Текст книги "Крушение надежд"

17. Заграничный паспорт

Лиля попросила Сашу, как адвоката, помочь ей в одном трудном деле – получить заграничный паспорт для выезда с мужем в Албанию. У Саши еще не было никакого опыта, и он не смог ничего сделать – она упорно продолжала хлопотать сама.

Много времени и энергии заняли у нее эти хлопоты. Почти десять лет браки между советскими гражданами и иностранцами были запрещены. После смерти Сталина их разрешили, но оформление заграничного паспорта для отъезда с мужем или женой оставалось проблемой – у органов внутренних дел не было четких инструкций. Лиля оставалась советской гражданкой, а для советских граждан действовало правило: по личным делам за границу не выпускали. И вот она ходила от инстанции к инстанции, часам сидела в приемных разных начальников, доказывала им свое право выехать с мужем в Албанию. Начальники в Управлении виз и регистраций (ОВИР) были старыми служаками, давно отупевшими на государственной службе. Для них выезд советского гражданина за границу выходил за рамки всякого понимания, казался непозволительной роскошью или преступлением.

Первый же начальник потребовал:

– Принесите характеристику с места работы, подписанную треугольником – директором, секретарем партийной организации и председателем профсоюза. В ней должно быть указано, что вы политически выдержанны и идейно грамотны. Без этого мы решать не можем.

Хотя характеристика была непререкаемым требованием для всех поездок, Лиля все-таки удивилась:

– Я ведь еду не на работу и не как турист, а как жена своего мужа. Зачем моему мужу моя характеристика за подписью треугольника, да еще с указанием моей политической выдержанности? Он и так меня знает.

– Не умничайте и не вводите своих правил. Характеристика – это положено. Понимаете? Положено – и все.

– Но от кого же я возьму такую характеристику, я ведь еще не начинала работать, только что закончила институт.

– Принесите характеристику из института.

У Лили несколько дней ушло на хождение по кабинетам института – одни были в отпуске, другие заняты приемными экзаменами. Ей помог декан факультета, профессор Жуханецкий, старый друг ее матери. Когда-то, когда ее не хотели принимать в институт, потому что она дочь «врага народа», он взял ее на свой страх и риск. И теперь она опять обратилась к нему:

– Михаил Соломонович, мне неудобно вас беспокоить, но у меня нет другого выхода.

Узнав, в чем дело, он долго смеялся:

– Характеристика о политической выдержанности и идейной грамотности жены для поездки с мужем? Во дают!

С характеристикой в руках она явилась к тому же начальнику милиции. Он читал, шевеля губами, потом долго смотрел на Лилю:

– Вы за албанца выходите? Что, русского парня не могли себе найти?

Вопрос был бестактный, но пришлось сдержаться и ответить:

– Мы полюбили друг друга.

– Ну и любили бы себе, а замуж на иностранца выходить не положено.

Слова «не положено» и «не пущать» издавна были самыми популярными в России.

Все-таки он переправил Лилю в городское управление милиции, на Петровку, 38. Там постоянно толпилось множество просителей. Когда наконец очередь дошла до Лили, здешний начальник тоже сделал ей оскорбительное замечание:

– Знаем мы таких, как вы! У вас просто желание удрать за границу.

Лиля даже заплакала:

– Я не удираю, а еду со своим мужем. И я не хочу разговаривать в таком тоне.

Ее снова переправили в ОВИР, и начальник снова спрашивал:

– Объясните, зачем вы хотите ехать в Албанию?

– Мой муж – албанский гражданин, мы собираемся жить там.

– Так. А где вы встретили своего мужа?

– Здесь, в Москве.

– Значит, он живет в Москве? Ну и оставайтесь с ним здесь. О чем вы, вообще, думали, когда выходили замуж за иностранца?

– Но мой муж – работник албанского посольства, атташе по делам культуры. Теперь его отзывают обратно в Албанию, он будет работать там.

– Ну и что? Он сможет приезжать к вам сюда.

– Но мы семья, муж с женой, мы хотим жить вместе.

– У нас нет инструкций для подобных случаев. Раз он дипломат, обращайтесь в Министерство иностранных дел. Пусть нам дадут письменное разъяснение.

Лиля выходила из разных кабинетов со слезами на глазах, жаловалась родителям и плакала на груди у Влатко:

– Они не хотят, чтобы я уехала с тобой, они хотят нас разлучить. Влатко, Влатко, что мне делать?

Он успокаивал ее, звонил в Министерство иностранных дел, там очередной начальник опять не хотел помочь.

Тогда Влатко сам поехал с ней на прием, они вместе уговаривали начальников поставить подпись, объясняли, упрашивали – заграничный паспорт не давали.

В конце концов, Влатко попросил своего прямого начальника, посла Албании в СССР, вмешаться в это дело. Посол сказал, что будет просить министра иностранных дел Шепилова принять его и возьмет их обоих на прием к министру. На дипломатической машине с флагом Албании они подъехали к центральному подъезду высотного здания на Смоленской площади.

Министр Дмитрий Шепилов недавно занял этот пост, был моложе других кремлевских руководителей и считался любимцем Хрущева. Он так быстро продвигался по служебной лестнице, что его даже считали возможным кандидатом на пост лидера страны, когда уйдет нынешний. Высокий и представительный Шепилов был к тому же из нового поколения руководителей, намного образованнее других – историк, профессор, член-корреспондент Академии наук.

Он тепло встретил посла:

– Рад принять представителей дружественной державы, страны орла. Я давно мечтал побывать в вашей прекрасной стране. Могу сказать, что Никита Сергеевич Хрущев тоже хочет посетить Албанию. Мы знаем, что ваша страна нуждается в помощи, и будем рады оказать вам ее. Мы уже послали вам строительные материалы и наших специалистов.

Посол почтительно ответил:

– Да, мы очень благодарны. Я доложу нашему вождю, товарищу Энверу Ходже, желание товарища Хрущева, и ваше, конечно, посетить нашу страну. Я уверен, что он будет счастлив пригласить вас с официальным визитом. А я хочу просить вас помочь нашему культурному атташе товарищу Влатко Аджею и его жене.

Шепилов повернулся к Влатко:

– Я помню, как товарищ Тито беседовал с вами, когда мы сопровождали его и Никиту Сергеевича в прогулке по улице Горького. Откуда он вас знает?

– Во время войны я сражался в партизанской части, он был нашим командующим.

– Очень интересно. Так в чем состоит ваша просьба?

Выслушав Влатко, он светски улыбнулся Лиле, сказал сердечно:

– Поздравляю вас с замужеством, желаю счастья. Вы принесли заявление?

– Ой, с собой не принесла. Простите.

– Это неправильно, – засмеялся он. – Вы ведь шли на прием к бюрократу. Я бюрократ и имею дело только с бумажками. Вот что, пишите заявление прямо здесь.

Лиля растерянно оглянулась вокруг – где писать?

Шепилов подмигнул ей:

– Садитесь за мой стол.

Он пододвинул ей свое кресло, и Лиля растерялась еще больше, покраснела. А Шепилов расхохотался:

– Не стесняйтесь, сядьте на несколько минут в кресло министра иностранных дел, почувствуете, какая это непростая работа. Вот вам бумага, пишите ручкой, которой я подписываю международные договоры.

Пока она писала, он расспрашивал посла и Влатко об истории Албании.

– Я по образованию историк, мне все интересно.

Потом он прочел ее заявление.

– Все правильно. Теперь, если разрешите, я тоже сяду в кресло министра.

Лиля покраснела еще больше.

Крупным властным почерком он написал в левом верхнем углу бумаги резолюцию: «Министру государственной безопасности. Товарищу Серову. Прошу рассмотреть. Шепилов».

Прощаясь, сказал:

– Отвезите в приемную товарища Серова, на Лубянку, – и уверенно добавил: – Я написал «рассмотреть». Этого вполне достаточно.

– Спасибо, спасибо вам большое, – смущенно лепетала Лиля.

Посол задержался, а они, радостно возбужденные, вышли на Смоленскую площадь ловить такси. Влатко шепнул Лиле:

– Ну вот, ты все расстраивалась, боялась, что не дадут паспорта. Теперь ты наверняка поедешь со мной. Какой приятный человек товарищ Шепилов.

– Да, очень симпатичный и сердечный. Я была так поражена, что даже не знала, что сказать.

– Это новая генерация членов хрущевского правительства после XX съезда. Прежний министр, Молотов, был официальный сухарь. Он ни за что бы нас не принял и не помог.

– Шепилов запомнил тебя, – сказала Лиля. – Это очень хорошо для твоей карьеры. Может, ты тоже будешь министром иностранных дел Албании.

Влатко рассмеялся:

– Ты фантазерка и преувеличиваешь мои возможности.

– Почему же? Я очень люблю тебя и горжусь тобой. А вдруг я окажусь права?

– Это все твоя фантазия. Я исхожу из реальности, а реальность пока такова: Албания – очень бедная страна. Но ты обратила внимание, что Шепилов сказал нашему послу?

– Нет, я так нервничала все время, что не слышала.

– Он сказал, что товарищ Хрущев и он сам хотят приехать в Албанию и оказать помощь нашей стране. Это очень важно для нас.

Лиле неприятно было входить в подъезд Министерства госбезопасности, Лубянки, как называли это громадное здание, которого все боялись. Она помнила, что здесь держали и мучили ее отца.

В приемной она вцепилась в руку Влатко. Дежурный майор холодно взглянул на них, молча принял письмо, но увидев подпись Шепилова, сразу заулыбался:

– Я передам товарищу Серову. Не беспокойтесь, все будет сделано.

Через два дня она получила красный заграничный паспорт. Серов был поставлен Хрущевым на пост министра вместо Берии и знал, что Шепилов любимец Хрущева. Одной этой подписи было достаточно, чтобы сделать все, что он просил. Фаворитизм работал в Советской России безотказно.

* * *

Лиля весело размахивала паспортом перед родителями: – Дорогие мои, мне дали красный заграничный паспорт, разрешили ехать!

На обложке крупными буквами было написано: «СССР». Лиля танцевала от радости и цитировала стихи Маяковского «Паспорт»:

 
Я достаю из широких штанин
Дубликатом бесценного груза.
Читайте, завидуйте,
я – гражданин Советского Союза!
 

Павел взял паспорт в руки, посмотрел:

– Видишь, когда наши едут за границу, в паспорте не указывают национальность. Ты теперь не еврейка, а просто гражданка СССР. Как это удалось после стольких мучений?

Лиля радостно похвасталась:

– Удалось потому, что мой муж важный человек. Мы с ним были на приеме у министра иностранных дел Шепилова, и он сам завизировал мое заявление.

– Ты дошла до самого министра?

– Да, мы с Влатко пришли к нему на прием вместе с послом Албании. Это он нам помог. А хотите знать еще кое-что? Я даже писала заявление за его столом, сидя в его кресле! – и Лиля добавила: – Министр Шепилов сказал, что сам товарищ Хрущев и он тоже хотят приехать в Албанию и оказать ей помощь.

– Это он тебе сказал? – недоверчиво переспросила Мария.

– Ну не мне, конечно, а послу и моему мужу.

Павел нахмурился и иронически спросил:

– Он не говорил, какую помощь? Может быть, военную?..

Лиля в недоумении протянула:

– Нет, при нас он не говорил… Но помощь, чтобы улучшить жизнь в Албании. Вы приедете нас навещать и увидите, как Албания процветает с помощью России.

* * *

Годы спустя Лиля вспомнила эти слова Шепилова и только тогда поняла вопрос Павла про помощь. В их с Влатко судьбе эта «помощь» сыграла роковую роль.

18. Случай после распределения

Получив паспорт, Лиля решила устроить дома прощание с друзьями и стала их обзванивать. Все сразу радостно откликнулись. Только одна подруга, маленькая и хрупкая Аня Альтман отказалась:

– Спасибо, Лилечка, но я не могу прийти.

Аня была самой застенчивой, самой робкой на курсе, неловкой в движениях, ее так и прозвали – «качающаяся былинка». Говорила она тихим голоском с мягким грассирующим «р». На лабораторных занятиях часто что-нибудь переворачивала, делала ошибки, расстраивалась и сама о себе шутливо говорила: «Тридцать три несчастья». Многие девушки к концу учебы имели любовников, женихов или мужей, только Аня оставалась робкой недотрогой.

И вот эта робкая тихоня пришла в комиссию по распределению выпускников на работу (каждый выпускник обязан был отработать не менее трех лет там, куда его распределят).

Для молодых врачей перспектива начинать работу в тяжелых условиях провинции да еще с очень низкой зарплатой была пугающей. Кто мог, цеплялся за связи в Москве. А Аню посылали в Магадан.

Как ни робела она перед важной комиссией, но все-таки попыталась слабо возразить:

– А нельзя ли где-нибудь поближе к Москве?

Председатель комиссии, заместитель министра здравоохранения Николай Виноградов строго спросил:

– Почему? Ваш долг гражданина ехать туда, куда вас посылает комиссия.

Другие члены комиссии сидели молча. Аня еще больше оробела и взмолилась:

– Я понимаю, но у меня мама больная, мы живем вдвоем, и я не могу ее бросить. Как я могу оставить ее одну?

– Пусть ваш отец за ней ухаживает.

– Папа погиб на фронте во время войны.

Небольшое замешательство среди членов комиссии. Виноградов угрюмо решает:

– Ну, так возьмите маму с собой.

– Но я не могу везти ее с собой в тяжелые условия, это ее убьет… – в голосе Ани звучали слезы.

– Что значит «тяжелые условия»? Это тоже Советский Союз, там тоже наши люди живут. И вы устроитесь. Подписывайте.

Выйдя в коридор, Аня разрыдалась. Все кинулись к ней:

– Что?

– Ой, Магадан….

Аня рыдала:

– Опять мои тридцать три несчастья. Как я могу бросить больную маму одну?

– Ты говорила об этом?

– Говорила, а председатель ответил: там тоже живут люди. Ой, что мне делать?..

Практичный Гриша Гольд, который сумел остаться в Москве, спросил деловито:

– Ты подписала направление?

– Подписала.

– Ну и дура. Надо было упереться: не подпишу!

– Как я могла не подписать? Они там все такие важные.

Ребята понимали: не в робкой натуре тихони Ани было упираться. Саша Калмансон заключил:

– Стая серых волков-антисемитов напала на робкую еврейскую козочку и послала ее в Магадан.

Никто не улыбнулся, все жалели Аню. Гриша Гольд строго поучал:

– Иди в Министерство здравоохранения и проси, чтобы тебе изменили направление.

– Ой, я даже не представляю, кого просить.

– Иди прямо к главному – заместителю министра по кадрам.

– Ой, так он же как раз и есть председатель комиссии. Я его боюсь. Он такой важный и злой. Я даже не знаю, что мне надо ему говорить.

– Говори опять все, как есть.

– Я не хочу с ним говорить, я боюсь его. Да он меня и не примет.

– Не валяй дурака. Это твой единственный шанс. Иди и сиди у него в приемной целыми днями, добивайся.

– А когда примет, я ведь растеряюсь. Я не умею…

– А ты плачь побольше. Начальники не любят женских слез, сразу расслабляются. Тогда он перепишет тебе направление.

– Куда? Я не хочу уезжать из Москвы.

– Этого ты ему не говори, он обозлится. Просто проси и плачь, даст что-нибудь поближе.

И вот выпускники уже получили дипломы и собирались уезжать, а Аня все ходила на прием к Виноградову, робко сидела в приемной, но не могла добиться, чтобы он ее принял, секретарша говорила, что он занят на заседаниях.

Все сокурсники считали, что с Аней поступили несправедливо, переживали за нее, спрашивали, не удалось ли ей получить другое направление. Нет, пока не удалось…

Она похудела, побледнела, ослабла и была в страшно подавленном состоянии. И вдобавок мама каждый день настойчиво наставляла ее:

– Иди, проси, добивайся, не уходи, пока не добьешься.

* * *

Министерство здравоохранения, располагающееся в Рахмановском переулке, давно было сборищем бездушных карьеристов и взяточников. Все имели дипломы, но врачами не работали, а занимали посты с хорошими зарплатами (в три-четыре раза больше врачебных) и перспективой карьерного роста.

Николай Виноградов был известен как взяточник из взяточников: управляя кадрами, он раздавал должности и устраивал в институты за деньги и дорогие подарки.

Наконец через два месяца Виноградов принял ее. В тот день она пришла домой поздно, совсем подавленная. Мама глянула и спросила:

– Что, замминистра опять не принял тебя? Или отказал?

– Он разрешил. – Аня бросила на стол подписанную им бумагу, добавила: – Он переписал мне назначение в Серпухов, это сто километров от Москвы.

– Так это же близко! Это очень хорошо, ты будешь приезжать на электричке, я буду ездить к тебе. Я надеюсь, ты его поблагодарила.

– Да, я его отблагодарила, – сказала девушка сквозь зубы, роняя слезы.

Мама не поняла, почему она плачет.

* * *

Аня робко сидела в приемной в надежде, что он все-таки примет ее. Каждый раз, когда он появлялся, она вскакивала и хотела уже открыть рот, но он только мельком бросал на нее быстрый взгляд и проходил мимо. Наступил момент, когда она уже обязана была ехать в Магадан, ее могли судить за неявку на работу. Тогда она решила, что будет сидеть и ждать его хоть до полуночи.

И вот в тот самый день, когда Лиля наконец получила загранпаспорт, секретарша Виноградова ушла под конец рабочего дня, Аня все еще грустно сидела одна в приемной. Он пришел с позднего заседания, остановился возле нее:

– Вы опять здесь? Вы одна?

Аня вскочила и робко пролепетала:

– Я к вам насчет моего распределения…

Он смерил ее внимательным взглядом:

– Что ж, проходите в кабинет.

Аня присела на краешек стула и начала объяснять, всхлипывая. Виноградов смотрел на нее, не перебивая. Она быстро-быстро тараторила тихим голосом:

– Я не прошу оставить меня в Москве, но поймите, я просто не могу уехать так далеко от больной мамы. Знаю, большинство еврейских ребят и девушек распределили по всей стране, но только меня одну посылают так далеко.

Он поморщился:

– Причем тут еврейская национальность?

– Я только хотела сказать, что выпускников-евреев распределяют похуже…

Повисла пауза, и вдруг Виноградов спросил:

– Хотите чаю?

Она не поняла вопроса и хотела продолжать свое. Но он приветливо улыбнулся:

– Я спрашиваю, вы чаю хотите? Пойдемте ко мне в комнату отдыха и там продолжим разговор.

К кабинету примыкала небольшая комната с диваном и чайным столиком. Он слегка нажал ей на плечи и усадил на диван. Со слезами на глазах она продолжала:

– Поверьте, мама очень больна… я не могу ее оставить…

Пока Аня лепетала, он налил в стаканы чаю и незаметно запер дверь, потом сел рядом, вплотную к ней. Аня осторожно отодвинулась и продолжала говорить. Она на него не смотрела сквозь набежавшие слезы.

– Да вы пейте чай.

И вдруг девушка почувствовала, как его рука легла на ее колено. Она не поняла – зачем, почему? Только инстинктивно замерла от страха и сжала колени. Он погладил ее по голове, приблизил лицо, а рука между тем скользнула под юбку:

– Ты хочешь, чтобы я переписал тебе направление? Тогда будь хорошей девочкой, послушной.

У Виноградова уже была разработана тактика такой взятки: к нему не раз приходили молоденькие докторши с такой же просьбой, и некоторые из них охотно и просто отдавались ему за изменение направления. И на этот раз ему представился удобный случай: девчонка должна пойти на все.

Прежде чем она поняла, что происходит, массивный, сильный мужчина уже навалился на нее. Аня была еще девственницей, не знала мужских ласк. Она только слаба пискнула:

– Ой, что вы!.. Не надо… Прошу вас…

Ни оттолкнуть его, ни вырваться она не была в состоянии, оставалось одна защита – укус. Но он зажал ее рот грубым поцелуем так, что ей стало трудно дышать. Одной рукой он подхватил ее под поясницу, прижимая к себе, а другой с силой стаскивал с нее трусы и раздвигал ноги. Она почувствовала себя совершенно беззащитной, ослабела, отвернулась, закрыла глаза и стиснула зубы, чтобы не кричать от боли…

Поднявшись, он еще с минуту плотоядно любовался ее телом: платье и бюстгальтер задрались до шеи, когда он лапал ее груди. Заметив из-под ресниц, как он смотрит на нее, Аня в ужасе сжала ноги и повернулась на бок.

А Виноградов не спеша застегивал брюки и ухмылялся:

– Ну, видишь, не так уж это страшно. Ты не забеременеешь, не бойся – я в тебя не кончал. Приведи себя в порядок, в кабинете я перепишу твое направление.

Обескураженная, абсолютно растоптанная грубым насилием, Аня заливалась слезами и повторяла про себя: «Он меня изнасиловал, он меня изнасиловал…» Одергивая платье, она увидела пятно крови на подоле. Боже мой, как стыдно! Как стереть, чтобы не заметили? Аня вылила на подол остатки недопитого чая – пусть лучше чайное пятно, чем ходить с пятном крови. Оправив мокрое платье, она причесала растрепанные волосы. Ей было горько, противно видеть его. Если бы можно было не проходить через кабинет!..

Он сидел за столом, все еще плотоядно улыбаясь, увидев ее, протянул к девушке руки:

– Ну, подойди, сядь ко мне на колени.

Она отпрыгнула, выставила ладони вперед, словно защищаясь.

– Ну, не хочешь, не надо. Значит, тебе нужно распределение поближе к Москве? Ты заслужила.

Она старалась не смотреть на него и даже не поняла, о чем с ней говорят. А Виноградов спокойно продолжал:

– Что ж, ты приятная девочка. Сейчас проверю, что я могу сделать для тебя. – И перешел на «вы»: – По списку вы уже распределены в Магадан. Что есть еще на букву «м»? Ничего. Но есть на букву «с» – Серпухов, это близко к Москве, всего сто километров. Согласны?

Она молчала, ей хотелось только одного: не видеть его.

– Я зачеркиваю вашу фамилию. Альтман, правильно я говорю – Альтман, да? Я зачеркиваю в графе «Магадан» и переписываю в графу «Серпухов». Готово. Вот вам новое направление, – и добавил: – Да не ревите вы, утритесь. Вы же получили, что хотели.

Что хотела?! Тут тихая Аня почувствовала отчаянную злость и подняла не него глаза:

– Я вас ненавижу! Почему вы сделали это со мной? Потому что я еврейка, да?.. Беззащитная еврейка?.. Вы думаете, что мы, евреи, беззащитные, да?..

Он ухмыльнулся:

– Ну-ну, не заводитесь. В любви еврейки не хуже других, даже еще слаще. Идите.

Больше часа Аня бродила по темной Москве, чтобы подсох подол, плакала и размышляла: «Он меня изнасиловал… изнасиловал… Наверное, если бы я была не еврейкой, он не поступил бы так со мной… Значит, еврейку можно насиловать?.. Я дура, я слабовольная, мне надо было сразу понять, зачем он позвал меня в заднюю комнату. Но я сделаю что-нибудь, чтобы отомстить ему, чтобы отомстить им всем за то, что они издеваются над евреями. Я сделаю что-нибудь…» А вот что сделает, Аня пока не знала[24]24
  Этот случай был пересказан автору самой героиней несколько лет спустя.


[Закрыть].

На другой день Лиля ждала ее у себя на прощальную вечеринку, но Аня проплакала весь день и не пришла. И на последнее прощание с курсом тоже не пошла. Кошмарное чувство стыда и горечи не покидало ее: она – изнасилованная, обесчещенная, униженная… Все это подступало к горлу. Как она покажется своим однокурсникам? Они станут спрашивать, изменили ли ей место назначения, и она знала, что разрыдается при разговоре об этом…