Текст книги "Курилка (сборник)"

Разрыв

Сегодня он опять проснулся рано, очень рано: не спалось, хотя лег далеко за полночь.

Только-только рассвело.

Редкие машины. Чьи-то крики. Ветер.

Прошел в туалет, затем в ванную комнату.

Вышел на лоджию, закурил.

На душе было плохо.

Что-то в семье стало не так. Похолодало в доме.

Нет, не в отношениях с детьми. Дети были такими же, как и прежде. Они жили своим детским мирком. Им было даже невдомек, что между мамой и папой могут быть плохие отношения. Для них мама и папа – единое целое, как день и солнце, как ночь и темнота.

До недавнего времени так казалось и ему. Он очень ее любил. А влюбленные – это те же дети, наивные и слепые.

Видимо, он где-то что-то проглядел.

Сигарета закончилась.

До работы было еще долго, но он оделся и, никого не беспокоя, не вызывая служебную машину, вышел на улицу и пошел на работу пешком.

Народу на улице было мало, машин тоже. Воздух был чуть прохладным, поэтому идти не спеша было легко и приятно.

Вчера вечером опять произошел скандал. Она сказала, что он слишком долго ехал домой и от него пахнет женскими духами.

Да, приехал на двадцать минут позже, чем обычно, но он заезжал за тортом для детей. Чтобы найти нужный торт, пришлось объехать пять магазинов: он ведь помнит, какой скандал она закатила ему дома, когда он привез не тот торт. Вот и задержался. А духи… В наших кругах при встрече принято даже не целоваться, а прикладываться щечка к щечке. Наверняка кто-то из редакторов женского пола и приложился. И что, это разве повод для скандала? И главное, ничего не объяснишь.

Никакая аргументация не может пробить этот злобный напряженный взгляд некогда так любимых черных глаз.

На душе было плохо. А в теле ватно.

При входе в здание поздоровался с охранником и поднялся к себе в офис.

Никого еще не было.

У помощника нашел чайник, заварку в пакетиках и, включив чайник в сеть, стал смотреть в окно.

Ну что делать?

Почему она стала такой?

Может, оттого, что редко занимаюсь с ней любовью. Говорят, что от долгого воздержания бабы звереют. Но какая тут любовь, если устаешь на работе как проклятый, а дома по каждому пустяку разгорается скандал.

И если честно, то стал ее даже побаиваться, столько желчи бывает в ее словах и глазах во время ссор.

А иногда она ведет себя так, словно его совсем нет дома.

Детьми занимаются няньки. Дом убирает домохозяйка. А ему даже некому накрыть на стол, когда возвращается с работы. На вопрос «Что у нас на ужин?» она, не отрываясь от телефона, только бросает: «Ешь что найдешь», – и отворачивается.

И он ест, сам себе разогревая, нарезая, накладывая и сервируя.

Никак нельзя понять после ее слов «Я тебе не прислуга», что позорного в том, что жена за ужином накрывает на стол мужу. Почему ее не должны интересовать его дела, как ему достаются деньги, какие у него сегодня проблемы.

– Твои проблемы – это твои проблемы, – говорила она и садилась разглядывать очередной журнал мод.

Как-то он посоветовал ей перечитать «Душечку» Чехова.

– И что? – спросила она его, перечитав книгу. – Ты хочешь, чтобы я была похожа на эту глупую обабившуюся мещанку? Это же просто смешно.

Он тогда ей напомнил, как метко выразился Лев Толстой, когда рецензировал рассказы Чехова. Он писал, что Чехов хотел надсмеяться над своей героиней, а вывел образ идеальной русской женщины, жены, которая, искренне любя своего мужа, полностью растворялась в нем, его проблемах, заботах и нуждах. На это она ответила, что Толстой хоть и был великим, но детей бросил, сбежал из дома, а еще берется учить, как надо жить в семье.

Ну что тут сказать. Он же говорил не о Толстом, а об отношениях мужчины и женщины.

В общем, и на этот раз они не поняли друг друга.

Чайник щелкнул.

Значит, вскипел.

Взял пакетик с чаем, опустил в чашку, залил кипятком.

Во рту появилась неприятная слюна: он ужасно не любил чай в пакетиках.

И тут как прострелило: «А почему я все время пью чай в пакетиках? Что мешает заваривать чай в чайничке и пить нормальный чай? Может, чайничка нет?»

Порылся в шкафах. Заварных чайников было даже два. Поставил их рядом с чашкой, в которой плавал чайный пакетик, и вновь спросил себя, что мешает пить заваренный в чайнике чай.

Ничто.

Тогда почему он пьет чай в разовых пакетиках? Наверное, потому, что с пакетиком проще.

Послышались шаги.

Открылась дверь, и вошел помощник.

– Николай, – спросил он, – тебе не будет тяжело, если я попрошу в следующий раз заварить мне чай в чайничке?

– Никаких проблем, шеф. Мне даже удобнее, я-то пью из чайника.

– Ты пьешь из чайничка?

– Да.

– А почему мне завариваешь пакетиком?

– Мне казалось, вам все равно. Лишь бы побыстрее.

Ушел к себе в кабинет. Подумал: «Вот смотри. Проблема-то возникла из-за простого недопонимания друг друга».

Вошел помощник, принес чай, заваренный в чайничке.

С удовольствием попил чаю.

Подумалось: «Как, оказывается, просто решается проблема, которая существовала довольно долго. А надо было всего лишь обозначить эту проблему и решить ее так, как удобно тебе. Кстати, это оказалось удобно и другим. Может, и дома также? Может, вся проблема в том, что я не могу подобрать нужные слова, найти правильные решения? Может. Может…»

Рабочий день был насыщенным – сплошные звонки, встречи, переговоры. Очнулся только к вечеру.

Неожиданно открылась дверь, и в кабинет ввалился весь коллектив с цветами и шампанским. Забыл, что ровно пять лет назад заступил на эту должность. А они вот помнят. Ну, выпили по чуть-чуть, пообнимались.

Перед тем как ехать домой зашел в туалет и стал судорожно стирать с белого воротничка помаду, полоскать рот и стряхивать случайно прилипший к лацкану пиджака женский волос. И вдруг случайно в зеркале увидел, как какой-то мужчина солидной наружности с отпечатком страха на лице судорожно оттирает мокрым платочком лацкан пиджака. И столько в этом мужчине было суетливости и унижения, что практически невозможно было узнать в нем того солидного, уверенного в себе господина, только что сидевшего в своем шикарном кабинете и принимавшего поздравления.

«Кто это? – мелькнуло в голове. – Неужели это я?»

Рука резко остановилась.

«Да что же это такое на самом деле? То меня поят чаем из разовых пакетиков, то я боюсь идти домой в своем естественном виде. А чего я боюсь? Я сделал что-то плохое? Я что, изменил жене? Или сотворил какую-то пакость? Нет, милый друг, надо все это заканчивать».

Вышел из туалетной комнаты, попрощался с сотрудниками и сразу поехал домой, даже за традиционным тортом для детей не стал заезжать.

Позвонил в дверь своей квартиры.

Открыла жена, как всегда, с сигаретой в руке и телефоном у уха. Вместо «Здравствуй» – кому-то в трубку: «А, это мой приполз».

«Приползший» прошел к себе в комнату, собрал в портфель документы, носки, трусы, поцеловал детей и, пройдя мимо удивленно заморгавшей жены, ушел из дома.

Навсегда.

Создание

Создание неподвижно сидело за столом и своем кабинете уже час.

Было скучно, муторно, тоскливо.

Оно смотрело в окно, ритмично стуча пальцами по крышке стола.

За окном шел дождь.

Окно было немытое, с паутиной по краям и дохлыми мухами, которые валялись в ныли, задрав кверху лапки.

– Идет дождь, – подумало Создание.

В это время пробили настенные часы.

– Прошел час, – щелкнула мысль в голове Создания.

Создание достало бутерброд с сыром. Дунуло на стол, уложило на него чистый белый лист бумаги, на лист – бутерброд. Потом включило электрический чайник. Опять село в свое потертое кресло и стало ждать, когда вода в чайнике закипит. Посмотрело в окно.

– Дождь, – опять шевельнулась мысль.

Взгляд Создания погулял по окну, остановился на паутине, где в самом укромном уголке сидел паучок, который, возможно от взгляда, вздрогнул и заметался по своему паутинному миру.

– Бегает, – отметило Создание и встало.

Из стола вытащило папку для бумаг, потянулось к окну и, разорвав паутину, стало пытаться придавить паучка, нарушающего покой кабинета.

Но паук оказался шустрым, очевидно; это было не в первый раз, и, осознав, это вторжение в его мир – ни что иное, именно нападение, он быстро шмыгнул щель между рамами.

– Убежал, – отметило Создание и положило папку для бумаг обратно в стол.

Закипел чайник.

Создание налило в стакан кипятку, тут же насыпало заварки и стало размешивать ложкой листья чая, стараясь не стучать я стенкам стакана.

Зазвонил телефон.

– Да, – взяло трубку Создание и, не вслушиваясь в то, что говорят, ответило:

Вы не туда попали.

Положило трубку так, чтобы телефон больше не звонил.

Чаинки в стакане опустились на дно. Те, что не пожелали тонуть, были отловлены ложкой и выброшены в урну. Как всегда.

Создание отхлебнуло чай, откусило бутерброд, стало жевать, глядя в окно.

– Все еще идет дождь, – подумало Создание. Допило чай, доело бутерброд, сдуло со стола крошки.

Опять посмотрело в окно. Дождя не было.

– Дождя нет, – заметило Создание.

Пробили часы.

– Ага, прошел час.

Создание встало, вышло из-за стола, несколько раз присело, поправило костюм и, намного постояв в раздумье, вышло из кабинета.

Вышло и попало в коридор.

Там напустило на лицо важность, значимость и озабоченность – и пошло… Сначала в одну сторону коридора, потом – в Другую, здороваясь со всеми, кто попадался на пути. Важно, уважительно, но обязательно озабоченно, чтобы чувствовалось, что и не просто ходит, а ходит по коридору по очень важному делу.

Затем поднялось на следующий этаж. Там также прошло из одного конца в другой, здороваясь с такими же, как Оно, важными, озабоченными, серыми персонами.

Это был обязательный ежедневный ритуал. Надо, чтобы Создание хоть кто-то видел. Чтобы знали, что ходит и что-то делает.

В кабинет к Созданию ни служащие, ни посетители уже давно не заглядывали. Незачем.

Пройдя все пять этажей чиновного дома, опустилось опять к себе в скучный, пыльный кабинет с потертым креслом, село за письменный стол.

Тоски не было.

Было ожидание истечения времени.

Был целый ритуал по убийству времени.

Можно было рисовать чертиков на листочке или домики, можно было опять пройтись по коридору, покурить в курилке, сходить в туалет по малой или большой нужде, несколько раз тщательно помыть руки. Или просто смотреть в окно.

День прошел, как обычно.

Когда часовая стрелка замерла на цифре пять, в голове Создания щелкнуло: «Все, пора домой».

Внутри тела поднялась волна какого-то облегчения. Наконец-то Создание будто скинуло с себя все: пыль, дохлых мух, часы, крошки, весь кабинет в целом. Закрыв дверь на ключ, Оно вышло вместе с толпой подобных в другой мир.

Появилась даже какая-то веселость, хотя на лице сохранялась усталость от огромной дневной работы.

Теперь надо двигаться домой.

Дорога, как и всегда, была одна и та же мимо скамейки, урны, цветочницы, светофора, мимо снующих машин и людей.

Иногда кто-то из прохожих о чем-то спрашивал Создание. Оно не отвечало. Даже как бы не замечало, что к нему обращаются.

А раньше, когда Оно еще было не таким скучным и лицо Его не было таким землистым, несколько раз с Созданием пытались заговорить девушки. Вначале это волновало, но со временем женщины и мужчины перестали разделяться по физиологическим признакам. Просто – люди. Просто одеты по-разному. Бывало, что-то вспыхнет, заиграет в груди, но как представит Создание, что должно свернуть с привычного маршрута, куда-то идти, что-то тратить, так тут же искорка погаснет.

Иногда Создание заходило в магазин, покупало что-нибудь поесть и пиво.

Пьянство Оно считало пороком, на который нужно много времени и денег. А времени было жалко, тем более – денег, вот пиво, хотя бы немного, надо пить. Кто-то очень давно вбил в голову, что это необходимо для нормального функционирования организма.

Дома Создание одевало тапочки, халат, ело что-то, выпивало пиво, включало телевизор и смотрело, смотрело, смотрело всё подряд: сериалы, новости, концерты – всё что показывалось. Смотрело все.

Время прямо таяло.

Изредка звонили родственники, узнать как поживает.

– Ничего, – отвечало Создание, никогда не спрашивая: «Как вы?». Этим связь родственниками ограничивалась.

Иногда перед сном, тщательно осмотрев все углы однокомнатной хрущевки, Создание доставало из тайника порножурнал и, закрывшись в ванной, быстро занималось тем, чего требовал мужской инстинкт. После этого Создание прятало журнал мыло руки, чистило зубы, громко сморкалось и ложилось спать, накрывшись толстым ватным одеялом по самую голову.

Засыпая, Создание думало: «Как я хорошо прожил сегодняшний день. Дай бог чтобы завтра было то же».

Это, конечно, не лучшее из того, что создал Господь на Земле.

Но, наверное, и не самое худшее.

Щедрость

В это утро городская площадь, окруженная со всех сторон старинными массивными зданиями из темно-бурого кирпича, казалась не такой печальной, как всегда.

По крайней мере – мне.

Солнце светило ярко, даже весело.

Легкий, нежный и слегка прохладный ветерок шаловливо шевелил листву могучих, в обхват толщиной, тополей.

Облака на небе были редкими и легкими.

Вдобавок из одного раскрытого окна дома лилась задорная песня.

Я был модно и элегантно одет во все белое.

Людей на улице было еще не много. Никто ни с кем не ругался. Никто никому не грубил.

Около автобусной остановки недалеко друг от друга стояли два киоска.

В одном продавалось мороженое. В другом – талоны на проезд.

Я купил себе вафельный стаканчик с пломбиром. Снял с него круглую бумажную нашлепку и стал оглядываться, куда бы бросить.

Урны поблизости не наблюдалось.

Бросать, пусть даже маленькую бумажку, на асфальт и этим «пачкать» такое яркое весеннее утро мне совсем не хотелось. Я заглянул за киоск: может, там какой-то ящик или коробка обнаружится.

За киоском солнца не было. Была тень.

И было очень грязно.

В беспорядке валялись пустые бутылки и картонные коробки, клочки бумаги и ржавые ведра.

В центре этого хлама, в двух метрах от меня, что-то шевелилось.

Вскоре я разглядел в этой темной куче человека.

Мужчину.

Грязного.

Обросшего.

С кошелкой через плечо.

Этого человека сильно трясло, как будто тело его было подключено к электричеству.

Вся эта картина была настолько контрастна со всем, что я видел и чувствовал до этой минуты, что меня передернуло.

Я машинально бросил бумажку в эту кучу мусора и брезгливо поморщился.

Мое появление в «царстве грязи и тени не осталось не замеченным его обитателем.

Трясущийся обладатель кошелки скользнул по мне взглядом, достал довольно объемистый пузырек, отвернул крышечку и опрокинул содержимое себе внутрь.

Если бы я был романтичным идиотом, то мог бы предположить, что человек болен и просто принимает лекарство. Но таковым я не был и, конечно, понял, что человек с помощью сомнительной жидкости пытается сменить свое трясущееся состояние на более умиротворенное.

Первый этап «лечения» прошел успешно: жидкость вся до капли перекочевала из пузырька через дергающееся горло в не менее дергающийся живот.

Но вот второй этап, когда должен последовать выдох, не состоялся.

Бедняга пытался выдохнуть, но у него ничего не получалось. Все его тело изгибалось, словно в конвульсиях.

Видимо, жидкость предназначалась не для «поправки здоровья» человека, а скорее, для полировки металлических болванок или выведения сучков на антикварной мебели.

Видя мучения «экспериментатора», я шагнул к нему и инстинктивно протянул ему мороженое. Тот жадно схватил его и стал запихивать в рот.

Когда мороженое исчезло в многострадальном чреве человека, он «отошел». Его перестало колотить. Он задышал и даже немного распрямился.

Очевидно, в его организме происходило что-то приятное, так как он закрыл глаза и, облокотившись на темную, обшарпанную заднюю стенку киоска, блаженно замер.

Поняв, что человеку стало лучше, я решил, что здесь мне делать больше нечего, тем более бумажку я уже давно выбросил.

Вышел из тени киоска и оказался опять в светлом, ярком, милом мире, где звучала веселая музыка, улыбались друг другу люди, продавали мороженое. Резкая смена обстановки меня вновь поразила. Я остановился и, прикрыв глаза, несколько раз тряхнул головой – не привиделась ли мне эта затемненная сцена.

Но из-за киоска выглянула всклокоченная голова страдальца, и я понял – сцена была реальная. Возможно, я даже спас человеку жизнь, отдав ему мороженое, купленное за девятнадцать копеек.

Дело, в общем-то, не в этих копейках, хотя копейка рубль бережет, и не в мороженом, которое я так хотел, но не съел, а в том, что надо было вновь лезть в кошелек, чтобы купить мороженое, а главное, – снова идти за киоск и выбрасывать бумажную нашлепку.

И пока я стоял в раздумье, из-за киоска опять показалась нечесаная голова, а затем грязная рука, которая стала меня энергично зазывать за киоск.

Мне стало интересно, и я пошел.

За киоском спасенный мною товарищ извлек из широких, но грязных штанин «дубликатом бесценного груза» еще один пузырек и с благодарностью протянул его мне.

Его взгляд был искренним, а выражение лица уважительным.

Я растерялся.

Увидев, что я стою в замешательстве, истолковав это по-своему, он свернул у пузырька пробку, достал из кучи мусора бумажный стаканчик и щедро наполнил его для меня жидкостью из пузырька.

Я замер.

Замер, как пораженный громом. Это опустившийся человек возле кучи мусора благодарит меня за мою щедрость, делится со мной самым, может быть, дорогим для него и необходимым в данный момент его жизни.

Я выпил…

Выпил не оттого, что хотел выпить, а оттого, что не хотел обидеть этого щедрого и благородного человека.

И это угощение было самым дорогим за всю мою долгую жизнь.

А вы говорите мороженое за девятнадцать копеек.