Текст книги "Моя бесстрашная героиня"

Лампэктомия

Обследовав Марину, доктор Келлер посоветовал сделать ей лампэктомию, операцию, во время которой он удалит только пораженные опухолью ткани из грудной железы. Поскольку при лампэктомии удаляется только часть тканей, большая часть грудной железы при этом остается нетронутой.

На следующий день в амбулаторных условиях доктор Келлер, воспользовавшись проводом локализации, ранее введенным радиологом, удалил из грудной железы ткани, пораженные раком. Образцы удаленной ткани отправили в лабораторию на гистологическое исследование. Для получения результата гистологического исследования требуется 10 или больше дней. Если результаты указывают на то, что ткани, граничившие с удаленной опухолью, не злокачественные, а «негативные», это означает, что ткани, пораженные раковым процессом, были удалены полностью и дальнейшее хирургическое вмешательство не требуется.

К доктору Роту, ведущему онкологу Объединенной больницы Марина пошла со мной ещё до того, как были готовы результаты гистологических исследований. Частный офис доктора Рота находился недалеко от корпуса Объединенной больницы, где Марине делали лампэктомию. Когда мы зашли в приемную доктора Рота, одна из его секретарш протянула Марине бланки, которые надо было заполнить. По установившейся привычке Марина протянула бланки мне. Я знал, что, если спрошу ее, почему это должен делать я, она ответит, что я врач, и управляюсь с такими анкетами лучше, чем она. Вдобавок с кокетливой улыбкой она к этому могла добавить, что ей лень выполнять такую нудную работу. Заполнив бланки, я посмотрел по сторонам и удивился, заметив, что эта приемная выглядела совсем не так, как можно было ожидать у успешного врача: везде пыль, стулья старые и расшатанные, а все картины на стенах без исключения висели криво. Мне было непонятно, как у ведущего онколога больницы может быть такой беспорядок в офисе.

Через 20 минут медсестра пригласила нас в кабинет. Мы оба очень нервничали. Кабинет со старомодной мебелью и грязным полом выглядел не лучше приемной. Медсестра, которая была почему-то без формы, сняла основные показатели состояния организма Марины и, дав ей бумажный халат, попросила раздеться. Вскоре доктор Рот, полный величайшего достоинства, вошел в кабинет. Видно, знание того, что от него зависят судьбы людей, высоко поднимало его в собственных глазах.

Существовала какая-то странная «гармония» между беспорядком в офисе и тем общим впечатлением, которое производил наш онколог: он говорил короткими скупыми фразами и откровенно делал усилия не смотреть в глаза его пациентке. Несмотря на то, что в больнице с этим доктором мы виделись почти каждый день, мне до сегодняшнего визита казалось, что осознание собственной важности не позволяло доктору Роту признавать мое существование. По его поведению можно было легко сообразить, что у него полностью отсутствует чувство сострадания к пациентам. Не принимая во внимание, что перед ним находится пациентка, которая всего лишь несколько дней назад узнала о вероятном наличии у нее заболевания, которое может скоро унести её жизнь, доктор Рот сухо задавал Марине вопросы. После последнего ответа он молча, не произнося ни слова, приступил к осмотру. В процессе осмотра я пытался было сообщить ему какую-то важную информацию, но он посмотрел на меня таким ледяным взглядом, что я запнулся.

Осмотр закончился, и наступило время, когда врач подводит итоги визита.

– Перед тем, как вы пришли, я говорил о вашем случае с хирургом, – сказал он. – Доктор Келлер считает, что ваша опухоль больше, чем он предполагал ранее. Короче говоря, если результат гистологического исследования покажет, что края удаленных во время операции тканей вовлечены в раковый процесс, вам потребуется дальнейшее удаление пораженных тканей, то есть нужна будет еще одна операция, – сказал он. – Хорошо, что грудь у вас таких, я бы сказал, солидных размеров. Это поможет хирургу удалить опухоль более эффективно.

Было что-то вульгарное в тоне доктора Рота, когда он так вульгарно характеризовал анатомию Марины, что заставило ее покраснеть и съежиться.

Мы вышли из кабинета под гнетом дурных новостей и подошли к секретаршам, чтобы договориться о следующем визите, но те были слишком заняты веселой болтовней, чтобы уделить нам внимание. Наконец, одна из них заметила нас и дала Марине карточку с информацией о следующем визите. А затем, забыв, что работает в приемной у врача, куда приходят люди, переживающие кризис, не задумываясь о том, что пациент только что услышал грозную новость по поводу своего будущего, она вытащила из ящика стола пригоршню шариковых ручек и протянула их Марине, словно та была ребенком, которому дают конфетки. Судя по символике на ручках, их оставляли представители фармацевтических компаний в качестве рекламы, а так как их скопилось слишком много и нужно было от них как-нибудь избавиться, секретарша не придумала ничего лучшего, как раздавать их пациентам, будто в Марининой ситуации все, что ей было нужно, это шариковые ручки. Мы ушли в прескверном настроении и не сказали друг другу ни слова по дороге домой.

Через 10 дней мы пошли на очередной визит к хирургу, доктору Келлеру. В присущей ему беспристрастной сухой манере он равнодушно известил нас о том, что края пораженных опухолью тканей, удаленных во время лампэктомии, оказались злокачественными, и, следовательно, как мы уже знали после визита к доктору Роту, опухоль оказалась больше, чем доктор Келлер авторитетно предполагал. Теперь Марине предстояло подвергнуться новой операции, радикальной модифицированной мастэктомии, при которой за исключением кожи практически все мягкие ткани левой груди должны быть удалены. Этот вид мастэктомии называют модифицированным, поскольку мускулы груди, которые в прошлом рекомендовали удалять, сейчас оставляют нетронутыми. Кроме этого, он сказал нам, что операция включает обследование лимфоузлов в соответствующей подмышечной области, процедура, которую он мог совершить во время первой операции на одном или двух лимфатических узлах. Присутствие канцерогенных клеток в лимфоузлах во время будущей операции мастэктомии будет главным прогностическим фактором, который определит возможное наличие или отсутствие метастазов из первичного источника.

– Честно говоря, я не думал, что у вас такая большая опухоль, – все так же беспристрастно продолжал доктор Келлер. – Если бы тогда я знал то, что мы знаем теперь, то вместо того, чтобы вводить провод локализации вам нужно было назначить глубинную биопсию опухоли и проверить лимфоузлы.

Глубинная биопсия – это стандартная процедура диагностики рака груди, при которой оператор полой иглой берет образцы ткани из разных мест груди. Потом патолог изучает эти образцы под микроскопом, чтобы определить, содержатся ли в них канцерогенные клетки.

– Но во время нашего первого визита к вам вы говорили, что у меня, по всей вероятности, опухоль больших размеров. Так почему вы не сделали биопсию, когда оперировали меня? – перебила его Марина.

– Тогда невозможно было определить, какой должна быть ваша операция. Каждый случай – уникальный, вы же сами понимаете. Я удаляю злокачественные опухоли груди почти ежедневно, и в вашем случае размер опухоли можно считать пограничным, – ответил доктор Келлер, по-прежнему глядя сквозь нас.

Визит к доктору Келлеру нас нисколько не удовлетворил. К тому времени из разных источников мы знали, что – особенно в области онкологии – качество лечения больного зависит от многих факторов, в том числе от уровня квалификации и опыта хирурга. После того, что произошло, было ясно, что доктором Келлер был далеко не профессионален в ведении пациентов. То, что он не провел глубинную биопсию и не сделал биопсию хоть одного лимфоузла, было непростительным упущением, из-за чего теперь Марине нужна была еще одна операция. Из этого вытекало то, что нам нужно было найти компетентных хирурга и онколога.

Радикальная мастэктомия в университетской больнице

Наша невестка хирург, Александра, не переставала оказывать нам неоценимую помощь в вопросах лечения. Марина поделилась с ней мыслью о том, что ей надо быть под наблюдением и лечением в надежном месте.

Александра полностью согласилась с мнением Марины и в тот же день связалась с коллегами по медицинской резиденции. От них она узнала об опытном хирурге, который специализировался на хирургическом лечении раке груди и работал в одной из университетских больниц в Чикаго.

Спустя 2 дня хирург, доктор Соркин, специализировавшийся на удалении рака груди, осмотрел Марину, и сказал, что для принятия окончательного решения по поводу будущей операции мастэктомии ему необходимо ознакомиться с предыдущими медицинскими записями. Тем временем, на основании собственных наблюдений, он повторно назначил маммографию, ультразвук, и МРТ, но уже не одной, а обеих грудей. Как мы дополнительно узнали от доктора Соркина и впоследствии из медицинской литературы, качество интерпретации результатов маммографии лучше, во-первых, если они интерпретируются радиологами, которые специализируются на чтении маммографий и, во-вторых, при наличии специального радиологического оборудования. К большому сожалению, я понял, что если бы Марина ежегодно делала маммографию в специализированном маммографическом отделении университетской больницы, то вполне вероятно ее диагноз был бы установлен значительно раньше и ее опухоль не успела бы так разрастись. Да, задним умом мы все крепки. Вполне вероятно, что если бы у Марины опухоль продиагностировали раньше, то она все еще была бы сейчас жива. Но прошлого, увы, не вернуть.

Другим фактором, который мог бы повлиять на исход заболевания, могло быть большее внимание к тому, что Марина была еврейкой по происхождению, из чего следовало, что в ее случае надо было быть более осмотрительным при приеме эстрогенных средств. Согласно научным изысканиям, женщины, принадлежащие к еврейской национальности, могут иметь одну из генетических мутаций BRCA, из-за чего от 50 до 80 % из них подвержены риску возможности заболеть раком груди к возрасту 70 лет Если бы можно было повернуть время назад, то, зная об этих двух факторах предрасположенности к раку груди, Марина каждый год делала бы не только маммографию, но и ультразвук, и даже МРТ сканирование. Был еще один спорный вопрос, который вполне оправдал бы такой агрессивный подход к делу: по крайней мер лет за семь до того, как Марине поставили диагноз рак груди, она страдала от хронической анемии средней тяжести. Она консультировалась с несколькими гематологами, но никто не мог определить причину этого, возможно, предупредительного знака. Повернуть колесо Фортуны назад пока ещё никому не удалось.

Мое незнание того, что маммография является ненадежным способом для диагностики рака груди простительно, если принять во внимание, что знания современной медицинской науки слишком обширны, чтобы можно было уследить за всеми деталями в разных областях. По той же причине я был в полном неведении относительно типичного клинического курса рака груди и современных принципов его лечения.

Еще более дурные вести ожидали нас, когда мы пришли на следующий осмотр к доктору Соркину. После тщательных исследований в отделении патологии университетской больницы было установлено, что раковая опухоль Марины состояла не из одного, а двух очагов распространения злокачественного процесса. Но и этого было мало: у нее была более агрессивная долевая, а не канальная форма рака и, критически размышляя, операцию лампэктомию, которую Марине сделали в предыдущей больнице, можно было отнести к категории небрежности врача при лечении больного. Сам доктор Келлер признал во время визита после проделанной им операции, что – post factum – Марине была показана радикальная мастэктомия.

Как это будет случаться много раз и в дальнейшем, моя жена восприняла неблагоприятные новости стоически, без единой жалобы. Она относилась серьезно к своему здоровью, но никогда не была одержима заботой о нем и никогда не теряла надежду на благополучный исход. Надежда и вера никогда не покидали ее, и именно эти два фактора были решающими в ее долгой борьбе за выживание, невзирая на крайне агрессивную природу ее метастатического рака. Пример Марины помог мне утвердиться во мнении, что надежда является наибольшей целительной силой в жизни человека.

В арсенале Марины было еще одно оружие, всегда помогавшее ей справиться с болезнью: она умела блокировать мысли о том, что случится с ней в будущем. Ее разум фокусировался только на проблемах текущего дня.

– Конец всего живого на Земле, включая меня, один и тот же, – сказала она мне однажды. – Так зачем же я буду переживать о том, что меня ожидает, тем более что я делаю максимум того, что от меня требуется в моей ситуации. Моя жизнь была хорошо налажена прежде, и я верю, что так или иначе она будет налажена и завтра. Что бы со мной ни случилось, я сделала все возможное, чтобы прожить как можно дольше.

Позже мы узнали, что доктор Келлер ошибся не только в правильном выборе операции. Специализировавшийся на операциях груди хирург Доктор Соркин поставил нас в известность, что доктор Келлер не обозначил маркером топографическое положение тканей, которые он удалил во время лампэктомии, и следовательно этот опытный ведущий хирург больницы не подчинялся общепринятым стандартам лечения.

Доктор Соркин сказал нам, что немедленно после того, как он закончит с операцией радикальной мастэктомии, Марине предстоит второе вмешательство: на этот раз это будет пластическая операция, которую будет проводить доктор Бельский.

Пластический хирург, доктор Бельский, обследовавший Марину у себя в кабинете за неделю до операции, сказал нам тогда, что его участие в операции будет состоять из двух частей. Первая заключалась в том, чтобы возвратить груди приемлемую форму. Реконструкция груди в этой ситуации может осуществляться двумя способами. Первый, более сложный, когда создается кожный лоскут, содержащий мускульные ткани и кровеносные сосуды, который вживляется в грудь. Второй, значительно проще, когда «кожаный мешок» – результат обширной мастэктомии – он заполнит имплантом, протезом, силиконовым пузырем, наполненным солевым раствором. Марина, не задумываясь, выбрала силиконовый имплант. После установки протеза для устранения косметической асимметрии доктор Бельский собирался произвести хирургическую коррекцию для косметического уменьшения размера здоровой груди.

В день операции

Поскольку операция обещала быть долгой, в назначенный день, рано утром, Марина явилась в приемный покой университетской больницы. Я пожелал ей успеха, мы попрощались, и я отправился в зал ожидания хирургического отделения.

Хорошо организованный зал ожидания обслуживали два волонтера, которые относились к людям с уважением и пониманием. Переживая, каким будет исход операции, я устроился в дальнем углу зала ожидания, тщетно пытаясь вчитаться в книгу, которая была со мной. Прошло уже 4 часа, а операция всё еще не заканчивалась. Вдруг я почувствовал легкое прикосновение к моему плечу. Подняв голову, я увидел дружелюбное лицо мужчины средних лет в кипе, круглой тканевой шапочке, которую носят религиозные евреи.

– Я тут проходил мимо, и увидел, что вы тоже носите кипу, что нечасто случается видеть у меня на работе. Поэтому, как капеллан этой больницы, я решил заговорить с вами. Вы не против? – спросил он меня.

– Наоборот. Ничуть не против. Собственно, я очень благодарен, что вы подошли ко мне, – ответил я. – Я не люблю афишировать свою принадлежность к еврейству и обычно не ношу кипу, но сегодня – и как капеллан, вы поймете почему – я почувствовал, что я должен ее надеть.

– Понимаю, – ответил капеллан с искренним сочувствием. – Кого оперируют?

– Доктор Соркин удаляет большую раковую опухоль из груди моей супруги. Я жду конца операции здесь уже более 4 часов.

– Подождите секундочку, – сказал капеллан и отошел к столу волонтеров.

Вернувшись, он сообщил мне, что операция уже закончилась и Марина находится в послеоперационной палате. Я смогу увидеть ее, когда меня позовут. Потом капеллан взял меня за руку и спросил, не хочу ли я вкратце рассказать ему свою историю. Как можно было описать все, что происходило у меня внутри, в нескольких словах? Когда я отказался, он еще раз выразил мне свои соболезнования и ушел. Эту встречу, которая продлилась не более четверти часа, я потом долго не мог забыть. Кто станет отрицать, что в тяжелой ситуации в тяжелый час человек нуждается в словах поддержки и сострадания!

Вскоре после того, как капеллан ушел, передо мной появился доктор Соркин. Одетый в хирургический халат, он выглядел очень усталым. Мы пожали друг другу руки, и он сел рядом со мной.

– Здравствуйте, доктор Цесис. Только что я закончил оперировать вашу жену, – начал он. – Как я и предполагал, рак распространился по всей левой груди. После мастэктомии доктор Бельский ввел в ее грудь временный силиконовый протез. Потом его заменят на постоянный. Чтобы не было нежелательной асимметрии, я помогал доктору Бельскому уменьшить размер здоровой правой груди. А теперь… неприятная новость, – он помолчал, и, сделав глубокий вдох, продолжал. – Все 25 лимфоузлов в подмышечной области вашей супруги, кроме одного, злокачественные. Это значит, из 4-х стадий рака груди у вашей жены стадия III С. «С» означает, что рак распространился на 10 или более подмышечных лимфоузлов, но, как мы знаем из предыдущего исследования, не на внутренние органы. Я очень сожалею. Из положительного, по крайней мере, могу сказать, что отсутствие метастазов в других органах звучит обещающе.

Как я ни сдерживался, у меня в глазах появились слезы. Для доктора Соркина, хирурга с большим стажем, в моей реакции не было ничего нового. Он видывал реакцию и гораздо похуже.

– У вас есть все основания переживать по поводу таких плохих новостей, – продолжал он тихим усталым голосом, – но не забывайте, что на сегодняшний день в онкологии есть много видов эффективного лечения, которые могут превратить болезнь вашей супруги в хроническую.

С этими словами доктор Соркин, попрощавшись, пошел по своим делам. Вопреки дурным новостям о состоянии Марины, его слова, особенно бесценные слова о том, что рак у нее может стать хроническим, помогли мне восстановить контроль над собой. Если итог операции – не смертный приговор, думал я, и есть вероятность, что болезнь может перейти в хроническую, значит не все еще потеряно. Слабая искорка надежды разгоралась в моем сердце все ярче и ярче. Битва за жизнь Марины только начиналась, и я готов был использовать все, что возможно, чтобы вырвать ее из цепких щупалец рака. Не сдавайся, ни за что не сдавайся, говорил я себе.

Надежда – магическое слово. Не раз я убеждался, что при наличии надежды возможно все. Надежда в самых критических медицинских ситуациях помогает сохранить здравость рассудка и силу духа. Даже самым трезвомыслящим и объективным людям надежда дает мотивацию продолжать идти вперед и бороться с врагом видимым и невидимым. В этот один из самых драматических моментов моей жизни я еще не знал, как магическое слово «надежда» поможет Марине и мне неуклонно идти вперед по пути дальнейших жизненных испытаний.

Через два небогатых событиями дня Марину выписали из больницы. Несмотря на то, что она знала всю правду о результатах ее операции, она, оставаясь сильной и непоколебимой, нисколько не изменила свое положительное отношение к жизни. Ничто в ее внешнем виде не выдавало страха и беспокойства, и эта несгибаемая решимость и в дальнейшем никогда не покидала ее. Долгие последующие годы я не мог не удивляться, с какой храбростью и бесстрашием моя жена воспринимала нескончаемый поток обрушивавшихся на нее плохих новостей. В моих глазах она была истинной героиней. За долгое время болезни Марины я не раз не мог сдержаться и допытывался у нее, из какого источника она черпает свое мужество и духовные силы перед лицом безжалостной и неуклонно прогрессирующей болезни, когда органы ее тела один за другим наводнялись злокачественными клетками.

– Ты, дорогой мой, хоть вроде и умный, но иногда ты не понимаешь простых истин, – примерно так отвечала Марина без излишнего драматизма. – Послушай, я совсем не такая мудрая женщина, как тебе это кажется. Я просто принимаю жизнь такой, какой она есть. Сегодня я чувствую себя нормально, и этого мне достаточно, чтобы быть счастливой. К чему заглядывать вперед, если даже здоровые люди не могут с уверенностью сказать, что они доживут до завтрашнего дня?

Никогда не преувеличивая свои проблемы, Марина не воспринимала свое состояние как нечто из ряда вон выходящее и, никогда не пытаясь вызывать сочувствие, делала всё возможное, чтобы к ней относились как к здоровому человеку. Когда я спрашивал, почему она вечно скрывает от друзей свое истинное состояние, она отвечала: «К чему жаловаться? Лучше мне от этого не станет. Пока у меня есть ты и дети, мне не нужны ничьи другие соболезнования».