Текст книги "Возвращение Орла. Том 2"

Великие тайны нашего бытия ещё только предстоит разгадать, даже смерть может оказаться не концом.

Н. Тесла.

Гость странно потирал руки, словно пытался надеть… не надеть – поправить несуществующие перчатки; у Орликова, который не сразу узнал великого электрика, промелькнуло сравнение: хирург или… домушник? Он никак не мог начать говорить, даже как будто хотел вместо слов что-то написать, но опять брезгливо не решался прикоснуться к лежащей на пульте ручке; в конце концов взял с соседнего стола карандаш, но и его отбросил, словно это был не карандаш, а выползший из дерьма червяк… Потом словно просканировал взглядом хозяина пультовой и покачал головой. Орликов пил всего второй день, на поверхности души ещё лежал жар-птичий комплекс, его-то гость и срисовал своим проникающим чёрным глазом.

– Так это вы летали на ядерном самолёте? – спросил он, наконец, с таким презрительным сожалением, что сладкие орликовские воспоминания о семипалатинских экспериментах с реакторами на борту, участием в которых он, несмотря ни на что, столько лет гордился, рухнули в тартарары, едва не прихватив с собой и счастливые мечты детства. В секунду пропал хмель, и вместо него грудь заполнила чистая, опять же детская обида – не просто не пустили гулять, но ещё и отобрали любимую игрушку.

– Я, – постарался произнести как можно твёрже Орликов.

– Да, знавал я, конечно, дураков, но таких… – Незнакомец глубоко вздохнул.

– Почему – дураков? – взбрыкнул Орликов. – Это была государственная программа!

– Государственная… – Гость покачал головой: – Как же не видеть очевидного? – продолжил он с неожиданным жаром, при этом сокрушённо разводя руками, словно он тоже виноват в этой слепоте. – Надо же додуматься – затащить в самолёт атомный реактор! – И вдруг расхохотался нервным смехом, показавшимся Орликову плачем.

– А как ещё обеспечить сверхпараметры?

Незнакомец снова устало вздохнул.

– Всего-то и нужен генератор, который удалял бы в направлении полёта эфир. Со всех других сторон эфир продолжит давить с прежней силой, и вы помчитесь… – он сделал несколько движений брассиста, раздвигающего перед собой воду, – при этом не будете страдать от ускорения, так как эфир не будет препятствовать вашему движению.

«Сумасшедший», – подумал Орликов.

– Хе-хе… дело за пустяком – удалить эфир, хе-хе. И как вы это собрались сделать?

– Да это как раз просто.

– Если это так просто, я что-то не вижу этих генераторов в небе… Отчего ж не осуществили?

Теперь погрустнел и гость, от грусти глаза его сделались из стеклянных живыми и тут-то Орликов его окончательно узнал. «Он!!! Конечно, он!» – Да ведь и странно было бы, если б трансформатор Теслы явил не Теслу, а какого-нибудь Эдисона.

– Отказаться от создания летательной машины мне пришлось по двум причинам: во-первых, для тайного проведения этих работ у меня не было денег… – Прошёлся по пультовой, рассматривая развешанные на стенах диаграммы мощности и большое нарисованное окно с солнцем и деревьями. – Странная это вещь – деньги: кому они нужны на хорошее дело, у того их нет, кому только ради самих денег, глупо же, в принципе – деньги ради самих денег! – их полно… Хотя – деньги к деньгам, есть такая поговорка. Они размножаются, как и всякая прочая тварь, совокупляясь с себе подобными, ёж и уж потомства не дадут… Но самое главное, в Европе тогда началась большая война, а я не хотел, чтобы мои изобретения убивали!

– Вы хотели, чтобы они только защищали? Это по-нашему, по НИИПовски. – Орликову теперь захотелось подыграть знаменитости. – Мы как раз защитой и занимаемся, только защитой! – повторил он, как будто убеждая гостя в своих добрых намерениях, при этом втянув по-черепашьи голову и изобразив ладонями крышу-панцирь.

– Люди не черепахи, – прекрасно понял его жест Тесла, – и миллиона лет спокойного житья нам не предоставят… Время галопирует, в лучшем случае его хватит ещё на одно поколение.

– А потом?

– Коллапс. Либо уничтожение, либо преображение… но в преображение верится труднее… А вы, защитники, на своём самолёте собирались пальмовые веточки по миру развозить? Вот и ещё разница между нашими самолётами: я свой делал для мира, вы – сразу для войны.

– Как же, будут вас спрашивать…

Гость грустно кивнул:

– Согласен, не будут… эти люди не будут.

– Эти? А другие, думаете, спросят? Думаете, на земле, не одно, а два человечества: мы, умные и добрые, и другие – эти безумцы, тупые и злые?

– Разве нет? Только они не тупые, а жадные. Жадные! Может быть, они не такие умные, но и не тупые – они жадные, отсюда все их беды… и наши.

– Но жадность – это следствие тупости, а уже следствие жадности – злобность, агрессивная защита отнятого и отвоёванного.

– С вами интересно… Только такая агрессивная защита называется нападением…

– Теперь-то, слава богу, войны нет…

– Вы так думаете? – Он буквально проткнул Орликова долгим острым взглядом. – А что же это вы пьёте в рабочее время, да ещё и за пультом энергетической установки?.. По-моему, не от радости. С такой обречённостью пьют проигравшие войну, а если в войне есть побеждённые, значит, есть и война. – Походил по помещению, приговаривая: «Окон нет, нет окон, окон нет…» – Ваш этот… бокс… там, внизу, напомнил мне мою лабораторию в Колорадо-Спрингс: мой амбар, правда, был пошире и пониже, хоть и совсем не низкий, та же бочка посредине, трансформатор… – И вздохнул.

На втором дне запоя ещё хочется всех любить, каждая женщина – богиня, каждый мужчина – друг и брат, а собеседник – божий посланец. Он так Николе и сказал.

– Когда я был вашим ровесником, – отвечал Тесла, покачивая пальцем, как бы предупреждая не судить о возрасте по его нынешнему виду, – я тоже так думал, но в конце жизни сильно в этом разуверился.

– Откуда могут и взяться сомнения? Столько сделано на благо людей…

– Всё дело в том, что, отвечая на тысячи вопросов псевдофилософского характера, вытаскивая с той стороны миллионы технических решений, божий посланец, как вы тут выразились, никак не мог найти ответ на единственный, требующий действительно нашего понимания вопрос: а что, собственно, и есть это благо… для людей?

– Да один только переменный ток, трёхфазный… Представить страшно, если бы до сих пор до него никто бы не додумался, как бы мы жили!?

– Вот-вот! Вот-вот-вот… как бы жили. Ну, во-первых, без этого, кстати, самого пустякового моего изобретения, которое и превозносят лишь потому, чтобы замолчать иные, не было бы двух мировых войн, то есть вы, Россия, жили бы сейчас гораздо лучше, чем… во всяком случае остальные…

– Почему бы их не было?

– Не было бы таких трагических! Мои еврейские «друзья», конечно, изловчились бы на целый букет региональных пакостей, но для мирового сумасшествия эдисоновского проекта просто бы не хватило. Не хватило бы энергии: для войны, мировой войны, не вялотекущих столетних конфликтов, размазанных по планете, как горчица по горбушке, а для относительно короткой взрывной катастрофы нужно преодолеть некий порог энергетической коммуникативности… это же очевидно… Но, знаете, бывает, что и чёрт способен на добрые дела – не сознательно, конечно, но зло иногда от собственного избытка коротит и как бы аннигилирует. Если бы его представители здесь не были бы по уши в таком пороке, как жадность!

– Что тогда?

– Тогда? Тогда война была бы всего одна, но какая! Дьявол разом бы решил все свои задачи на этой планете.

– Как?

– Ну, если одного переменного тока, передающегося, заметьте, по проводам, которых еще надо было наволочить и навесить, хватило на две мировые войны, то какой кошмар сотворила бы беспроводная передача дармовой, то есть неограниченной, энергии! Эти финансисты – жалкие людишки, дьявольская задача им не по плечу.

– А кому по плечу?

– Кому по плечу, у того, кроме жадности, должно быть в душе ещё кое-что, а – тут парадокс: имеющим это кое-что никакого дела нет до денег, то есть у них априори нет инструмента для работы с абсолютным злом. Вот и не нашлось злодея…

– А Гитлер?

– Ну, не смешите же меня! Всего лишь цепная собака у этих жадных тупиц. Вот этот парадокс сатаны и есть наша надежда. Не гарантия, имейте в виду, а только надежда. Ну, как можно было додуматься потащить на самолёт ядерный реактор? Видите же, как непросто сатане найти умных… и, – глубоко вздохнул, – и как непросто умному не попасться ему в лапы.

Орликов за свою жар-птицу уже не обижался, он искал повод посимпатичнее – предложить Николе выпить.

– Война войной… – хотел добавить: «а выпить хочется всегда», не решился так сразу, придумал продолжение покомплиментарней: – Но ведь лучше жить в освещённых помещениях…

Тесла махнул рукой.

– Что такое лучше, хуже? Вопрос в точке отсчёта, в масштабе сравнения. Лучше для чего? Конечно, удобнее сходить в тёплый, освещённый туалет, чем иметь зимой удобства на улице… однако вы почему-то мочитесь в раковину… – Тесла не смог скрыть брезгливости. – Знавал я тоже одного физика, который так привык к раковине, что и дома в неё мочился… настоящий физик. Да-а, конечно, лучше жить в лесу на берегу реки и видеть каждый миг бога, чем под неоновой рекламой в каменном мешке, но с дьяволом.

– А нельзя в каменном мешке с богом?

– Да вот не выходит… Я много размышлял о человеке… это такая странная частица…

– Частица?

– Мне так удобней… моделировать. Человечество – это… – он явно подбирал слова, переводя со своего языка на общепринятый, – такая ипостась эфира…

– Мыслящего?

– Ну да, только это не главное, даже не существенное… такая ипостась эфира, которая с точки зрения синхронности (резонансности) с эфиром глобальным должна обладать определённой плотностью; в принципе, можно эту плотность выразить и в джоулях на куб, но суть не в этом – при меньшей плотности она мировому эфиру без надобности, а при большей – вредна. Причём, что, собственно, и странно, чрезмерное… материальное, ну, на физическом уровне… уплотнение приводит к уменьшению эфирной плотности: это как если бы сжимаемое вещество не увеличивало свой вес, а уменьшало, т. е. вес – это не количество материи на объёме, а качество связей между частицами, которое оптимально на определённом расстоянии.

– Люди-то здесь при чём? – Орликов не успевал за мыслью гостя.

– Люди… вот эти частицы, которые люди, так себя и ведут. Вы знаете своих соседей по площадке?

– Да лучше б не знал. Только к чему вы это?

– Человечество, собранное в города, для бога имеет ничтожную ценность. Ведь если экстраполировать урбанизацию, получим один большой фурункул, даже – шанкр, болезненный и даже смертельный для планеты, но отнюдь не полезный.

– А кто сказал, что люди для планеты должны быть полезны?

– Всё для всего должно быть полезным, иначе этот мир прекратится. А уж людям для планеты, как говорится, сам бог велел.

– Ладно, рассредоточились… но как же тогда… ну, хотя бы наукой заниматься? Занятие наукой предполагает определённую… плотность.

– Вы думаете?.. Хотя не это главный вопрос, главный – а зачем ею заниматься? Или вы думаете, что занимаетесь наукой? Кстати, чем вы занимаетесь?

– Радиационной стойкостью, я же вам рассказывал.

– Красавцы! То есть, половина из вас занимается производством радиации, а вторая защитой от неё. Ловко он вас развёл! Посмотрите на них – занимаются радиационной стойкостью!..

– Что же смешного? Это необходимость, условие выживания.

– Поясните: условие выживания – производство радиации или защита от неё? Да-а… Сначала придумать яму с дерьмом, а потом ломать голову, как в ней не утонуть. Хотя, конечно, эту радиационную дерьмояму придумали не люди, нашлись радетели, подтолкнули… Фредерико же перед смертью сознался, что все открытия в ядерной физике были инспирированы тайными обществами, то есть чёртом. А вам не кажется… несправедливым, что крысы радиационной стойкостью не занимаются? И ничего, живут себе в ваших боксах…

– У них природа такая.

– Во-от! У них – природа. А у вас… наука.

– Вы же тоже наукой занимались!

– Я? Вот это поклёп так поклёп! Я никогда вашей наукой не занимался! Наукой занимаются умники, которых специально, как индеек, выращивает дьявол, чтобы они без устали придумывали способы навредить человечеству. И вы знаете, индюки какой породы считаются у него элитой? Эксперименты, повторяемость результатов? Ни-ког-да! Ваша наука даже тягу в вертикальной трубе объяснить не может. Наука? Нет, нет, нет! Я занимался природой. Видел, как она устроена и кое-что, идиот, приспосабливал для…

Орликов его перебил:

– А как бы без науки мы получили бы свой ускоритель, из которого вы тут материализуетесь?

– При чём тут ваша наука? Это мой трансформатор! Если вы наукой считаете сгибание четырёх полос алюминия и намотку проволоки на стеклянный каркас… вы, начальник этого… ускорителя, знаете хоть, как он работает?

– Знаю. Сначала осуществляем накачку конденсаторов…

Тесла перебил:

– Да не это! Не как вы кнопку нажимаете, а откуда берётся четверная энергия в вашей бочке? Не та, что в конденсаторах копится, а против неё вчетверо?

– Науке это неизвестно.

Тесла расхохотался.

– Хороша же наука… Да и откуда вам знать – теперь даже оригинальные уравнения Максвелла под запретом, хотя даже их для понимания недостаточно, потому что у него эфир был несжимаемой жидкостью, а тут следует учитывать именно сжимаемость эфира, за счёт потенциальной энергии которого и производится сжатие магнитного поля большой катушки внутри малой… да этого вам не объяснить. – И такое глубокое отчаянье было в голосе Великого Электрика, что Орликов понял: выпьет! – Иногда тоже тоска берёт оттого, что чёрт-те чем занимался… трансформаторы, генераторы… Коварный бес! Вроде на благо, всё для скорейшего прогресса, а выходит – во вред. Ерундой занимался. Даже хуже – вредительством! Тот, Первый, думаешь, не понимал, как из воздуха энергию черпать? Понимал, но ещё понимал, что она черпальщиков сразу и погубит. Черпальщиками надо заниматься – вот достойная задача! А дать баранам пулемёты, чтобы они от волков оборонялись – глупо. Завтра всех волков выкосят, а послезавтра без зубастых санитаров поголовно передохнут сами от какого-нибудь прожорливого микроба. – Немного помолчал. – Да до волков не дойдёт! Они уже сегодня друг друга перестреляют за клок травы. Бараны! Надо сначала из барана человека сделать! В смысле: из человека – Человека! А это тебе не переменный ток изобрести.

– Да-да-да! – согласился Орликов и поднёс другу Коле наполненную на четверть 100-миллилитровую мензурку, догадавшись, что пить из одного с ним стакана великий чистюля побрезгует. Друг Коля повертел мензурку перед глазами, словно пытался рассмотреть плавающих в ней микро-рыбок, и… немедленно выпил…

– Спирт… опасная штука, – после пары глубоких вдохов сказал Тесла, – его как ни разбавляй, всё одно – беда, в нём краёв нет. Жизни он не добавит, наоборот. Другое дело – самогон! У самогона… знаешь, какой у нас в Смилянах самогон делали? О-о-о! Бальзам! У самогона края есть – с одной стороны его держат эфиры, с другой не пускают сивухи, заодно и аромат, неповторимейший аромат сливовой самогонки… а у спирта нет аромата, у спирта только запах… самогон правильный парень, с понятием, а спирт – бандит! – И повлажневшими глазами посмотрел на солнце в нарисованном на стене окне. – Да-да, сначала – Человека! Знаете, когда всё я понял? Когда осознал, какая маленькая наша планетка! Я первый, не сочтите за бахвальство, но это на самом деле так! – я первый понял, какая маленькая наша планета; ещё я понял, что она живая, я услышал её дрожь, причём дрожать она начинала, когда особо гениальные и масштабные мысли приходили мне в голову, и я ведь сначала думал, что это мироздание так приветствует меня в блистательный миг прозрения, и эйфория молодого тщеславца мешала мне слышать истинную причину тонких вибраций, пробивающихся из глубины… Только с годами я услышал её голос… Вы слышали, как разговаривает Земля? Как она радуется? Как стонет? Да, да, землетрясения и вулканы, ураганы и цунами – это тоже её голоса, может быть, даже основные… хотя нет, основного голоса мы ещё не знаем и избави бог нас от этого опыта: посетивших землю в те роковые минуты счастливыми не назовёшь никак, но вы слышали те обертоны, которые сопровождают её вздохи по нашим т. н. открытиям? Так пищит зажатый в горсти воробьёнок…

– А я думал, она радуется нашим успехам…

– Радовалась… до пороха. После пороха эйфории у неё поубавилось, а с динамитом закончилась. После динамита только вой и писк. Мне кажется, что первым, кого проглотит разверзшаяся земная геенна, будет Нобелевский комитет. Его и по человеческим меркам надо бы давно колесовать, а уж с точки зрения Земли-матушки… вот уж гнойник! Взорвали, засыпали поля ядами, вгрызлись под кожу и начали сосать кровь. Нефть… уголь понадобился уродцам! На планете энергия сочится из каждой дождинки – нет, давай грызть матушке печень. Почему? Потому что с каждой дождинки прибыль не снимешь, они падают где хотят… Зря, зря я отговорил Моргана плыть на «Титанике», хотя бы одним клопом стало меньше, и мне бы за него скостили… А вы, я вижу, ещё дальше пошли… мирный атом? То есть если вас укокошит чужая атомная бомба – это немирный атом, а если под руинами своего реактора – то это атом мирный? Полстраны делает бомбу, полстраны думает, как от неё схорониться, то бишь занимается радиационной стойкостью. Вооружиться-разоружиться, вооружиться-разоружиться… что ж, достойные низкочастотные колебания человечества конца тысячелетия. А только одного губительного восемьдесят пятого криптона от ваших атомных станций в атмосфере уже в миллион раз больше безопасной нормы! В геенну, в геенну!

Многоопытный в питии Орликов почувствовал: пора повторить. Никола разговорился, теперь только подбрасывай дров, в смысле подливай да подзаводи. Вторая мензурка проскочила так же легко, Орликов предложил сухарик, Тесла поморщился и отказался. Выпил чуть воды – хорошо, кран был не закрыт, а то бы и не попил, не стал бы дотрагиваться.

– Почему у вас вода так керосином воняет?

– В земле цистерна проржавела и вытекла в грунтовые… пятнадцать лет уже пахнет.

– Когда я слышу, что своими изобретениями приблизил для человечества светлое будущее, хочется набить говорящему морду… если он, конечно, не имеет в виду ту самую геенну – в ней ведь очень светло, правда, и очень жарко. То есть приблизить для человечества можно только её, геенну, будущее ни в каком приближении не нуждается, это не просто шопенгауэровский телескоп в театре…

– Шопенгауэр разве ещё и астроном?

– Нет, просто он заметил, что в практической жизни от гения проку не больше, чем от телескопа в театре… то есть глупость, это – геенна, в телескоп на солнце. Изобрёл я переменный ток – на две войны хватило, эти недоумки вскрыли ядро – получили Хиросиму и Новую Землю. Давайте нам теперь гения, чтобы влез в клетку и без всякой глины вырастил голема, что и будет концом не только светлого будущего, но и самого человечества.

– Пусть не приблизили… это, правда, всё относительно…

– Ох, не говорили бы вы при мне этого слова – относительно.

– Хорошо, хорошо, не приблизили, но жизнь человеку облегчили!

– Да, облегчили, только я теперь, насмотревшись на этого человека «оттуда», очень сомневаюсь в необходимости этого облегчения… Не так… облегчение – словесная обманка, если рассуждать электротехнически, облегчать – снимать напряжение. С мышц, скелета – создавая машины и механизмы, с глаз и ушей – очки, бинокли и всякие прочие усилители изображения и звука, в целом с организма – зачем мобилизовывать внутренние ресурсы, сопротивляться болезни, когда можно проглотить таблетку или уколоться пенициллином? Зачем терпеть холод и голод? Наконец, с самого мозга – не просто придуманы счётные машинки, но и исчезли ситуации, когда он, мозг, должен был круглосуточно активничать, чтобы выжить. Для безопасности есть полиция, профсоюз, пособие, в конце концов… Напряжённость поля стремится к нулю, наступает отнюдь не светлое будущее, которое, как вы сейчас говорите, мы приближали своими открытиями, а просто смерть, хаос, холодная броуниада в тёплых домах-могилах. Электроны без поля это… это ведь чёрт знает, что такое! А-а-а!.. – Изменился в лице: – Именно, именно – чёрт знает! Вот он точно знает! Печальный нас ждёт конец, и, поверьте, он наступит весьма скоро. Если б не гении, вроде меня, могли бы потрепыхаться подольше, но, как говорится, Аннушка уже разлила масло.

– Какая Аннушка?

– Да-а, – отмахнулся Тесла, – лавина уже стронулась с вершины, и тупой конец квазиумного человечества несётся на нас с бешеной скоростью. Вы, если, конечно, не уморите себя этой отравой, – элегантно постучал ногтем мизинца по мензурке, – может быть, увидите его.

– Война?

– Нет, война, по сравнению с ожидающим нас серым концом, будет розовой сказкой. Она, античеловеческая, бесчеловечная покажется вам эталоном человечности, потому что в ней будут человеческие чувства: боль, скорбь, страх, ужас, отчаянье, будет течь человеческая красная кровь, вонять, извините, человеческое дерьмо… Нет, этого счастья уже, боюсь, не случится, мы уйдём тихо, дотолкаем ручку реостата – сами, сами! – до края, и всё закончится. Просто закончится. Этакая обратная сингулярность.

Он сам уже приготовил себе полмензурки подкеросиненного стимулятора.

– Надо было по-другому!

– Может, ещё не поздно?

– Может… – И опять – немедленно выпил. Понюхал, по-прежнему не беря в руки, а наклонившись носом к плоскости пульта, сухарик, подышал, и когда почувствовал, что новая порция цедваашпятьоашинок оседлали свои гемоглобинки и понеслись по просторам организма, снова пустился в рассуждения: – Поздно, не поздно – это всё трусливые человеческие вопросы. Дело сделано. Конечно, оно могло бы быть сделано и раньше, и мы… ну, не мы, а оставшиеся из нас давно бы уже рылись в заросших травой свалках в поисках деликатесов, уцелевших консервных банок, и плющили бы их камнями… но я не дал никому свои электрические бомбы. Никому! Хотя в то время ещё был наивно убеждён, что стоит уравновесить все противоборствующие силы – и наступит вечный мир и процветание. Вот представьте, какой туман был в самой светлой, извините, голове века: уравновесить неуравновешиваемое! Как будто это не миллиард людей с пусть и сильно превознесённой, но всё же свободной волей, достаточной для регулярного появления в непрогнозируемых местах разного рода необузданных идиотов во власти, а миллиард… одинаковых гаек или гвоздей. Почему? Потому что я считал людей только автоматами с небесным приводом, честно говоря, я и сейчас так считаю, но, глупец, возмечтал, что этот привод, как и прочую небесную силу, можно взять в свои руки. Автомат-то автомат, но панель с кнопочками его управления находится в другом пространстве, и туда изобретателям лампочек хода нет. Это всё равно, что какой-нибудь вольтметр с вашего пульта решил бы поуправлять без вас всеми осциллографами… Но, видно, не всё во мне было от чёрта, шепнул и бог: спрячь, уничтожь! Думаешь (он не заметил, как опять перешёл на «ты» – русский спирт!), было просто – уничтожить? Мои идеи были моими детьми, и это не метафора, они были моими кровью, плотью и ещё чем-то более моим, чем кровь и плоть, – моим духом. Но главная трудность была не в отцовских переживаниях, по-настоящему трудно было понять, кто из этих шептунов кто? Ху из ху, как говорят черти. Потому что человеческая логика говорила ясно: ниспосланное откровение и рождение от него идеи – дело божеское, а убийство идеи-дитяти – дьявольское. Представь: ты изобрёл колесо, а голос свыше: «Уничтожь!». Ясно же – враг человеческий, хочет, чтоб люди мучились, несли свою ношу на горбу, а не на телеге. Не послушался бы? Конечно, конечно… Только как бы ты себя чувствовал, когда вместо телег твоё изобретение использовали исключительно для колесования твоих сородичей? Я распознал. А вот если б не распознал, было бы и вправду поздно… да и сейчас… Какой толк, что эти гёттингенские умники теперь манифесты пишут про мирный атом? Декларации, письма генеральному секретарю ООН? Святее Папы стали… Одумались? Грехи своей интеллектуальной прыти замолить захотели? Такие грехи не замолить… Некому их молитвы слушать, не с богом они дело имели, так что – открыли, «подарили миру» – пшли вон! И как это Ганн не повесился в Лондоне? Хотя… вешаться надо было, конечно, до того. Этих квантовых чародеев допустили до экспериментальных частностей, и они послушно исполнили чёртову задачу: получить самую грязную энергию на свете. Понаоткрывали частиц, разложили их по полочкам… щенки! Почёт, нобелевские премии… а джинн из бутылочки – фьють! Но даже Альберт, хоть и проходимец, каких свет не видел, но даже он понимал, что это всё не то, к Бору писал: «Квантовая механика внушает большое уважение. Но внутренний голос говорит мне, что это всё же не то… Во всяком случае, я убежден, что Бог не играет в кости…» – помните же это знаменитое? Все их эксперименты для Истины не стоят ломаного гроша, а для человечества могут стоить существования. Нейтроны, мезоны… Экспериментаторы, еби се!.. Микромир, микрочастицы!.. Представь себе слепого чужака из пустыни, пробравшегося-таки на край леса: стукнулся лбом в осину и спугнул обгадившую его ворону, и тут же сообщил слепому пустынному миру, что лес состоит из бьющих по лбу дубин и населён каркающими и срущими на голову тварями. Хотя пустить научную свору в погоню за частицами – это был изящный манёвр дьявола: и бомбу получил, и истину спрятал.

– Так что ж, отказаться от исследований этого мира?

– Но не методом стучания лбом, а открыть глаза!

– То есть?

– То есть работать с сознанием, увидеть картинку мироустройства, а не ступать с закрытыми глазами по кабаньему дерьму!

– Легко сказать…

– Тяжело – не лезь, сажай репу в огороде… Но вот что меня ещё мучает: три мировые войны Рокфеллеры запланировали, когда я только в Пражский университет поступил, а они уже знали, что у них хватит энергии на континентальные бойни. И ведь даже не Рокфеллеры сто лет назад, а двенадцать бандитов, то есть банкиров, ещё в 1773 году в доме у Майера Амшеля Ротшильда этот планчик составили! Война, мировая война чрезвычайно энергоёмкое дело, а с эдисоновской лампочкой эти мечтатели смогли бы разве драку в синагоге устроить, и то было бы темновато, побили бы своих, хоть им и это в радость. То есть они знали, что к их срокам энергии уже хватит, и не просто знали, а, скорее всего, договорились с… – он потыкал длинным белым пальцем в пол, – что он найдёт, через кого открыть к ней доступ. Значит, этим, – ещё раз ткнул пальцем в пол, – налажено… вот что страшно! А сами они, кроме туфты про эмцэквадрат, додуматься ни до чего не могут, не того кроя мозги, хотя даже эмцэквадрат украли у вашего Умова ещё в прошлом веке. Так что переменного тока на две войны хватило… Поэтому они (лукавя, конечно) называют его главным моим изобретением… хотя, если бы его сделал еврей, ему бы уже из чистого золота воздвигли памятник на Уолл-стрит… но не в этом дело. Я не собирался открывать никакого переменного тока, он явился чем-то вроде частного случая большого откровения о мироустройстве. Однажды я увидел, как дышит мир, понял, почему он не умирает, точнее – не умер уже давным-давно, хотя бы от выравнивания тепла по объёму вселенной, увидел мощные взаимопроникающие пульсирующие потоки из-за пределов нашего мира и – за пределы нашего мира, десница божья… извини, не нахожу другого сравнения… подобно игле в зингеровской швейной машине тащит нить мира в небытие и тут же возвращает её оттуда, но уже с ещё одной ниткой, то есть с возмещёнными потерями и восстановленной энтропией. Я сначала даже подумал, что Бог не здесь, он – там, с той стороны, на том свете сидит и добавляет, добавляет энергии в наше межзвездье… но откуда он её там берёт? Согласись, и у ребёнка бы возник такой вопрос!

– И откуда?

– Отсюда! Затем он и тащит туда нить, чтобы компенсировать расход тамошней силы… и обратно!

– Хрен редьки…

– Именно – хрен и редька! Молодец, Васильич, – хрен и редька. В момент исчезновения одного возникает родственное, но не тождественное ему иное. Смерть первого – жизнь второго, смерть второго – жизнь первого. В этом весь божий фокус, Клаузиус и Томсон, конечно, хорошие ребята, но уж больно много рассуждали о тепле – а Бог, как известно, тёплое не любит. Бог дышал! Я не смог увидеть Его лицо в те мгновения, но, как откупное, как маленькое эхо большого вздоха, получил простую картинку того, что теперь называют переменным током: умирает ток – рождается напряжение, умирает напряжение – рождается ток, и не надо ни за какие тридевять земель по тесным медным лабиринтам таскать эти эдисоновские электроны и бездарно греть при этом умирающее пространство. Признаться, этот частный случай жизнетворения, переменный ток, меня только позабавил…

– На этой забаве теперь мир стоит.

– А вы-таки вляпались в термоядерную помойку и не знаете, сколько стоило усилий… Господу Богу, чтобы не дать эфиру срезонировать от ваших фокусов. Вы даже не знаете о многократных превышениях энерговыделений над расчётными при взрывах ваших бомб, потому что энергия эфира в образующейся ультрарелятивистской плазме преобразуется в энергию жёсткого излучения. После Новой Земли я Его целые наносутки уговаривал, чтобы не сжигал Землю – энергии же вышло на порядок больше расчётной! Хотя, если честно, людей за все их глупости и потворства чертям стоило бы, но ведь не только люди землю держат… ведь и таймени на Дрине погибнут… ты бы знал, какая форель на Дрине! – Он мечтательно вздохнул: – Надо было стать рыбаком, на кой хрен сдалось мне это электричество!

– Верите в Бога?

– Чего в него верить? Я с ним знаком.

Орликов почесал репу, посмотрел на часы, повернулся к пульту, привычно взял переговорку:

– 41-я, минутная готовность!

«Приняли», – отозвалась из динамика 41-я.

Стрелки вольтметров поползли вправо.

– Начинаю отсчёт: пять, четыре, три, два, один, пуск!

Из динамика выкатилось эхо грома.

– Импульс нормальный, можно войти в бокс, – автоматически, чувствовалось, что в тысячный раз, произнёс Орликов.

– Знаешь, что ты каждым своим «пять-четыре-три-два-один-пуск» дырявишь небо и попусту беспокоишь… – Слово «Бог» гость уже произносить не решался, равно как и «эфир», поэтому просто побуравил взглядом потолок, – и однажды Ему твоё комариное упорство надоест.

– Что ж мне теперь, на работу не ходить?

– Да… – Тесла глубоко вздохнул, – редкая пуля попадает в цель, большинство просто находят на излёте свою кучу дерьма – чмок… в лучшем случае брызги… или в худшем. А переменный ток… знаешь, ведь если бы… эх, не хочу вас обижать… но вы бы его до сих пор бы не изобрели, ей-богу!