Текст книги "Проданное ничто (сборник)"

Один день

Боже, как же я люблю поспать!

Если женщина регулярно не высыпается, она быстро стареет.

Это давным-давно ясно всем, но только не моему мужу.

В ту минуту, когда он, проснувшись, будит меня, я убить его готова!

Вот и сегодня утром то же.

Он закряхтел, завозился, и в щеку мне ткнулось что-то жесткое и колючее.

Я вздрагиваю – в мой сладкий сон грубо вторгается нечто совсем уж неприятное.

Вздрогнув, просыпаюсь.

А проснувшись, понимаю наконец, что это утренний, постельный поцелуй моего мужа, обросшего за ночь жесткой щетиной.

Говорят, будто во Франции мужчины бреются еще на ночь.

Я потягиваюсь с крамольной мыслью: «Хоть бы раз в жизни проснуться в одной постели с французом!»

Муж, накинув халат, потопал в ванную.

И хотя мне все еще хочется спать, я тоже встаю и, полусонная, плетусь на кухню.

Этот ранний поход на кухню в нашей семье имеет принципиальное значение.

Супруг мой считает, что по утрам жена должна подавать мужу завтрак и поцелуем провожать на работу.

Он считает этот утренний ритуал одним из основных критериев семейного благополучия, показателем верности семейному очагу и яркой демонстрацией безграничной любви.

И вот я на кухне.

В халате поверх ночной сорочки.

Нечесаная, неприбранная, неумытая, готовлю кофе и бутерброды.

Ясно, каково мне?

Привести себя в порядок я просто не успеваю.

Мой муж только просыпается медленно, а все остальное, от умывания до одевания, делает с неимоверной быстротой.

И поэтому появляется на кухне, готовый к поглощению завтрака, буквально через несколько минут после своего подъема.

И моего естественно.

Вот поэтому, кое-как замотанная в халат, я с гадким чувством неполноценности подаю на стол бутерброды, наливаю кофе и слушаю его пространный монолог о том, почему вот он по утрам всегда бодр и свеж, с хорошим настроением, а у его жены, то есть у меня, оно неизменно кислое и вялое.

Сказать ему, что женщине, прежде чем показаться мужчине, нужно привести в порядок хотя бы свое лицо?

Вот и сегодня я ему ничего не говорю.

Что толку?

Разве хоть один мужчина поймет простое и естественное желание женщины – нравиться мужчине всегда, в любой ситуации, ранним утром и поздним вечером.

Даже если это твой муж!

Даже если в этот момент ты и не осознаешь такого желания.

Ну, вот он и поел.

Сильный. Здоровый. Сытый.

Я провожаю его до дверей.

Сонная. Вялая. Некрасивая.

– Ну пока, соня! – целует он меня в никакие мои губы.

– Пока, милый, – отвечаю я.

И – спать, спать, спать…

Второе мое пробуждение куда легче и приятнее первого.

Приснился радостный, светлый сон.

И хотя сны свои я никогда не помню, от этого сна в душе осталось какое-то странное, необычное ощущение нового и неожиданного.

Я полежала немного с закрытыми глазами, пытаясь удержать в себе то немного зыбкое, что еще связывало меня проснувшуюся со мной сонной.

Но оно, это зыбкое, быстро утекало сквозь дневной свет, таяло, как призрак, и наконец совсем исчезло.

Все.

Пора вставать.

Встала.

Включила музыку и немного – пять-семь минут – размялась.

Чтобы окончательно проснуться, поборола свою лень и сделала зарядку.

Капельку бодрости для тела и самоутверждения для разума.

Теперь под душ.

Под душем я стою долго.

Люблю эти нежные струйки.

И опять ловлю себя на мыслях о чем-то приятном.

Только вот никак не могу понять, о чем именно.

Но и блаженную эту процедуру пора заканчивать.

Обтираюсь большим махровым полотенцем.

Чищу зубы.

Для женщины абсолютно здоровые зубы – великое счастье.

Жаль только, что это настоящее счастье так же редко в нашей женской жизни, как и идеальный макияж перед важной встречей.

Хотя, если уж говорить о косметике, я стараюсь ею пользоваться как можно меньше, зато самой лучшей.

Помада должна лишь оттенять губы от лица, чтобы мужчина – любопытнейшее из всех животных, – глядя на них, постоянно испытывал чувство таинства и загадочности.

Чуть-чуть пудры, чтобы скрыть мелкие, едва видимые морщинки.

Хорошо видимые уже ничем не скроешь.

Чуть заметный румянец.

И – за глаза.

Пожалуй, у меня это самое тяжелое.

Бог обделил меня большими красивыми глазами.

Они у меня блеклые, невнятные какие-то, да и реснички не задались.

Впрочем, кроме мужа по утрам, у меня их такими никто и никогда не видел.

Сейчас мы глазки свои увеличим.

Та-ак… ровной волной – линию темных теней к вискам.

Теперь – линию чуть посветлей к переносице.

И еще раз.

А реснички щедро затемним черной тушью.

Веко же чуть подсиним, чтобы выделить темноту ресниц.

Ну вот, все готово.

С удовольствием осмотрела свое лицо.

Отчего это у меня сегодня все так хорошо получается?

Теперь белье.

Руки сами почему-то потянулись к черному.

Странно, к чему бы это?

Черное белье я давно уже не надевала.

И колготки отложила, натянула чулки с ажурной резинкой, тоже темные.

Юбки я всегда ношу короткие.

Надела красную кофту.

Темный пиджак.

Два серебряных кольца.

Крупную серебряную цепочку с черным камнем в черном серебре.

Сережки с подвесочками из серебряных капелек.

Теперь духи.

Духи к серебру надо взять чуть потяжелее, чем обычно.

Волосы – строго назад, в небольшой пучок, под сеточкус мушками.

Повертелась перед зеркалом.

Да, неплохо.

Сама себе понравилась.

Жаль, что видеть все это, прекрасное, мужу не дано.

Теперь очень осторожно – глоток кофе.

Что у меня сегодня?

Ника-подруга просила ключи от маминой квартиры, хочет в обед встретиться со своим другом.

У машины не горит правый «стоп», позвонить Михалычу, моему автослесарю.

Купить стиральный порошок, закончился вчера вечером.

Что еще?

Ах да, часы что-то отставать стали: заехать в часовую мастерскую.

Все.

А что он мне вчера говорил перед сном о ребенке?

Да-да, насчет того, что пора бы нам подумать о ребенке…

Чтобы я сходила к врачу, посоветовалась.

Точно.

А с чего он вдруг об этом заговорил?

Вроде и повода не было…

И почему именно вчера?

А что было вчера?

Дома – ничего особенного.

И тут меня словно прострелило.

Как же я забыла!

У меня сегодня свидание!

Я заперла квартиру.

Съехала в лифте вниз.

Мой желтенький «Джипик» ласково заворчали.

Мы с моей машинкой любим друг друга.

Мы как подружки.

Вот и сейчас – еду я на работу и разговариваю как бы с ней:

– Мужчина… Свидание, не свидание, но по крайней мере встреча с мужчиной.

С ним я познакомилась вчера, когда приезжала в фирму «Илидо», там мне девчонки сделали заказ на новую косметику.

А он туда прибыл из Вильнюса по каким-то контрактам.

Высокий.

Седоватый.

Лет сорока.

Хороший костюм.

Чистые белые руки с перстнем на левом мизинце.

Мы с ним вместе вышли из здания фирмы.

Он меня спросил, предварительно извинившись, где здесь можно выпить чашку кофе.

А когда я ему показала ресторанчик на другой стороне улицы, он вежливо так попросил, если я, конечно, не очень спешу, составить ему компанию.

Компанию я составила.

Попили кофе.

И расстались.

Когда пили кофе, он расспрашивал меня о нашем городе. Оказалось, он здесь первый раз.

Сказал, что встретил у нас необычайно много хороших людей.

И что завтра утром он закончит все дела, а вечером к большому своему сожалению, уже уедет, так и не повидав толком наш замечательный город.

Вот если бы я могла порекомендовать ему в качестве гида кого-то из моих знакомых, он был бы мне весьма благодарен, ну а если бы я сама выбрала немного времени, то он был бы просто счастлив, потому что более элегантной и красивой женщины он еще не видел ни у себя в Литве, ни в этом замечательном городе.

Комплимент?

Несомненно.

Не знаю, как другие женщины, а я просто обожаю комплименты.

Для женщины комплимент – это глоток свежего воздуха.

Особенно от мужчины.

Особенно от любимого.

Жаль, что мужья – первые из мужчин, первыми о них и забывают.

А тут пьем кофе, вежливо беседуем – и мне делают комплимент.

Причем без малейшего намека на командировочную пошлость.

Когда садились за стол, он придвинул стул.

Когда уходили, помог встать из-за стола.

Внимательный. Вежливый. Спокойный.

И я согласилась.

Согласилась сегодня показать ему город.

В двенадцать.

Так вот отчего сон был какой-то чудной и настроение с утра легкое.

Свидание для женщины – всегда праздник.

Для мужчины свидание – лишь средство к достижению цели.

Для женщины это еще и возможность получше узнать того, к кому идешь на свидание.

Хоть немного.

Хоть чуть-чуть.

Разглядеть в нем то хорошее, что может оправдать неожиданный исход первого свидания.

Но я считаю, что сегодня у меня все же не совсем свидание.

Просто встреча.

Я просто покажу приезжему город.

И все.

Город у нас красивый, есть что показать.

Но надо же, что он выдумал: я – самая красивая женщина, какую он видел.

Врун.

Кто-то мне посигналил.

Я за своими мыслями забыла тронуться со светофора.

Поглядела в зеркало заднего вида.

Вначале на торопыгу сзади, потом на себя.

Нет, все так, я сегодня – вполне ничего.

Обогнула площадь.

Чуть нарушила правила, впрочем, как всегда, и заехала во двор нашей конторы, фирмы «Нина Ричи», где я работаю агентом.

Припарковала машину – один из самых трудных для меня маневров.

И пошла к себе наверх, в наш «курятник».

Так мы зовем большую комнату, где стоят тридцать с небольшим столов.

Половина, как правило, пустые.

Потому что нас ноги кормят.

Сколько контрактов заключила, столько и получила.

Хотя мне да и многим подругам, работающим со мной, деньги нужны не для выживания, а для независимости.

Относительно, конечно.

Шубу норковую на наши гонорары не купишь, но на колготки хватает.

И время свободное есть.

Можно собой заняться, семьей, бытовкой.

Не успела я войти, девчонки мне:

– Подруга твоя, Нинка, обзвонилась.

Нинка.

Моя подруга.

Замужем.

Двое детей.

Муж – редкий умница.

Врач, в реанимации работает.

Устает на работе от и до.

Потом – за детьми.

За одним в детский сад, за другим в школу.

И – бегом домой, готовить. Трое ведь мужиков.

И хоть все в разных возрастах, но жрать хотят одинаково.

Вот и вырывается она на встречи со своим другом только в обеды, раза два в месяц.

Редкий, но все-таки праздник.

Бегают по чужим квартирам.

Позвонила ей.

Сказала, что ключи от маминой квартиры оставлю в своем столе.

Пусть заезжает и берет.

– Ни пуха ни пера, – пожелала я.

– К черту, – ответила Нинка.

Я сделала несколько звонков по разным делам.

Еще раз осмотрела себя.

Поправила прическу.

И, проинструктировав девчонок, поехала за ним.

Он должен ждать меня на центральной площади, у самого сквера.

Уже подъезжая, я что-то разволновалась.

Прямо как школьница.

Увидела его еще издалека.

Он сидел на парковой скамейке и листал журнал.

Я подъехала и посигналила.

Он обернулся.

И, разглядев, что это я ему сигналю, как-то искренне обрадовался.

Встал и пошел к моей машине.

Каким образом у него в руке оказался огромный букет темно-бордовых роз, я не заметила.

Но когда сообразила, что это чудо предназначено мне, просто растерялась.

Даже из машины забыла выйти.

А он подошел, открыл дверку моих «Жигулей» и положил этот огромный дурманящий букет прямо мне на колени.

И сказал, поцеловав мне руку:

– Это вам.

И все.

Боже мой, меня всю буквально перевернуло!

Я подняла букет.

Уткнулась в него носом и нюхала, нюхала, нюхала.

Даже «спасибо» не могла сказать.

Только посмотрела на него мокрыми глазами и сказала:

– Поедемте.

Он сел.

Я вырулила и поехала в сторону своей работы.

А он, сидя рядом со мной, начал рассказывать какие-то истории.

Глупые и смешные.

И говорил, говорил, говорил…

Лишая меня возможности сказать слова, могущие испортить то, на что я вдруг решилась.

Я чувствовала: он догадывается, что творится со мной.

Аромат огромного букета просто кружил мне голову.

– А может, выпьем перед экскурсией кофе? – предложил он без перехода.

– Да, – машинально ответила я. – Только мне надо заехать на работу.

Мы как раз заворачивали во двор нашей фирмы.

– Конечно. Мне подождать?

– Да, пожалуйста. Вы не выходите. Я быстро.

– Конечно, конечно. Я буду сидеть тихо-тихо, как мышка.

– И опять улыбнулся.

Я вихрем влетела в нашу шумную комнату.

И сразу к своему столу.

– Нинка была? – спросила кого-то на ходу.

На меня удивленно посмотрели и ответили, что нет, еще не была.

Я забрала ключи от маминой квартиры и, ничего никому не объясняя, быстро ушла.

Села в машину.

Со свистом развернулась и вылетела на проспект.

Он удивленно посмотрел на меня.

Потом, когда я немного успокоилась, он спросил, осторожно дотронувшись до моей руки:

– Куда мы едем?

– К маме. Кофе пить, – ответила я и замолчала.

А он как ни в чем не бывало рассказал мне еще одну смешную историю.

Я засмеялась.

И тут меня отпустило.

Стало легче.

Мы стали болтать.

Я рассказала, что мамы дома нет, но кофе попить мы там сможем.

Наконец-то поблагодарила за букет.

Цветы для женщины – всегда праздник.

И не какие-то дежурные гвоздички в дежурные торжества, хотя и это тоже приятно, а настоящие букеты от мужчины.

И неожиданные.

Впрочем, букет от любимого мужчины женщина ждет всегда.

По дороге к маминому мы перешли на «ты»; он попросил называть его Эдом – сокращенное от Эдуарда.

Поднялись в квартиру.

Когда поднимались по лестнице, я почти физически чувствовала спиной его взгляд, обволакивающий меня с головы до ног.

Я оглянулась.

С виду он был спокоен.

Улыбнулся мне.

Я – ему.

Открыла квартиру.

Мы вошли.

Он осмотрелся и предложил сам сварить кофе.

У него, сказал, есть свой маленький секрет, как сделать этот напиток еще вкуснее.

Я не стала возражать.

Он снял пиджак и смело взялся за дело.

Я показала ему, где что лежит на кухне, и пошла в ванную подрезать розы, чтобы поставить их в вазу.

Закрывшись в ванной, я медленно счищала шипы с крепких стеблей роз и думала: «Ну, и что дальше? Он варит кофе. Я сижу в ванной. Кажется, симпатичный. Внимательный. Не пошляк».

И все же до конца я так ничего для себя и не решила.

Ну, пригласила в пустую квартиру… Ну, подарил он мне цветы…

Это еще ничего не значит.

Собрала я розы опять в букет и прошла в зал. Поставила их в вазу.

После воды они стали еще нежнее и роскошнее.

Включила музыку.

Толкнула маятник у остановившихся часов.

Зачем-то зашторила окна.

Прошлась по квартире.

Остановилась у двери в кухню.

Он стоял спиной ко мне, что-то напевая, колдовал у газовой плиты.

Белая в полоску сорочка. Широкая спина. Аккуратная линия седеющих волос. Загорелая шея.

Я смотрела, как легко и ловко он орудует фарфоровой турочкой, и как-то незаметно для себя позвала его:

– Эд…

Он не услышал.

Тогда я позвала чуть погромче, но все еще тихо:

– Эд!

Он вздрогнул.

Обернулся.

Очень внимательно посмотрел на меня и осторожно, положив все, что было у него в руках, на стол, подошел ко мне.

Подошел и поцеловал в губы.

Не жадно, не бестолково, а нежно и долго.

Через полтора часа он вызвал такси и уехал.

Я сама попросила его об этом.

Хотелось побыть одной.

Слишком неожиданно, быстро и не так все это произошло.

Я приняла ванну.

Оделась. Подкрасилась.

Не спеша спустилась во двор. Села в машину и поехала на работу.

Чувствовала я себя как-то неуютно.

И уже в машине, медленно двигаясь в послеобеденном потоке проспекта, поняла: «Нет, далеко не то, не так, как ждала».

Ждала нежности, ласки, а получила что-то грубое и даже немного болезненное.

Вначале он был ласков, затем нетерпелив, требователен, а после всего до неприличия равнодушен.

Дура! Глупая дура!

На работе девчонки рассказали, как бушевала Нинка, не найдя ключей в моем столе.

Позвонила ей, объяснила, как смогла.

Извинилась.

Когда извинялась, чуть не заплакала.

Нинка, видимо, поняла: у меня что-то стряслось, и притихла.

Стала выспрашивать, что да как.

Я пообещала, что потом все расскажу. «Так… ничего страшного».

Я занялась своими бумагами.

К концу дня позвонил муж. Попросил чего-нибудь купить по дороге.

Они с другом поработают у нас дома. Во сколько закончат, сам не знает.

Но ужинать, очевидно, придется втроем.

Я сказала: «Хорошо. Подкуплю».

Он спросил: «У врача была?» Я ответила, что еще нет. День был тяжелый. Схожу завтра.

Он помолчал, потом сказал: «Ладно. Целую».

Я ответила, что и я его тоже.

Положила трубку и стала собираться домой.

Через полтора часа была дома.

Муж с другом уже сидели в большой комнате, разложив бумаги повсюду, куда только можно было их приткнуть. При этом накурили так, что хоть топор вешай.

Такое в нашей квартире не в первый раз, и я давно с этим смирилась.

Вошла, поздоровалась – и на кухню. Готовить.

Они, как мне показалось, даже не заметили, что кто-то к ним заглядывал.

Впрочем, я знала: едва они закончат свои дела, сразу же вспомнят обо мне.

Поесть оба любят.

Чтобы много было и вкусно.

А готовить я люблю. И умею.

Может, поэтому мы с мужем до сих пор и не разошлись.

Я люблю готовить – он любит поесть.

А путь к сердцу мужчины, как известно, лежит через желудок.

Дела свои они закончили часа через два. Похоже, удачно. Поскольку за ужином оба то и дело шутили.

Друг, этак полушутя, как бы ухаживал за мной.

Муж, так же полушутя, как бы ревновал.

Когда друг ушел, я убрала со стола, а муж по своему обыкновению перед сном надолго залег в теплую ванну.

Лежит он там, как правило, до дремот.

Наконец, отдремав, перебрался в постель.

Лег и тут же заснул мертвым сном.

Его мама говорила, что эту удивительную способность – засыпать мгновенно – он унаследовал от бабки, про которую рассказывали, будто она засыпала, не успев даже ноги занести на кровать. Так и спала с ногами на полу.

А я вот засыпаю плохо.

И сегодня, укладываясь рядом со сладко спящим мужем, подумала, что долго не усну.

Муж что-то пробормотал сквозь сон и повернулся ко мне лицом.

Во сне он чему-то улыбался и при этом причмокивал своими пухлыми губами. Прямо как ребенок.

Меня это детское причмокивание так растрогало, что я не удержалась и осторожно поцеловала его в пухлые розовые губы.

А потом долго лежала с открытыми глазами и перебирала сегодняшний день.

И уже засыпая, уходя за грань реального, в последнем проблеске сознания подумала: «Завтра непременно схожу к врачу. И если все обойдется хорошо, у нашего ребенка будут такие же пухлые и мягкие губы, как у моего доброго и неуклюжего мужа».

И уже почти во сне, подложив руку под его голову, подумала с нежностью: «Все-таки замечательный он у меня мужчина… умный и добрый… и я его люблю. Хотя и не бреется на ночь, как некоторые. Но не в этом все-таки женское счастье…

А в чем?

И с этим вопросом уснула.

На удивление быстро и спокойно.

Пролетая мимо…

Вес его приближался к ста шестидесяти килограммам. Возраст – к пятидесяти годам. Богат он был на столько, что деньги для него перестали выражаться в материальных единицах, а счет шел уже на заводы, компании, рудники и пакеты акций.

Разбогател он быстро, как и многие другие. Россия в это время была просто раем для таких, как он.

Женат он ранее не был. Детей не имел. И не хотел иметь. И женился однажды, но с условием, что детей у них не будет. Нашел женщину, которая, как в народе говорят, «слаще морковки ничего не ела»: тихую, скромную, домашнюю.

И вдруг в его жизнь ворвалось юное создание пятнадцати лет, лицом как две капли воды похожая на него. Она привезла с собой фото, где он в обнимку с женщиной – молодой и красивой. На обороте надпись, сделанная его рукой: «Пролетая мимо я дарю тебе любовь». А еще она отдала ему записку, где ее мама перед смертью сообщила ей чья она дочь и где ее отец.

Девочка была худенькая, с косичками, в простом ситцевом платье и с маленьким рюкзачком за плечами. Взгляд ее был чист и светел.

Когда он все это прочел и увидел, то у него защемило в сердце: перед ним его ребенок, его дочь, уже почти девушка, скромная, тихая, без пеленок и сосок – готовый продукт. Он протянул к ней руки и обнял, прижав к своему объемному животу.

– Папа – заплакала она.

– Доченька – зашмыгал он носом и даже пустил слезу.

Позвал жену:

– Настя, у нас появилась дочь.

С появлением дочери жизнь его резко изменилась. Он стал чаще появляться дома, ходить с дочерью в дорогие рестораны, на престижные приемы и конкурсы.

А тетя Настя, как стала звать его жену дочь, просто души не чаяла в девочке. Она полюбила ее как свою собственную дочь. И он сам, расплывшись, как блин, просто купался в своем счастье.

Он пристроил ее учиться в престижный колледж. В добавок у нее появились гувернантка и няня.

Со временем она вытянулась и превратилась в стройную, красивую девушку.

Только иногда в самой глубине ее темно-карих глаз вспыхивали очень злые, бесовские огоньки.

Что бы это значило?

Первые проблемы начались в колледже.

Дочь стала приходить домой и сразу ложиться в постель, ссылаясь на головную боль.

На осторожные вопросы отца о ее головных болях она только отворачивалась и молчала.

Через неделю она уже плакала. При этом категорически отказывалась от врачей.

Отец мрачнел.

Раздражаясь, стал кричать на охрану и обслугу, что ранее с ним никогда не бывало.

Наконец, нервы его не выдержали, и он решительно потребовал от нее объяснений.

Она долго отнекивалась, но, наконец, сквозь слезы рассказала, что ее терроризирует мальчик из их класса. Он достоянно толкает и бьет ее, причем старается попасть кулаком по голове.

Он тут же позвонил хозяину колледжа, и тот с директрисой через полчаса был у него дома.

Известие о том, что его дочь бьет в колледже одноклассник, ввело директрису в крайнее изумление.

– Это не так. До вашей девочки никто никогда и пальцем не дотрагивался. Разве только детские шалости в перемену. Тут причина другая. Дело в том, что мальчик, о котором она говорит, как бы нравится всем девочкам класса. И у них, девочек, идет как бы соревнование за его внимание. И ваша дочь, к сожалению, проиграла это соревнование. Мальчик выбрал для своего внимания другую девочку. Возможно на этой почве у нее развились ревнивые фантазии. Но бить ее никто не бьет. Это неправда.

В этот момент с треском распахнулась дверь кабинета, где происходил разговор, и ворвалась дочь. Она бросилась к отцу на шею и, плача, закричала:

– Она врет! Она все врет! Он бил меня, бил. А она просто его выгораживает. Ей приплачивают. Он бил меня.

Все от такого напора какое-то время были в замешательстве. Отец молча встал и увел рыдающую дочь.

Директрису уволили.

А дочь все продолжала мучиться от так называемых избиений ее одноклассника.

И когда обстановка в доме накалилась до предела, мальчик вдруг перестал ходить в школу. Через несколько дней по школе пошел слух, что он пропал. Родители были в шоке, а его девочка из класса даже пыталась отравиться снотворным.

Мальчик исчез. Никто не знал где он и найти его не могли. Ни живого, ни мертвого. Та девочка, что травилась, ушла из колледжа.

Зато у дочери сразу прекратились головные боли, и она стала как прежде весела и беззаботна.

Но в колледже ее стали сторониться как учащиеся, так и педагоги.

Люди стали бояться ее больных фантазий.

Тогда она ушла из колледжа.

Наняли репетиторов для занятий дома.

Но у нее изменились отношения и дома. Она стала дерзить жене отца – тете Насте, так как та после той истории с исчезновением мальчика тоже стала избегать общений с падчерицей.

А после высказанных мужу сомнений по поводу избиений дочери в школе и подозрений о не случайной пропаже мальчика, их общения были сведены до минимума.

Дочь сочла это оскорблением.

И однажды, когда отец вернулся с работы, он услышал страшный крик в доме. Кричала дочь.

Она была кем-то заперта в туалете.

Когда он бросился ей на помощь и почти выломал дверь, дочь билась в истерике.

– Кто это сделал? – кричал отец.

– Тетя Настя – рыдала дочь.

Отец, схватив своей огромной рукой бедную женщину, стоявшую здесь же и дрожавшую, как осиновый лист, предупредил:

– Если подобное повторится, я тебя навечно замурую в туалете, только в другом.

Через неделю сцена повторилась.

Не слушая никаких разумных оправданий своей жены, он велел спустить ее в подвал и там запереть в подвальном туалете.

Дочь регулярно навещала тетю Настю и рассказывала, как она это подстроила.

Отцу рассказывали об этих жутких посещениях, но он не хотел ничего слышать.

Наконец, тетя Настя сошла с ума.

Когда ее куда-то увозили охранники, дочь, проходя мимо, сказала:

– Ну что, допрезиралась, сучка.

Но сказала тихо, чтобы слышала только мачеха. Та может быть и слышала, но уже ничего не понимала.

Теперь девочка стала полноправной хозяйкой и дома, и отца.

Она стала опять весела и хохотлива.

Ползала по отцу и щекотала его, ласково называя то папулькой, то толстым папкой, отчего тот жмурился, как кот, и от счастья, только что не мурлыкал.

Наконец она стала все чаще и чаще выходить в город, в люди, на дискотеки.

Он приставил к ней охранника – физически подготовленного парня со спокойным характером.

Правда, когда она несколько раз была привезена домой не совсем в себе, отец сделал ему выговор:

– Ты поглядывай, что она там пьет и в каких количествах.

Охранник стал поглядывать и ограничивать ее самостоятельность, делая замечания.

Ей это не понравилось.

Парень был новичком в их доме и не знал, чем эти недовольства могут закончиться. Он просто честно исполнял свой контракт, что его и сгубило.

А она, посверкав глазами, в один из дней вдруг стала очень нежна и сговорчива со своим охранником.

Через неделю они уже были близкими друзьями.

А через две она ворвалась в кабинет к отцу в разорванной сорочке, в ссадинах и крови. Следом за ней бежал охранник.

– Спасите! – кричала она и, дрожа всем телом, пряталась за отца. – Папа, он меня пытался изнасиловать.

– Что!? – взревел отец.

– Что? – недоуменно застыл на пороге, охранник.

Больше он ничего не успел сказать. Его быстро скрутили и отволокли в подвал.

– Папа, ты его убьешь? – пытала отца «изнасилованная» дочь. – Убей, я прошу тебя. Он негодяй. Ничтожество.

Отец дал команду казнить охранника.

Она поставила условие, чтобы казнь снять на видео.

На пленке парень все удивленно спрашивал: «за что?».

Он пытался объяснить, что она сама позвала его в спальню. Ну они немного поиграли. Вдруг она вскочила, разорвала сорочку. Царапнула его, себя. Несколько раз ударилась головой об стену и бросилась вон из комнаты. Он от удивления вначале опешил, а затем бросился за ней, ничего не понимая.

Но его мало кто слушал, и по приказу казнили страшно и мучительно.

А она после просмотра пленки дрожала всем телом и жалась к отцу, шепча ему, что у нее есть только он, в нем, в отце, ее жизнь и защита. Он же гладил ее по головке и тоже шептал:

– Ты мое сокровище, самое дорогое и самое родное на Земле.

Казалось, что жизнь в доме со временем стала опять налаживаться. Правда сменилась почти вся охрана и прислуга. Ее уже охраняли трое.

Однажды она проезжала в своей машине с охраной мимо здания прокуратуры. Вдруг она попросила остановиться. Машина остановилась. Она открыла дверку, вышла из машины и вошла в здание прокуратуры. Охранники не успели и осознать что и почему, как она уже скрылась в недрах этого серого здания.

Охранникам ничего не осталось, как ждать. И они ждали. Ждали долго. Терпеливо. Потом к ним подлетело несколько машин, люди в масках разоружили и увезли их в ближайшее отделение милиции.

В полночь был окружен дом отца.

Ему было предъявлено постановление на обыск и арест.

Его обвинили в двойном убийстве и попытке убийства своей жены.

Молча он выслушал предъявленное ему обвинение. Молча подписал протокол. И молча ушел за конвоем.

За шесть месяцев следствия он похудел на семьдесят килограммов, не проронил ни слова и подписал все предъявленные ему обвинения.

Суд приговорил его к пожизненному заключению.

Дочь сразу после суда пошла на почту и дала телеграмму: «Мама, приезжай, я его сделала».

Приехала мама. Мама, которая, оказывается, никогда и не умирала. Живая и энергичная мама быстро сориентировалась что к чему и, обозвав дочь идиоткой, уехала.

Потом уже адвокаты объяснили дочери, что и компании и все имущество по-прежнему принадлежит ее отцу, а она всего лишь приживалка, которую по его желанию могут выгнать из дворца и лишить «рая» в любую минуту.

Она тут же потребовала свидания с отцом.

Он не отказал ей в этом.

Во время свидания она рыдала, просила прощения, каялась, винила во всем мать. Сквозь слезы она рассказывала, что это мать все придумала как отомстить ему за обман в молодости, и она сама, когда услышала все это, тоже почувствовала себя обманутой и униженной в рождении и тоже решила сделать такое, чтобы ее, тогда еще мифическому отцу стало так же плохо и больно, как и им с матерью в жизни.

Он молча выслушал и спросил, что ей еще от него надо.

Оказалось, что ей не надо почти ничего, кроме одного – его дома, дачи, машины, заводов, рудников, акций, а она потом напишет прокурору, что просто оклеветала отца по указанию своей матери.

Отец подписал все имущество на нее, в конце лишь попросил не путать сюда еще и мать.

Дочь, получив все достояние отца, забыла о своем походе к отцу. Да он иного и не ждал.

Адвокат, которого она наняла для оформления документов о переходе имущества в ее руки, оказался весьма успешным не только в делах адвокатских, но и любовных. Он стал любовником, а затем и мужем молодой богатой одинокой миллионерши.

На девятом месяце беременности супруги этот преуспевающий красивый и молодой теперь уже управляющий крупным холдингом неожиданно умирает от разрыва сердца у себя в кабинете. Кто-то его отравил.

У нее начались преждевременные роды. Тяжелые и длительные.

В бреду родовых мук ей было видение, что сын, который родится, поступит с ней точно также, как она поступила со своим отцом.

Когда ей после родов сообщили, что у нее мальчик, она не захотела даже посмотреть на ребенка и подписала отказ от него.

Ребенка сдали в дом малютки.

Она думала, что так спасла себя.

А отец тем временем уже обжился в лагерной жизни.

Спокойный характер и неболтливость заслужили доверие со стороны как начальства лагеря, так и самих узников.

Особенно он сошелся с местным фельдшером и соседом по койке в лагерном бараке.

Федор, так звали его соседа, мотался по тюрьмам с четырнадцати лет. А недавно он отметил свое пятидесятилетие. Выросший в детском доме без отца и матери, он, попав первый раз в колонию для малолетних за мелкую кражу, так ни разу не дождался освобождения. Все время конфликтуя с администрацией лагерей, все время добавлял себе срока. И вот только к пятидесяти у него появилась реальная возможность выйти на свободу.

Они подолгу беседовали. Так он постепенно узнал почти всю жизнь Федора. Хотя и знать там было нечего. Кто его отец Федор не знал. Мать об отце ничего не рассказывала, а может просто не успела. Она утонула, как ему сказали, во время позднего купания. Потом детский дом и лагерь. И вот скоро он будет на свободе. Увидит жизнь, которую никогда не видел, о которой ничего не знал. Первое, что он, наверное, сделает, это женится. Он чувствует, что ему будет хорошо с женщиной. В его жизни близко он чувствовал женщину только один раз, когда у него болел зуб и зубной врач – женщина – ему его вырывала, близко наклонившись к нему своим телом. Тогда он потерял сознание, но не от боли, а от этой умопомрачительной близости.