Текст книги "Новости наших дней (сборник)"

Предложение

Мне нравилось приходить в этот ночной клуб поздними вечерами.

Его открыли неподалеку от моего дома.

Клуб нравился не мне одному – всегда был битком набит.

Возраст у меня был для мужчины критический: под сорок.

Поэтому я там особенно не блистал и даже не напивался.

Скромненько сидел у стойки и потягивал пиво – не пьянки ради, а чтобы убить время.

Громкая музыка. Красивые девушки. Обходящие тебя, непонятного, юнцы.

Иногда по всем танцующим и сидящим словно волна прокатывалась – это значит, пришла какая-нибудь знаменитость.

Почему меня тянуло туда? Может, недотанцевал в молодости, а может, от того, что это был тот мир, куда я уже не войду на равных, а только гостем – поглядеть со стороны.

Вот я и глядел. Впитывал. Наслаждался.

Словом, нравились мне эти вечера.

И еще мне там нравилась одна девушка. Стройная, издалека, казалось, высокая, всегда в черных брюках, черной же блузке и вечно танцующая, как заведенная – все время в движении, в ритме. Необычайно пластичная. Не сказал бы, что очень красивая. Но музыка, в которой она буквально купалась с отрешенным видом, делала ее лицо прекрасным.

Поначалу я никак не мог понять, что ее заставляет все время биться в этом бешеном ритме.

Но потом понял: это ее работа.

Она была в этом клубе что-то вроде подсадной утки: ее задачей было заводить публику – она заводила. И хорошо заводила. Отлично даже.

Вот я и наблюдал за ней, и вот и было мне интересно наблюдать за ней, благо, она была все время перед глазами.

Потягивал я пиво, покуривал и думал: «Кто она, что она и зачем она здесь пляшет каждый день – или денег много надо, или так музыку любит, что жить без нее не может?»

Постепенно я стал раскручивать в своем воображении ее жизнь, придумывал какие-то сюжеты, эпизоды – начал как бы жить ее жизнью.

Так мы и проводили вечера: она танцевала, а я сидел и пил пиво.

В один из вечеров, насмотревшись вдоволь на ее вздрагивающее в танце тело, я уже отвернулся от площадки и полез за бумажником, чтобы рассчитаться за пиво. Но бумажник так и не вынул: мне на плечо легла рука – тяжелая, крепкая, серьезная.

Я обернулся. Молодой мужчина, помладше меня лет на десять, в строгом сером костюме в крупную черную полосочку радушно смотрел мне прямо в глаза.

– Понравилась девочка? – кивнул он на танцующую фею.

Я посмотрел на него, на ту, которую он, очевидно, имел в виду, и спросил в свою очередь:

– А что?

– Могу продать. Но только на одну ночь.

Мы договорились о цене, и я ее забрал.

Она оказалась не такой высокой, какой казалась на площадке, в танце, даже наоборот – чуть ниже среднего росточка.

Брюки она сменила на юбочку, и открылись стройненькие ножки, носочки до щиколотки и туфли на низком каблуке, Больше похожие на спортивные тапочки подростка, чем на обувь гетеры.

За спиной рюкзачок, за щекой жвачка.

Намного моложе, чем казалась издалека.

Со мной она пошла легко и просто, как будто была со мной уже долгие годы.

Характер у нее был легкий, волосы мягкие, голосок еще детский.

Дом мой был недалеко, и я предложил пройтись пешком.

Она согласилась.

Шла, пинала камушки.

Я свистел, украдкой поглядывая на это милое и странное существо.

Мы проходили мимо какого-то ночного кафе. Там, за большим витринным стеклом, на нескольких бильярдных столах гоняли шары два-три игрока.

Она остановилась у огромного окна и стала следить за игрой.

Я вначале прошел чуть вперед, но потом вернулся и тоже стал смотреть на игроков – любил эту точную игру и сам немного играл.

Мы постояли, посмотрели.

Она наклонилась и стала перевязывать шнурок на правом ботинке.

Я немного задумался о своем и не срачу понял, о чем она говорит.

– Чудики, совсем играть не умеют, – казалось, что она это говорит себе самой, но так, чтобы слышал и я.

Я удивленно посмотрел на нее и осторожно спросил:

– А ты что, умеешь играть?

Она разогнулась, поправила юбочку, рюкзачок и тоже спросила меня:

– А ты что, тоже умеешь играть?

Я улыбнулся и ответил, что играю весьма прилично и любого из этих, что стучат шарами в кафе, обыграю запросто.

Она приложила ладонь ко лбу и, упершись так в окно, опять сказала как бы окну:

– Но не меня.

Мне показалось, что я ослышался.

– Кого я не обыграю?

Она повернулась ко мне и совершенно серьезно ответила:

– Меня.

На этот раз я хорошо ее расслышал и здорово удивился.

– Тебя? – сказал я и смерил ее взглядом сверху вниз и обратно.

– Меня! – ответила она и, заложив руки за спину, тоже смерила меня взглядом, только снизу вверх и обратно.

Я посмотрел на нее, пошаркал подошвой по асфальту и сказал, отвернувшись:

– Пойдем-ка, милая. – И пошел, не оборачиваясь, дальше по улице.

Чувствую – не идет.

Остановился, повернулся.

Она стояла все в той же позе, заложив руки за спину, и ехидно так улыбалась.

– Что, испугался?

– Чего испугался? – не понял я.

– Испугался играть со мной!

– А чего мне пугаться? – машинально ответил я, еще не до конца сообразив, о чем она.

– Понятно, чего: проиграть боишься.

– Я-то?!

– Ты-то!

До меня дошел, наконец, смысл нашего странного ночного диалога. Я понял, что надо мною издеваются. Меня заело.

– Пойдем, – сказал я. – Пойдем сыграем. – И пошел к дверям заведения.

Уже в дверях я услышал за спиной:

– На что играть будем?

Я опешил. Повернулся. От злости у меня просто скулы сводило, но я сдержался и умудрился ответить спокойно:

– На что хочешь…

– Тогда давай на усы.

– На усы? – Я потрогал единственное украшение своего невзрачного лица.

– Да! Если проиграешь, сбреешь усы. Если выиграешь, я усы отращу.

– Отрастишь… – машинально повторил я. Наконец, поняв всю нелепость такого предложения, от нервной злости, наверное, согласился:

– Хорошо! Идет! – И уже от какого-то бессилия показал ей свой кулак, волосатый и сухощавый. – Смотри, если не отрастишь… – задохнувшись, я не смог закончить, повернулся от нее и с шумом пошел в кафе.

Она прошмыгнула следом.

Когда я взял кий, руки у меня тряслись от злости и нетерпения как можно быстрее влепить проигрыш этой бестии.

Пирамиду я разбил плохо. «Ну ничего, – решил, – пусть немного потешится, постучит по шарикам. Даже если попадет, все равно я ее прихлопну!»

Она не спешила. А я буквально трясся, дожидаясь своего удара.

Она долго выбирала кий.

Наконец выбрала.

Намелила его, очень тщательно.

Сняла рюкзачок. Обошла бильярдный стол.

Как ни странно, выбрала очень правильную позицию и примерилась, присев к краю биллиарда. Потом не спеша нацелилась на многообещающую комбинацию шаров.

Ударила.

И забила.

Потом еще, и так – пять шаров подряд. Понятно, что я испытывал, когда она дала маза.

Я резко подбросил кий, ударил и промазал.

От досады даже вскрикнул и чуть не переломил кий о колено.

Она же, не обращая никакого внимания на мои эмоции, забила еще три шара, чем и закончила партию.

Стараясь не замечать ее торжествующего взгляда, я лихорадочно начал собирать шары в новую пирамиду.

Составил. Быстро намелил кий и повернулся к ней, предложил новую партию.

– Одну минуточку. А усы?

– Какие усы? – не въехав в вопрос, ответил я.

– Обыкновенные, рыжие твои.

Я опять машинально потрогал мою гордость.

– Но у меня же бритвы нет. Потом сбрею.

– Договаривались – сейчас!

– Сейчас, сейчас… бритвы нет! Так ты будешь играть или нет?

– Буду, конечно. Но сперва ты сбреешь усы, как договаривались.

– Чем сбрею? Что ты думаешь, я с собой бритву, как бумажник, в кармане ношу?

– Зато я ношу.

Она взяла свой рюкзачок, развязала его и вытряхнула прямо на пол: тапочки, презервативы, жвачка, тампоны, помада, тени, мыло, полотенце, салфетки, зубная щетка, паста и пачка одноразовых бритвочек.

Поковырявшись в этой кучке, она взяла хрустящую упаковку с лезвиями и бросила мне.

– Туалет там, – показала она мне в глубь кафе.

Я поймал пакетик. Повертел его в руках и молча поплелся в туалет.

В туалете открыл горячую воду, поискал взглядом, чем бы намылить усы.

Взял в руки кусочек мыла, посмотрел на себя в зеркало и сказал отражению:

– Идиот!

Намылил усы. «Отрастут еще. А вот как она будет отращивать, когда проиграет?» Тешась этой мыслью, сбрил свою мужскую гордость быстро и решительно.

Побрившись и рассмотрев себя в зеркале, я остался вполне доволен: я даже помолодел, что немаловажно в моем возрасте.

Когда я вышел в зал, сразу же получил комплимент:

– А ты выглядишь гораздо моложе, чем раньше, – она запнулась и добавила: – До того, как проиграл.

Я смолчал. Как ни странно, после этой парикмахерской интермедии я сразу успокоился.

Подошел к бильярду, поправил пирамиду и жестом пригласил ее начать.

Она разбила плотно ставшие шары, и через несколько минут все было кончено она проиграла.

Забив последний шар, я, не разгибаясь, посмотрел из-под руки на интриганку.

Она спокойно поставила кий и, подхватив свой рюкзачок, направилась в сторону туалетов.

Я стряхнул мел с ладоней и пошел к бару. Заказал себе водки и томатного сока. Выпил. Злость куда-то ушла. Разбирало любопытство: каким же образом она отрастит усы?

Я не сводил глаз с дверей женского туалета.

Наконец дверь открылась, и она вышла.

С усами.

У меня челюсть отвисла.

Она приближалась. Я весь напрягся.

У нее были усы! Маленькие, аккуратненькие, правда, нарисованные. Но нарисованные классически. Похоже, тушью для ресниц.

Она подошла, забралась на табурет у стойки, попросила белого вина и, повернувшись ко мне уже с бокалом, сказала:

– Мяу!..

Мне от выпитого стало уютно и хорошо, и я, рассмеявшись, поцеловал ее в носик.

Она допила вино, и я сказал:

– Пойдем, киса.

Бармену стоило больших трудов сдерживать свое удивление по поводу перемен в нашем волосяном статусе, но и он в конце концов расхохотался, после того как она на прощанье и ему сказала «Мяу». На радостях он забыл сдать мне сдачу.

Мяуча и смеясь, мы в обнимку вышли из бара и поспешили ко мне домой.

Утром она ушла.

С усами на лице.

Я дал ей денег и спросил:

– Мы еще встретимся?

Она просунула голову в щель между дверью и косяком, мяукнула вместо ответа и помахала мне лапкой, то есть ладошкой.

А вечером, ближе к ночи, я опять зашел в свой любимый ночной клуб. Попить пива. И посмотреть на ту, что мяукала мне всю ночь.

Музыка. Сигаретный дым. Сумасшедший мелькающий свет. И опять она посреди танцевальной площадки: в ритме, в себе, вся как цветок на сильном ветру, хлещущем ее со всех сторон и… с усами.

Я сперва подумал, что мне мерещится.

Пригляделся, нет – с усами!

Помахал ей рукой, а она мне. И даже, как мне показалось, мяукнула. Может, показалось, а может, и нет.

Так и текло время: она танцевала, я пил пиво.

Когда она на какое-то время сошла с площадки, я разыскал ее – хотел поговорить, повспоминать, подержать за руку и посмотреть на усики.

Но не успел я сказать и полслова, как опять почувствовал на своем плече знакомую уже тяжелую и серьезную руку, а потом услышал:

– Погоди, друг.

Обернулся.

Все тот же костюм и все тот же взгляд глаза в глаза.

– С ней можно общаться только через меня.

– Почему? – спросил я автоматически.

Прежде ответа – жесткая улыбка тонких губ:

– А потому, что она денег стоит. Хочешь общаться – плати.

Почему-то от этих слов на душе у меня стало как-то нехорошо.

Я посмотрел на нее: лицо равнодушное, сосет какой-то розовый коктейль через соломинку и подрагивает всем телом в такт музыке.

Я заплатил.

– Идем! – бросил я ей через плечо и, не оглядываясь, пошел из зала, наталкиваясь на веселых плясунов.

На улице закурил. Минут через пять выскользнула она.

Встала в сторонке и стала что-то чертить на асфальте носком тапочки.

Меня это разозлило.

– Сотри усы! – рявкнул я.

Она мельком глянула на меня и показала кукиш.

От такой дерзости я прямо онемел. Передо мной стоял настоящий зверек, а не девчонка!

Плюнул я, махнул ей рукой и поплелся домой. Она – в метре сзади.

Настроение у меня вконец испортилось.

Я даже стал спрашивать себя, на кой черт она мне сдалась.

Оглянулся: она опять стояла напротив большой витрины того кафе, где был бильярд.

Она задумчиво смотрела сквозь стекло.

Я остановился, посмотрел на нее, и так мне стало ее жалко, что даже в груди защемило.

Я подошел и обнял ее.

Она ткнулась мне в плечо. И вдруг спросила:

– А почему ты покупаешь женщин? Ты что, не способен просто познакомиться и увлечь девушку? Почему тебе надо нас покупать?

Она отстранилась и серьезно посмотрела на меня.

Я опешил.

– Почему покупаю? Я не покупаю! Но ты же заплатил моему сутенеру.

– А ты что, его собственность?

– Наверное. Ну да ладно, пошли. Это я так…

И она, тряхнув головой, зашагала в сторону моего дома. А я за ней.

Странная какая-то…

Утром я встал пораньше.

Сварил кофе, два яйца всмятку. Сделал бутерброд. Все это сервировал на подносе и принес ей в постель.

Она проснулась и охнула:

– Что это? – Глазки ее засветились, губки зарозовели.

– Это завтрак.

– Почему?

Я не стал ей ничего объяснять. Думал, пусть поест спокойно.

– Ты ешь, киса, – и помог ей установить удобно поднос.

Когда она поела, я вытер ей губки салфеткой, а заодно стер остаток усов, и унес поднос на кухню.

Когда вернулся, она была еще в постели. Но уже сидела, поджав коленки к подбородку. В глазах было ожидание чего-то необычного, радостного.

– Киса, я вот что подумал: зачем мне платить за тебя кому-то? Давай я сам буду твоим собственником.

Она еще улыбалась.

– Так, давай дальше.

– А что дальше? Ты просто пошлешь того дядю и будешь со мной.

– В качестве кого? Жены?

От такого прямого вопроса в лоб я смутился.

– Ну, не жены, а так…

Глазки ее сразу потухли, губки обсохли.

– Понятно… – чуть слышно прошептала она.

Потом резко сдернула одеяло. Выскользнула из кровати и в одну секунду оделась.

У двери я ее перехватил.

– Ты чего?

– Ничего. Пойду. И послушай совет: если «так», то копи деньги. Причем большие. А захочешь без денег – тебя раздавят, как козявку. Мяу… – И она, оцарапнув коготками мою щеку до крови, захлопнула за собой дверь.

Снайпер

Познакомились мы в Юрмале.

Он проходил стажировку в архитектурном курортном управлении, а я там работала машинисткой.

Он как увидел меня, так больше и не отходил.

Через неделю предложил выйти за него замуж.

Мне он тоже понравился – высокий, стройный, темненький, – и не скажешь, что исконно русский.

А мои родители, коренные латышские крестьяне, были категорически против этого брака.

В воздухе веял ветер перемен. Уже во всю говорили о независимости Латвии, и брак единственной дочери с Сергеем – русским парнем – моих родителей не устраивал.

А я была готова ради него на все. Разругалась с родителями до проклятий. Собрала вещи и с ним – в Россию.

Думала, что моей ноги больше не будет на этой земле – в доме моих родителей.

Но все обернулось совсем не так, как нам с ним мечталось.

Через год у нас родился сын.

Тут пошли первые кооперативы.

Сергей тут же бросил свою государственную службу и стал заниматься строительством коттеджей.

Мы быстро богатели.

У нас появилась хорошая просторная квартира, две машины, дача, мы стали ездить на отдых за границу.

Но для того, чтобы все это у нас было, ему приходилось долго и много работать. Стал часто выпивать. И курить одну за одной, становясь все худее и темнее.

Но меня любил по-прежнему страстно и нежно. Я нигде не работала. Занималась исключительно домом.

Когда сынишке исполнилось шесть лет, мы его отдали в платную школу. Я его и провожала, и встречала.

Однажды утром, проводив сына, я зашла в парикмахерскую и только к обеду вернулась домой.

Сережа почему-то был дома. Правда вчера он пришел поздно и сильно выпивши. Но это, как он объяснял, было необходимо по работе.

Я заглянула в спальную. Он лежал на диване и спал.

Часа через два заглянула еще раз. Он лежал в той же позе. У меня почему-то сильно забилось сердце и появилась чувство тревоги. Я подошла ближе. Тронула его за плечо. Рука его распрямилась, и из ладони выпала таблетка. Я подняла ее. «Валидол».

И тут меня охватил страх.

Я стала его будить.

Но сколько ни трясла, сколько ни плакала, он не проснулся.

Приехали врачи, констатировали смерть от сердечной недостаточности.

Так я осталась одна с сыном в чужой стране.

Как только Сережу закопали, пришли его друзья по бизнесу и предъявили счета. Оказывается, у него было много долгов. Мне совали в лицо какие-то бумаги, подписанные им.

Куда идти, к кому обращаться? Не к кому.

Из богатой семьи мы с сыном быстро превратились в семью без машин, дачи, денег. Даже квартиру у нас отобрали, дав взамен однокомнатную в старом доме.

Я совсем загрустила.

Сын стал ходить в обыкновенную школу с переполненными классами.

Машинистки уже были не нужны, везде требовались программисты.

Через полгода мне совсем плохо стало. Продала все сережины подарки. Но соседка по новому дому оказалось неплохой женщиной, помогала чем могла. Она тоже растила одна сына. Правда уже взрослого. Он только что закончил десятый класс. Парень хороший. Все ходил вокруг меня и смотрел влюбленными глазами. Пытался говорить басом и называть меня по имени.

А я шутила над ним и называла его Алешенькой и мальчиком.

Он сердился.

Вскоре его забрали в армию.

Соседка загрустила и, когда я, помаявшись вдоволь и решившись съездить к себе на родину, попросила ее присмотреть за сынишкой, пока я езжу к родным, она с радостью согласилась:

– Езжай, Ирма, ни о чем не беспокойся. Я пригляжу, накормлю, напою. Мне, глядишь, и не так плохо с твоим-то будет. А то от Алеши писем давно нет. А тут война в Чечне.

И я уехала.

Думала на неделю, а получилось намного больше.

На родине отец с матерью увидеться со мной не захотели и даже не пустили на порог родного дома.

Я растерялась и не знала, что мне делать дальше.

От отчаяния позвонила школьной подруге.

Та меня узнала и почему-то сильно обрадовалась моему звонку. Пригласила к себе домой.

Я приехала.

Подруга сильно изменилась, но была мне очень рада.

Она жила на широкую ногу. Евроремонт, дорогая мебель, бриллианты.

Когда выпила, она рассказала откуда у нее деньги.

Оказывается, она работала по контракту снайпером в Чечне. Отстреливала российских офицеров. Там ей платили хорошие деньги.

Я сначала не поверила. Она – и снайпер?

– Жить нормально захочешь, чертом станешь, – ответила подруга на мой вопрос.

Она мне и рассказала, что в городе есть вербовочный пункт. Подписываешь контракт, и тебя отправляют на обучение в Пакистан, а уже потом в Чечню.

– Вот так. Три месяца в лагере, три месяца в Чечне, и обеспечена на всю жизнь. И не жалею, – закончила она, лихо опрокинув в рот рюмку коньяка.

Я тоже выпила.

Дальше пошли рассказы о фронтовой романтике и больших деньгах.

К утру она меня уговорила.

Выспавшись, мы с ней сходили в вербовочный пункт. Там я подписала контракт. Позвонила соседке, извинилась, сказала, что нашла хорошую работу, денежную. Попросила еще немножечко приглядеть за сыном. Она согласилась. Ей с моим сыном легче ждать возвращения своего сына из армии.

Полученный по контракту аванс я выслала им на прожитье, и через день по фальшивому паспорту вылетела в Арабские Эмираты, а оттуда – в Пакистан. Там узнала, что и подруге за меня прилично заплатили, и что она никогда не была ни в лагере, ни в Чечне, а занималась лишь вербовкой. Этим и жила. Теперь мне стала понятна ее неожиданная радость от нашей встречи.

Но все это я осознала лишь к концу своего обучения, когда готовилась моя отправка в Чечню.

И уже там, в Чечне, я поняла, что если не любишь свою винтовку, как саму себя или как своего ребенка, лучше не мечтай стать снайпером.

Только себя измучаешь и ничего не заработаешь. Хорошо я пришла в отряд со своей винтовкой.

Со своей «Моськой». («Моська» – винтовка 7,62 С. И. Мосина)

Мне ее в лагере отобрал мой инструктор, одну из сотни из-за хорошей кучности.

Правда, из заработанных потом денег пришлось прилично ему доплачивать за доводку.

В спусковой механизм был добавлен предупредитель и курок воткнули с накаткой.

Шейку ложа заменили на пистолетную.

Шомпол с винтовочки убрали, чтобы ствол не утяжелял.

Всей моей «Моське» сделали черную окисловочку, даже затвору, и она стала брюнеточкой.

Я беленькая, она черненькая.

Мне «чехи» («Чехи» – бандиты) и кличку дали из-за этого «Абба».

И мне легче при моей профессии быть просто Аббой, чем Ирмой.

А еще для своей «Моськи» я приобрела Цейсовскую трубу от двух до шести. Этот телескоп хорош для стрельбы и по неподвижной и по движущейся дели, а также для вечернего и ночного боя.

Под оптику сделала откат, чтобы глаз не повредить.

И стала работать.

Причем, надо сказать, не плохо.

Поэтому уже скоро контракт, по моим подсчетам, должен закончится.

Деньги я заработала большие и часть их уже переправила домой соседке.

Осталось самой уйти.

Еще немного подзаработать и – домой к сыну.

Стемнело.

Я свою «Моську» за спину и – к федералам.

У меня уже было приготовлена удобная лежаночка. С нее хорошо просматривался их блок-пост. С утра пораньше можно снять пару офицеров. За них хорошо платят.

Только я устроилась, прикопала «Моську», как на меня что-то сверху упало. И не успела я даже пискнуть, меня быстро и профессионально скрутили. Но расчет, очевидно, был на мужика, поэтому немного все же помяли.

Когда в палатке допрашивать стали, я поняла, что «Моську» не нашли. Поспешили ребята.

Тогда начала беженкой прикидываться.

Но ребята стреляные. Посмотрели на синяк на плече, на указательный пальчик с мозолями от курка и сразу поняли кого сняли – снайпер.

Точнее снайпершу.

А на нас, снайперов, никакие человеческие законы не распространяются. Ладно, если бы была местная. Может, еще бы выкупили. Меня же, по всем фронтовым законам, должны тут же хлопнуть без суда и следствия. Как и не было.

И точно. Даже не стали разбираться кто и откуда, где и как.

Бросили жребий, и малый, кому выпало, повел меня на щелчок.

Спасибо, хоть издеваться да насиловать не стали. Хотя перед смертью можно было бы мной и потешиться.

Повел меня солдатик в ложбину.

Попросила наручники снять.

Снял.

Я волосы распустила.

Попросила дать помолиться.

Дал.

Помолилась Иисусу.

И вдруг страшно стало: «Меня же сейчас убьют».

А я сама…

Но тех, кого я убивала, не знали, что в них стреляют.

А в меня должны сейчас выстрелить.

Я повернулась к нему лицом, а он уже прицелился.

Упала на колени и заплакала, уткнувшись в землю.

А когда подняла голову, увидела, как он поднял автомат вверх, дал короткую очередь, развернулся и ушел.

Я вначале не поверила. Но, сообразив, что чудо произошло, быстро скатилась вниз по ложбине и уже ползком – к своим. Местность я знала хорошо.

На базе мне не поверили.

И поэтому ни документов, ни коридоров выхода не давали.

Чтобы поверили, надо было шлепнуть пару федералов. Но без своей «Моськи» я была как без рук. Из чужих стрелять – себя губить. А мне почему-то теперь жить хотелось как никогда.

Наконец, смогла откопать свою родную винтовку.

Думала, поскорей сделаю дело, зашвырну «Моську» и – домой к сыну.

Поэтому пошла днем с группой.

Вернее не пошла, а повели.

В приказном порядке велели идти.

Решили взять комендатуру в селе, расположенном километрах в пятнадцати от базы.

Но теперь настроение у меня было не как прежде. Это и «чехи» чувствовали. Старший группы прямо прилип ко мне. Так и пас каждый мой шаг.

А я шла и все думала, почему же тот солдатик меня отпустил. Не влюбился же он в меня за эти минуты. А может у него сестра похожая или девушка любимая? Я слышала, что были такие случаи. Ну, и Бог с ним. Вернусь, помолюсь в костеле за его здоровье. Свечку поставлю перед святой девой Марией, чтобы уберегла моего спасителя в этой мясорубке.

Но что-то беспокоило мою память. Будто где-то я уже видела лицо этого русского парня. А вот где и когда, никак не могла вспомнить.

Бой начался неожиданно.

Как-то сразу.

Сначала вроде мы придавили федералов.

Но те быстро оправились от неожиданного нападения. И в ответ стрельба пошла без суеты. Поэтому у нас было на все про все минут пятнадцать-двадцать, а там уже прилетят «вертушки» с ракетами, и тогда группе «крышка».

И все бы хорошо, но пулемет на чердаке комендатуры не давал продвинуться вперед ни на метр.

А время убегало.

Вот тут-то и я понадобилась.

Поймала на шпильку прицела окно, откуда бил пулемет.

Перевела осторожно оптику на шестерку.

В щели между рамами четко проявилась голова федерала.

Выдох.

Щека. Приклад. Медленно, медленно потянула курок.

И в последнюю долю секунды в сознании вспыхнуло: «Да это же тот солдат, что меня отпустил. Но он же вылитый…»

И рука моя дрогнула.

Пуля, отщепив раму, ушла куда-то в темноту чердака.

– Ты что, сука, стрелять разучилась? – «чех» больно ткнул пистолетом в бок.

– Если сейчас его не снимешь, я тебя сниму, сучья мать, – зашипел он, как змея.

Да и правда, что это я.

Поправила оптику. Пригляделась – точно он, Алеша. Сосед мой прыщавый. Вот кто меня отпустил. Вот, значит, почему я осталась живой.

У меня сильно забилось сердце.

Как же так? За что Иисус послал мне такое испытание?

– Стреляй, сука! – привел меня в сознание «чех».

Пистолет его был уже у моего виска.

– Считаю до трех. Раз…

Я, прошептав «сейчас», выдохнула.

– Два…

Прижала плотнее приклад своей «Моськи» к плечу. Поймала на шпильку прицела голову сына соседки, вспомнила своего сына и решила: «Буду стрелять». Уже потянула курок, как вдруг он резко повернул голову в мою сторону и как-.будто заглянул мне в глаза, и я задержала выстрел.

– Три!

И что-то жаркое ударило мне в висок.

«Чех» плюнул на изуродованную выстрелом белокурую голову женщины и дал команду к отходу. А пулемет все бил и бил, не давая бандитам уйти. Наконец, затрещали «вертушки». Несколько ракетных ударов, и от группы боевиков ничего не осталось.

Когда собирали трупы бандитов, нашли и труп снайперши. Пулеметчик узнал ее. Осмотрел рану. Погладил волосы. И сам похоронил.

Не в общей канаве с убитыми «чехами».

А отдельно.

Под цветущей вишней.