Текст книги "Графиня де Брюли. Роман"

Глава 9

Талант Анны Шаховой мало кто мог оценить по достоинству. Как мастера своего дела, ее мог заметить только такой же мастер, но современные художники находили место в рекламной индустрии или в конторах с хорошей оплатой. Разрисовывая цветные картинки, они быстро растрачивали данные богом способности, приобретенные навыки и мастерство. Настоящему художнику во все века нелегко жилось, а уж об известности и говорить нечего. Признание таланта у многих приходило только после смерти. Такова, видно, судьба этого божьего дара.

Главный искусствовед картинной галереи Афанасий Прокопьевич Некрасов хорошо знал необыкновенное умение реставратора Шаховой подбирать нужные краски к полотнам великих мастеров. Она без труда могла писать в любой манере и так, что порой ее копии отличить от подлинников могли только путем химической экспертизы.

Как и все художники, Анна жила скромно, перебиваясь случайными заработками, занимая у соседей… Где-нибудь за рубежом ее копии могли бы стоить больших денег, но российские знатоки и любители по-другому оценивали полотна, выполненные волшебной рукой Шаховой, поэтому и судьба у всех ее работ была другой. Хорошо, что Анна не стремилась ни к славе, ни к богатству, иначе тоже растратила бы свой талант. К счастью, она умела получать наслаждение от своей, для многих непонятной жизни в мире красок, теней и бликов. Друзей у нее не было. У нее, кроме одной подруги и соседей в общей квартире, вообще никого не было. И личной жизни тоже никакой… Ей еще и двадцати лет не исполнилось, когда она поставила на себе крест. Единственное, что еще оставалось – живопись, заставившая ее поверить в подхваченную в подростковом возрасте мысль, будто «настоящий художник должен быть голодным», да еще почти детская радость, когда она собственными руками дарила картинам вторую жизнь. Полотна и кисти были для Шаховой единственными друзьями и родственниками, поэтому они бесцеремонно забирали у нее все ее свободное время, постепенно превращая молодую и очень привлекательную женщину в «вековуху».

Все изменило появление Савелия. Однажды она почувствовала себя рядом с ним необычно – счастливой и защищенной. Это чувство вживалось в нее постепенно, осторожно, и со временем помогло открыть еще один смысл жизни. Теперь Анна с жадностью изголодавшегося в одиночестве человека наслаждалась откровенными признаниями Савелия, сознанием того, что наконец-то и она кому-то стала близка, дорога и необходима. В такие моменты она чувствовала себя счастливой и гнала мысль, что все в этом мире временно, имеет начало и конец.

Чтобы сохранить веру в свое счастье, сделать его вечным, она впустила Савелия в свой мир, открыла укромные уголки своей души и отдала без остатка все, чем владела. Как любому ребенку приятно сознавать, что он под защитой родителей, так и Анне нравилось во всем доверяться Савелию. И ей становилось так легко и интересно жить, как она никогда раньше не жила. Она даже по-другому стала выглядеть, и это в галерее скоро все заметили. На нее снова начали обращать внимание.

Однажды Афанасий Прокопьевич встретил Шахову в галерее с необычной веселостью. Он всегда был по-настоящему рад, когда Анне выпадало что-то приятное.

– Аннушка, дорогая моя, – бежал навстречу Шаховой профессор, – вы летите в Париж! Это уже решено! Летите на аукцион вместе с нашей группой от галереи…

– В Лувр?! – перебила его ошарашенная новостью Анна.

– Нет, в какой-то замок… Но замок в Париже! Как будто какая-та частная коллекция… Там, у них в замке, что-то случилось… Как я понял, где-то случился пожар, и очень много картин сгорело… Теперь нам надо опознать эти картины… А в Лувре вы, конечно, тоже побываете…

С каждой фразой радость профессора угасала, а потом и вовсе исчезла. Последняя фраза прозвучала с таким сожалением, будто худшего места, чем Лувр, в мире не существует. Афанасий Прокопьевич развел руками и сморщился, как от плохого запаха. Сочувствуя профессору, Шахова опустила на пол свои многочисленные сумки, и следом сама рухнула на скамейку.

– Как же это так? – только тихо выговорила, а потом, словно очнувшись, вспомнив что-то, встрепенулась.

– Кто сгорел?

– Моне, Ренуар, Гоген, Коро, – махнул рукой профессор, – и другие… А главное, там было много никому не известных, неопознанных картин и полотна неизвестных художников, никогда нигде не выставлявшихся. Представляете?! Среди них мог быть кто угодно! Вы понимаете, что там могло сгореть?! Коллекция была закрыта почти сто лет! Там было около пятисот картин! Вы представляете?!

– Как же это можно? Целый век держать шедевры втайне от людей! Это же непорядочно! Нет, здесь что-то не так! Французы – люди цивилизованные!

– Этот замок со всем его содержимым все эти годы считался то ли спорным, то ли выморочным имуществом.

– А что это такое, «выморочным»? Он что, какой-то развалившийся?

– Да нет! Я, честно говоря, сам не очень хорошо понимаю, что это такое. Знаю только, что завещано все это богатство около ста лет назад неизвестному родственнику! Скорее всего, тому, кого никогда не существовало. В завещании есть какие-то условия. Как будто, наследник должен предъявить что-то… В общем, непонятная история… А пока банк, который хранил немалые наследственные суммы, опекал замок со всем имуществом, находящимся в нем. Если в течение ста лет наследник этот не объявится, то по завещанию банк будет обязан все распродать, и вырученную сумму передать детям-сиротам в Россию…

– Детям – понятно, но причем здесь Россия? Замок-то ведь во Франции?

– Во Франции, во Франции… Но завещание такое…

– Странное завещание… Безымянное, что ли?

– Выходит дело, так! На предъявителя! Тому, кто что-то покажет или докажет свою принадлежность к сокровищам, достанется все. Таково завещание… Ах, да! Вспомнил! Этот замок принадлежал выходцам из России, какой-то графине де Брюли. Между прочим, наследник этот может объявиться и у нас! Кто знает? Я что-то и об этом уже слышал… По-моему, кто-то из русских пытался вступить в наследство, и документы представлял, и все как положено, но в завещании какая-то секретная хитрость содержалась, что-то вроде пароля… – напрягал память профессор. – Кажется, мне Абрам Романович что-то рассказывал об этом… Да-да, конечно! Вспомнил! Даже фамилия у нее вроде Попчак или Топчак. Словом, какая-то наша глянцевая дамочка пыталась вступить в наследство, но там оказалось не все так просто. Да-да! Там хитрость какая-то есть!

– Как-то все это странно, – возмутилась Анна. – До детей-сирот эти деньги у нас не дойдут! Она что ж, эта графиня, не понимала, что все разворуют?

– Конечно, нет, Аннушка! – засмеялся профессор. – Это же сто лет назад было! Разве тогда воровали?

– О чем вы говорите, Афанасий Прокопьевич? Я же имею в виду Россию, а не Францию… У нас всегда воровали.

– Ну да… Вы, конечно, правы… Я хотел сказать, что так, как сейчас, в России никогда не воровали.

Шахова, наверное, могла бы продолжать убеждать Афанасия Прокопьевича, что ничего в России не изменилось, как воровали, так и воруют, но пожалела старика. Хотя ей очень хотелось напомнить своему учителю, что люди в России со времен Петра изменились до неузнаваемости, не говоря уж об уровне жизни, здесь даже как-то и сравнить не с чем. Только вот уголовный закон, существовавший в том примитивном, диком Российском государстве, действует и по нынешний день без изменений, ну, если только отредактирован на современный лад. Да и не только уголовный…

– Да, вы правы, так, как сейчас, в России еще не воровали… – согласилась Шахова, чтобы не продолжать эту гнусную тему.

Собираясь в Париж, Анна обнаружила, что надеть ей совершенно нечего. Вся ее одежда была старомодна и порядком изношена. Да ей, никогда не имевшей собственного гардероба, ни разу не испытавшей той гордости, которой наслаждаются женщины в красивых нарядах, никогда это и не было нужно. Поэтому она быстро забыла об одежде. Главными в ее багаже были краски и мольберт.

В аэропорт Анну провожал Савелий. Расставаясь, он сунул ей пачку долларов. Новеньких… Как из банка. Шахова улыбнулась смущенно, взяла молча, положила деньги в сумочку и поцеловала Савелия.

– Что тебе привезти из Парижа?

– Мороженое, пломбир…

– Я серьезно!

– Тогда гайку от Эйфелевой башни…

– Хорошо! Будет тебе пломбир в гайке!

Группа вылетала из Внуково на собственном самолете Абрама Романовича. Для Шаховой это был первый полет в жизни. Она никогда не летала, не бывала в аэропортах, поэтому сверкающие роскошью коридоры и залы для особо важных персон ей ни о чем не говорили. Для нее все выглядело обычным, сравнить ей было не с чем. А вот когда Анна увидела огромные кожаные чемоданы Абрама Романовича, она вдруг заволновалась. Шахова вспомнила, что уже видела такой чемодан в машине Савелия в тот день, когда попала под колеса его автомобиля.

– Абрам Романович, а что это у вас за чемоданы такие огромные? – притворилась удивленной Шахова.

– О-ля-ля… Это специальные чемоданы… Мы в них из Парижа повезем картины. Открою вам секрет. Даже если мой самолет расшибется вдребезги или сгорит дотла, эти чемоданчики, в отличие от всех нас, останутся целыми и невредимыми.

– Очень обнадеживает перед полетом – заметила Анна, – но чемоданы действительно необычные, я таких красивых никогда не видела…

На душе у нее стало тревожно, нехорошее предчувствие не покидало ее.

– А таких несгораемых легких ручных сейфов больше нигде и нет! Изготовлены они из уникального металла, который подороже золота будет… На заказ в Швейцарии делали. Было семь, осталось шесть… Один украли.

– Украли? – испугалась Шахова, мгновенно вспомнив шутливое предложение Савелия выкрасть картины из галереи. – С картинами украли?

– С деньгами…

– С деньгами… – разочарованно, без притворства задумчиво повторила Анна. – Как же это случилось? Это же миллионы!

– Ха… Десятки миллионов, девушка! Чемоданчик этот вместительный! Да… Деньги – мусор! Чемодан жалко. Но он единственный такой! Найду! Рано или поздно – найду!

– А полиция ищет?

– Зачем мне полиция? У меня своя служба есть! Найдут и за яйца подвесят негодяя!

Шаховой расхотелось лететь в Париж. Она поняла, что в краже замешан Савелий, и уже представила его висящим в позе, только что пообещанной Абрамом Романовичем. Трудно сказать, с какой целью ей сейчас больше хотелось увидеть Савелия: чтобы назвать его вором и швырнуть в лицо пачку долларов, или предупредить любимого, что его «рано или поздно повесят за яйца». Она взглянула на пачку долларов, резким движением шумно захлопнула сумочку, огляделась, точно сама совершила кражу, и, убитая горем, проследовала за всеми остальными через таможню. В самолете она успокоилась. Теперь она понимала, откуда у Савелия, безработного филолога, промышляющего корректурой бездарных детективов, дорогая машина, современная обстановка в квартире, деньги и почему он такой не жадный.

«Подлец! – подумала она. – Швыряется чужими деньгами… Чужое никогда не жалко! Ну, я ему устрою сытую жизнь!»

Французы – люди цивилизованные. Они во все века ценили прекрасное, особенно женскую красоту. Даже здесь, на аукционе, в длинных коридорах и комнатах замка, восстановленного после пожара, собравшиеся знатоки изобразительного искусства не оставили без внимания двух молоденьких россиянок. Привлекательные девушки, как преданные наложницы какого-нибудь шейха, не обращая ни на кого внимания, послушно, будто на невидимых поводках, следовали за своим господином, представителем галереи Абрамом Романовичем. Шахова тоже попыталась приобщиться к их кошачьей походке, но у нее ничего не получилось, и она, в своих заношенных джинсах и невзрачной кофточке, оставалась незамеченной, хотя красоты, женственности и соблазна в этой смуглянке было намного больше. Просто она уже давно потеряла интерес к красивой модной одежде, и это надежно скрывало ее женскую привлекательность.

Европейцы обычно выглядят воспитанными, но на выставках принято наблюдать и подолгу всматриваться то в одно, то в другое. Поэтому, забыв всякие правила приличия, русскими красавицами здесь тоже восхищались, как творением великого мастера. Их встречали с восторгом, внимательно рассматривали красивые формы, а потом с возбужденным трепетом, кто украдкой, а кто и без всякого стеснения провожали их взглядами.

Это был самый необычный аукцион в истории торговли полотнами известных художников. Трудно поверить, что уцелевшие по углам закопченных рамок клочки масляных холстов с мазками великих мастеров можно было приобрести в собственность, заплатив несколько тысяч долларов. Соблазн был велик, правда, и риск немалый. Вместе с когда-то дорогостоящими картинами на продажу выставили никогда никем не виданные полотна, авторами которых могли быть известные мастера, а также много других обгоревших полотен, авторы которых остались непризнанными. Все картины выглядели одинаково, отличить их друг от друга мог только редкий знаток или волшебник. К тому же полотна после реставрации могли бы не признать подлинниками, поэтому разочарованные покупатели, не дожидаясь начала торгов, покидали картинную галерею замка.

Такого ущерба, нанесенного пожаром, по всей видимости, не ожидал и представитель российской галереи, но как бизнесмен и любитель поторговаться, он только входил в раж. Еще до открытия торгов ему удалось где-то заполучить маленькие фотокопии некоторых картин, и в то время, когда Шахова предпринимала попытки опознать руку художника, он, расхаживая по залам, перебирая в руках, как колоду карт, фотографии, демонстрировал всем свою осведомленность. Сравнивая размеры и узоры рамок, он совсем не пытался опознать полотна великих мастеров. Ему достаточно было показать присутствующим, что он знает, что нужно покупать. После этого блефа он смог прорваться к устроителям аукциона.

– А ну-ка, Леночка, переведи этим погорельцам, что я без всякого аукциона дам им полмиллиона в американских долларах за весь этот мусор, который они называют картинами! – приказал русский бизнесмен одной из красавиц.

– Французы объясняют, что такая цена их более чем устраивает, но они не могут отменить аукцион. Говорят, это совершенно невозможно… – перевела наложница.

– Они что, сдурели?! За деньги все возможно! Сколько же они хотят? Скажи им, даю семьсот, и это мое последнее слово!

Девушка не осмелилась перевести дословно, и французы, как будто поняли это. Переводчица говорила по-французски бегло, улыбаясь и жестикулируя. Французы тоже улыбались ей, с чувством сожаления что-то объясняли и с опаской, как на хищника в клетке, посматривали на ее хозяина.

– Они говорят, что это высокая цена. Понимают, что картины не стоят столько, но в их случае дело не только в деньгах. Говорят, что каждый покупатель должен иметь одинаковую возможность, поэтому и устраивается аукцион. Они не являются владельцами этих картин. Уже почти сто лет их семья присматривает за имением и всем, что в нем находится. Объясняют, что они ответственны перед своими предками, говорят, это для них важнее денег.

– Не в деньгах дело? Позерство это, а не ответственность! Важнее денег? Ничего нет важнее денег! Ну, посмотрим, как они на аукционе за каждую десятку торговаться будут! – Абрам Романович махнул рукой и медленно встал. – Такой цены после аукциона я им не дам принципиально! – и поспешил добавить: – Это не переводи!

Переводчица, извинившись несколько раз, поспешила за своим хозяином, а французы переглянулись.

– Какой отвратительный тип! – с небольшим акцентом неожиданно заговорила по-русски пожилая француженка, когда русские покупатели покинули комнату.

– Как хорошо, что он ушел. Я даже почувствовала какую-то свободу, а девушки – настоящие русские красавицы! Не правда ли? – попыталась успокоить старушку молодая женщина. – По всей видимости, они его дочери. Иначе как бы такие красавицы могли терпеть этого дикаря?

– Меня только девушки и сдерживали, чтобы не вышвырнуть вон этого хама! А девушки – это что-то необычное, эти русские дамы – истинные красавицы, но не только! Вы обратили внимание, как они держатся? Скромно, но с достоинством… Мне бы хотелось познакомиться с одной из них… Я слышал мнение, что Россия возрождается! – резюмировал мужчина лет сорока, предлагая забыть неприятный разговор с русским бизнесменом.

– Ты, милый мальчик, полагаешь, что это можно считать возрождением? – удивленно вытаращила глаза пожилая француженка. – Такого я не слышала с тех пор, когда меня, девочку, допрашивал какой-то молодчик. Это было тоже возрождение, ради которого они уничтожили всю интеллигенцию России. Я тогда мало что понимала, но поверьте мне, мои дорогие, теперь я очень хорошо знаю, чем заканчиваются такие возрождения… Воздержитесь пока знакомиться с этими русскими красавицами… Мой вам совет!

– Бабушка, сейчас в России много интеллигентных людей…

– Хотелось бы в это верить! Только откуда, интересно, им там взяться? Возродились? Из праха? Почти за век большевистской власти в России? Они утратили то, что само по себе не возрождается. Это, дети мои, как ампутация… Заново ничего не вырастет.

Молодые французы говорили с акцентом, присущим людям, не изучавшим русский язык. Муж пожилой француженки, девяностопятилетний старик, был большим любителем изобразительного искусства и хранителем частной коллекции картин, собранных много лет назад в этом замке. Когда случился пожар, он, спасая сокровища, отравился угарным газом и умер. Его взрослые дети не пожелали реставрировать обгоревшие картины и оставлять их с такой памятью в замке. Вместе с банком, они устроили этот аукцион, не дожидаясь истечения столетнего срока действия завещания.

Начала аукциона дождались немногие. Русский бизнесмен перебивал все цены. Что называется, бил рублем, в пересчете на доллары. В результате он скупил все без исключения картины, потратив на это шестьсот тысяч долларов, а выбывшие из игры аукционеры, что-то безрадостно обсуждая между собой, обменивались телефонами и в разочаровании покидали замок.

– Пусть теперь эти козлы локти кусают! Сто тысяч на своих головешках профукали французики! – шепнул на ухо олигарх главной из наложниц и пересел в первый ряд, чтобы самолично наблюдать, как запаковывают картины. Из всего сказанного Шахова услышала только «козлы» и «головешки». Ей показалось, что Абрам Романович чем-то расстроен, недоволен. Не имеющая опыта в торговле вообще, и уж тем более в торговле ценностями, Анна сгорала от любопытства. Для нее от начала до конца многое на этом аукционе было непонятно, и по простоте души она призналась главной из красавиц, что не понимает, почему Абрам Романович ведет себя как торгаш, никому не уступает, скупает все подряд картины.

– Он же в живописи совершенно не разбирается. Для него между Ренуаром и пеньюаром принципиальных отличий не существует. Почему он так рьяно торгуется и скупает все без разбора?

Беззаветно преданная своему хозяину наложница пренебрежительно взглянула на Анну, только что не фыркнула. Манерно отвернулась, демонстрируя свою принадлежность к иным, более высоким социальным слоям, давая понять, что участвовать в разговоре с кем попало она не намерена. Шахова почувствовала себя виноватой, что потревожила незнакомого человека, и уже готова была извиниться, но наложница, демонстрируя себя, с той же пренебрежительностью все же взглянула на Анну.

– Ну, не скажите, – стараясь как можно язвительней, возразила девушка. – Если бы этот человек ни в чем не разбирался, вряд ли он смог бы заработать свои миллиарды.

Шахова обрадовалась, что с ней заговорили. Она облегченно вздохнула, решив, что соседка совсем не сердится. Но девица, ехидно улыбнувшись, обманула ее ожидания.

– Но вам этого не дано понять! Кем бы вы там ни были, что бы вы о себе ни думали, богатство в жизни вам не светит! – улыбаясь, продолжила красавица в победном тоне. – Хотя я уверена, что вы хорошо разбираетесь в художниках и вообще в картинах. Вы же искусствовед?

– Нет, я художник… – ответила Анна, пожалев, что заговорила со своей соседкой. Та, как видно, была задета за живое.

– Это не имеет значения. Вот вы все знаете о картинах, а зачем покупается этот мусор, понять вам не дано.

– Какой же это мусор? – теперь уже красавица зацепила Шахову за живое. – Да вы что?! Все это можно восстановить! Работы, правда, очень много, но при желании все можно вернуть к жизни!

– Да какая разница, мусор это или не мусор. Все равно вы ничего понять не сможете, поэтому никогда и не будете богатой. А вот он… как вы его назвали, торгашом?.. знает! И потом – вот вы художница, но неизвестная! Вас никто не знает и не узнает! А его все знают! Его по телевизору показывают!

– Да, вы правы, – смирилась Анна, подавляя в себе желание, пересесть на другое место. – Телевизор у меня старенький, изображение искажает. Очень искажает! А иногда вообще показывать не хочет. Неумный какой-то телевизор… Вырубается, прохвост… И потом, таких знакомых, как Абрам Романович у меня нет. Я и его-то знаю постольку поскольку… – схитрила Шахова, – кто он?

– А вам и не надо его знать! Все, кому надо, его знают! Он в Кремле как у себя дома прогуливается. А этот пепел он в деньги превратит. В большие деньги! В миллионы! Денег ведь стоят не эти лохмотья, а их сертификаты, которые он и приобрел, можно сказать, за гроши. Он в Москву все это привезет, наймет таких художниц, как вы… Вы же художница?

– Только неизвестная… – Анна для большей убедительности вздохнула.

– А Абрам Романович в состоянии нанять самых известных художников, они ему за копейки все картины восстановят, а он на Рублевке или даже в Кремле свой аукцион, уже с сертификатами, устроит и заработает сотни миллионов. Поэтому таким людям можно простить их пробелы в образовании! Третьяков, между прочим, тоже не был художником, а знаменит был во всем мире. На таких людях, как наш Абрам Романович, Россия всегда держалась, и будет держаться. А вы, простите меня, хоть, как видно, и образованная, и еще совсем не старая, но уже «совок».

– Не поняла! – притворно удивилась Анна. – Что значит «совок»?

– Вы и этого не знаете? Ну, понятно… Вы же художница… Зачем вам знать, кто вы на самом деле… Тогда вам лучше помолчать. Совок – это тот, кто с советским менталитетом! Отсталый человек, никому не нужный. Да вы как-нибудь посмотрите на себя в зеркало… Вы выглядите как старуха. Без прически, без маникюра, одета без всякого вкуса… Я вообще удивляюсь, по какому случаю Абрам Романович вас в Париж с собой взял. А вот он, – красавица ткнула пальцем на сидящего впереди олигарха, – тоже не художник, но такие люди, как он – надежда и опора России. Пройдут века, и ему, как Третьякову, люди благодарны будут.

– Да да-да… – протянула Шахова, – опора… Прочная! Я бы даже сказала, сверхпрочная, дубовая… Такое забыть действительно трудно, я бы даже сказала, невозможно… Вспоминать и благодарить будут… это уж точно.

– Вы опять насмехаетесь, а это нехорошо, бог вас накажет, вот увидите. Впрочем, не увидите. Вам не понять, что хорошо, а что плохо. Вы же художница. Деньги для таких неудачниц, как вы, всегда плохо пахнут. Вы все от зависти беситесь! У самих мозгов не хватает, чтобы заработать, вот и беситесь.

В Париже Шахова время зря не теряла. Она смогла сделать копии картин каких-то известных и неизвестных художников, уцелевших при пожаре. Но ни с чем не сравнимое наслаждение она получила, когда уселась на набережной Сены, чтобы рисовать портреты прохожих. Рисовала она быстро, профессионально, увлеченно, поэтому вокруг сразу же столпились люди. Что-то горячо обсуждая, улыбаясь, французы откровенно восхищались необыкновенно быстрыми движениями маленькой женской руки. Анна рисовала, пока не затекла рука. За четыре часа она нарисовала более пятидесяти портретов и заработала столько, сколько не зарабатывала в галереи за полгода.

А вот для посещения Лувра Абрам Романович дать время Шаховой отказался.

– Что за глупости? Знаешь, во сколько мне обходится каждый день стоянки моего самолета в аэропорту? Двадцать тысяч долларов за один день! Двадцать! – кричал олигарх.

– Да, это дорого, очень дорого, но я же могу прилететь позже, сама. Деньги на билет у меня есть.

– Не можешь! Не можешь! Это тоже дорого мне обойдется! Нет, денег мне не жалко… Я не могу тебя здесь одну оставить! Чужая страна, чужие люди…

– Ну что я, маленькая девочка, Абрам Романович? Я же никогда больше в Париж не попаду! Это же Лувр! Хоть одним глазком взглянуть… Разрешите!

– Нет, нет и нет! А случись что с тобой? Я потом всю жизнь казнить себя буду! Да хоть дело было бы, а то музей какой-то… Нет! Я тебя привез, дорогуша, я тебя и увезу!

Вечером того же дня в аэропорту Анну встретил Савелий. Он хотел было обнять ее, но та ловко вывернулась.

– Подлец! Вор! – прошипела Шахова и, оглядевшись по сторонам, схватила его за грудки. – Как ты мог? Как ты только мог это сделать?

– Погоди-погоди! Нюта, успокойся! Что с тобой?

– Что со мной? Ты украл у Романа Абрамовича чемодан с деньгами! И не пытайся оправдываться! Да! Там в машине я видела этот чемодан! Такие чемоданы только у него! Больше ни у кого таких нет! Вор!

– Подожди, Нюта, я тебе должен все объяснить…

– Что объяснить?

– Все совсем не так, как ты подумала.

– Что не так? Хочешь рассказать о своем тяжелом детстве? Бандит! Вор! И еще – предатель, лгун и… – прошипела Анна.

– Аня, остановись!

– Прочь с дороги, вор!

– Я тебе все объясню!

– Никаких объяснений! Прочь с дороги! – и зашагала к выходу, но тут же вернулась, сунула Савелию за пазуху нетронутую пачку долларов и стремительно направилась к выходу, но снова вернулась, только теперь медленным шагом, о чем-то размышляя.

– Он пообещал тебя вот за это место повесить… – пальцем указала точное место на теле Савелия, о котором упоминал олигарх, но в конце фразы ей стало не по себе. Она чувствовала, что делает что-то неправильно, и не знала, как себя вести. – А я боюсь за тебя, дурак! – и со слезами на глазах выскочила на улицу.