Текст книги "Пилюли от хандры"

Как вор вора обокрал

За обильно сервированным столиком в самом дальнем углу зала фешенебельного ресторана сидели двое. С виду они походили на бизнесменов средней руки, но наметанный глаз опера, криминального репортера или автора детективных романов мог бы легко определить, что личности эти с бородатым уголовным прошлым.

Играла ненавязчивая музыка, горел приглушенный свет, за соседними столиками завсегдатаи этого заведения шумно выпивали и закусывали. Обстановка располагала к откровенному душевному разговору.

– В натуре прав был пахан на зоне, когда мне говорил, что жадность фраера погубит, – тяжко вздохнул Боря Сивый, законный авторитет среди шпаны Заводского района, подтверждая горечь своих слов убедительной распальцовкой. – Я, братан, такого кидалова в помине не ожидал. Я в натуре уже неделю бешенный хожу!

Его собеседник Витька Инкубатор, главарь шпаны соседнего Октябрьского района, хитро прищурив глаза, улыбался, едва приоткрыв щербатый рот. Среди пацанов города уже разнесся слушок о том, как Боря лохонулся при последнем грабеже. Своих – то архаровцев Сивый сразу угомонил, а вот Витькина братва продолжала угорать, подрывая тем самым авторитет известного вора.

– В общем, наводку на эту квартиру мне дала одна знакомая шмара, ты ее не знаешь, – Боря Сивый нервно закурил. – Квартирка знатная, упакованная под самую завязку. Видики там шмидики всякие, компьютер, две шубы норковые, ружье, грины, брюлики, антиквариат, другого путевого барахла навалом. Короче, штук на двадцать баксов легко можно было взять. Оптовичек там один тусуется со своей марухой. Ты его знаешь, он фурами жратву на Сенной базар поставляет. Мне бы, дураку, на это дело кого – то из братвы надо было бы подписать. А я в раж вошел, понимаешь, разжадничался. В одну харю решил действовать, без пособника. Короче, вычислил я, когда этот фуфел со своей телкой из хаты слинял, отмычкой ворота их бронированные вскрыл. Ты же знаешь, я по части взломов профессор, век воли не видать! – Боря энергично резанул большим пальцем правой руки по своему остро выпирающему кадыку. – Ништяк все получилось. Без шума и пыли. Ну, я за ворота бодро шагнул, шустренько видик, компьютер, шубу, столовое серебришко, хрусталь и прочую канитель в две сумки натолкал. Ну и вытащил их на лестничную площадку, поставил у двери отдыхать. Рук же у меня только две. А я хотел еще в третью сумку жратвы из холодильника напичкать. Консервов там всяких, бухла было не меряно. Захотел, дурак, по кишке на халяву стукнуть. Ну, в раж, понимаешь, вошел, разжадничался как последний фраер. Набил я торбу этими деликатесами, выхожу на лестничную площадку, а сумок моих – то и нету. Как сквозь землю провалились. Я туда – сюда, никак не врублюсь чего делать. Потом просек, что ловить нечего, сматываться пора. Ну, я и поспешил к своей тачке с одной торбочкой как последний лох.

– Видно, кто – то лихо пас тебя, – усмехнулся Витька Инкубатор.

– Да никто меня не пас! – нервно вскрикнул Боря Сивый, энергично жестикулируя пальцами. – Покуда я жратву в торбу собирал, с чердака бомжара местный за бухлом в ларек отправлялся. Ну и, ясный день, он сумки эти с собой и прихватил. Теперь он, гад, на дно капитально залег, всей братвой никак не отыщем. Ну, я же его все равно найти должен, понимаешь? Хрен бы с ним, с барахлом, авторитет терять жалко!

Идеальный депутат

Жарким августовским днем по раздолбанной дороге из райцентра в сторону самого захолустного села, аккуратно объезжая дорожные выбоины и кочки, двигалась кавалькада автомобилей. Впереди ехал милицейский «Уазик», в котором помимо шофера – сержанта находился сам начальник РОВД и трое автоматчиков из боевого охранения. Водитель следовавшей за «Уазиком» «Волги» вез главу районной администрации и двух первых заместителей. Следом за «Волгой» «наматывало километры на колесах» шикарное авто заграничного производства. Это была последняя модель… Впрочем, для автора точное название иномарки осталось секретом, ибо он совершенно не знаком с новинками как отечественного, так и закордонного автопрома. Все, что дороже подержанного «Запорожца» автору уже кажется крутой «тачкой».

В салоне шикарного авто вместе со своей секретаршей, победительницей конкурса красоты и топ – моделью, белокурой Жанночкой ехали депутат Государственной Думы, вице – спикер, сорокапятилетний крепыш, бонвиван и мачо Вадим Петрович Правдолюбов. С Жанночкой они мило по-семейному беседовали:

– Вадик, ну когда ты мне купишь новую шубку из снежного барса?

– После выборов, дорогая.

– Вадик, я не могу ждать так долго! Целых четыре месяца! – Жанночка театрально закатила свои умопомрачительные голубые глаза, готовясь упасть в обморок.

– Завтра, завтра, дорогая, – заволновался Вадим Петрович.

– А когда мы поедем в Париж?

– После выборов, дорогая.

Жанночка театрально надула свои умопомрачительные пухленькие губки, готовясь упасть в обморок.

– Завтра, завтра, дорогая, – заверил Вадим Петрович.

– Вадик, а ты еще обещал мне…

Следом за государственным мужем в двух переполненных микроавтобусах двигались сводные бригады самодеятельных артистов – частушечников под руководством бравого баяниста – виртуоза Виктора Кукушкина, известного в районе куплетиста, матершинника и пьяницы. За артистами в трех «Жигулях» ехали различные местные помощники, секретари и референты Вадима Петровича Правдолюбова. Замыкала эту кавалькаду, прикладывая все сверхусилия, чтобы не отстать от колонны, белая «Нива», единственное средство передвижение редакции местной газеты «Степная правда». В машине кроме водителя уютно разместились главный редактор, его заместитель, ответственный секретарь редакции, заведующий сельхозотделом, фотокорреспондент, главный бухгалтер, юноша, верстающий газету, две дамы печатающие тексты, директор типографии со своим бухгалтером, оператор местного телевидения и придворный журналист Серафим Штопаный.

Итого, Вадима Петровича Правдолюбова в тяжком его путешествии сопровождало шестьдесят семь ответственных лиц. За версту от въезда в село кавалькада дружно остановилась. Вадим Петрович Правдолюбов вышел из шикарного авто, постоял у обочины, сосредотачиваясь и входя в образ. Затем он залез в один из микроавтобусов. То, что произошло потом трудно описать, не обладая талантом Шекспира. Из микроавтобуса вышел преображенный Вадим Петрович. Вместо шикарного французского костюма на нем пузырилась какая – то цыганская рубаха ярко алого цвета, подпоясанная бельевой веревкой. Шаровары гибельного зеленого цвета, заправленные в заранее растоптанные имиджмейкерами лапти, довершали продуманную до мелочей экипировку депутата.

Он был неотразим, как Емельян Пугачев в зените своей славы!

Тут же, откуда ни возьмись, подали телегу, запряженную старой клячей. Депутат лихо запрыгнул в нее, возница хлестнул кобылу, и она понуро побрела в сторону села. Вереница автомобилей осторожно двинулась вслед за ней.

На пороге школы высокого гостя с хлебом – солью встречали все жители села: глава местной администрации, председатель несуществующего колхоза, местный участковый милиционер, тридцать два пенсионера, три школьника и две учительницы.

– Петрович приехал! – заорали они дружно, по – свойски приветствуя дорогого гостя.

– Ур – ра!

– Слава богу!

– Слава Петровичу!

Петрович неспешно слез с телеги, с каждым жителем села, включая сопливого первоклашку, поздоровался за руку. Слезы радости и умиления покатились по сморщенным скулам пенсионеров, пенсионеров, как в почетном карауле застыли глава местной администрации, председатель несуществующего колхоза и местный участковый милиционер, восторженно заблестели глаза у обеих учительниц. Даже первоклашка, пожимая пухлую ладонь депутата – благодетеля, сиял своим конопатым лицом как начищенный пятак из прошлой эпохи.

Окончив приветственную церемонию, Петрович гаркнул зычным голосом:

– Как живете, земляки!

– Плохо!

– Плохо, Петрович!

– Забижают нас без тебя!

– Разберись, отец родной!

– Защити!

…Продолжение разговора состоялось в школьном актовом зале. Жители села расселись по креслам, Петрович взобрался на сцену:

– Помните, земляки, что я вам в прошлый приезд обещал?

– Помним! – дружно прокричали сельчане.

– Так вот, я свои обещания исполнил!

– Ух! – радостный вздох пронесся по залу.

– Матвеевна, я обещал тебе отрез на платье?

– Обещал, Петрович.

– Получи обещанное.

Шустрый помощник, выскочив откуда – то из – за кулисы, вручил обалдевшей Матвеевне красочно упакованный сверток.

– А тебе, Степаныч, помнишь, что я обещал? – Правдолюбов хитро сощурил глаза.

– Ась?

– Слуховой прибор я тебе обещал, Степаныч?

– Ась?

– Я выполнил свое обещание!

Еще один шустрый помощник выскочил из – за кулисы и вручил Степанычу депутатский подарок.

– А тебе, Вован, помнишь, что я обещал привезти из Москвы?

Сопливый первоклашка при слове Москва задохнулся от радости.

– Помнишь? – не унимался депутат.

Вован захлопал длинными белесыми ресницами.

– Я тебе обещал импортную рогатку? Обещал? Я, Вован, свое обещание выполнил. Я, граждане – земляки, слов на ветер не бросаю! Коль обещал, кровь из носу – выполню!

Никифоровна получила от депутата обещанную иглу для швейной машинки, дед Агафон – французский кисет с турецкой махоркой, Пантелей Дмитриевич – новый патефон и набор лазерных дисков, Дарья Филипповна – сепаратор. Даже в отношении молодой учителки Марии Ивановны Петрович сдержал свое слово.

– Марь Иванна, – усмехнулся депутат, – помнишь, что я тебе обещал в прошлый свой приезд?

Учителка густо покраснела лицом.

– Я те мужа непьющего обещал?

Учителка густо побелела лицом.

– Ну, скажи, скажи всему честному народу, обещал?

Учителка густо покраснела лицом.

– Я, Марь Иванна, обещание свое выполнил.

Из – за кулис выскочил усатый красавец в свадебном костюме и с распростертыми объятиями кинулся к учителке.

Марь Иванна густо посинела лицом и от радости слегка тронулась умом.

– Молодец, Петрович! – скандировал зал.

Овации продолжались долго, пока депутат не поднял вверх правую руку. Тишина воцарилась моментально.

– Ну, а теперь рассказывайте, кто вас забижает! – голос у Петровича из дружелюбного превратился в командный, приобрел зубовный скрежет и металлическую тяжесть.

– Глава! Глава! – скандировал зал.

Правдолюбов кинул злобный взгляд на главу местной администрации.

– Ты что же, подлец, народ забижаешь!

Испуганный глава выскочил из – за стола президиума:

– Да я, да мы…

– Молчать! – рявкнул Петрович. – Да я тебя на части порву! Да я тебя на Колыме сгною!

– Виноват, мы…

– Да ты у меня баландой тюремной вволю нахлебаешься!..

Народ одобрительно гудел. Народ любит, когда у него на глазах один начальник распекает другого. А Петрович распекать умел. Он крыл главу так и столько, что рубаха у него на спине и брюки у главы сделались мокрыми.

– Ну, кто еще? – Петрович явно вошел в азарт.

– Председатель! Председатель! – требовал зал.

Председателю досталось чуть меньше, участковому милиционеру так себе. Чубайсу, Горбачеву, Ельцину, демократии в целом и свободе слова в частности тоже уделили внимание. Правда, Серафим Штопаный, придворный журналист последних реплик в свой блокнот не занес, ибо писать об этом в местной газете строго не допускалось.

Провожали депутата уже ближе к вечеру, после концерта и чаепития. Уставший, но довольный проделанной работой, Петрович вновь пожал всем сельчанам руки и, смахнув крупный пот с лица, кое – как залез в телегу. Голодная кляча едва сдвинулась с места.

– До свидания, земляки! – Петрович на прощание вскинул вверх ослабшую руку.

– До свидания, Петрович! – отозвались сельчане. Многие из них развозили по лицу горькие слезы расставания.

«Любит меня народ. Не то, что эта белобрысая Жанка», – подумал Вадим Петрович. Ему вдруг захотелось холодного пива с раками. Чудесное пиво подают в уютном кафе на Монмартре.

…Матвевне и Степанычу было по пути. Они жили на самом краю села и неспешно ковыляли к своим покосившимся хатам.

– Молодец, Петрович, – хвалила депутата Матвеевна, – слов на ветер не бросает.

– Да, – согласился Степаныч. Он уже запихал в ухо слуховой аппарат и мир вдруг заиграл для него всеми звуками.

– А как он председателя разнес! – восхищалась Матвеевна.

– Да, – кивнул Степаныч, – и в хвост, и в гриву. Под орех разделал! Вот уж точно – идеальный депутат!

Признание

Не люблю я зиму, не люблю! Холода, знаете ли, не переношу. Сугробы кругом наметет, снежных баб всюду налепят. Особенно не люблю метель, пургу. Заснежит, не дай бог, завьюжит. Шапку на меху, опять же, шубу тяжеленную, штаны на подкладке таскать на себе – вот удовольствия – то! А, бывает, сначала подтает, а потом подморозит. Сплошной каток вокруг. А ты как дурак, как фигурист. Ну, куда в такую погоду деться? И выпить толком нельзя, того и гляди, ноги в разные стороны разъедутся.

Не нравится мне весна, не нравится! Грязюку, знаете ли, ненавижу. Птицы кругом голодные орут, кошки ночные концерты устраивают. Особенно лужи не люблю, ручейки. Захлюпает, не дай бог, забурлит. Кепку идиотскую, опять же, куртку болоньевую, мокроступы на себе таскать – вот радости – то! А, бывает, сначала гром грянет, а потом ливень хлынет. Сплошное болото вокруг. А ты как дурак, как водолаз. Ну, куда в такую погоду деться? И выпить толком нельзя, того и гляди, перемажешься весь как свинтус.

Не по душе мне лето, не по душе! Жару, знаете ли, не терплю. Солнце в макушку печет, асфальт к ногам липнет. Пригреет, не дай бог, припарит. Панаму цветастую, опять же, шорты в дырочку, штиблеты на босу ногу таскать – вот блаженства – то! А, бывает, сначала душно сделается, а потом муторно. Сплошная баня вокруг. А ты как дурак, как сталевар. Ну, куда в такую погоду себя деть? И выпить толком нельзя, того и гляди, сердечный удар схлопочешь.

Поперек горла мне осень, поперек горла! Сырости, знаете ли, боюсь. Листья за шиворот падают, о грибы тут и там спотыкаешься. Особенно не люблю дожди, морось. Зонтик черный, опять же, макинтош старенький, сапоги по колено на себе таскать – вот наслаждения – то! А, бывает, сердце сначала заноет, а потом заскулит. Сплошное увядание вокруг. А ты как дурак, как поэт! Ну, куда в такую погоду спрятаться? И выпить толком нельзя! Того и гляди, ноги в разные стороны разъедутся, перемажешься весь как свинтус или сердечный удар схлопочешь!

Ирландское пиво

Федор Поликарпович, бывший кузнец надумал помирать. Крепкий вроде бы еще мужик, сносу даже вблизи не видать. Пятьдесят семь лет, до пенсии всего три года осталось, а туда же. Жизнь, мол, не мила.

Ну, а какая в деревне Чемодуровка теперь жизнь?! Колхоз два десятка лет как дал дуба. Все трактора и комбайны, плуги и сеялки давно на металлолом сданы. От коровников и свинарников одни стены развалившиеся остались. Вся молодежь в город рванула ближе к легкой жизни. Остались в Чемодуровке одни пенсионеры, инвалиды, алкаши и бездельники. Да еще вот Федор Поликарпович со своей законной супругой.

– Я как Гоголь помру, – сказал Поликарпович бывшему агроному Петру Савельевичу, – лягу и помру без всякой причины.

– Это какой же Гоголь? – усмехнулся Петр Савельевич. – Тот, который родом с Никитовки? Семен Афанасьевич? Бывший ветеринарный врач?

– Да нет, тот, который Николай Васильевич. И который родился в Больших Сорочинцах Полтавской губернии. Русский писатель, классик!

– А чего так? – не унимался Петр Савельевич. – Отчего жизнь не мила?

Федор Поликарпович сплюнул на землю окурок, резко втоптал его подошвой кирзового сапога и посмотрел на бывшего агронома искоса злым взглядом ярких зеленых глаз.

– Хеппинеса в жизни нету, – добавил он и снова закурил.

– Чего нету? – удивился Петр Савельевич. – Пениса?

– Дурак ты! – взревел Поликарпович и схватил за шкирку бывшего агронома. – Я тебе за такие предположения сейчас череп одним ударом кулака проломлю!

Петр Савельевич барахтался, пучил глаза, сопел и начал уже пускать слюну в крепких мужских объятиях бывшего кузнеца.

– По… Поли… Поликар… Поликарпыч, отпусти! – взмолился Петр Савельевич. – Извини, я не расслышал, не то ляпнул.

Федор Поликарпович расслабил объятия. Петр Савельевич раскашлялся и толком уже ничего не соображал.

– Хеппинеса нет – это значит – счастья нет, дурная ты башка! Чему вас только в высшей партийной школе учили?! Это значит, что самогонка меня больше не веселит, а лишь в тоску вгоняет. Понял?

И бывший кузнец зло оттолкнул от себя бывшего агронома. Петр Савельевич полетел в кусты. Вот и весь мужской разговор по душам!

Короче говоря, Федор Поликарпович затеялся в середине марта помирать. Лег на кровать, отвернулся к стенке и перестал принимать пищу. Жена от греха подальше перечить не стала, заботливо укрыла его старым бараньим полушубком и пошла к куме пить чай.

Но жизнь то – она кудрявая. Задумаешь одно, а получится совсем другое. В России завсегда так. Либо шиворот – навыворот, либо с ног на голову…

Только, значит, затеялся Федор Поликарпович помирать, а законная его жена отправилась к куме, как объявился Петр Савельевич. Вошел в горницу без стука и прямиком к бывшему кузнецу. И начал его шебуршить за плечо:

– Поликарпыч, очнись… Выручай, Поликарпыч… Всей деревней просим…

– Чего тебе? – бывший кузнец перевернулся на спину и открыл свои злые зеленые глаза.

– Поли… Поликар… Поликарпыч, – затараторил бывший агроном, – а ты можешь свое помирание на завтра отложить?

– Чего? – возмутился Федор Поликарпович и схватил Петра Савельевича за воротник старенького пальто.

– Того, – Петр Савельевич резко отдернул его руку, – на завтра процесс отодвинуть можешь? У Евдокии Васильевны младшего внука в армию забирают.

– Ну, а я тут причем? Ему что, коня требуется подковать?

– Какого коня?! – разозлился бывший агроном не на шутку. – Ты чего дурака валяешь? Всей деревней просим!

– Да чего просите то! – бывший кузнец тоже изрядно разозлился. – Вместо него в армию сходить?!

– Да нет!

– А чего?!

– Понимаешь, – Петр Савельевич лукаво улыбнулся, – нету на проводах хеппинеса без музыки!

– Ну?

– Рога гну! Гармонь есть, а гармонист помирать собрался!

– Я что ли?

– Ну не я же! Умел бы я как ты на гармони фортеля выделывать, хрен бы к тебе пришел!

Комплимент удался. Федор Поликарпович с молодых лет слыл далеко на всю округу первым гармонистом. И это очень льстило ему всегда.

– Пошли, народ ждет, – взмолился Петр Савельевич, – а помрешь завтра. Какая тебе разница, днем раньше, днем позже!

Гуляли у Евдокии Васильевны в хате всей деревней до рассвета. Федор Поликарпович не выпил ни стакана, но был в каком – то особом ударе. И хеппинеса доставил народу много. Плясали так, что стены и полы ходуном ходили.

А утром чуть ли не всей деревней в рейсовом автобусе повезли призывника в Саратов в областной военкомат. Песни по дороге орали уже совсем охрипшими голосами. Пассажиры особо не возмущались, ясный пень, не на курорт пацана провожают.

Вышел Федор Поликарпович из областного военкомата и пошел, куда глаза глядят. А в трезвом виде и в плохом настроении они у него всегда только под ноги глядят. Вдруг слышит он, как в спину к нему обращается приятный женский голос. Обернулся бывший кузнец и оробел тут же. Стоит перед ним не понятно кто в зеленом платье с зеленым лицом и в зеленой шапке с рогами. Да так оробел, что пот липкий по спине побежал. А приятный женский голос молвит:

– Мужчина, вы знаете какой сегодня праздник?

– Чего?! – Федор Поликарпович подавился собственным словом.

– Сегодня 17 марта, день Святого Патрика!

Бывший кузнец только хватал ртом весенний воздух и таращил глаза.

– Я приглашаю вас в наш паб, – зеленое платье указало зеленой рукой на зеленое здание с зелеными листьями клевера над входной дверью зеленого цвета, – приглашаю вас выпить знаменитого ирландского пива «Гиннесс» за счет заведения в честь этого великого праздника!

Пока Федор Поликарпович переваривал услышанное, зеленая рука аккуратно взяла его за рукав его старого бараньего полушубка и повела в зеленое заведение.

Домой бывший кузнец заявился лишь за полночь. И как добрался до Чемодуровки в неурочный час, до сих пор никому не говорит. И не домой, к законной своей супруге пошел Федор Поликарпович. А к соседу своему Петру Савельевичу. Долбил ему кулачищем в двери так, что половину деревни разбудил.

Бывший агроном выскочил в одних подштанниках и минут десять активно матерился на крыльце, разбудив вторую половину деревни. А Федор Поликарпович, молча, выслушивал его и улыбался, довольный жизнью.

– Чего ты приперся ни свет, ни заря?! – отведя душу, спросил Петр Савельевич.

– Так я это, Савелич, помирать расхотел.

– Чего это вдруг?

– Я хеппинес нашел.

– Какой хеппинес?

– Ну, счастье по – нашему.

– Да?! – бывший агроном очень удивился. – И где же, если это не военная тайна?

– В ирландском пабе?

– Где? – Петр Савельевич выпучил от удивления глаза, как будто его дубиной по голове огрели. – У ирландской бабы?!

– Да не у бабы, а в пабе, – рассмеялся Федор Поликарпович, – пивной бар есть такой в Саратове. Ирландский. И пиво там бесплатно наливают. «Гиннесс» называется. Шикарная вещь. Я восемнадцать больших стаканов, каждый размером с нашу пивную кружку, как саданул! Вот это хеппинес! Завтра опять поеду за счастьем.

– И наливают бесплатно?

– Бесплатно!

– Восемнадцать кружек?

– Ну, я выпил восемнадцать пинт, больше не полезло. Ну, а ты же меньше меня, в тебя только четырнадцать поместится.

– Восемнадцать чего?

– Восемнадцать пинт, пол литровых стаканов!

Бывший кузнец и бывший агроном посмотрели друг на друга глазами, жаждущими большого хеппинеса.

– Плохо ты меня знаешь, – усмехнулся Петр Савельевич, – я хоть и ростом мал, да на бесплатное пиво очень дюж. Я пятнадцать пинт запросто в себя волью! А, может, и все шестнадцать!

Долго они еще стояли на крыльце и беззлобно спорили кто из них и сколько кружек «Гиннесса» завтра в ирландском пабе выпьет. И сколько хеппинеса это им придаст.

Долго, пока Петр Савельевич окончательно не замерз босоного стоять на холодном крыльце в своих тонких подштанниках…