Текст книги "Моя бесстрашная героиня"

Визит к новому онкологу и начальная химиотерапия

Через три дня после операции Марина пошла на первый прием к онкологу, доктору Дженовези, которая принадлежала к одной из университетских медицинских групп, специализирующихся на онкологии и гематологии. Кроме энергичной, слегка полноватой женщины средних лет в кабинете были два резидента, врач-ординатор и два студента. Доктор Дженовези была профессиональна и эффективна, но, как и большинство представителей ее, как принято считать, гуманной профессии, держалась формально и обращалась с пациентами, в данном случае с Мариной, как будто та принадлежала к другому измерению человеческого рода – к миру больных, тогда как она сама, молодая и пышущая здоровьем, принадлежала к тому миру, где люди «живут вечно». К тому моменту, когда Марина явились на визит, на руках у доктора Дженовези уже была вся ее медицинская документация, и пришел момент, когда – среди прочего – она справилась у Марины, принимала ли она эстрогенсодержащие препараты. Получив от Марины утвердительный ответ, она обменялась – как мне показалось – многозначительными взглядами с коллегами. Пока доктор Дженовези осматривала Марину, в кабинете царила полная тишина. В заключение визита она направила Марину на анализы крови и сказала ей, чтобы она пришла в следующий раз через неделю, в тот день, когда она также получит первую дозу химиотерапевтического лечения.

Из ответов доктора Дженовези на наши вопросы мы узнали, что, в большинстве случаев лечение онкологических заболеваний базируется на существующих протоколах, которые помогают доктору знать, какое лекарство или какая комбинация лекарств зарекомендовали себя как наиболее эффективные для лечения пациентов в аналогичном состоянии. Люди – не роботы. У каждого человека есть своя уникальная генетика, и это обязывает доктора модифицировать существующий протокол под каждый индивидуальный случай. Медицина – это не только наука, это также искусство, и, если онколог не подходит к каждому пациенту индивидуально, кому нужна такая специальность?

Онкологи выбирают свою профессию не только из-за ее сложного клинического содержания, требующего многосистемного подхода, но еще и потому, что эта специальность неизбежно ведет к глубокой эмоциональной вовлеченности с судьбой больного и связи с семьей того, кого они лечат. Опытные онкологи, которые совмещают материалы научных исследований с профессиональной интуицией, подбирают индивидуальное лечение в каждом конкретном случае своей практики. Онкологи готовы работать с самыми сложными и непонятными случаями и разбираться с массой неприятных осложнений, связанных с лечением своих пациентов. С опытом они учатся, как надо бороться с самыми непредвиденными трудностями в лечении и умением общаться с пациентами и их близкими в тяжелые для тех времена.

Из-за впечатления о сложности лечения онкологических заболеваний пациенты и их родственники ищут «лучших врачей» и лучшие медицинские условия, расспрашивая других больных, прошедших подобные испытания. Я уверен, что Марина не прожила бы почти 13 лет после обнаружения у нее рака груди, если бы она продолжала оставаться в больнице, где работали доктор Келлер и доктор Рот, в больнице, где специалисты не обладали опытом, подобным тому, как их коллеги в специализированных медицинских центрах, и где не было подобного современного технологического оснащения.

Как и другие пациенты со злокачественными заболеваниями и те, кто заботится о них, мы с Мариной во время многочисленных посещений разных онкологов часто задавали вопросы о перспективах стабилизации ее здоровья. Со временем мы поняли, что большинство онкологов всегда дают один и тот же стандартный ответ вроде: «Вы же понимаете, в настоящее время еще слишком рано делать какие-либо предположения».

Если после этого неудовлетворенный пациент или его родственник продолжает свои расспросы и срывающимся от волнения голосом продолжает: «Доктор, что это – месяц, полгода, год? Сколько, доктор? Скажите?», то последующий ответ онколога обычно состоит из двух слов, «Мы посмотрим…»

Спрашивать дальше бессмысленно, врач будет давать один и тот же ответ в разных вариантах. Часто онкологи отвечают подобным образом, потому что сами не знают, как именно организм ответит на лечение в данном конкретном случае и когда покажет свое лицо фатальная мутация, которая будет способна сломать жизнь пациента. В большинстве случаев клиническое течение рака похоже на своеобразный танец обезьяны, которая каждую секунду строит новые непредсказуемые гримасы. Ход злокачественного процесса зависит от многих факторов, главным из которых является уникальная генетика пациента.

Во время первого посещения доктора Дженовези я, с молчаливого согласия Марины, продолжал расспрашивать ее относительно прогноза, и когда она давала мне расплывчатый ответ, я просил ее ответить мне более конкретного.

– Ну что ж, если вы так настаиваете, – неохотно ответила она, – в случае вашей жены – это от 6 месяцев до 6 лет…

– 15, – вырвалось у меня помимо моей воли. Я произнес это тихо, и никто не обратил на меня внимания, но, Бог мне свидетель, тогда я не знал, что мои слова окажутся пророческими.

После посещения доктора Дженовези я сел в комнате ожидания, ожидая, когда Марине назначат время для следующего осмотра. Думая о том, что было сказано во время визита, я вспомнил неодобрительное выражение лиц, которое было на лице врача и ее окружающих, когда Марина подтвердила, что она в течение нескольких лет принимала эстроген. При этом меня неожиданно захлестнула волна собственной вины. Это моя вина, думал я, ведь я же врач, почему же я не смог придумать ничего другого, кроме как заместительной гормональной терапии для лечения климактерических симптомов, мучавших Марину? Она сейчас не страдала бы раком груди, думал я, если бы этого не происходило. Чувство вины было таким острым, что – нетипично для себя – я молча расплакался, и слезы хлынули у меня из глаз.

– Что с тобой? – спросила Марина жестко, подходя ко мне.

Будучи по природе своей храбрым человеком, она практически никогда не плакала, и для ее натуры было совершенно неприемлемо, чтобы я, ее надежная опора, падал духом. С того самого дня, как мы познакомились, так это было или нет на самом деле, не мне судить, но Марина всегда считала меня сильным и смелым человеком. Менять это мнение, да еще в критический момент ее жизни, она не собиралась.

Когда я объяснил ей причину моих слез, она потребовала от меня успокоиться и взять себя в руки.

– Послушай меня, Вовка, – сказала она строго, не сводя своих глаз с меня, – бессчетное количество раз и из разных источников я слышала, что принимать эстроген – опасно. Ты что, забыл, что, следуя именно твоему совету, я много раз пыталась заменить эстрогены чем-то другим, но мне ничего не помогало? Запомни раз и навсегда, что без эстрогенов я бы просто не смогла функционировать все эти годы. Эти гормоны в буквальном смысле помогли мне выжить, без них я не смогла бы ни работать, ни заниматься хозяйством. Это мое тело, и это было мое собственное решение. Я ненавижу, когда ты, мой мужчина, плачешь. Вытри слезы со своего лица и больше никогда, слышишь, никогда, никогда не смей плакать в моем присутствии. Никогда не забывай, что я всегда действую по своей воле, и окончательное решение относительно себя, если я буду в здравом уме, я буду принимать сама.

Секретарь клиники, при виде моей реакции, вызвала в комнату ожидания доктора Дженовези. Неожиданно теперь вместо беспристрастного доктора с сухими формальными манерами передо мной стояла заботливая и отзывчивая женщина. Лишний раз доктор Дженовези напомнила мне, что гормональное лечение – это стандартная практика, и миллионы женщин по всему миру, страдающие от выраженных симптомов климактерического периода, принимают гормоны ежедневно.

– Не занимайтесь самобичеванием. Читайте литературу повнимательнее. Согласно научным данным, разница между женщинами, страдающими агрессивной формой рака, не принимавшими эстроген, и теми, кто принимал этот препарат в течение 5 лет, составляет только 2,3 процента. По приблизительным подсчетам это один дополнительный диагноз рака на 50 принимавших.

Мне стало очень стыдно, что я перетянул на себя внимание с Марины, которая заслуживала его намного больше, чем я. Как мог я забыть, что раком страдаю не я, а Марина? Как это было до сих пор, я обязан быть ее опорой, сильной и непоколебимой. Я – лучший друг Марины, и моя обязанность – всегда помогать ей и верить в хороший исход заболевания. С этими мыслями я возвратился в более спокойное расположение духа и поблагодарил доктора Дженовези.

Перед тем как уйти из клиники, мы позвонили сыну и его жене, чтобы рассказать о результате визита. Пока Марина говорила по телефону, я думал, что благословенны те, у кого есть семья, близкие люди, сочувствующие им. Одно дело слышать слова утешения от друзей и знакомых, и совсем другое от тех, кто связан с тобой кровью и искренне тебя любит.

Как бы продолжая предыдущий разговор, по дороге домой Марина сказала мне, что винить кого-то, в том числе и себя, – это дорога в никуда. Я понимал, насколько она была права. Мне не припоминалось, чтобы она сама когда-нибудь и кого-либо винила в ее жизненных проблемах.

Через три дня Марина явилась в Процедурное Отделение. До внутривенного лечения, как и любому другому пациенту, ей сделали анализ крови. К тому времени, когда ее вызвали на процедуру, анализы были уже готовы. Если бы белых или красных кровяных клеток, тромбоцитов или других компонентов цельной крови оказалось меньше или больше допустимой нормы, то врач мог бы отложить курс лечения на неделю и более. При необходимости, пациенту могли назначить лечение для стимуляции производства костным мозгом того компонента крови, который не соответствовал норме.

Среди массы плохих новостей, окружавших нас, были всегда и хорошие. Например, однажды, когда после химиотерапии требовалось увеличить в ее крови уровень белых кровяных клеток, т. е. лейкоцитов, ей был назначен препарат Neulasta для стимуляции их производства в костном мозгу, который, можно сказать, «вмиг» разрешил эту проблему. Мы с Мариной были счастливы, что здесь, в США, у нас есть возможность лечить ее самыми совершенными методами, доступными современной медицине.

У меня самого был некоторый опыт знакомства с чудесами американской медицины. В 1974 году, когда моя семья приехала в Штаты из России и я сумел сдать необходимые экзамены в области медицины, в августе 1975 я стал врачом-резидентом в Illinois Masonic Medical Center в Чикаго, где я специализировался в моей любимой педиатрии. Мое первое назначение было в ICU, в отделение интенсивной терапии для новорожденных.

Мой первый день там был незабываемым. Когда рано утром, в августе 1975, я пришел на работу и, переступив порог отделения для новорожденных, увидел медицинское оборудование, у меня было ощущение того, что я попал не в другую страну, а на другую планету. В 1975 году в Советском Союзе техническое оборудование для поддержания жизни больных новорожденных было крайне примитивным по сравнению с мировыми стандартами. Впервые в жизни в этом отделении я увидел закрытого типа инкубаторы, снабженные всем необходимым для поддержания жизни недоношенного младенца. Вероятно, современному читателю в это трудно поверить, но тогда я и представить себе не мог, что существует одноразовое disposable медицинское оборудование. В те времена в Советском Союзе иглы, шприцы, салфетки использовались многократно, пока они не приходили в полную негодность. Впервые в жизни помимо инкубаторов и изоляторов я увидел централизованную подачу кислорода и вакуума, хирургические наборы для катетеризации пупочных сосудов, и все это было одноразовым. Словно всего этого было недостаточно для первого ознакомления, в тот же день я узнал о существовании таких жизненно необходимых вещей, как молочные смеси для новорожденных. О чём-то подобном я читал в научных журналах, но даже не смел подумать о том, что смогу увидеть все это собственными глазами. У меня было ощущение, словно магическим образом меня телепортировали в реальность другого столетия.

И вот сейчас, 30 лет спустя, в онкологическом Процедурном Отделении, где я имел возможность находиться из-за – к сожалению – болезни Марины, я не переставал удивляться оборудованию для диагностики и лечения, которым пользовались без ограничения для помощи больным. После этого я ещё много раз имел возможность раз видеть собственными глазами доказательство стремительного прогресса медицины в стране. Этот прогресс не останавливался на достигнутом в поисках новых, более эффективных способов лечения и полного излечения многих онкологических заболеваний.

Движимые желанием уменьшить стресс больных во время пребывания в комнатах ожидания и в Процедурном Отделении, основатели больницы проявили большую щедрость и изобретательность. Многочисленные детали отделения говорили о желании его создателей сделать визит пациента максимально комфортабельным. Все кресла, ковры и картины на стенах были высокого качества. Волонтеры ненавязчиво бесплатно предлагали больным и сопровождавшим их родственникам различные напитки и дешёвые закуски. Эти и другие признаки проявления уважения к пациентам придавали атмосферу человечности сухой медицинской обстановке и подчеркивали человеческое достоинство пациентов, которым было суждено вести упорную и храбрую борьбу за свою жизнь. Хорошо продуманный интерьер обнадеживал больных, придавал им уверенность в том, что они находятся в надежных и заботливых руках.

Хотелось бы мне знать, по какому критерию подбирали персонал в онкологический центр? Я знаю только, что большинство медиков, работавших там, были не только высоко профессиональны, но и не скупились на проявление уважения к своим не простым, а особым пациентам. Персонал знал, как утешить своих пациентов, знавших, что их заболевание хроническое и иногда неизлечимое.

Несмотря на то, что каждый день жизни онкологических пациентов был испорчен сознанием того, что они серьезно больны, внешне они никак не выявляли того, что происходит в их уме. Глядя на ожидающих вызова в комнате ожидания, тех, кто страдал онкологическими заболеваниями, как молодых, так и зрелых и пожилых, чаще всего было невозможно определить, у кого из них легкая, а у кого тяжелая форма заболевания. Исключение составляли только те, кто был вынужден передвигаться в инвалидном кресле или пользоваться ходунками.

– Ты видишь, Вовка, как мне повезло, – бывало, говорила мне Марина, всегда оставаясь неисправимой оптимисткой. – Ты только подумай, как мне повезло, что я заболела в пожилом возрасте. Я прожила долгую и счастливую жизнь, а ты посмотри на этих молодых красивых женщин. У меня сердце сжимается, когда я смотрю на них, и я невольно чувствую себя виноватой за то, что они вынуждены болеть. Подумай только, ведь у многих из них есть дети. Я только надеюсь, что с ними все будет хорошо, но кто сможет заменить детям родителей в случае нежелательного исхода? Да, наша судьба непостижима.

Несмотря на то, что, согласно статистике, одинокие взрослые в США составляют 45 % населения, почти каждого больного на визит сопровождал один, а иногда даже два человека. Это были либо супруги или партнеры, либо друзья, родители, родственники и соседи. Редко детей разных возрастов приводили в клинику родители, бабушки или дедушки.

К счастью, в любой ситуации, кроме плохих новостей, бывают и не столь плохие. До того, как Марина начала лечение, мы узнали, что один из ранее проделанных диагностических тестов показал, что тот тип рака, от которого она страдала, был типа her2 negative progesterone positive, что, согласно статистике, означало, что у Марины был больший шанс прожить дольше, чем при других генетических формах рака.

В самом начале онколог Марины назначил типичное лечение для рака груди соответственно его клинической стадии. Это было лечение комбинацией 5-Fluoracil, Epirubicine и Cyclophosphamide (FEC) внутривенно. После того как лечение комбинацией FEC было закончено, Марине назначили внутривенное вливание лекарством Taxotere.

Таксотер – это средство противораковой химотерапии из разряда «растительный алкалоид», которое Марина должна была принимать в течение 6 циклов с интервалом в неделю. Первые три дозы препарата Taxotere она перенесла хорошо, но потом у нее появилась сильная утомляемость, потеря аппетита и обезвоживание. Нормально энергичная до начала курса химиотерапии Марина стала больной и слабой. На третий день ее страданий мы решили, что ей нужно быть в больнице. Она с трудом дошла до машины, когда мы вышли из дома, настолько она была слаба.

После того как Марину осмотрели в приемной университетской больницы, ее сразу же госпитализировали для лечения обезвоживания. После двенадцатичасового внутривенного введения жидкостей, уже на второй день госпитализации состояние Марины настолько улучшилось, что ее выписали домой. Еще раз я убедился, что внутривенное введение жидкостей в медицинской практике было одним из величайших открытий в медицине, продлившее жизнь огромному числу людей. После возвращения Марины домой лечение препаратом Taxotere продолжалась по прежней схеме.

Вазомоторные приливы не унимаются

Лечение химиотерапией плохо сочеталось с проявлениями у Марины выраженных симптомов её климакса, контроль которого эстрогенами был сейчас строго противопоказан. В самом начале первого курса лечения химиотерапией доктор Дженовези, чтобы помочь Марине с мучающими её приливами, выписала ей психотропный антидепрессант Effexor. Со слов доктора лечение психотропными препаратами против депрессии помогает справиться с симптомами климакса. Мы были полны энтузиазма, что этот препарат поможет Марине справиться с приливами. Увы, предсказания нашего онколога не сбылись. Напротив, Effexor и другие психотропные препараты плохо влияли на организм Марины. Вместо того, чтобы помочь ей, они пагубно воздействовали на ее психическое состояние. Под их влиянием она впала в депрессию и находилась в затуманенном состоянии. Не теряя надежды, что как-то можно справиться с мучающими симптомами, мы с Мариной стали вновь изучать возможности использовать средства народной медицины, которые могли бы ей помочь. Однако еще до того, как мы стали применять методы альтернативного лечения, нам стало известно, что практически все народные средства содержат эстрогенподобные компоненты и, таким образом, не могут быть использованы в лечении климактерических симптомов. Со временем моей дорогой подруге не оставалось ничего иного, как смириться. День за днем, терпеливо и мужественно, она переживала многочисленные приливы. Благодаря ей я узнал, что многие женщины, которые по своей природе несравнимо больше подвержены вегетативным приливам, чем мужчины, заслуживают искреннего уважения и сострадания хотя бы за то, что каждый день им приходится стоически проходить через симптомы, причиняющие им серьезный дискомфорт.

В тот период времени, когда Марина получала лечение от рака, она работала в CNA, крупной страховой компании, знаменитое большое красное здание которой украшает центр Чикаго. Менеджеры этой компании всячески старались помочь ей и разрешали ей посещать больницу, когда это было необходимо, в рабочее время. Она задерживалась время от времени после работы, чтобы компенсировать компании эти часы.

Лечение и побочные эффекты

Марина неплохо переносила интенсивную химиотерапию не только потому, что от природы она была сильным человеком, но и благодаря наличию драгоценных препаратов для помощи пациенту с различными побочными эффектами после химиотерапии. Марине повезло в том отношении, что она болела в то время, когда медицина могла предложить эффективные средства, чтобы справляться с такими серьезными симптомами, как утомляемость, тошнота, диарея, потеря аппетита, инфекции, и с проблемами, связанными со ртом и носоглоткой.

Стероиды помогали Марине справиться с различными воспалительными процессами, связанными с химиотерапией, другие препараты помогали ей с потерей аппетита. Что касается утомляемости, то у Марины она, как правило, не достигала того уровня, когда требуется специальное вмешательство.

Через 3 недели после начала химиотерапии – как Марину предупреждали с самого начала очередного курса – ее волосы стали выпадать целыми прядями. Заметив волосы на подушке и на расческе, не откладывая, она решила, что пришла пора удалить все волосы на голове.

Предвидя возможную реакцию своего парикмахера и других посетителей в салоне красоты, который она обычно посещала, Марина не хотела обращаться туда. Наблюдая ее замешательство, я предложил ей пойти в свою парикмахерскую, куда ходил уже несколько лет. В этой парикмахерской работало три парикмахера, все трое – давние иммигранты из Италии.

Это была мужская парикмахерская, но, учитывая то, что я был их давним клиентом, они согласились постричь Марину. В день, когда мы пришли, парикмахер, который обычно стриг меня, отсутствовал, и нас принял его коллега по имени Джордж, которому было за 70. Всякий раз, когда я наблюдал за работой этого пожилого человека, он всегда был глубоко погружен в собственные мысли. Хоть он и незамедлительно ответил на мое приветствие при нашем появлении в парикмахерской, мне показалось, что он меня не узнал. Когда кресло Джорджа освободилось, он пригласил Марину его занять. Джордж подошел к ней с правой стороны и тихо спросил ее, какую стрижку она хочет. Когда Марина невозмутимым голосом спокойно ответила, что хочет постричься наголо, лицо парикмахера на секунду застыло.

– Почему вы хотите так постричься? – спросил Джордж тоже спокойным голосом, не скрывая того, что он не может поверить тому, что он только что услышал. – Мне кажется, у вас красивые волосы, мэм, так почему вы хотите быть без волос?

– У меня рак. Вчера я закончила 3-недельный курс химиотерапии, – ответила Марина без намёка на драматизм, – а теперь у меня стали выпадать волосы, вот почему, сэр.

Джордж посмотрел на нее долгим понимающим взглядом и приступил к работе. Пока он стриг Марину, я погрузился в чтение медицинского журнала, который принес собой. Дочитав статью, я поднял голову и увидел, что Джордж уже почти закончил свою работу. Присмотревшись ближе, я увидел то, что не должно забыться до конца дней. Джордж, этот сдержанный немногословный человек, заканчивал стрижку, и слезы, настоящие слезы, одна за другой катились из его старческих глаз. Кто ему Гекуба? Кто ему Марина? Еще один клиент, не более, но передо мной был еще один ангел, еще одна добрая душа из множества тех, кого я много раз встречал на пути борьбы Марины со зловещим недугом. Если бы не этот инцидент, я бы никогда не узнал, какое отзывчивое сердце бьется в груди этого пожилого человека, которого я даже не подозревал в такой степени чувствительности и сострадания.