Текст книги "Курилка (сборник)"

А утром мама пришла ко мне, присела на постель и, даже не вспомнив вчерашнюю пощечину, начала меня воспитывать и требовать, чтобы я извинился перед Андрюшиной мамой и, конечно, перед этим бедным мальчиком, которого я, оказывается, за день до этого изувечил, а теперь оскорбил.

Я сначала не понял, что это за бедный мальчик, униженный и оскорбленный мной:

– Кто это?

– Не строй из себя полного идиота. Это Андрей, – запсиховала мама и добавила. – Я надеюсь, ты понимаешь, что, ударив и оскорбив его, ты ударил и оскорбил меня.

– Тебя? – вытаращив глаза, переспросил я.

– Да, меня. И Андрюшину маму тоже, конечно.

– Интересно, а почему же он не извиняется передо мной за то, что он оскорбил меня?

– Чем он мог тебя оскорбить? Он не способен на гадости.

– Он не способен?.. А то, что он бегает с тобой по квартирам и говорит всем подряд, что любит тебя, это что, не оскорбление мне? Я же твой сын.

Мама вскочила с кровати.

– Не смей! – закричала она истерично.

– Не смей так говорить. Ты сопляк, ты ничего не понимаешь.

– А ты не смей больше меня бить. Я не хочу терпеть пощечины из-за этого негодяя даже от своей матери.

– Ах так? Как я поняла, ты извиняться не будешь.

– Не буду. И не только не буду, я ему еще раз морду набью.

Услышав это, мама закрыла лицо руками и сквозь них стала патетически звать отца:

– Костя, Костя!

– Что? – обалдел я. – Ты зовешь отца?

– А кого же я должна звать, когда сын сходит с ума.

Вошел отец, как всегда, с отсутствующим взглядом. Мать начала ему говорить:

– Ты помнишь, я тебе говорила, он оскорбил, он распоясался, он грубит, он обидел ни в чем не повинного мальчика, а его матери вообще предложил что-то неприличное.

Отец посмотрел на меня и выдавил:

– Ну что?

– А ничего.

Откинув одеяло, я сел на край кровати.

– Если Андрюха говорит, что любит ее, это не оскорбление. А если я говорю, что люблю его мать, это оскорбление.

– Костя, ты слышал?

Отец немного растерялся.

– Я что-то не понял, кто кого любит.

– Костя, разве это важно? Важно, что наш сын оскорбил Андрея – мальчика чистого, честного и глубоко порядочного. Он должен извиниться.

Отец посмотрел на меня и выдавил:

– Извинись.

– За что? – спросил я у отца.

– За что? – спросил отец у мамы.

– Я сойду с вами с ума, – закричала мама. – Или он извинится, или я… я не знаю, что с собой сделаю.

– Ну зачем так драматизировать? Подумаешь, повздорили два подростка, помирятся, – пытался успокоить маму отец.

– Они, может, и помирятся, но Андрей… Андрей мне звонил вчера и поставил условие: или наш сын извинится, или я, то есть мы, наша семья, больше никогда его не увидит.

– Какая дорогая потеря! – иронически отозвался я.

– Ты знаешь, дорогая, мне тоже кажется, что тут, в этой потере ничего трагического нет, – добавил отец.

– Что? Вы оба полные идиоты. Мальчик переживает, он может наложить на себя руки, и я его больше никогда не увижу. Он может…

Тут мама замолчала, как будто обнаружила что-то очень для нее важное, оглядела нас с отцом каким-то безумно жестким взглядом и сказала:

– Вы… Вы оба меня не любите. Вы оба хотите моей смерти, – и, зарыдав, выбежала из комнаты.

Мы с отцом растерялись. Отец даже присел на стул. А присев, заговорил, стараясь не смотреть мне в глаза:

– Послушай, сын, может ты извинишься?

– Никогда, – резко ответил я.

– Погоди ты. Думаешь, мне все это нравится? Но понимаешь, не так все просто у нас с твоей мамой. И здесь больше моя вина, чем ее. Ты ведь, как я уже понял, считаешь себя взрослым, поэтому не мне тебе рассказывать, что не всегда муж может сделать свою жену удовлетворенной в их совместной жизни. Не все у меня получается так, как нужно. Ну а мама твоя – женщина красивая и обаятельная. Жили вместе из-за тебя. Сейчас ты вырос, вот, я думаю, она и расслабилась. Так что ты извинись. Я тебя редко о чем просил, а сейчас прошу. Мы же оба любим нашу маму. Ведь так?

Отец встал и положил свою огромную руку мне на плечо и слегка его сжал. Рука была горячая и тяжелая.

– Да, маму я люблю. Но извиняться перед этим подонком не буду.

Рука отца дрогнула, потом медленно сползла с моего плеча. Он посмотрел на меня сверху вниз и, глубоко вздохнув, ушел.

Было слышно, как он что-то сказал маме. Та на него закричала.

«Ну, сейчас достанется бате, – машинально подумал я, – да и мне пора собирать манатки, иначе меня уговорят расцеловать этого подонка с его мамой. Кстати о его маме, ее я бы поцеловал и даже бы извинился, после поцелуя, конечно».

На улице из таксофона позвонил Андрею домой. Подонка дома не было. Но дома была его мама.

Я сотворил слезливый голос и, как бы заикаясь от волнения, напросился к ней в гости объясниться и извиниться за вчерашнее.

Мама Андрея обрадовалась моему раскаянию и с готовностью согласилась выслушать мои покаянные речи у себя дома, сожалея, конечно, что нет Андрея, который куда-то уехал: не то в больницу, не то в библиотеку.

Я повесил трубку, притопнул ногами, как молодой жеребчик, потер ладони и поехал к ней.

Рассуждал я так.

Если Андрей сумел совратить мою мать – замужнюю женщину, то брошенную женщину, а отец Андрея ушел от них еще лет десять назад, я совращу легко. Хотя большого опыта в этих амурных делах у меня не было. Так, несколько школьных и студенческих романов, коротких и несерьезных. А вот совращать женщин с обманом и разоблачением мне не приходилось. Да и без обманов совращений тоже не было. Да и получится ли что?

В моей душе сидели большие сомнения.

По дороге купил бутылку шампанского и коробку конфет.

Когда зашел в подъезд, меня начал потихоньку бить мандраж.

Долго стоял у двери, не решаясь нажать на звонок. Причесался перед пыльным подъездным стеклом, почистил ботинки носовым платком и, наконец, нажал кнопку звонка. Коротко и быстро.

Нина Андреевна, так звали маму Андрея, улыбаясь ярко-красным ртом, радушно встретила меня.

– Проходи, проходи. Может, хоть ты что-нибудь мне объяснишь, а то я от Андрея так ничего и не добилась, – и потрепала меня по волосам.

Я пошел за ней на кухню.

Да, фигура у нее была просто как у девочки. И между прочим, она опять была в халате.

На кухне стояло два чайных прибора и печенье. В вазочке одинокая розочка. Желтая.

Я поставил бутылку шампанского на стол, конфеты положил на холодильник.

– А это зачем? – удивленно спросила она.

Я пожал плечами:

– Так просто.

– Ну раз «так просто», тогда будем чай пить.

– А можно мне немного шампанского?

– Можно, конечно, только зачем?

– Я волнуюсь, в горле пересохло.

– Ну раз тебя спасет только шампанское, тогда открывай.

Я открыл шампанское.

Она принесла фужер.

– А можно еще один? – попросил я.

– А кому?

– Вам. Мне как-то одному неудобно. Я и так сильно волнуюсь. В горле пересохло.

Она внимательно посмотрела на меня, встала и принесла второй фужер.

Я хлопнул пробкой и разлил шампанское.

Мы чокнулись.

Я выпил до дна. Она только пригубила.

Я прокашлялся и посмотрел ей в глаза самым невинным и наивным взглядом, на который был только способен, затем опустил голову, как бы смущаясь.

– Ну, я слушаю, – сказала она с легкой иронией и опять взяла фужер.

Я снова посмотрел ей в глаза, но уже смело и решительно.

– Дело в том, что я вас люблю.

Ее рука с фужером дрогнула.

Она, очевидно, ожидала всего, но только не этого. От неожиданности даже залпом выпила шампанское. И поперхнулась. Отвернулась от меня и стала кашлять.

Я вскочил и стал стучать ей по спине, помогая избавиться от кашля. Стучал ладошкой осторожно, ненадолго задерживая ее на спине.

Она прокашлялась и повернулась ко мне. Заглянула глубоко в мои глаза и спросила:

– Это правда?

После того, что у нас с ней произошло, я понял, что до этого вообще не жил.

Я понял, что жизнь – это любовь.

А любовь – это жизнь.

Все обиды, упреки по отношению к маме и Андрюхе исчезли, как ненужная шелуха.

Мне стало легко и свободно.

Я извинился перед Андреем, и мы опять стали дружить, как прежде.

Потом помирился с мамой, чем заслужил рукопожатие отца.

Тема, которая совсем недавно так взбудоражила нашу семью, перестала быть предметом обсуждений или даже намеков. Мы все стали жить как всегда тихо и спокойно.

Мама по-прежнему куда-то звонила. Отец курил трубку.

Но моя личная жизнь изменилась очень резко.

Она стала делиться на «до» и «после», имеется в виду – свиданий с Ниной. И стала похожа на жизнь разведчика с конспиративными звонками и тщательно подготовленными встречами. Для всех я как бы был прежним, а на самом деле я стал другим. Я знал о себе то, что не знал обо мне никто.

Хотя мама иногда подолгу смотрела на меня и время от времени спрашивала: «А ты случаем не влюбился ли, мой голубчик?» Да и Андрей иногда как-то с ехидцей улыбался краешками губ.

Когда я рассказал о своих наблюдениях Нине, она страшно испугалась и стала умолять меня ни в коем случае не раскрывать нашей тайны.

Я успокоил ее и заверил, что никогда в жизни никто в мире не узнает о нашей любви.

Встречались мы у нее на квартире. Но только тогда, когда на тысячу процентов были уверены, что Андрюха в это время не заявится домой.

Но все же я учился не на разведчика, и поэтому в один из майских дней нас застукали.

Застукал Андрей. Вернее даже, не застукал, а просто пришел домой в «это самое время».

Когда в дверь стали звонить, мы оба чуть не умерли от страха. Замерли. Может, позвонили случайно. Нет, опять звонят. Затем в замке зашебуршали ключом.

– Это Андрей, – прошептала она сразу побелевшими губами.

Но это продолжалось только несколько секунд. В отличие от меня, она быстро сориентировалась, моментально выскользнула из-под одеяла, накинула на себя халат, мои вещи засунула в шифоньер и меня туда же.

– Сиди тихо, – наказала шепотом.

«Ха-ха, разведчик в шифоньере», – поздравил я себя.

Из шифоньера я слышал, как она сыграла спектакль в прихожей об усталости и сне, как потом готовила моему другу еду на кухне.

А я сидел голый в шифоньере и думал: «Да, вот она судьба. Совсем недавно я его застукал с моей матерью; теперь он меня со своей. А интересно, он тоже сидел тогда в шифоньере? Хотя вряд ли. У меня же не было ключей от квартиры. А может и сидел, когда мать мне дверь открыла. Сидел, не сидел, но чувствовал он себя наверняка не совсем уютно. Даже, я думаю, совсем не уютно. Я все же иду по проторенной дорожке. А он был первопроходцем в нашей компании. А первопроходцам всегда труднее. Да… А мама, бедная? Она наверняка тогда чуть с ума не сошла, когда узнала, что за дверью я. Да… «Весело» им тогда было. А теперь «весело» мне. Интересно, если он меня найдет, даст мне в морду или нет? А мне что тогда делать, отвечать ему или нет? Он-то мне не ответил. И я, значит, не отвечу на его удар. Но если ударит, то я должен устроить с его мамашей то же, что и он сделал с моей. Его мать тоже должна заставить его извиниться передо мной. И он извинится, как и я. Хотя я извинился не того, что меня об этом просила моя мама, а от того, что я совратил его маму. А он, если пойдет моим путем, должен совратить мою маму, чтобы извиниться передо мной по просьбе своей мамы. Но он уже давно живет с моей мамой, значит он не будет извиняться. А почему же извинился я? Кажется, я совсем запутался».

За этими мыслями и от нервных переживаний я совсем сомлел и задремал.

Разбудил меня знакомый шепот:

– Одевайся быстрее, Он в ванной.

Я сразу въехал в ситуацию, быстро оделся и мышкой вышмыгнул за дверь. Пулей слетел по лестнице и помчался по улицам, причем дворами. Наконец успокоился и остановился. Присел в каком-то скверике на лавочку и спросил себя: «Чего бежал? От кого бежал? Он не бегал, а я побежал. Почему?» И, не найдя ответа, я поплелся в свой любимый спорт-бар снимать напряжение неудачного свидания.

Прошло несколько дней.

На душе у меня почему-то было муторно. Вроде все прекрасно, а стало как-то неудобно жить. Будто неожиданный приход Андрея и мой побег назвали вещи своими именами – нехорошими именами. И я, помучившись, помучившись, прервал свою неожиданную связь.

А Андрей общался со мной, как ни в чем не бывало. Видимо, он так ничего и не узнал.

И я почему-то был страшно рад этому.

Андрей, как и раньше, стал бывать у нас дома и на даче. И со временем мне стало казаться, что вся эта история забылась, и все успокоились, что Андрей порвал с моей! мамой, как и я с его.

И все же иногда я замечал, что между^! мамой и им протягивается невидимая ниточка: то взгляды их встретятся, то руки соприкоснутся. Но делалось все это незаметно, как бы невзначай.

И у меня снова возникли сомнения.

А что, если Андрей с мамой просто всех обманывают?

Что, если они по-прежнему встречаются?

Сначала я хотел поделиться этими мыслями с отцом. Но, вспомнив наши с ним беседы на эту тему, решил не делать этого.

И, немного помучившись, я спросил саму маму, что у них с Андреем.

– С Андреем? Ничего, – легко ответила она мне, – просто мы любим друг друга.

И, щелкнув меня по носу, пошла звонить своему парикмахеру. Но, не дойдя до телефона, повернулась ко мне и добавила:

А любовь – это жизнь, мой мальчик. А мне ой, как жить хочется.

Вот так ответила мне моя мама.

Самая умная, красивая и к тому же самая влюбленная женщина на всем Белом Свете.

Откос

Командировка командировке рознь.

Иногда – это тяжелая, нудная работа. Иногда – праздник.

А иногда – подарок.

Вот почему, когда мне выпало счастье выехать в командировку в один из поволжских городов, я решил, что мне перво-наперво надо узнать, как там живут и отдыхают местные труженицы, не обижает ли кто их, не скучают ли они…

Поэтому, раскидав командировочные дела, я приступил к знакомству с городом и горожанками.

Прошелся по главной улице города.

Светило солнышко.

Люди веселые. Девушки – красавицы.

Зашел в кафе. По интуиции.

В уголке заведения сидела брюнетка. Она пила через соломинку какой-то коктейль и тоскливо смотрела в окно на проходящих мимо озабоченных мужчин.

Я спросил разрешения и, получив согласие, присел рядом с ней.

Сделал ей комплимент. Потом – еще один. Угостил красным «Мартини».

Разговорились.

Я представился хирургом.

Я всегда так представляюсь. Почему – не знаю. Просто мне страшно нравится само звучание этого слова «х-и-р-у-р-г». Звучит.

Рассказал несколько сказок о себе, чем вызвал и ее на откровенность.

Она оказалась разведенной. Уже год. Муж-негодяй сначала ее бросил, а теперь – преследует. Мешает устроить жизнь.

А надо устраивать. Ей скоро уже двадцать пять.

Я с сочувствием и согласием кивал, хотя на мой взгляд ей, наверное, немного за тридцать.

Меня это устраивало.

Предложил прогуляться по прекрасному, залитому зеленью и солнцем, волжскому откосу.

– Возьмем с собой «Мартини», конфет и на природу.

– А что? – спросила она сама себя.

Поправила прическу и согласилась:

– Пойдемте.

Поплутав по улочкам, мы вышли на откос.

Он был достаточно крут. Но множество кустов орешника и беспорядочно растущие тополя и клены создавали достаточно обжитый парк.

Мы, потихоньку петляя между деревьев и групп любителей пикников, вышли на небольшую полянку – тихую и необжитую.

Я, пожертвовав своим пиджаком, расстелил его на траве и предложил своей пассии присесть. Сам на небольшом пенечке стал сервировать легкий фуршет.

Мы выпили и поцеловались.

Потом еще выпили.

Я слегка приобнял подругу.

Она отстранилась:

– Вы что, прямо так сразу? Я так не могу. Это некрасиво.

Я стал уверять, что ничего в этом некрасивого нет. И не сразу вовсе. Мы знакомы уже несколько часов. А потом, она так сказочно красива, что я себя сдержать не могу.

И так, шепча ей на ухо, я потихоньку уложил ее на травку, нюхом чувствуя, что все складывается как надо.

И вот мои руки привычно заскользили по крючочкам и пуговичкам женского туалета.

Она уже мало сопротивлялась и, запрокинув голову, слушала мой нескончаемый слащавый монолог.

Дело близилось к развязке.

И вдруг она побледнела, как смерть. Лицо стало белым, а губы – синими (помаду я уже давно слизал). Я, грешным делом, подумал, что эти изменения в моей красавице произошли от страстных импульсов, зажженных мной в ее сердце. И, поняв это как сигнал к еще большим откровениям, заработал руками более резво.

Но она, резко скинув меня с себя, безумными глазами уставилась в кусты и, вскинув руку стала тыкать туда пальцем, о чем-то хрипя. Я придерживал штаны, слабо соображая что происходит. Мое лицо выражало полную растерянность и крайнее удивление.

Она, наконец поняв, что ее телодвижения ни о чем мне не говорят, выдавила из себя:

– Муж…

– Какой муж?

– Там мой муж.

– Где?

– Там, в кустах, – опять ткнула пальцем в кусты и отвернулась. – Мой муж сидит там в кустах, – и добавила, – на нем красная рубашка.

Я быстро оделся и стал вглядываться в том направлении, куда указывала моя случайная невинная грешница.

Но сколько не вглядывался – ничего не видел.

Я недоуменно обернулся к бывшей жене краснорубашечного мужа.

– Да там он, в кустах прячется, – и она, поправив прическу, стала подкрашивать губы.

Тогда я двинулся к кустам, и когда до цели оставалось несколько шагов, оттуда вынырнул здоровый детина в красной рубашке.

В такой ситуации самое главное – перехватить инициативу. Поэтому я, протянув руки к мужчине, заговорил.

Я говорил о том, что в нашей непростой жизни бывает всякое, но надо стойко переносить все ее тяготы и невзгоды. Что мы живем в цивилизованном мире, и поэтому я предлагаю ему выйти к нам, чтобы всем вместе спокойно разобраться в этой непростой, но жизненной ситуации.

Он молча слушал меня и ехидно улыбался. И чем дольше я говорил, тем сильнее и сильнее его разбирал смех.

И тут я услышал крик своей подруги:

– Это не он.

– Что «не он»? – переспросил я.

– Это не мой муж.

– А где же твой муж?

– Откуда я знаю где он? Но этот идиот – не мой муж.

– А кто же он?

– Откуда я знаю? Маньяк какой-то Любитель подглядывать.

– А почему же на нем рубашка твоего мужа?

– Эта рубашка не моего мужа. Просто она такого же цвета, как и у него.

Наконец, до меня стал доходить весь идиотизм ситуации.

Я рассердился и хмуро посмотрел на «маньяка» в красной рубашке. Но на того мой взгляд не произвел никакого впечатления. Он спокойно выбрался из кустов. Здоровый, упитанный, на целую голову выше меня. Подошел к пенечку, налил себе стакан «Мартини» и залпом выпил. А выпив отметил, что пойло – гадость и, закусив, спросил:

– Ну, о чем ты хотел поговорить со мной?

И тут моя женщина осложнила обстановку, посоветовав мне:

– Да дай ему в рожу. Он весь мой «Мартини» выпил.

Я смерил взглядом его фигуру и как-то сразу заскучал.

Очевидно на моем лице был слишком явно написан ход моих мыслей, так как он налил себе еще один стакан, выпил и провоцирующе спросил меня:

– Ну что, когда меня бить будешь?

Я сунул руку в карман своего костюма и там нащупал нож. Это был не простой нож, а специальный, диверсионный, с выкидным лезвием, оставшийся у меня после службы в армии.

Я зажал его в кулаке, нащупал кнопку и ответил верзиле:

– Я тебя бить не буду. Я тебя зарежу – и выхватил нож.

Лезвие с лязгом откинулось, блеснув на солнце, и застыло в сантиметре от его глотки.

«Краснорубашечник» побелел, как мел. Но я еще не решил что с ним дальше делать – не резать же на самом деле. А он, резко развернувшись, с невероятной скоростью бросился вверх по откосу, сминая кусты и молодые деревца на своем пути.

Человек, наверное, все-таки по натуре своей – хищник, так как вид быстро убегающей жертвы всегда вызывает в нем чувство погони. Вот и я рванул за детиной, повинуясь инстинкту кровожадных предков.

И я его догнал, прижал к дереву.

– Ну что, гад, молись! – крикнул я страшным голосом.

Он заплакал и неожиданно упал на колени. Я снова не успел ничего для себя решить, так как моя «жертва» повалилась на бок и кубарем покатилась вниз по откосу, и я вновь вынужден был пуститься в погоню.

Бежать вниз – это вам не катиться кубарем. Поэтому я его сразу потерял из вида. Зато показалась моя зазноба.

Она посмотрела на меня, возбужденного, с ножом в руке, в распахнутом пиджаке и расстегнутой до пупка рубашке, ухмыльнулась и прошла мимо, словно я – пустое место.

– Вы куда?

– К мужу.

– Зачем же к мужу? Давайте еще погуляем.

– Хватит, уже нагулялась, – и, не оглядываясь, цепляясь за кусты, она исчезла в манящей зелени откоса.

Я сложил нож, застегнул рубашку и присел на кочку. На меня накатили усталость и беспокойство. Беспокойство за того «орла» в красной рубашке. Как бы он не разбил свой широкий лоб о какую-нибудь осину, попавшуюся на его тернистом пути. Надо сказать, что хотя я и размахивал ножом, как саблей, человеком являюсь не кровожадным.

Решил его поискать.

Так как мужиком он был комплектным, то проследить его путь в помятой и поломанной флоре откоса не составило труда. Тем более, что этот путь был отмечен вешками в виде ботинок и красных лоскутков рубашки.

Я прошел почти до самого низа, но тела так и не нашел. Ни живого, ни мертвого.

И вот, возвращаясь из командировки, я думал, до чего неудачной была моя поездка.

Одно успокаивало: вряд ли этот мордастый сексуальный маньяк решится хотя бы еще раз в жизни нарушить сладострастные минуты единства двух существ: одного брошенного, другого – командировочного.