Текст книги "Чужое"

Шилов перевернулся на спину и приподнял голову. Рядом сидела Сонечка. Она распустила волосы, как чужак из сна. На ней был джинсовый комбинезон и теплая рубашка в красную и черную клетку, она сидела на диване возле ног Шилова и смотрела на него и грустно улыбалась. Шилову стало погано, потому что он помнил, как вырезал Сонечкиному сыну незаконно выросшие крылья.

Шилов сел на диване прямо, взъерошил волосы и протер заспанные глаза, улыбнулся виновато и сказал:

– Прости, Сонь, так получилось, уснул…

– Я не заметила, когда ты вчера ушел, – сказала она.

– Плохо стало, – соврал Шилов. – Всю ночь не спал.

– Понятно.

– Ты давно сюда пришла?

– Очень давно, – ответила она, наклонила голову вперед, и внимательно рассматривала диванную обивку, водя по ней пальцем: – Сегодня мы предотвратили затопление Венеции и взрыв электростанции под Москвой. Было очень здорово. Все ходили радостные, воодушевленные.

– Это хорошо, – сказал Шилов и взял ее за кисть, но она выдернула руку и продолжила водить пальцем по обивке. Шилов помялся и спросил:

– Ты обижаешься?

– Да.

– Прости…

– Да ладно, – сказала она, пожимая плечами. – Просто я надеялась, что ты будешь сегодня с нами. Со мной.

– Завтра обязательно полечу.

– Я верю, – серьезно ответила она, встала, тряхнула волосами, посмотрела в окно и сказала:

– Дождь. А давай, Шилов, прогуляемся под дождем, потопчем мокрую траву?

– А на вечеринку Семеныча ты разве не собираешься?

– Сегодня не хочется почему-то.

– Тогда давай.

Они вышли в заднюю дверь. Шилов тотчас же неловко стукнулся лбом о лампочку, что свисала с козырька. Он тер лоб, и, виновато улыбаясь, клял глупую лампочку, а Сонечка улыбнулась, но тут же нахмурилась и, сунув руки в широкие карманы, доходившие почти до колен, пошла к калитке, а Шилов последовал за ней. Мысленно он посылал себя в пешую эротическую прогулку, то есть в жопу или, быть может (я не уверен) на хер, что уснул так не вовремя.

Они вышли в поле и стали подниматься по мокрой траве к холму; она – впереди, а он чуть сзади. Дождь бил их по лицам, и Шилов поднимал руку и вытирал рукавом лоб, брови и глаза. Земля под ногами раскисла, и ноги Шилова тотчас же промокли и замерзли, и он подумал, что теперь наверняка простудится, сляжет с температурой и не сможет выполнить обещание, которое дал Сонечке. Не полетит завтра на геликоптере, чтобы вершить добрые дела.

Шилов глядел Сонечке в спину, а она смотрела только вперед, и Шилов в который раз залюбовался Сонечкиной спиной и ее ладной попкой. Он мечтал обнять девушку, но сегодня Соня была такая же далекая и чужая, как позавчера, а может и еще дальше. Он смотрел на нее, и когда она остановилась, остановился тоже.

– Шилов… – кликнула Сонечка, и голос ее сорвался, и он понял, что случилось что-то плохое. Подошел к Соне, замер и неподвижно стоял рядом с ней и смотрел на Валерку, который в своей черной, надутой ветровке и черных джинсах казался продолжением креста, на котором висел, опустив безвольный подбородок на цыплячью грудь. Промокшие Валеркины волосы облепили лоб, и открыли изрядную лысину на темени. Глаза его были закрыты, под левым расплылся большой фиолетовый синяк.

Молния осветила небо, и Шилов вздрогнул, потому что увидел, что ладони Валерки прибиты гвоздями к перекладине, а шляпки гвоздей торчат из дыр в джинсах на голенях. Шилов увидел темные пятна на брюках и засохшие струйки крови на ладонях Валерки. Он подошел к кресту и тронул Валеркину руку, провел ладонью до его подбородка, схватил двумя пальцами и приподнял его, чтобы заглянуть в Валеркины пустые глаза и только тогда осознал, что случилось немыслимое – Валерка умер. Шилов отступил на шаг и увидел, что из правого кармана Валеркиных джинсов выглядывает краешек блокнота с картонной обложкой, обтянутой дерматином. Шилов вытащил блокнот и перелистал его, но буквы не складывались для него в слова, а слова – в предложения, потому что Шилов понял вдруг, что Валерка висит здесь с того времени, когда он на пару с Духом выдирал крылья у молчальника. Может быть, он висел уже тогда, когда Шилов проходил мимо; крикнул ему из последних сил, но Шилов не пришел на помощь.

Сонечка плакала за его спиной. Он подошел к ней и обнял, а она не отстранилась, и седые ее волосы нахально полезли Шилову в лицо, щекотали ноздри, и он хотел чихнуть, но сдерживался. Смотрел на белое, похожее на простоквашу лицо Валерки и понимал, что нечто надломилось в нем, в Шилове, что нечто сломалось и в мире, который окружает его.

Глава пятая

Они хоронили Валерку на восточном склоне холма. Притащили фонарики, и при неверном электрическом свете копали мокрую землю. Копали долго, потому что работа была непривычной, а дождь то кончался, то вновь припускал. Чернозем под ногами скоро пропитался сыростью и напоминал болото. Когда яма стала достаточно глубокой, Федька и Семеныч подтащили к ней тело Валерки и, раскачав, кинули труп навстречу холодной землице. Землица влажно причмокнула, принимая мертвеца. Вверх полетели брызги, запачкали одежду. Никто не обратил на это внимания.

Сонечка шептала, что это неправильно, что нужен гроб, настоящий деревянный гроб и бородатый чуть пьяный батюшка с кадилом, но никто ее не слушал, и люди двигались как во сне, как в жутком, непрекращающемся кошмаре, когда знаешь, что происходящее – сон, но проснуться не получается.

Они выстроились в очередь, и каждый кинул в могилу горсть раскисшей земли. Шилов, бросая свою горсть, увидел лицо Валерки, измазанное в грязи. Он кинул, и мокрая земля залепила Валеркины глаза, попала ему в приоткрытый рот и на посиневшие губы. Шилову стало тошно, а на лице – он почувствовал, – появилось выражение брезгливости, и он поспешно отошел, чтоб никто этого не заметил. Когда закапывали Валерку, он в работе не участвовал, вместо этого обнял Сонечку и шептал ей на ухо, успокаивая, а она грызла кулак, крепко прижав его к губам и носу, и плакала. Шилов все шептал и шептал и вдруг поймал себя на том, что обращается не к Соне, а к себе и утешает себя, называя вслух свое имя, и замолчал, но Сонечка, к счастью, ничего не заметила. Когда с могилой было покончено, Федька воткнул в землю крест, наспех сооруженный из двух досок и одного гвоздя, отошел в сторону, а вперед вышел грязный по пояс Семеныч в зеленой спецовке. Он нацепил на переносицу широкие очки с толстыми линзами, и стоял с раскрытым Валеркиным блокнотом в руках, а Федька Кролик за его спиной светил фонариком на страницы. Семеныч говорил про то, каким замечательным человеком был Валерка, а сам листал блокнот и внимательно разглядывал страницы, и, казалось, что говорит не он, а кто-то другой, потому что Семеныч на самом деле слишком погружен в чтение.

Семеныч обвинял их в том, что не уследили за Валеркой, что слишком мало обращали на него внимания, вот он и свел счеты с жизнью, а Шилов думал, что это чушь и никак не мог Валерка свести счеты с жизнью, прибив самого себя к кресту; Шилов думал, что Валерку убили, но вслух этого не говорил и притворялся, будто внимательно слушает панихиду Семеныча.

– Вот! – сказал вдруг Семеныч и стал вслух зачитывать отрывок из блокнота: – «И нет у меня здесь друзей, хоть я и очень надеялся на то, что они появятся. Один Шилов иногда замечает меня, но и он вечно в делах и заботах, а если и заговорит, начинает сыпать цитатами мертвых классиков, причем зачастую путает их имена, да и цитаты ни к месту совершенно приводит. Впрочем, не важно. Проанализировав собственную жизнь, если ее можно, конечно, назвать жизнью, я сделал вывод – нет у меня никакой возможности помочь миру, кроме как через самопожертвование. Я должен повисеть на кресте и умереть ради того, чтобы вернуть долг миру. Мля.» Вот! – повторил громогласно Семеныч, и все молчали, пристыженные этим самым «Вот!», и только дождь не стыдился и шлепал по земле у ног, да и по ногам тоже, а гроза гремела совсем близко, вспышками ослепительно-белого озаряя серую землю.

Семеныч водрузил очки на лоб и посмотрел вверх и вперед, и все стали поворачивать головы, чтобы посмотреть туда же. Шилов обернулся. С холма к ним спускался Дух. Хозяин печального дома сменил форму; на груди у него позвякивали медные, серебряные и золотые медали; левой рукой Дух придерживал роскошную фуражку с плюмажем, а правой со свистом рассекал воздух. Он остановился неподалеку и стащил с головы убор, вытянулся в струнку и замер, разглядывая собравшихся и крест над могилой. Все тупо смотрели на его лысую голову, исцарапанную тупым лезвием.

– Чего тебе? – глухо спросил Семеныч, но Дух не ответил. Он постоял несколько минут и молчал при этом, и все молчали тоже, а потом он развернулся, притопнул сапогами и пошел прочь, чеканя шаг, и Шилов разглядывал золоченые шпоры с серебристыми зубчатыми колесиками на его сапогах, а кто-то прошептал тихо, но отчетливо: «Дух, ёперный театр… Дух убил…» Шилов обернулся, чтобы посмотреть, кто шептал, но столкнулся с тяжелым из-под бровей взглядом Семеныча. Вздрогнул, потому что вспомнил, что Семеныч видел его утром в одежде, покрытой пятнами крови. Шилов отвел взгляд и зарылся носом в шелковистые Сонечкины волосы и всю церемонию избегал заглядывать в глаза Семеныча, однако чувствовал – тот следит за ним.

Эту ночь Сонечка провела вместе с Шиловым. Они лежали на одной кровати совсем близко друг к другу, одетые. Соня плакала, а он утешал ее, бегал на кухню за водой, если Соня просила пить, поил ее из кружки как ребенка, вытирал ей слезы мягким полотенцем, а затем ложился рядом и рассказывал какую-то совершеннейшую бессмыслицу, лишь бы не молчать. Сонечка успокаивалась и вскоре уткнулась носом в подушку и мирно засопела, а Шилов прикрыл голые ее ноги простынкой и осторожно, чтоб не скрипнуть половицей, поднялся. Взял с тумбочки пачку сигарет и вышел во двор, но не с той стороны, где крест, а с фасада. Входная дверь бесшумно открылась, и он увидел Семеныча, который стоял у его забора спиной к нему и курил. Семеныч не сменил грязную спецовку, и грязь засыхала прямо на одежде. Шилов подумал, что, наверное, стоит вернуться тихонько в дом и покурить с другой его стороны или хотя бы подымить в форточку на кухне, и совсем уже собрался закрывать дверь, но Семеныч сказал громко:

– Смотри-ка, Шилов, тучи разогнало и небо теперь чистое-чистое, а воздух свежий, вкусный и цветочным ароматом напоен. Самое время закоптить легкие очередной сигареткой. Э-эх, да я п-поэт почти, гребанный поэт с тонкой душевной организацией. Ты выходи, не стесняйся.

Шилову ничего не оставалось, и он вышел, прислонился к забору слева от Семеныча и достал сигарету. Семеныч протянул ему зажигалку, Шилов прикурил. Они стояли рядом и смотрели на серебряную луну и на звездное небо, по которому плыли редкие круглые облака. Пока Шилов курил первую сигарету, упали четыре звезды. Он вздрагивал каждый раз, когда срывалась новая. С речки дул ветер, и был он на удивление теплый, ласково согревал замерзшего после дождя Шилова. Влажно поблескивали крыши и серые водостоки, а во дворе напротив горела стосвечовая лампочка, и кружилась мошкара над неубранным столом, на котором в беспорядке валялись бутылки, опрокинутые ветром, и тарелки с остатками еды.

– Х-хорошо! – сказал Семеныч, и Шилов согласился: да, мол, в самом деле, хорошо.

– Помнишь наш утренний, нос-понос, разговор? – спросил Семеныч, и Шилов кивнул: да, мол, помню.

– Ты опять не пришел на площадку вовремя. По словам Проненко ты вообще не пришел, и мне начинает казаться, что ты избегаешь геликоптера.

– Это неправда, – тихо ответил Шилов.

– Я верю, – легко согласился Семеныч. – Не такое это место, чтобы кто-нибудь врал. Нет у нас тут врунов, воров и убийц.

«Вруны есть, – подумал Шилов. – Все врут понемножку. Воров и впрямь нет, потому что нечего воровать, всё у всех есть, пойди и возьми. А убийцы…» – Он посмотрел на Семеныча, на его большой нос и жалящие будто осы глаза, а Семеныч тоже повернулся к нему и посмотрел цепко и пронзительно. Шилов первым отвел взгляд.

– Возвращаясь к нашему утреннему разговору, Шилов… – растягивая слова, произнес Семеныч, – ты грязный был весь, а на одежде – пятна крапом. Красил, небось, что-то?

– Да, – ответил Шилов и немедленно исправился: – То есть… то есть, нет. Не красил, а собирался, спустился в подвал за банкой краски и поднял ее наверх, но вдруг передумал и решил прогуляться. Когда ставил банку на пол, чуть не уронил, и часть краски попала на одежду.

– Что красить хотел? – глухо спросил Семеныч, и душа Шилова ухнула в пятки, но он продолжал гнуть свое:

– Да так… дверь, в общем, входную. Зачем и сам не знаю. Разнообразия захотелось. Дай, думаю, покрашу, погляжу, что получится, а если фигня получится – так в новый дом перееду и баста.

– Понятно, – ответил Семеныч, а Шилов мысленно накричал на себя, потому что не мог и не хотел рассказывать о Духе и обескрыленном Сонечкином сыне, но и такую чушь выдумывать не должен был.

– Вот что, Шилов, – сказал Семеныч, – я надеюсь, завтра ты придешь на площадку вовремя, а если нет… – Он замолчал, затянулся, выпустил дым длинной струей, как чайник или паровоз и умолк. Шилов ждал окончания фразы. Ждал очень долго. Семеныч затянулся еще пару раз, сплюнул тягучей желтой слюной на блестящий асфальт и выкинул окурок в лужу. Открыл калитку и вышел на дорогу; замер у обочины, будто вспомнил что-то важное и сказал, не оборачиваясь:

– Знаю, Соня с тобой ночует сегодня. Она девчонка замечательная, я ее как р-родную дочь люблю. Хочу, чтобы у нее все было хорошо. Ты понимаешь меня, Шилов?

Шилов кивнул, хотя Семеныч не мог его видеть, нервными пальцами вынул из пачки новую сигарету и закурил, а Семеныч перешел дорогу, влез в беседку и сел за стол; налил себе водки. Шилов выкурил третью сигарету, а потом четвертую. Он следил за Семенычем, за его волосатыми ручищами, которые подносили ко рту рюмку за рюмкой, следил за его согбенной спиной и густыми бровями, из-под которых в пустоту обвиняюще глядели глаза, не умевшие прощать. Шилов достал пятую сигарету, но дрожащими пальцами случайно отломил фильтр, смял окурок в кулаке, кинул на землю и со словами: «Блят-ть, растудыть», которые совсем не подходили к царящей вокруг таинственной обстановке, впечатал каблуком в асфальт.

Глава шестая

Шилов продрал глаза в пять утра, увидел рядом с собой спящую Сонечку и вспомнил, что вчера произошло, но после бессонной ночи не мог толком осмыслить случившееся, поэтому пошел на кухню, где заварил в турке крепчайший кофе и выпил его без сахара и сливок, залпом, как водку. Сон прошел, но скудность мысли осталась. Шилов решил выйти освежиться, но через переднюю идти не стал, потому что боялся нового разговора с Семенычем. Обулся и вышел через задний двор. Было еще темно, но рассвет уже занимался морковной и багровой красками на востоке, а крест торчал на вершине холма как черная несмываемая метина на синем небе, как шрам, который старались облетать даже облака.

Шилов отвернулся и, пытаясь ни о чем не думать, пошел, куда глаза глядят. В голове все время вспыхивал образ прибитого к кресту Валерки. Чем больше Шилов старался не думать о нем, тем хуже у него получалось. Если Шилов вспоминал Соню, крест проглядывал сквозь развевающиеся седые волосы, если вспоминал речку, крест превращал ее в топкое болото и как уродливый прыщ торчал над водной гладью, если вспоминал свой дом, крест, разворотив деревянные полы, упирался в потолок. С невысказанным укором глядел на Шилова мертвый Валерка, прибитый к кресту, желто-красная слюна капала из открытого рта. «Полетел бы на геликоптере, и все бы было в порядке, мля, – шептал Валерка. – Полетел бы, мля…» Вскоре Валерка только и делал, что произносил свое неизменное «мля».

Выкинув из головы эти мысли, Шилов огляделся и понял, что вышел на дорогу и направляется к печальному дому. Он хотел повернуть обратно, но ноги сами несли дальше, и вскоре Шилов вошел в памятную долинку, которая в рассветных лучах солнца выглядела не так страшно. Чириканье желтопузых птиц заглушали хлопающие ставни. Дух сидел на своей верной скамеечке. На нем была старая буденовка, он курил приму в длинном закопченном мундштуке. Дух смотрел на небо. На земле у его ног валялись странные устройства, похожие на винтовки, которые Дух выкапывал у кромки леса. Устройств было два.

– Здорово, Шилов! – приветливо воскликнул Дух, мигом спрыгнул со скамейки и подобрал с земли винтовки; одну повесил на плечо, пристегнув ремешок к погону, а вторую кинул Шилову. Тот поймал ее и озадаченно повертел в руках.

– Что это, Дух? – спросил Шилов, гадая на «вы» с Духом следует разговаривать сегодня или все-таки на «ты».

– Это, друг мой сосиска, винтовки для охоты за ведьмами, – ответил дружелюбно Дух и щелчком поправил сползающую на глаза буденовку. – Я их переделал из тех, которые из-под земли вылупляются.

– Зачем они?

Дух расхохотался, подошел и толкнул Шилова в плечо:

– Говорю же, для охоты на ведьм. Ты чего, кстати, задерживаешься? Целый час жду тебя.

– Мы вроде не договаривались… – ответил Шилов неуверенно.

– Конечно, не договаривались! Но я знал, что ты придешь.

Он присел на корточки и поманил Шилова пальцем. Шилов присел рядом с ним. Дух пальцем начертил в податливой земле три дерева (палочка и кружочек сверху), двух человечков (четыре палочки, два кружочка), пяток колобков без ртов и носов, зато с глазами, и лучистое солнышко, глазастое, растянувшее рот в улыбке. Сказал серьезно:

– Диспозиция, Шилов, такова: вот лес, в котором ведьмы, вот мы, которые стоят напротив леса и должны в него войти без всякой – заметь! – рекогносцировки. Вот улыбчивое солнышко, которое в лесу нам не поможет, потому что кроны деревьев в нем срослись и не пропускают, ёптель, солнечный свет. В ходе спутниковых наблюдений я, Шилов, выяснил, что ведьмы сосредотачиваются в этой части леса, – Дух ткнул пальцем в рисунок и дорисовал возле деревьев две волнистые линии, – именно здесь, возле реки. Если мы не уничтожим эти проклятые информационные сгустки, Шилов, они проникнут в город и наведут шороху среди гражданского населения, поэтому надо действовать быстро и решительно. Ты готов?

– А какие могут быть спутниковые наблюдения, если кроны деревьев сплелись?

– Какие-какие!… – с едкой ухмылкой ответил Дух. – Инфракрасные! Так ты готов?

– Готов, – буркнул обалдевший от такой информации Шилов. Сначала он хотел отказаться, но вспомнил Семеныча, представил, как будут смотреть на него, Шилова, ребята, как они начнут перешептываться за его спиной и замолкать, когда он посмотрит им в глаза, и решил пойти с Духом.

Лес встретил Шилова и Духа угрюмо, неприветливо: мрачным, беспокойным шепотом в хмурой зеленой листве, и Шилов тотчас же споткнулся о корягу, ловко спрятавшуюся в траве, и долго скакал на одной ноге, матерясь шепотом. Дух показал ему кулак и крикнул на весь лес, вспугнув оранжевых пичуг, что сидели на ветках:

– Молчи, солдат!

Шилов замолчал, но не от того, что Дух приказал, а потому что испугался, что голосом своим приманит ведьм, и они, ведьмы эти, сотворят с Шиловым что-то ужасное, хотя Шилов совсем не представлял, что такого ужасного может совершить черный сгусток с огненными глазами, а спросить у Духа стеснялся. Дух вел себя странно, перемещался по лесу перебежками от одного дерева к другому, вжимался спиной в шершавую кору и стрелял глазами во все стороны, а вороненую винтовку прижимал к груди нежно, как любимую женщину, и, кажется, иногда поглаживал казенник. Что-то шептал, будто ободрял ее. Шилов брел за ним напролом, глядя под ноги, но один раз все-таки отвлекся и в тот же миг угодил кроссовкой в муравейник. Долго стоял, упершись рукой в шершавую кору, прикладом счищал и давил муравьев, которые самым наглым образом заползали под штанину. Покончив с ними, поднял голову и не увидел Духа. Стал судорожно вертеть головой, но вокруг были только деревья, а под ноги мягким ковром стелилась трава. Ветер шелестел листвой, нашептывал что-то непонятное, чужое, и от этого шепота Шилову стало жутко. Он взял оружие наизготовку и внимательно следил за лесом, прислушивался к каждому шороху и тихонько звал Духа. Кричать не решался. Вроде бы вспомнил, в какую сторону направлялся его напарник и пошел туда, но скоро уперся в край лога, склон которого круто уходил вниз, а дно заросло чемерицей. По дну бежал, стуча о гладкие камни, и блестел на солнце прозрачный ручей. Деревья в этом месте расступались, и солнце светило Шилову прямо в глаза. Он, привыкший к сумраку, щурился и беспокойно оглядывался, пытаясь угадать, куда подевался Дух. Заметил след на земле; след был свежий, но смазанный, и Шилов не мог решить, человеку он принадлежит или зверю.

Тем не менее, Шилов пошел по краю лога в сторону, куда вроде бы указывал след. Солнце светило в спину, и Шилов подумал, что направляется как раз к реке. Он шел и шел, ожидая, что в любой момент увидит реку, но река не показывалась, зато в больших количествах объявились комары, которые стали кусать Шилова. Он отмахивался руками и прикладом. Вскоре комаров стало меньше, и Шилов обрадовался, но тут же замер и потянул носом – из оврага потянуло гнилью. Шилов подошел к краю лога и, присев на корточки, осторожно глянул вниз, и увидел огненно-красные глаза, и что-то темное, похожее на кляксу, в высокой траве, а рядом с этим темным – три или четыре трупика оранжевых птиц, которые и источали вонь.

Шилов стоял и смотрел в красные глаза и не мог отвести взгляд. Он поднял винтовку и собрался прицелиться, но тварь метнулась по дну оврага. Трава расходилась за ней как волны на море. Шилов прицелился из винтовки, ствол мотало, но Шилов кое-как совладал с дрожащими руками, прицелился с запасом, чуть впереди ведьмы, и выстрелил. Запахло озоном, из дула вырвался огненный сгусток, спаливший воздух перед Шиловым; отдача была слабая, а вот жаром Шилова обдало неслабо. Он отшатнулся и не успел посмотреть, попал в ведьму или нет. Долго дул на обожженные пальцы. Осмотревшись, увидел, что трава пожелтела и скукожилась там, где он только что стоял, и прошел немного вдоль лога, позволяя холодному ветру остудить горячее лицо. Снова подошел к краю, глянул вниз, но ничего не увидел, кроме горелого пятна на земле. Решил, что промахнулся.

Сзади зашуршало. Шилов резко обернулся. Успел увидеть несущихся на него ведьм. Нажал спусковой крючок. Воздух полыхнул ярко-красным. Кажется, огнем на этот раз опалило ресницы. Шилов вскрикнул от боли, сделал шаг назад, нога не нащупала опоры, и он, качнувшись, сорвался и покатился вниз по склону. Уцепился за корень, что торчал из земли. Остался висеть, вжимая тело в почти отвесный склон. Винтовка выпала из рук и укатилась на дно. Шилов посмотрел вниз и увидел трупики оранжевых птичек прямо под собой и винтовку в траве. Кое-как развернулся, отпустил корень и на заднице безболезненно съехал вниз. Воняло нестерпимо, но Шилову было не до того. Он схватил винтовку и направил ствол вверх. Солнце ослепило глаза. Шилов часто моргал и, вытирая выступившие слезы, смотрел на нависающие над головой стволы деревьев. Ждал, что вот-вот вынырнет ведьма, но ведьма не появлялась, и Шилов решил, что подстрелил ее. Озираясь, он прошел вдоль ручейка по дну оврага и нашел кусок выжженной травы, куда попал в первый раз, но никаких следов ведьмы не обнаружил. «Наверное, после выстрела они исчезают…» – подумал Шилов. Еще он подумал, мыслитель этакий: «Ёпт!». Потом: «Ну вот, заразился у Духа этим дурацким «Ёпт», такая фигня».

«Что же это за существа такие, – с раздражением думал Шилов, наступая в пепел, в который превратилась трава, и расшвыривая его кроссовками. – И что, ёпт, за оружие»?

Шилов обнаружил, что оружие не только сожгло траву, но и обезводило почву, которая стала сухой и под ногами Шилова вздымалась серой пылью – и такой земля была до глубины в полтора пальца. Шилов проверил это, ткнув палкой. Подивившись мощи оружия, Шилов пошел дальше по дну оврага. На этот раз он шел медленно и часто останавливался, прислушиваясь к шорохам и голосам лесных птиц, а потом снова шел и до рези в глазах вглядывался в каждый холмик и трещину в земле, потому что ведьмы представлялись ему плоскими как мультяшки, а значит, вполне могли спрятаться в узкой трещине или за кочкой.

Метров через сто Шилов услышал, как впереди шумит река, вздохнул свободней, и ускорил шаг. Он побежал и совершенно потерял бдительность, когда ему навстречу из зарослей орешника выскочили сразу две ведьмы; Шилов затормозил, поднимая винтовку, но ведьмы были совсем близко, в метре, в сантиметре, в миллиметре, и он открыл рот, чтобы закричать, но не успел.

Шилов находился в огромной комнате, полы, стены и потолок которой были выполнены из серого пластика. Конференц-зал, подумал Шилов, с любопытством разглядывая обстановку. Перед ним стоял отполированный до зеркального блеска длинный стол, который окружали стулья с высокими спинками, обитыми красным бархатом. Стульев было много, под сотню, но все они, кроме одного, пустовали, а на том одном сидел, развалившись, низенький, но крепкий мужчина в военной форме мышиного цвета без знаков различия. Заплывшие глазки метались в глазницах без всякой системы, мужчина стучал пальцами по лакированной столешнице. Шилов следил за его пальцами, отстукивающими морзянку, и думал, что ничего нет важного в этих самых пальцах, которые стучат, но оторваться не мог и продолжал следить за ними, как загипнотизированный. Он хотел спросить у мужчины, как он, Шилов, здесь оказался, ведь только что были лес и ведьмы, но не сумел вымолвить ни слова.

– Мне вас рекомендовали, господин Шилов, – приятным баритоном произнес мужчина, и Шилов, наконец, смог оторваться от его узловатых розовых пальцев и посмотрел мужчине в лицо. Лицо его было такое же розовое, как и пальцы, а щеку пересекал длинный шрам, которого мужчина совсем не стеснялся и, кажется, даже нарочно выпячивал. Взгляд у мужчины, когда он перестал озираться, оказался доброжелательный, добрый такой, а улыбка искренняя, открытая, и именно поэтому Шилов не поверил ей. Слишком уж приятное и располагающее к душевному разговору, если не считать шрама, лицо было у собеседника. Шилов отвернулся и посмотрел на голографическую карту на стене. Местность на карте была ему незнакома, но он все равно глядел только на нее, лишь бы отвлечься.

Не дождавшись ответа, мужчина в форме сказал:

– Говорят, вы лучший специалист.

– Я – не специалист, – сказал Шилов и удивился словам, что срывались с его губ против воли, но продолжил: – В большинстве ситуаций, в которых я оказывался, у специалиста не было бы и шанса.

– Об этом я и говорю! Второй шпажист никогда не победит первого, потому что играет по правилам; первого шпажиста победит только дилетант! Кажется, это у Марка Твена было, – преувеличенно бодро произнес мужчина в форме. – Софья Плошкина сказала, что вы лучший дилетант в управлении.

Шилов вздрогнул, имя это что-то напомнило ему. Софья? Соня? Сонечка? Странно, он совсем не обиделся на «дилетанта».

– Перейдем к делу, – губы Шилова зашевелились, рот раскрылся, и он произнес фразу, которую совсем не собирался произносить.

– Что ж, – пробормотал мужчина в форме, – перейдем. Скажите мне, господин Шилов, что вы знаете о расе…

Шилов не дослушал конец фразы, ему скрутило живот. Он наклонился, и его стошнило. Шилов смотрел в пол, но пола не было, под ногами шуршал белый песок, а речка шумела совсем рядом, и кто-то лил ему на голову прохладную воду. На самом-то деле, он не стоял в длинном и темном конференц-зале, а сидел на берегу реки, и блевал на этот самый берег столько, сколько хватало желудка. Кто-то помог ему подняться и отвел в сторону. Шилов вяло передвигал ногами и чувствовал себя слабым, как младенец. К ноге его прилипла серая ракушка, и он тряс кроссовкой, чтобы освободиться от нее, но не получалось, и он закрыл глаза, чтобы уснуть, но его снова окатили водой. Он закричал, пытаясь оттолкнуть обидчика, но руки не слушались. Шилов упал спиной на песок. Долго лежал, глядя в безоблачное небо. Небо было чистейшее, выскобленное прошедшими дождями, и Шилову оно нравилось. Потом небо загородила улыбающаяся физиономия Духа.

– Дух, я умер? – спросил Шилов и удивился, услышав свой голос – таким далеким и чужим он стал.

– Нет, солдат, ты еще жив и поборешься, – ответил Дух и из сложенных ковшиком ладоней еще раз плеснул ему в лицо водой. Шилов почти ожил, по крайней мере, смог сесть и сидел, качаясь из стороны в сторону, как пьяный. Вода, пахнущая тиной, стекала с его волос и попадала в рот. Шилов отплевывался. Дух уселся рядом по-турецки и прикурил. От запаха табака Шилова опять затошнило, но блевать было нечем, поэтому он просто сглатывал тягучую кислую слюну и сипло дышал, широко раскрыв рот.

– Что случилось? – спросил Шилов у Духа.

– Ведьмы в тебя, Шилов, пролезли и накачали ненужной информацией. Но я этих пидорасок сжег, не бойся!

– Но как же… как же ведьмы могут быть пидорасками, и почему я сам тогда не сгорел…

Дух расхохотался, а Шилов скривился, потому что смех у Духа был неприятный, каркающий, и от него еще больше болела голова.

– Смотри, – сказал Дух и сунул ему винтовку под нос. – Здесь на казенной части рычажок специальный есть, у которого два положения. Когда рычажок в первом положении, оружие только на ведьм действует, во втором и человека сжечь может. Я тебе разве не объяснял, солдат?

– Нет…

– А ну не раскисать, ёпт! Поднялся! Быстро!

Шилов попытался послушаться, но ничего у него не вышло, ноги подкосились, и он упал на колени. Увидел перед собой реку и песок с торчащими из него камешками и ракушками. Глаза у Шилова заболели, потому что вода в реке сверкала как тысяча елочных игрушек, и это показалось ему самым красивым зрелищем на свете, но уж больно утомительным для уставших глаз.

– Там птицы дохлые в овраге, – сказал Шилов.

– Птичий мозг хрупкий и не выдерживает объема информации, который навязывает ведьма, потому птица быстро подыхает, – спокойно ответил Дух и снова гаркнул: – А ну, встать! Встать, я сказал!

– Не могу я, Дух, хоть и брат ты мне, но все равно не могу, – честно ответил Шилов, любуясь речкой. – Оставь меня в покое, дай отдохнуть.

– Ладно, – подумав, сказал Дух. – Собственно, я уже перебил большую часть ведьм и знаю, где прячутся оставшиеся, сейчас схожу туда и покончу с ними. С тобой же ничего не случится, потому что эти пидораски боятся открытых пространств. В общем, подожди меня часок, пойду проведаю пидорасок. Вот, кстати, твоя винтовка. Сейчас она в положении «только против пидорасок». В смысле, «только против ведьм».