Текст книги "Крушение надежд"

8. Первая удача Хрущева

Семен продолжал свой рассказ:

– За несколько дней до намеченного переворота, 17 июня, неожиданно начались массовые волнения в восточной зоне Берлина, оккупированной советскими войсками. Жители требовали улучшить снабжение продуктами и условия жизни. Устраивали забастовки на заводах, уличные демонстрации. Такого в Советской России никогда не допускали и не собирались терпеть в подконтрольной стране.

Берия кричал во время заседаний триумвирата: «Это авантюра иностранных наймитов!»

Маленков и Хрущев сговорились и послали его в Берлин командовать подавлением восстания. Вынесли решение применить танки, подавить, не допустить восстания, действовать беспощадно. Отъезд Берии давал им возможность подготовить его устранение. С подкупающей искренностью ему говорили: «Ты молодец в таких случаях».

Берия полетел в Берлин и жестоко подавил восстание. Однако все-таки пришлось пойти на уступки берлинцам – улучшить условия жизни в Восточной Германии. Берия вернулся триумфатором, его поздравляли, а за это время все уже было подготовлено к его аресту[13]13
  Из рассказа В.Молотова.


[Закрыть].

Вечером 25 июня, накануне ареста, Жуков приказал побелить и привести в порядок камеру гарнизонной гауптвахты в бункере штаба Московского военного округа. Под утро, 26 июня 1953 года, на подходах вокруг Кремля и Лубянки были тайно расставлены три полка моторизованной Кантемировской дивизии – на случай защиты от внутренних войск. Еще один полк был введен в город, но оставлен в резерве. Частям было приказано дислоцироваться в полной тишине, не возбуждать интереса и подозрений, но находиться в полной боевой готовности. Командир дивизии не имел понятия, какая цель у задания, – он просто выполнял приказ заместителя министра обороны.

Немногочисленные москвичи, отправлявшиеся ранним утром на работу и за покупками, косились на спрятанные в глубине дворов и парков танки и транспортеры с сидящими в них солдатами. Вроде бы никакого парада не ожидается – к чему это? Они пожимали плечами и шли по своим делам.

Жуков посвятил отобранных генералов в свой план только в машине по пути в Кремль. С ним ехали Батицкий, Москаленко и Леонид Брежнев, который был тогда начальником политуправления армии.

В Кремле началось обычное заседание Президиума ЦК партии, председательствовал Маленков. Берия явился с большим портфелем, Хрущев косился на портфель – нет ли там оружия? Маленков неожиданно предложил изменить повестку дня:

– Мы должны начать с обсуждения партийного вопроса.

Хрущев встал и начал критиковать Берию, упомянул его участие в 1919 году в мусаватской контрразведывательной службе на стороне англичан. Пораженный Берия схватил Хрущева за руку и воскликнул:

– Никита, что это ты? Что ты мелешь?

– А ты слушай, – оборвал его Хрущев.

За ним с критикой Берии выступили Булганин и Молотов. И вот тут Берия, этот мастер «раскрывать» сфабрикованные им самим мнимые заговоры, не сумел оценить ситуацию, не смог почувствовать заговор против себя. Он возражал, защищаясь, но не решался действовать. Заседание шло уже более часа, Хрущев с нетерпением поглядывал на Маленкова, но тот все еще был растерян. У Маленкова была привычка во время заседаний есть шоколадные конфеты «Мишка», перед ним всегда ставили полную вазу. Он жевал конфету за конфетой, но не решался действовать. Наконец он нажал секретную кнопку, и в комнате, где сидел Жуков с генералами, раздался условный звонок. Увидев вошедшего в кабинет Жукова, Берия недовольно покосился на него.

Маленков спросил Жукова:

– Вы готовы выступить?

– Готов, но мне нужны мои помощники.

– Введите их.

В тот же момент в зал ворвались генералы. Жуков приказал:

– Берия, встать! Вы арестованы.

Они схватили его, силой скрутил руки и потащили к двери. Там уже ждали: заткнули ему рот и спрятали в отдельной комнате. У дверей теперь валялось только упавшее с носа Берии разбитое пенсне.

* * *

Вечером того же дня в Большом театре собралась «вся Москва» – давали премьеру оперы Шапорина «Декабристы». Высшая бюрократия и творческая интеллигенция стремились увидеть творение, которое создавалось много лет. Люди знали, что на премьеру должны приехать кремлевские руководители: для них опера о первых русских революционерах была символическим событием. И вот теперь кремлевские руководители, вслед за декабристами, тоже устроили переворот.

Правительственная ложа с левой стороны от сцены была завешена тяжелым занавесом, но зрители, которые сидели напротив, могли видеть часть ее. Семен Гинзбург с Августой сидели в первом ярусе и видели первых лиц. В передних креслах уселись Маленков и Хрущев, немного сзади – министр обороны Булганин. Заметив их, публика зааплодировала, и они встали, кивая в знак приветствия.

Только началась увертюра, Семен Гинзбург шепнул Августе:

– Смотри, все в сборе, не видно только Берии.

Августа не обратила внимания, она была занята музыкой и слушала певцов. Но Семен, старый службист, заметил, что время от времени Булганин вставал и выходил, а потом быстро возвращался и шептал что-то Маленкову и Хрущеву[14]14
  Булганин говорил по телефону с теми, кто в это самое время тайно увез Берию из Кремля в заготовленный подвал бункера. Автор, молодой врач, сам был в тот вечер на представлении, сидел во 2-м ярусе напротив ложи и имел возможность наблюдать.


[Закрыть].

Августе опера не очень понравилась: постановка чересчур пышная, музыка не очень впечатляющая, никаких красивых арий, женские партии не яркие. Певцы старались, но чувствовалось, что петь им было тяжело.

После представления довольные кремлевские руководители аплодировали исполнителям, и, пока они не ушли со своих мест, никто зал не покинул.

Семен с Августой вышли в ночную Москву, согретую теплом июньского вечера.

– Пройдемся пешком, такой свежий воздух, – предложила Августа.

Семен сказал шоферу, чтобы тот ехал в гараж, и они пошли по Манежной площади и по улице Калинина (нынешней Воздвиженке) к Арбату. Августа обсуждала оперу и исполнителей, Семен поддакивал и думал о своем. Потом заговорил:

– Знаешь, странно, что все приехали, а Берии не было. Не такой он человек, чтобы пропустить возможность показаться вместе с другими.

– Какое это имеет значение и почему ты так решил?

– Все имеет значение, если уметь видеть. А по хитрой физиономии Хрущева было видно его хорошее настроение – после каждого нашептывания Булганина он широко улыбался и довольно потирал руки.

– Может быть, ему понравилась опера, – сказала Августа.

– Ну, нет, я знаю Хрущева, доволен он был чем-то другим.

Семен понял все правильно: пока шла опера, генералы тайно вывезли связанного Берию из Кремля в приготовленную камеру бункера. Хрущев был доволен: первую задачу Иванушки-дурачка он с помощью Жукова выполнил, его позиции укреплялись. На сцену он смотрел рассеянно.

9. Ошеломляющая новость
(продолжение рассказа Семена Гинзбурга)

На следующий день на заседании Совета Министров Маленков и Хрущев объявили об аресте Берии.

Маленков строго предупредил:

– Это государственная тайна, и нельзя допустить, чтобы о ней узнали на Западе до того, как будет сформулировано обвинение и принято решение.

А Хрущев мрачно добавил, погрозив пальцем:

– Никаких разговоров в семьях, пока не наведем порядок. У кого на стене имеются портреты Берии – снять.

Все-таки в тот же вечер Семен сказал об этом Августе, прикрыв дверь кабинета:

– Авочка, садись. Ошеломляющая новость: скинули Берию.

– Как, самого Берию?!

– Да, представь себе, самого Берию. Вот именно. Нам объявили Маленков с Хрущевым, они как будто сами немного растеряны, но строго указали не раскрывать этого. Так что ты молчи.

– Что же с ним сделали? – спросила Августа.

– Пока сказали, что снят и арестован.

Он взволнованно прошелся, остановился перед ней:

– А я ведь правильно понял тогда, в театре: Берия уже был арестован. Знаешь, будет еще что-то в Кремле, на одном этом аресте они не остановятся. Вот именно.

Августа улыбнулась чему-то и нашла точное определение событию:

– Это как в сказке Чуковского «Тараканище». Там же есть такие строчки: «Волки от испуга скушали друг друга».

Семен рассмеялся, обнял ее:

– Умница ты моя. От испуга они еще будут продолжать есть друг друга. Иначе они не умеют. А поэтому нам лучше молчать.

* * *

Об аресте Берии ничего не сообщалось ни в печати, ни по радио, просто его имя вдруг исчезло со страниц газет. Хрущев разослал по партийным инстанциям секретный циркуляр: убрать его портреты со стен кабинетов и перестать цитировать его в докладах. Но неожиданное исчезновение одного из главных лидеров страны возбудило слухи, было ясно, что в правительстве происходит что-то, о чем сообщать не хотят. Люди недоумевали:

– Ошеломляющая новость! Что-то случилось, исчез Берия…

Поколению, жившему в тридцатых годах, такие исчезновения были хорошо знакомы, люди скептически говорили:

– Что ж, бывало и так. Предшественники Берии – Ягода и Ежов – тоже были могущественными, и тоже исчезли неожиданно.

В результате замалчивания и неясных слухов многие испугались: неужели это сигнал к возврату страшного прошлого? Но глухие сведения об аресте Берии все-таки просочились, за что и почему – не знали, а потому стали распространяться разные версии:

Говорят, Берия любил насиловать женщин, которых для него подхватывали на улицах. Он намечал жертву из окна своего автомобиля. Как увидит женщину, которая ему приглянулась, его машина отъезжает вперед, из нее выходит адъютант – молодой генерал, увешанный орденами. Берия уезжает, а генерал идет навстречу той женщине и заводит с ней знакомство. Отказаться от разговора с таким бравым мужчиной не могла ни одна. Он очаровывал ее, прогуливался, а потом приглашал к себе домой. Некоторые соглашались сразу, некоторых приходилось уговаривать по несколько дней. За генералом всегда следовала другая машина, в которую он любезно усаживал даму, ее привозили в богатый особняк или на дачу Берии. Генерал, конечно, был подсадной уткой: привезя жертву, он угощал ее вином и фруктами и, извинившись, исчезал. А из боковой двери появлялся Берия в пижаме. Вы себе представляете?! Женщина уже очарована молодым генералом и готова на все – и вдруг, вместо него, перед ней возникает не кто иной, как сам Берия, да еще в пижаме! Ну, тут уж сопротивляться было бесполезно. Правда, говорят, что он потом дарил своим жертвам щедрые подарки[15]15
  Одна из многочисленных историй, распространенных в то время. По слухам, таких женщин насчитывалось сотни, и это было повторением того, что когда-то делали Николай I и Александр II.


[Закрыть].

Слухам верили, но никто не думал, что исчезновение Берии связано с этим, никакой политической подоплеки в аресте не было, а понятия прав человека в Советской России вообще не существовало. И людям оставалось только догадываться, что же произошло в новом, послесталинском правительстве.

* * *

В министерстве госбезопасности шли аресты – убирали всех, кто работал с Берией. Служба контрразведки входила в органы госбезопасности, но во внутренние дела страны не вмешивалась, ее функцией была разведка за границей. Начальник контрразведки генерал-лейтенант Павел Судоплатов узнал об аресте Берии в тот же день и сказал жене:

– Эмма, ошеломляющая новость: Берия арестован.

Эмма сама была подполковником, преподавала в школе разведки, но недавно вышла в отставку. Она поразилась:

– Ты знал, что это готовится?

– Ничего не знал, в том-то и дело, что все сделано в тайне на уровне самого верха. Я догадываюсь, что это дело рук Хрущева. Мне докладывали, что он вел какие-то переговоры с маршалом Жуковым. А Жуков-то как раз и арестовал Берию, своего недоброжелателя.

Эмма заволновалась:

– Как ты думаешь, это может отразиться на тебе?

– Может. Уже схватили заместителей Берии, которые своими руками выполняли его указания. Я к этому никакого отношения не имел. Но плохо то, что в тридцатые годы у меня случались острые столкновения с Хрущевым: я создавал разведку из украинских националистов, а он настаивал на их арестах и казнях. Мы спорили, и вышло по-моему. А он по-мужицки злопамятный и этого не забыл. Ты должна быть готова, что меня тоже могут взять.

Эмма старалась переубедить мужа:

– Паша, но они же понимают, что контрразведка не занимается внутренними делами, и ты никогда не арестовывал советских людей, как это делали те, другие. А насчет столкновения с Хрущевым, так это было так давно.

– Эмма, эти аресты – простое сведение счетов. Не удивляйся, если однажды я не вернусь с работы. Знаешь, я всю жизнь готовился к тому, что меня могут схватить, но считал, что арестуют еще за границей, когда я выполнял задания разведки в Польше, Бельгии, Германии, Франции, Испании… Но быть арестованным в своей стране – об этом я и не думал. Хотя, как сказать, в тридцатые годы арестовали же и расстреляли моего начальника Шпигельглаза, блестящего разведчика. Теперь это может случиться со мной. У меня только одна забота: чтобы они не тронули тебя за то, что ты моя жена и еврейка. И еще. Сыновьям нашим обязательно расскажи, что я был честным разведчиком.

10. Сведение счетов

Утром 15 июля 1953 года генерал-лейтенант Павел Судоплатов был занят важным делом: он писал письмо в Президиум Верховного Совета с просьбой ускорить освобождение из воркутинского концлагеря одного из его разведчиков:

«Сержант Александр Фисатов совершил исключительно важный героический подвиг. Будучи в плену у немцев, он был завербован резидентом нашей разведки в гестапо майором Прониным, который служил там оберштурмфюрером. По моему заданию, в феврале 1945 года Пронин поручил Фисатову провести разведку на железнодорожном узле города Дрездена и сообщать в штаб сведения о концентрации немецких войск. Рискуя жизнью, в невероятно тяжелых условиях, Фисатов дал нам сведения и наводку на бомбардировку Дрездена. Его сообщения содержали крайне важные и точные сведения. На основании переданных сержантом Фисатовым сведений была произведена массивная бомбежка Дрездена. Дрезден был разгромлен, и это во многом ускорило поражение Германии.

Гестаповцы готовились повесить сержанта Фисатова, но как раз в тот момент началась бомбежка. Его подобрал пленный американский солдат Курт Воннегут, и потом его лечили в американском госпитале. Имя разведчика Александра Фисатова мне удалось узнать только после войны через данные штаба американских войск. Я писал представление его к званию Героя Советского Союза. Но выяснилось, что секретная служба СМЕРШ несправедливо обвинила героя в том, что он будто бы завербован американцами как шпион. Его сослали в особый лагерь в Воркуте.

Теперь я вторично прошу освободить и наградить сержанта Александра Фисатова званием Героя…»

Когда оставалось добавить всего несколько слов, в кабинет Судоплатова без стука вошел знакомый подполковник в сопровождении двух солдат.

Без должного обращения к генералу он просто сказал:

– Вы арестованы.

Судоплатов понял, что чутье разведчика его не обмануло: он попал под чистку Хрущева и нового министра Серова.

– Могу я закончить важное письмо?

– Вы арестованы, – строго отчеканил подполковник.

Они спустились с седьмого этажа по внутренней лестнице в секретную лубянскую тюрьму. Там с Судоплатова сняли погоны и звезду Героя Советского Союза.

Судили его закрытым судом, предъявив сфабрикованные обвинения[16]16
  Генерала Судоплатова освободили через пятнадцать лет, в 1968 году. Он написал мемуары, в которых рассказал о своем аресте. Автор был знаком с семьей Судоплатовых и слышал многие рассказы от него самого.


[Закрыть]. Сразу после ареста все бумаги в его кабинете были опечатаны. Неотправленное письмо о герое-разведчике Александре Фисатове не дошло до Верховного Совета, попало в архив судебного следствия.

* * *

На следующий день после ареста Судоплатова к Гинзбургам пришла подавленная и растерянная Мария Берг, жена Павла. Это происходило еще до реабилитации политических жертв, и Павел все еще томился в заключении.

Мария с порога грустно сказала:

– У меня новости: звонила Эмма Судоплатова и позвала к себе, она не хотела говорить по телефону: арестовали ее мужа. И еще более поразительное, оказывается, арестован и сам Берия. Вы слышали об этом?

Августа с Семеном переглянулись:

– Да, мы знаем о Берии, но это пока неофициальная новость.

Вышел из своей комнаты Алеша, вслушался в разговор. Он хорошо знал английский язык и часто слушал передачи радиостанции «Би-би-си» – на английском ее почти не глушили.

Алеша сказал:

– Какая еще неофициальная новость? Я только что слышал про это из Англии. Знаете, что сказал об этом тайном кремлевском скандале премьер-министр Уинстон Черчилль? Он назвал это «buldogs fighting under a rug» – схватка бульдогов под ковром.

Все, кроме Марии, улыбнулись. Ее старались успокоить, а она все говорила:

– Боже мой, боже мой! Мне так жалко Эмму и ужасно горько за Пашу Судоплатова. Он такой заслуженный человек, великий разведчик. Ведь он воспитанник моего Павла. Как только Эмма сказала об его аресте, сразу мне вспомнилось, как я после ареста Павлика в тридцать восьмом прибежала к тебе, Сеня, в панике. Меня обуял такой ужас! Я тогда укуталась в деревенский платок нашей работницы Нюши, чтобы меня не узнали, и повторяла себе на ходу: бежать, бежать, бежать… И бежала к тебе, Сеня, надеясь на защиту.

Августа усадила ее за стол, налила чаю, успокаивала. А Мария все вспоминала и вспоминала Эмму и свои переживания:

– Она мне говорила, что Судоплатов предчувствовал свой арест, он считал, что Хрущев станет сводить с ним старые счеты. То, что Берию арестовали, – это ему по заслугам. Его надо бы убить за все, что он наделал. Но Паша Судоплатов… Значит, опять хватают хороших людей, как схватили моего Павлика. Обещают реабилитацию, а сами хватают новых невиновных. В чем же разница между тем временем и этим? Это ужасно!

Августа сказала:

– Да, это ужасно несправедливо со стороны Хрущева! Какой же это руководитель страны, если не умеет разбираться в людях и сводит с ними счеты? Еврипид писал: «Вовремя проявить силу и вовремя справедливость – вот в чем достоинство властителя». Но, дорогая моя, Хрущев Еврипида не читал.

А Семен подытожил своим всегдашним восклицанием:

– Вот именно!

* * *

Только через три месяца появилось в печати сообщение об аресте Берии, народ встретил его как праздник – общий вздох облегчения прошел по стране. Все спешили передать друг другу эту потрясающую новость и с волнением обсуждали ее.

Алеша Гинзбург тут же отреагировал на событие эпиграммой:

 
Наконец-то Берия
Вышел из доверия.
А Хрущев и Маленков
Дали в зад ему пинков.
 

Семен улыбнулся поэтической шутке сына:

– Что ж, написано звучно и ясно, жаль, что напечатать нельзя, – не дадут, слишком уж в лоб. А люди с удовольствием прочитали бы.

Августа, большая поклонница стихов сына, возразила: – Напечатать нельзя, но пустить в народ устно можно. Люди станут повторять и примут за народное творчество. Ведь есть же неизвестные авторы разных популярных народных стихов и куплетов.

Алеша подумал секунду и решил:

– А что ж, мама права: ведь что входит в уши – западает в души. Пусть это будет народным творчеством. У меня нет амбиций подписываться под мелкими шутками. Семен поинтересовался:

– Как ты внедришь это в народ?

– Моня Гендель сделает, он умеет.

* * *

Павел слушал рассказ Семена, попивая пшеничную водку:

– А что было дальше?

– Павлик, про Моню Генделя пусть расскажет Алешка, они друзья.

11. Моня Гендель

Алеша рассказывал про Моню с большим удовольствием.

На рынке у Головановского переулка, за Ленинградским шоссе, стояли длинные понурые очереди за картошкой. В овощных магазинах картошку продавали мелкую, часто подмороженную или подгнившую, да и та не всегда была. Люди предпочитали рыночную и ждали привоза с утра. Два колхозника привезли несколько мешков, и сразу набежал народ. Но рыночные цены были выше и часто менялись, а потому люди спрашивали друг у друга:

– Почем картошка сегодня?

– По полтора рубля.

А в другой очереди:

– Почем картошка?

– По рубль семьдесят.

Рыночный спрос имеет свои законы, и продавцы устанавливали цены по спросу. Люди недовольно вздыхали, но становились в очередь – пожилые женщины и мужчины-пенсионеры. Подошел к очереди хорошо одетый полноватый мужчина могучего телосложения, с выраженными еврейскими чертами лица. Он спросил стоящего последним пожилого мужчину:

– Папаша, что, картошка не подешевела сегодня?

– Подешевеет, как же! – буркнул пенсионер. – С чего это она должна подешеветь?

Подошедший ухмыльнулся, наклонился и тихо сказал ему на ухо, чтобы женщины не слышали:

– Признак верный был. Говорят: яйца чешутся – картошка подешевеет. А у меня с утра яйца чесались.

Пенсионер оторопело и злобно посмотрел на него снизу и огрызнулся:

– Ну ты и остряк! Становись в очередь, скажи это продавцу.

Подошедший остряк был Моня Гендель, приятель Алеши Гинзбурга, обладатель больших запасов задиристого юмора и здравого смысла. Познакомились они давно, когда Алеша еще учился в школе и отставал по алгебре и геометрии. Моня был силен в точных науках и подрабатывал репетиторством. Августа пригласила его помочь сыну и хорошо платила за это. Алеше, мягкому по характеру и постоянно неуверенному в себе, понравился новый крепкий старший товарищ. Моня всегда казался довольным жизнью, вальяжным, со свободной манерой поведения. Таких людей с ехидцей называли «еврейский князь». Особый Монин талант заключался в его удачливости: все, за что бы он ни брался, у него получалось. А брался он за все на свете. Везде у него были знакомые, он был непременным посетителем всех театральных премьер, иностранных гастролей и выставок. Увлечение искусством развило в нем артистичные черты – оптимистическую находчивость, умение выигрышно представить себя.

Сам он говорил: «В моей душе играют природные национальные струны – мои еврейские эмоции».

Особые эмоции были у Мони к советской власти – много ненависти. Его отца, известного московского юриста, расстреляли. Он, вместе с другим юристом Ильей Браудэ, тоже евреем, выступал назначенным защитником на процессе «антисоветского троцкистского центра» в январе 1937 года. Так были названы семнадцать коммунистов высокого ранга, десять из которых были евреями. Процесс закончился расстрелом обвиняемых, а следом арестовали и расстреляли защитников – слишком они много знали, а главное, знали, что обвиняемые ни в чем не виновны.

Особенно Моню раздражали слова «коммунизм» и «коммунист», они были для него источником едкого сарказма. Он часто повторял Алеше свою любимую присказку: «Это ж усраться можно! Почему эта сраная партия называется коммунистической, а ее члены называют себя коммунистами? Демагоги, узурпировали власть и обворовывают народ, живя на его деньги, а верхушка кричит о себе: “мы настоящие коммунисты-ленинцы!”, и все это повторяют».

Моня никогда нигде не работал, говорил: «Я на эту власть работать не хочу и никаких должностей иметь не собираюсь. Только чтобы меня не посчитали “тунеядцем”, я продолжаю числиться студентом».

Он умело переходил из одного института в другой, а каким был студентом – никто этого не знал. Но влюбленная в сыночка мама Раиса Марковна всем рассказывала с умилением: «Ой, мой Моня, вы знаете, он не занимается пустем майзес[17]17
  Пустая болтовня (идиш).


[Закрыть], он так любит учиться, так любит учиться! Он уже десять лет в университете».

Сам он на вопрос «Чем занимаешься?», пожимая плечами, отвечал: «Теннисом и пенисом». И действительно, был он и теннисистом и ходоком. Но потом Моня стал штатным лектором Всесоюзного общества по распространению знаний (ВОРЗ) и время от времени зарабатывал поездками по стране с лекциями. Лекции он читал на самые разные темы, язык у него был подвешен хорошо: о чем бы Моня ни говорил, он делал это зажигательно и убедительно, «говорил смачно» – так он называл свою манеру речи, цитируя писателя Бабеля. Со стороны Моня мог казаться бездельником, но в нем бурлила кипучая деловая жилка, он во всем был активен и даже иногда становился драчлив – любил доказывать силу кулаками.

Он очень нравился Алеше, ученик привязался к своему репетитору.

* * *

После ареста и расстрела отца началась для Мони, его матери и сестры, горькая и трудная жизнь семьи «врага народа». Их выселили из квартиры в центре Москвы, и почти двадцать лет они жили в покосившемся одноэтажном деревянном бараке на краю города, в районе Всехсвятском. Барак был настоящей трущобой, с печным отоплением, без водопровода, газа, туалетом служили дощатые кабинки во дворе. Район считался практически пригородом, вокруг ютились бревенчатые дома. В коммуналке на четыре семьи у них была одна небольшая комната, перегороженная занавесями на три клетушки. По соседству жили три еврейских семьи, одна из них – Мониной тетки, Сони, она работала экономистом в конторе треста, она и уступила им одну из своих двух комнат.

Приходя к Моне на занятия, Алеша поражался бедности условий. А мать с гордостью говорила:

– Видишь, мальчик, у моего Мони настоящая еврейская копф[18]18
  Голова (идиш).


[Закрыть] на плечах: он не только любит учиться, он даже может учить других.

Моня смеялся, он умел все превращать в шутку, спрашивал, например, Алешу:

– Знаешь, кто был Карл Маркс?

– Экономист, кажется, – отвечал Алеша, – как твоя тетя Соня.

– Простак ты, Алешка, моя тетя Соня – старший экономист. Она превзошла Маркса.

Под влиянием друга в Алеше развивалось чувство юмора, и он вкладывал его в стихи. Хотя он не любил показывать их другим, но доверительно дал Моне прочесть некоторые. Моня понял, что у Алеши настоящий поэтический дар. Взаимное доверие укрепило их дружбу, они стали добрыми друзьями.

Моня был остряк и рассказчик анекдотов, он знал все еврейские и все политические анекдоты, сам удачно их сочинял и даже писал политические эпиграммы. От него пошло четверостишие про знаменитую эмблему страны – золотые серп и молот, которые красовались на красном флаге:

 
Это – молот, это – серп,
Это наш советский герб;
Хочешь жни, а хочешь – куй,
Все равно получишь х..й.
 

Услышав от него эту эпиграмму, Алеша сочинил в ответ:

 
За такую эпиграмму Вышлют
Генделя за Каму,
В зону пермских лагерей.
И загнется там еврей.
 

С того времени Алеша и полюбил писать эпиграммы. Образовался творческий симбиоз: Моня придумывал остроумные анекдоты, а Алеша перекладывал их в эпиграммы. Как-то Моня прочитал ему вслух первую строку «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», – а потом со смехом прокомментировал:

– Это усраться можно! Этот призрак забрел к нам в Россию, и с тех пор нам ставят клизмы того учения.

Алеша тут же придумал эпиграмму:

 
Потому, что нашей жопе
Очень нужна клизма,
Призрак бродит по Европе,
Призрак коммунизма.
 

Кроме острых политических анекдотов Моня сочинял много соленых, даже похабных, подбирая темы в своей богатой похождениями жизни. Так Алеша написал:

 
На чужом пиру похмелье,
На чужом столе еда,
На чужой всегда постели
И с чужой женой всегда,
Потому что Моня Гендель
Не монах, как Грегор Мендель.
 

Моня не обиделся:

– А что? Чистейший реализм, все правда. Я знаю, что Алешка меня любит. Не каждый попадет под его перо. Когда-нибудь меня будут вспоминать только потому, что он написал это про меня.

* * *

Вот этого своего приятеля Алеша и попросил, когда узнал про арест Берии:

– Можешь пустить мою эпиграмму про Берию в народ? Для хохмы, чтобы смеялись и повторяли.

– Раз плюнуть: скажу громко в толпе – вот и все.

– Только осторожно.

– Будь спок – сделаю, – это была еще одна любимая присказка. – Поедем вместе в переполненном троллейбусе в час пик, когда разные служащие и прочие интеллигенты едут с работы. Остальное я беру на себя.

В переполненном троллейбусе они пробрались сквозь толпу к дверям и уже собирались выходить на остановке, когда Моня повернулся к Алеше и громко сказал:

– Слышал шутку про Берию?

Он сделал короткую паузу, пассажиры вокруг насторожились, а Моня звучно продекламировал эпиграмму:

 
Наконец-то Берия
Вышел из доверия.
А Хрущев и Маленков
Дали в зад ему пинков.
 

И тут же оба выскочили наружу. Троллейбус тронулся, они услышали взрыв смеха и уже через окна видели, как люди, смеясь, передавали друг другу эпиграмму. Моня посмотрел на них и прокомментировал своей любимой фразой:

– Это ж усраться можно.

К вечеру эпиграмму Алеши повторяла вся Москва.