно, командования группы, их поздравления и пожатие моей «героической» руки. Не смутиться я просто не мог, а объяснять, что я, мол, ни слухом – ни духом не ведаю, откуда эти сведения и где, и когда Мамонов давал столь яркое интервью, было просто бессмысленно. Никто бы не поверил. Мысленно я планировал при встрече убить Яниса и его корреспондентскую группу, и убил бы точно, если бы знал о последующем резонансе в политотделе бригады.

А в штабе бригады, тем временем, начальник политотдела «и в хвост и в гриву» чихвостил своих помощников по комсомолу и, подвернувшегося под горячую руку нашего освобожденного секретаря комсомольской организации группы – капитана Ивана Шария.

Главным вопросом замполита был всё тот же: – «Но почему не вы, а л-т Мамонов имеет прямой контакт с Секретарем ЦК ЛКСМ Латвии?».

Сегодня трудно сказать, помогала ли мне такая известность или мешала, но то, что меня уже лично, а не по документам и упоминаниям в докладах и сводках, знало всё командование бригады – это точно. В штабе теперь при упоминании моей фамилии спрашивали не «кто такой Мамонов?», а «это тот самый Мамонов?». И это меня, всех сослуживцев, да и Иришку – веселило.

Некоторые письма Карька присылала на адрес «Андалузии» и я получал их только вернувшись домой. Порой это было ещё приятнее, чем вскрывать их или посылку в окружении «полуголодных» по переписки холостяков или им подобных разлученных женатиков. Не каждый мог похвастаться получением одновременно пары писем, да ещё посылочки. Правда, был и несколько курьёзный случай, когда полученную бандероль меня просто вынудили вскрыть прямо в машине в присутствии половины офицеров группы.

Нужно было видеть лица моих товарищей, когда на обложке одной из присланных боевому офицеру книг крупным жирным шрифтом красовалось: «Техника ручного вязания», а на второй «Спок. Как воспитывать детей». Всю дорогу в машине было не скучно, а на объекте информация, дополненная личными впечатлениями каждого из очевидцев, распространилась вглубь и вернулась назад полноформатным триллером. Как всегда, я смущенно улыбался и даже не пытался оправдывать, мол, всё правда и подробности полностью соответствуют реальным событиям.

А вот письма я вскрывал уже дома, предварительно открыв бутылочку пива из холодильника и устроившись на кровати перед казенным телевизором. В такие минуты я сожалею, что у меня нет теплых домашних тапочек и красивого халата, а присланный супругой плед очень светлый и «не для тебя предназначенный, а ты с такими вещами с детства обращаться не обучен. Понял?» – это была цитата из сопроводительного вкладыша в посылку. Вот с такими мыслями я вскрывал конверт и, конечно не всегда, находил что-то вроде инструкции по применению инженер – лейтенанта Мамонова Сашки в бытовых условиях:

«Перед тобой стоят следующие почетные задачи:

Слопать всё, что находится в холодильнике. Для это изучи внимательно его содержимое и составь план действий. В первую очередь необходимо уничтожить вареную колбасу и рыбу. Они долго лежать не могут.

Засадить огород. Семена в шкафу в выдвижном ящичке. Если будет время, полей клумбы. Я начала поливать, но не…

Истрать всю зарплату (но чуточку оставь мне, а?)…

Если будет время, пококетничай с продавщицами в магазине игрушек и узнай, бывают ли у них импортные коляски, когда их можно словить. Этим вопросом нужно заниматься уже сейчас.

P.S. Куда ты дел соседский совок?!»

После таких посланий довольно быстро забываешь о тапочках халате, камине и клетчатом пледе, берешь ведерко, тяпку и шагаешь на самозахваченную «делянку». Вернувшись, шустро подключаешь к кухонному крану шланг, перебрасываешь его через лоджию и поливаешь клумбы. Это уже отдых и фиксация в глазах соседских офицерских жен примера хозяйственного, благопристойного, положительного, заботливого, … мужа.

Вечером, отписав докладное письмо, ложишься отдыхать, чтобы в очередном письме прочитать «… Замечательно, что наш огород растет. Скоро ты сможешь перейти на подножный корм. Вот если бы ты ещё и огурцы посадил…».

Лето 1976-го года было в разгаре, Иришка отлично заканчивала свой МГПИИЯ, готовилась отмечать свой заслуженный Красный Диплом, а я продолжал добросовестно защищать воздушные рубежи нашей необъятной Родины.

В связи с отпускным сезоном командованием корпуса было принято решение о постановке дивизионов не на 30 суток, как раньше, а на 45. Это накаляло и так сложную психологическую обстановку, особенно в офицерских семьях с детьми. Я уже живо представлял Карькино недовольство такой жизнью, хотя что нам предстоит прочувствовать мы и не догадывались. До этого у нас не было детей. Настораживало и то, что мы с Иришкой уже приблизительно знали когда ждать пополнения и этот срок выпадал на период дежурства. Я об этом Карьке даже в письмах писать боялся.

Тем не менее, 1-го августа 1-ый зрдн С-200В на боевое дежурство заступил.

Первые несколько дней обстановка была несколько нервной, но далее все успокоились и служба пошла по накатанной колее. Я вновь вернулся к самосовершенствованию и основное время проводил за литературой. Упорно ходили слухи, что наш дивизион попал в плане боевой подготовки 2-ой Отдельной армии ПВО на проверку готовности с выездом и боевой стрельбой на Государственный полигон Сарышаган. Время командирования не знал никто, но то, что в следующем году было ясно точно. Вот к этому выезду я и планировал быть специалистом очень высокой квалификации. Сам не спал ночами и батарее не давал расслабиться.

Однажды, как-то в середине августа, меня в штаб вызвал п-к Корчагин и представил какому-то майору Марку, фамилию я не запомнил, но почему-то не вооруженных сил, а внутренних войск. Он был в гражданском, очень даже неплохом, костюме. Корчагин объяснил мне, что я поступаю в распоряжение этого представителя на два дня. Цель откомандирования командир группы не разъяснил.

На КПП нас ждала чёрная Волга с какими-то цветными номерами. Мы сели и поехали в сторону Риги. Водитель Волги, Анатолий, гнал с дурной скоростью, не обращая внимания на знаки, ограничивающие скорость. Я спокойно относился к быстрой езде, но не мог понять, чем вызвана такая спешка. Въехав в столицу, Анатолий скорость сбросил и всё-таки здорово её превышал. Машина лихо подъехала к служебному входу вокзала и припарковалась перед подъездом. Марк и Анатолий выйдя из машины, пригласили меня с собой, и мы вышли через знакомый мне огромный зал по широкой мраморной лестнице на перрон. Я начал догадываться, что привезли меня встречать, и видно, дальше сопровождать, какое-то высокое военное начальство, ибо иначе дали бы сменить пыльную полевую форму на что-нибудь более приличное.

Спустя пару минут, к перрону подошёл состав, вроде – Таллиннский, и прямо перед нами остановился 9-й вагон. Друзья переглянулись и довольные улыбнулись, мол, точно рассчитали. Из вагона стали выходить пассажиры,… бог мой! – вижу – Александр Андреевич собственной персоной. Мой замечательный тесть был удивлён не меньше моего. Оказывается, он как-то только обмолвился кому-то из Рижского милицейского начальства, что, дескать, где-то в районе Тукумса служит его зять и хорошо бы ему с ним встретится. Дальше инициативу проявили Марк и Толик, слушатели-заочники Минской ВШ МВД и «похитив» меня, обеспечили эту встречу.

Нас отвезли в довольно приличную гостиницу для командировочных милиционеров, дали два часа на приведение себя в порядок временно оставили одних. Мы действительно почистили пёрышки и спустя два часа выехали по Юрмальскому шоссе в Майори. Раньше бывать здесь мне не приходилось и когда подъехали к ресторану «Юрас Перле» («Морская Жемчужина») удивился ещё больше. Подобной архитектуры видеть мне не приходилось. Тогда было больше принято создавать места отдыха и общепита всё больше квадратно-параллельно и без излишеств. Сталинский ампир с хрущевских времён был не в почёте, а брежневского до написания «Малой земли» «Освоения целинных земель» пока не создали или не догадались, что можно оставить и свой след в архитектуре. Кто позволил латышам отступить от принятых норм и партийных стандартов уже было не исправить, разве что по привычному сценарию просто взорвать, это в стране победившего социализма делать умели не задумываясь.

Ресторан «Юрас Перлэ», Майори

Зал внутри казался ещё больше, чем снаружи само сооружение. Нас посадили у огромного панорамного окна несколько сбоку от сцены и танцевальной площадки. На столе уже стояли холодные закуски и несколько разных бутылок. Ресторанным сервисом меня удивить было трудно, но здесь всё было на самом высоком уровне. Я потерял дар речи, когда выйдя подышать свежим воздухом, в холле ко мне подошёл служитель заведения в вышитой золотом ливрее, таинственно пригласил в гардеробную танцовщиц и тактично предложил привести мою обувь в блестящий вид, протягивая сапожную щётку и обувной крем на бархотке. Вот это уровень! За моими, отработанными годами движениями, внимательнейшим образом, таясь, наблюдали танцовщицы варьете, прячась за шторками и тихонько хихикая.

Особенно запомнилось обилие световых эффектов и использование ультрафиолетовой подсветки, вызывающей мистическое свечение нейлоновой одежды выступающих и отдыхающих. На мне, естественно не светилось ничего, ибо одет был во всё натурального происхождения – полушерстяное полевое обмундирование с кожаными портупеей с кобурой и хромовые сапоги, уже сутки не видевшие гуталина. И не удивительно, что мой боевой вид привлекал заинтересованные взгляды респектабельной отдыхающей публики и особенно её дамской половины. Во время танцевальных перерывов принимать пищу мне не удавалось по причине занятости во время всех медленных танцев партнёршами. Видно кто-то заказал все медленные как «белые». Тепло и мягкость моей формы предполагало, что одежда прекрасных дам и официантов перед выходом на отдых и работу побывала в тазика с крахмалом.

Совсем уж неожиданным оказалось продолжение вечернего отдыха, когда выйдя из ресторана, казалось бы окончательно, Марк предложил перед следующим визитом прогуляться по берегу залива. В час ночи он заторопил нас и провёл в дверь, прикрытую тяжёлой бархатной портьерой. Мы оказались в небольшом, слабо освещённом, овальном зале. Столики были расставлены на невысоко приподнятом полу вокруг овальной арены и отгорожены между собой метровыми перилами, образующими отдельные, уютные кабинки – на двоих, троих и четверых «пассажиров». Выделенный нашей группе столик, оказался каким-то пятиугольным, но с тремя стульями. Марк отошёл, о чём-то переговорил с официантом. Тот молча принёс небольшое, но очень удобное кресло с подлокотниками и подставил его к нашему столу, но прямо на арену, так как места на площадке кабинки для него не предусмотрели.

Я, как незапланированный заблаговременно посетитель, настоял, чтобы кресло предоставили мне, как самому длинному, который из нас единственный в силу своего роста, мог дотянуться рукой до любого угла стола, даже сидя сантиметров на 10 ниже остальных.

Эта часть ресторана представляла собой обособленный бар, что-то вроде кабаре, предусматривающий употребление напитков с различными орешками, фруктами, конфетами и им подобными закусками, мол, кушать нужно было в основном зале на втором этаже с работающей кухней. Здесь обслуживались сытые клиенты.

Нам принесли напитки, какой-то десерт, в зале потушили свет и началось представление. На арене появилась красивая высокая стройная девушка в длинном вечернем платье и запела поразительно неестественным неожиданно хрипловатым, но очень приятным голосом. Она несколько песен исполняла и на втором этаже, ещё вечером. Потому, я её и запомнил. Потом, через несколько исполненных номеров, вышел конферансье и громко объявил: – «Наша прекрасная Лайма!».

Лайма. Кабаре «Юрас Перле»

Спустя много лет эта певица станет всемирно известной, и видеть её я буду только на экране телевизора. А тогда эта молодая девушка, исполняя песни в сопровождении обнажённых танцовщиц, во время одного из номеров вообще отчудила и, не прекращая петь, устроилась у меня на коленях, будто я запланированный реквизит. В таких случаях говорят – «Публика неиствовала!» Больше всех, мне показалось, радовался Андреевич, а я думал, расскажет ли он об этом эпизоде Иришке.

В пятом часу утра мы прогулялись по парку до станции Дзинтари и электричками разъехались – мои полуночники в сторону Риги, а я в Тукумс и домой на Андалузию.

Немалой выдержки потребовалось мне, чтобы утром не афишировать свои приключения в Риге и Юрмале, хотя так и подмывало поделиться впечатлениями, оставленными и своим тестем, и его милиционерами-учениками, и рестораном и, конечно, варьете. Всё-таки, сдержался, да и в письмах Карьке написал, что с папкой приятно пообщались.

Лето 76-го выдалось на редкость жарки. Потом июнь войдёт в историю метеонаблюдений, как самый жаркий месяц за последние 50 лет. Нам же в этой «истории» приходилось жить и работать. Особенно трудно приходилось дежурным операторам, а дизелисты вообще, чуть не падали в обморок. Да и Ириша писала, что неважно себя чувствует, к тому же перетаскивая какую-то выварку, надорвала животик и успокаивала меня, что ничего серьёзного не произошло, а если «он не перестанет болеть, то я, конечно же, скажу маме». Действенное лекарство, конечно! Кто бы сомневался.

Наступил сентябрь 1976 года и я намечал отметить два важных события. Одно из них имело строго фиксированную дату, 8 сентября 1975г, и четкое определение – годовщина моего пребывания на объекте М-83, ныне именуемом подразделением «Жерлица». Второе, и несомненно значительно более важное, предстоящее рождение нашего с Иришкой Мамоновой малыша.

В эти дни меня практически не беспокоило отсутствие уже более8-ми месяцев Прав на управление «роллером». Вечерние выезды в город я считал безопасными, да и причина была более, чем весомой. При этом на руках у меня была справка из ГАИ г. Талсы о запросе в Минск на мою личную карточку водителя и права на управление автомобилем. Максимум, думал я, – штраф до 3-х рублей. Одюжу!

Особенно праздничного настроения грядущий юбилей моей служебной деятельности ни у меня, ни у Иришки, естественно, не вызывал, но по уже сформировавшейся традиции все, даже малозначимые события мы по-семейному отмечали письмами поздравительными открытками или телеграммами и редко но с особым удовольствием – по телефону. Именно первая неделя сентября мною рассматривалась как самая важная, ибо по всем показателям Карька должна была сообщить мне, и окружающему нас миру, самую потрясающую новость предстоящего столетия. Карька должна была стать мамой, а я, соответственно – отцом. Это объясняло мои ежедневные поездки в Тукумс на почту и вечерние звонки в Минск. Каждый раз я рассчитывал, что трубку поднимет не Карька, а это будет означать, что её нет дома. А где может быть потенциальная роженица? Ну конечно же, в родильном отделении, а на телефоне должен сидеть назначенный глашатай и всем-всем докладывать о событиях последнего, скажем, часа. А как может быть иначе?

Моё волнение с каждым днем усиливалось всё больше и стремительно перерастало в беспокойство. Подстегивали это состояние переживания, улавливаемые в голосах моих тестя и тёщи, бабушки и дедушки, моих родителей и даже вопросах сослуживцев. Не отвлекали даже предположения многодетных отцов-офицеров, мол, если задержка, так может – жди двойню, а?, … – не дрейфь! … – хороший вариант!…

7-го сентября я, уже совсем растерянный и обескураженный, предупредил Карьку: «Ну попробуй мне только ещё раз ответить по телефону. Я тебе тогда два раза в день буду звонить!».

И вот, – свершилось!!! 8-го сентября 1976 года телефонную трубку взяла Людмила Альбиновна и торжественно – дрожащим голосом, чуть помолчав, продекламировала: «У тебя родился сын!!!».

Что я ответил – не помню. Кричал ли, смеялся или плакал – не помню.

Утром, проснувшись раньше обычного, привел себя в порядок, слегка перекусил и принял решение сегодня же попытаться выехать в Минск. Я помнил о просьбе Карьки приехать в день выписки, но сдерживать себя не поучалось. Около восьми я на роллере выехал на позицию, хотя знал, что Дулинов будет очень расстроен, ибо я обещал ему – без Прав на «колесо» не сяду.

Встретив прибывших на «Бонифации» офицеров, я не дожидаясь разборок комдива, доложил о рождении сына и попросил отпуск по семейным. Дулинов мгновенно изменился в лице, поздравил и, улыбаясь, приказал: «Пиши рапорт, папаша! Подпишу и гони в Ригу!»

Если коротко, через 2 часа я был дома, через час на вокзале в Тукумсе, через 2 часа на рижском вокзале и еще через 3 часа в вагоне поезда Ленинград – Киев.

Утром в Минске с вокзала поехал на Червякова, 4 – 9, где был радушно встречен многочисленной радостной родней, обласкан, расцелован и проинформирован о происшедшем и происходящем. Было очень приятно увидеть всех Иришкиных родных и среди них мою счастливую маму.

Без комментариев привожу некоторые, на мой взгляд самые интересные, записки. Говорить об очередности и авторстве некоторых из них не удается, они не помечены датами и временем, но при этом нисколько не теряют своей актуальности.

Итак, читаем!

Записка. Бабушка Люда.

Иришка, напиши несколько слов, а можно и больше о себе. Видела Олю – привет тебе. От Саши и Люды тоже. Звонила Ленка – очень рада мальчишке. Потом Наташка, Александра Леонтьевна. Все поздравляют, рады, что вы с сынищей – хороши.

P.S. Звонила Наташа из Бобруйска, поздравляют Лора и Юрка. Все шлют тебе поздравления. Говорят – молодец, Ирка. (цитата По Юрке).

Крепко целуем дорогую мамочку!!! Так держать.

Записка. Бабушка Саша.

Иришка! Здравствуй!

Напиши пару слов как чувствуешь себя, как Сыночка? Приносили ли его? Кормила ли? Как температура у вас обоих? Что привезти следующий раз т. д.

Огромный привет от деда. Не знаю, знает ли Алешка. Заеду к ней, если смогу.

Саше вчера телеграфировала, сообщила Лиле.

Целую ещё и ещё вас обоих – мама-бабушка.

Целый день в диких бегах. Сейчас только с мехового ателье, упросила взять полушубок на переделку. Это получится последний заказ в этом году, остальные будут принимать с нового года. Сижу еле-еле. Дома затевается ремонт и ещё кое-какие суетные дела.

Но главное, что ты уже с сынишкой, что чувствуете себя хорошо. Вчера было много звонков. Саша так обрадовался весточке доброй! Очень тепло поздравлял.

Я приду завтра к 11-ти. Ты уже напиши мне, как поел малыш? Береги себя, его. Вы оба не очень ещё сильные. Очень волнуется Александра Леонтьевна. Она хочет сшить что-то красивое, чуть теплее конверта. Я не очень себе представила (голова кругом), но на её вкус и практичность можно положиться. Очень осторожно спрашивала об имени. Ей нравится имя Алексей. Алена предлагает – Егор.

В общем, умы работают. Нужно будет решить это деликатно, Иришка? Как фамилия, имя, отчество твоего врача. Каковы прогнозы на выписку? Ты мне все к одиннадцати перепиши, завтра.

Набирайся силёнок, будь спокойна. (передай ненужные целлофановые мешочки).

Обнимаем тебя. Спасибо за письмо.

Извиняюсь – обнимаем Вас. Мама.

Чувствуем мы себя почти хорошо. Температура 36 град. Как дела у малыша пока не знаю. Он ещё не приезжал, хотя должны были привезти в час. Кормить сегодня ещё не буду, а только лишь познакомимся поближе. (Кстати, пустышка меня очень обрадовала, т.к. не знаю чем я его буду развлекать целый час). Спасибо за передачу.

Передавать пока ничего, кроме фруктов не нужно. Если вдруг очень чего-нибудь захочется, то я напишу. Пусть только мама разыщет мою гигиеническую помаду и «Леду».

Да, выписывают на 6-й день, но со швами может быть и чуть дольше. Скоро будет известно точно. Не беспокойтесь, мы вполне хорошо себя чувствуем.

Сегодня писать больше не буду. Не пишется. Слушаю, не везут ли каталку с детьми. Интересно же, все-таки!

Ждите более подробного письма.

Целую всех. Я.

Ответ Ириши-мамаши всем родственникам.

Добрый день!

Большой и оглушительный привет от нового родственника.

Сегодня его уже приносили. К моему удивлению, он оказался довольно симпатичным. Темная челка, нос обыкновенный младенческий, подбородок волевой, глаза средней величины, цвета непонятного, ресницы тоже имеются. Интересно, что бровки темные, широкие и сросшиеся. Счастливым будет!

Больше ничего разглядеть не удалось. Да, и ещё он оказался довольно белолицым. Самый светлый из всех в нашей палате (нас пять человек и все имеют мальчиков). И, кроме того, наш клоп самый живой и любознательный. Все остальные так спали, что их даже нельзя было разбудить для кормления (они на день старше). Он же минут десять хлопал глазами, осваивал их как орган зрения. Оказывается, можно смотреть на один предмет; на свой собственный нос; на вещи в разных углах комнаты. Очень удобно! Ну а потом, конечно, начал орать. На руках – молчит, на кровати – кричит. Короче, к избалованию очень даже склонен.

Правда, потом мы с ним договорились, что дома он будет орать всегда, когда ему этого захочется. И никто не станет его сразу же хватать на руки, вытрясать из него душу в коляске, затыкать рот пустышкой и вообще, ограничивать его личность всякими другими методами. Ну а в больнице иногда будем брать на руки, т.к. за ним начинают орать четыре других джентльмена, а их мамашам это не нравится.

Вот такие были сегодня приняты важные решения.

Ещё сообщаем, что в час и в пять мы можем посмотреть в окошко, которое на 3-м этаже, самое крайнее в левом крыле.

Сейчас получила записку. Сведения о Мамошке-малом передайте в Печи и Тукумс.

Насчет постельки я не знаю. Все зависит от того, какой она планируется. Нужно учитывать, что гулять нам нужно будет осенью, зимой и весной. Летом же она уже будет не нужна. Мне кажется, что теплый конверт (скорее даже не шёлковый, а из теплой толстой ткани) будет обязательно нужен.

Но т. к. постель уже, очевидно, запланирована, то она пригодится. Конверт я могу сшить из того ватина и обшить чем-нибудь красивым. И кроме того, на осень я довяжу тот, что начала. Вот такие есть возможности. Решайте сами.

Насчет кроватки ничего не узнавали? Может, пусть посмотрят в Борисове. Вдруг попадется.

Меня (если швы будут нормальные) выпишут во вторник или в среду. Сашке сообщите, что свой приезд пусть планирует на вторник. Даже если меня выпишут во вторник, то если он будет ехать киевским, то к выписке успеет. Выписывают только после часа. Если что-нибудь изменится, мы дадим ему телеграмму. Ух! Всё! Целуем всех. До свидания.

Цветы не пропустила цензура, но ты их обязательно получишь, когда тебя выпустят.

Мне уже всё рассказали, но ты мне напиши ещё раз обо всём – обо всём. Как всё было, есть и что будет дальше.

Карька, попробуй выскочить на балкон или хотя бы выгляни в окно. Я так давно тебя не видел.

Как чувствует себя малыш? Мне сестра сказала, что ты его кормила, а к TF тебя не пустила. Напиши, что тебе нужно, может быть что-нибудь купить? Я ведь совсем ничего не знаю, что нужно делать.

Обязательно напиши. Если сможешь, объясни, в каком окне тебя искать.

Пока всё. Целую, милая. До скорого-скорого! Твой Сашка!

чем дольше я привыкаю к твоему внезапному появлению, тем больше огорчаюсь, что ты по недоразумению приехал так рано. А вдруг меня в понедельник не выпишут, тогда так мало побудем вместе. Буду требовать, что бы выписали.

Ой, Сашка, так страшно малыша домой забирать. Здесь их только кормить приносят, а потом же его целый день развлекать надо будет. Он ещё такой жалкий. Вчера был хороший, спокойный, поел и спит, а сегодня утром он кричит, ротик открывает, губками чмокает – есть просит, а грудь брать не хочет. Так ужасно жалко его!

Я съела слишком много всякой зелени и у него, наверно, болел животик. Так что, если будешь что-нибудь нести, то яблок не нужно, можно чуть-чуть винограда, или пару груш, бутылку кефира, пару свежих булочек. Но не увлекайся! Я вполне могу обойтись тем, что нам дают.

Что ты планируешь делать завтра? Поедешь в Печи Или оттуда приедут? Ещё не знаешь? Ты мне покажи на пальцах во сколько придешь (утром или вечером). Если ещё не знаешь, придешь ли утром, давай договоримся приблизительно. Я выгляну, если тебя нет, то значит будешь вечером.

Санёк, у меня кошмарно много было дел. С утра писала письмо в Печи, потом тебе, недавно приходила Лора, Юрка с Ириной. У меня уже нет сил писать записки. Но для тебя лично я к завтра что-нибудь сочиню.

На сегодня всё. В окошко не буду высовываться, у меня от обилия впечатлений и переживаний чуть поднялась температура.

Всё. Читай, я потом подойду.

P.S. Малыш такие рожи корчит. Сегодня сморщил нос, губки бантиком, бровки удивленно поднял вверх, а глаза в разные стороны развёл. Вылитый Крамаров! Потеха!

Остальные записки, открытки и письма можно прочитать в Приложении, публикуемом в единичном экземпляре и разрешенном к прочтению только лично Карькой!

……………………………………………..

……………………………………………..

В тоске цвета «хаки» такие письма были просто необходимы. Нельзя сказать, что условия жизни у меня были сложными, это было бы неправдой. Наш объект «М-83» только у военных считался «точкой». На самом деле мы жили в цивилизованной республике, большинство офицеров имели приличное жильё, многие жены работали, а дети ходили в ясли и садики. Да, конечно, в Юрмале, на море я за это время был раз 5 – 6 и в Ригу выбирался только набегами и, в основном, по службе, но благами той же цивилизации мы пользовались в полном объёме.

Свободное время молодые офицеры довольно бурно проводили в городе. Никого, включая командиров, не удивляли «гусарские» ужины в ресторане с обильными употреблениями и богатой, изысканной закуской, да под хорошую «живую» музыку. Почти у всех холостяков были возлюбленные пассии, знакомые парикмахерши и продавщицы. У меня, скажем, знакомыми были почти все телефонистки на городской почте, знающие на память мой минский номер и мне не приходилось заполнять бланки на междугородние переговоры. Я просто заходил на почту, в приветствии поднимал руку, а из-за стекла мне улыбались и жестом показывали на кабинку, мол, – соединяем.

И тем не менее, все мы были оторваны от своих родных, друзей и жили как в командировке. Мало кто из офицеров планировал устроить свою жизнь где-то тут, в Латвии. Основная часть рассматривала службу здесь как удобный перевалочный пункт или ступень для карьерного роста. Такое же настроение часто наблюдалось и в женских коллективах. Именно поэтому, как таковой дружбы и привязанности между семьями не возникало. По крайней мере, на первых месяцах соседского проживания. Чуть позже начинала сказываться обособленность ограниченного общения с отдалённым большим миром и при низкой занятости женские коллективы наоборот, становились единым монолитом. Эти коллективы, женсоветы, зачастую даже руководили в определённой степени командованием дивизиона. Наиболее ярко такое влияние было заметно в контроле за трезвостью и верностью офицеров.