Текст книги "Неверия. Современный роман"

43

Дальнейшее развитие событий зависело не только от Жеки.

Многое в этой истории всё ещё определялось отношениями его возлюбленной со своим законным супругом и, особенно, их планами на дальнейшую жизнь. А дать ответ на это могла только Ия, однако она исчезла из поля зрения Жеки, и сейчас ему было уже не так важно: сидит ли она дома под присмотром родителей или укатила в Питер к мужу…

Потекли обычные, летние дни, которые неумолимо приближали желанный день освобождения и неизбежный отъезд из Найбы, а в романе со сладкоголосой феей, захлестнувшем Жеку нешуточными страстями, до сих пор ничего не прояснилось.

Чтоб как-то отвлечься от неприятных мыслей, Жека решил вечером сходить в дом культуры и посмотреть киношку. Зотову было безразлично, что там показывали – ему просто не хотелось коротать вечер в одиночестве, а очередная выпивка в компании знакомых лиц его почему-то уже не прельщала.

Билетёрша у входа в кинозал, увидев протянутый им билет, с удивлением на него посмотрела и, чуть замешкавшись, оторвала контрольный талон.

Жека зашёл в полупустой кинозал и, усевшись на свободное место, неожиданно вспомнил прошлогоднюю осень в Найбе и холодное фойе кинозала в ту пору.

…Там тогда толпились парни и мужики из найбинского этапа, выделяясь среди редких, местных жителей своими наголо стрижеными головами.

Вспоминая ту осень и неуютное фойе, Жека не забыл, как директор дома культуры, обращаясь тогда к той самой билетёрше, негромко и назидательно говорил ей, незаметно указывая рукой в их сторону: «Этих ребят, Петровна, пускай без билетов… Пусть приобщаются к культуре… Понятно?!»

Петровна с пониманием кивала директору головой. Вот с той поры они всегда проходили в кинозал без билетов, а на танцы вход был бесплатным для всех…

После просмотра фильма Жека встретил около дома культуры Василька.

Пинчук выглядел нарядным в своей цветастой, хипповой безрукавке. Судя по его виду, он находился в приподнятом духе и, похоже, уже принял по дороге стаканчик ароматного портвейна.

– Жека, айда на Имшу, – предложил он, улыбаясь. – Там все мои знакомые девки будут… Погуляем!

– Чего-то не хочется, – ответил тот, понимая проблемы Василька, которому, видимо, не хотелось всё время оставаться одному в плену у местных девчонок.

– Да, я услышал тут кое-что… – доверительным тоном заговорил Василёк. – Одна знакомая девчонка проболталась, будто слышала от Ийкиной подружки, что к ней Толик приехал… А та якобы предупреждала её, мол, не рассказывай никому, а то Жека узнает.

– А кто-то такой, Толик? – сохраняя невозмутимость, равнодушно спросил Жека.

– Как?! – удивился Василёк. – Ты ничего не знаешь?.. Да это мужик её… муж законный!

– Муж он или просто мужик – мне всё равно! – проговорил Жека, оставаясь внешне безразличным к словам Василька, а потом, распрощавшись с ним, отправился своей дорогой.

Однако домой Жека не пошёл, а слонялся по улицам Найбы до наступления темноты и лишь затем затаился в переулке, недалеко от автолавки.

Танцы в доме культуры завершались в летнее время по всякому, но не позднее полуночи. На этот раз культурное мероприятие закончилось почему-то раньше и немногочисленная публика, оживлённо беседуя, потянулась по домам.

Найба наполнялась тишиной, томительной для Зотова, но ждать ему пришлось недолго. И вскоре он сначала уловил звуки приближающихся шагов по мостовой, затем чей-то смех, а потом прозвучал мужской баритон, отрывистый и громкий. А вслед за ним раздался женский голос, который Жека мог уже безошибочно определить везде, где бы теперь его ни услышал – это был неповторимый, звонкий и переливчатый голос любимой!.. И у Зотова не осталось сомнений, что это именно Ия возвращается домой с мужчиной, у которого такое жалкое и легкомысленное имя… И этот Толик всё ещё является мужем женщины, которая за последние месяцы стала ему такой дорогой и желанной.

На перекрестке парочка остановилась, о чём-то негромко переговариваясь. Затем вновь зазвучал мужской смех, уже не такой громкий, и парочка направилась в сторону автолавки.

Жека тихо отлип от забора, у которого скрывался всё это время, и решительными шагами направился из укромного места им навстречу. Свет фонаря с главной улицы освещал лишь краешек переулка и он, двигаясь довольно быстро, всё-таки сумел разглядеть спутника свой возлюбленной.

Мужчина был невысок ростом, слегка курносый, с широким и чуточку припухлым лицом. Жеке он показался даже симпатичным.

Они остановились одновременно, почти в двух шагах друг от друга, чтоб не столкнуться в потёмках, и Жека достаточно громко спросил:

– Гуляете?!

Вопрос прозвучал не вызывающе, без насмешки, а с каким-то скрытым смыслом, понятным, наверное, только самому Жеке и спутнице незнакомца.

На припухлом лице Толика появилось что-то вроде лукавой ухмылки, и он ответил залихватским голосом:

– А чего нам не гулять?!.. Мы молодые… Гуляй, пока молодой!

За внешним удальством и проскальзывающей развязностью мужчины, Жека разглядел в серых глазах Толика не только настороженность, но и плохо скрываемый страх. Затевать разговор с ним Жека не собирался, поэтому лишь спросил:

– Огонька не будет?

Толик, не мешкая, протянул ему коробок со спичками. Жека, прикуривая, взглянул за его спину. Там молчаливо стояла Ия с напряжённым лицом, словно ожидая от Зотова чего-то недоброго.

Но ничего плохого у Жеки не было даже в мыслях. Он только хотел что-то сказать, но не просто так, а произнёсти что-то особенное и понятное только любимой женщине и ему…

– Держи! – произнёс он, возвращая коробок Толику, так и не найдя этих самых подходящих, особенных слов и пошёл своей дорогой, чтоб снова затаиться в глубине тёмного переулка.

Парочка, повозившись у входной двери, затем бесшумно проникла в автолавку и там тотчас загорелся свет. Пробыли они недолго, всего лишь несколько минут, а потом, негромко разговаривая, закрыли автолавку и не спеша вышли из переулка на главную улицу Найбы.

Жека выждал, когда парочка удалится на приличное расстояние, а затем, не раздумывая, направился за ними следом по противоположной стороне улице. Двигался он не по мостовой, а рядом с ней, по земле, чтоб не шуметь и не привлекать к себе внимание.

Ия с Толиком шли неторопливо и о чём-то беседовали.

Иногда Жека замедлял шаги, прислушиваясь к их голосам. Говорил больше Толик, а Ия отмалчивалась. И даже когда раздавался смех её разговорчивого спутника, уже раздражавший Зотова, Ия почему-то вместе с ним не смеялась, словно ей было совсем не до веселья.

Когда они, дошагав до перекрестка, свернули на дорогу и пошли по ней в сторону Имши, то Зотов побрёл за ними в темноте по обочине. Теперь он шёл, ориентируясь на их голоса, всё ещё не понимая, зачем и для чего затеял эту слежку… И на повороте, у спуска к мосту, остановился в нерешительности, сообразив, наконец-то, что, наверное, выглядит со стороны не совсем нормальным человеком.

Кто-то неожиданно окликнул его и Жека замер, не знаю, как вести себя в этой двусмысленной и даже нелепой для него ситуации. Но раздумывать было поздно, поскольку из темноты около него появилась знакомая фигура Чумы-старшего.

– Ты, чего здесь, а? – спросил Чума без удивления и с видом, вроде бы лишённым какого-нибудь реального интереса.

– Вечерний променад устроил… Вышел подышать, – ответил Жека.

– А-а-а… Понимаю, – хрипло протянул пересохшим горлом Чума, видимо, особо не вникая в смысл услышанного.

Они закурили и Чума предложил:

– А пойдём ко мне… Выпьем!

Жека задумался, вглядываясь в продолжение улицы за мостом, где она заканчивалась, превращаясь в мрачный тупик.

– Пойдём, слышь… Пойдём! – почти упрашивал его Чума. – Я, Жека, один пить не могу, а ты компанию составишь!

Жека согласился, и они направились в сторону дома, расположенного чуть ниже моста, едва заметного в наступившей ночи.

Зотов уже немного знал историю семейства Чумаковых… В прошлом году у них умерла мать, а один из братьев – Чума-старший в том же году вернулся после отсидки за хулиганство. Средний брат служил в рядах советской армии, а младший просто балбесничал и в данный момент отсутствовал дома… А сам Чума-старший сейчас располагался перед ним за столом и уже разливал водку в стаканы.

Жека чокнулся с ним и выпил, закусывая самой ходовой местной закуской – солёными грибами, вероятно, ещё из припасов, приготовленных покойной матушкой хозяина дома.

Чума лишь занюхал хлебом и, закурив, начал разговор.

– Ваши ребята обижали здешних… Не всех, правда, и не слишком крепко… Однако меня разок обидели, – без злости сказал Чума и, выдержав паузу, решил продолжить разговор.

– А обидчиков нынче не видать – пропали… Пропали, кто куда… Кто смылся, а кого смыло, – философствовал Чума-старший.

Зотова тема разговора не вдохновляла – никого в Найбе он не обижал, а, скорее, наоборот, поэтому Жека хранил молчание и лишь сосредоточенно курил.

– А теперь, гляжу, вас совсем мало осталось, – заметил Чума и спросил у Зотова с усмешкой. – Не боитесь, что бока намнут, а?

– Нет! – беззаботно ответил тот и добавил равнодушным голосом: – А мне их уже намяли…

– А-а-а… Понимаю, – отстранённо изрёк Чума, задумался о чём-то, а затем неожиданно произнёс: – А я вашего Василька люблю… Душа-парень!

Жека поддакнул хозяину и они выпили ещё.

– Я, вот, до тебя, у моста Ийку встретил… Она с мужиком своим домой шла, – заговорил Чума, отведав материнских грибков.

– Отличная была деваха! – рассказал Чума про Ию. – Гулял с ней, по-соседски, даже запал на девку в десятом классе… Но она схлестнулась с одним попкарем – срочную тут служил на зоне, недалеко… Он ей мозги и запудрил!.. Ийка от него родила, а потом замуж вышла… Всю жизнь, видать, мечтала о городе белых ночей!..

Чума замолчал, молчал и Зотов, хотя слова хозяина дома не только задевали, а просто жгли его изнутри, и он даже захотел что-то сказать про Ию, злое и обидное, но сдержался.

Первым нарушил тишину Чума.

– А сейчас Ийка не та… Не то, чтобы скурвилась совсем, но уже не та, что раньше, – сказал Чумаков, прищурившись. – Это я, как кобель, чую… Не та Ийка… не та!

Они посидели ещё немного, изредка перебрасываясь никчёмными фразами, и Жека, заметив, что уже опьянел, попрощался с добродушным хозяином дома и отправился к себе.

По дороге домой, захмелевший Зотов всё ещё продолжал рассуждать про Ию: «Кто она на самом деле и, вообще, чего хочет?!.. Кто я для неё?.. Кто?!.. И зачем ей нужен?»

Скорого и ясного ответа он для себя не находил, а это ещё больнее задевало самолюбие Зотова и только бесило его.

44

Всё что произошло с Зотовым в ту ночь, на следующее утро породило у него нехорошие мысли и возникшие чувства переросли в обычную обиду. И хотя через день Ия, наконец-то, появилась на своем рабочем месте в автолавке, но Жека твердо решил к ней пока не подходить, насколько хватит у него терпения. И подошёл лишь два дня спустя, в обед, просто так и купил для виду пачку сигарет. Поговорить ему не удалось – кругом были люди, а язык у Зотова с той ночи словно присох.

На следующий день, во время обеденного перерыва, Жека заметил около автолавки молодого, явно приезжего, рослого и обросшего, как хиппи, мужчину, которому избыточная волосатость из каштановых и слегка кудреватых волос придавала даже некий шарм.

Ия и он о чём-то оживлённо переговаривались, а иногда дружно вместе смеялись.

Жеку это раздражало и после обеда он демонстративно проследовал рядом с автолавкой, где продолжал торчать залётный хиппи. Прошёл так, чтобы Ия непременно его увидала. А после работы, по причине своего недовольства, решил больше не появляться на глазах у любимой женщины и, проходя мимо переулка, упрямо воротил свою физиономию, так и не взглянув в сторону автолавки.

В конце недели в Найбу завезли большую бочку разливного вина, и народ потянулся к летнему ларьку, который предусмотрительно размещался всего-то в двадцати шагах ниже отделения милиции.

После работы Зотов с приятелем из Качкара, который работал в их бригаде, направились в сторону ларька, чтоб продегустировать завезённый портвейн.

Приятеля звали Николаем. Освобождался он на день позже Жеки, и они уже планировали добираться до областного центра вместе, обсуждая сейчас, как лучше им это осуществить.

Оказавшись у ларька, они взяли разливного вина и отошли не так далеко, неторопливо потягивая портвейн из пол-литровых банок. Народу было достаточно: больше десятка мужиков, но Жека приметил лишь Вальку, который стоял в стороне от них с молодым мужиком из местных.

Жека находился к ним спиной и не видел, как поднявшись на крыльцо отделения милиции, туда зашла Ия с каким-то пакетом в руках. До него лишь донеслось, как её поприветствовал всегда галантный Валька, а затем мужик, стоящий рядом с ним, сказал ей вслед, обращаясь к соседу:

– Шустра бабёнка… Шустра!.. Вот и к Митяю уже побежала отмазываться!

– А что случилось? – заинтересовано спросил Валька.

– А что случиться с сучкой?!.. С сучкой только случка! – проговорил мужик и обрадовано заржал своей шутке.

Жека, всё ещё не оборачиваясь, весь напрягся и уже почти не слушал Николая, сжимая в руке банку с вином.

– Её Митяй вчера ночью застукал с хахалем заезжим… Прям в автолавке! – весело рассказывал мужик. – Вот, небось, она и побежала к нему откупаться… Пакет в руках видел?!.. Во-во, так оно и есть.

– Чего ж она из себя тогда изображает, а?!.. Не пойму её? – с недоумением проговорил Валька, обращаясь неизвестно к кому, и с явным недовольством добавил: – Отец – простой работяга, на грейдере работает, мать – завмаг, а она королеву из себя корчит!

– Не скажи… – отвечал весёлый мужик. – Мама не просто завмаг, она ещё и секретарь парткома нашего потребсоюза!

– Ну и что из этого? – возразил ему разгорячённый вином Валька.

– Как, ну и что?!.. Наш секретарь – хотим, нагибаем, хотим, нет… Я за ноги не держал, но говорят – членам правления это позволено… Вот так, дружище! – отвечал ему со смехом мужик.

– Понятно… Яблоко от яблони далеко… – Валька осёкся, не договорив поговорку, и замолчал, оглядываясь по сторонам, словно боялся, что кто-то услышит его слова.

А Жека, как и прежде, стоял неприметно в сторонке и, вслушиваясь в чужой разговор, уже позабыл про банку с вином и про всё на свете, и очнулся лишь от прикосновения руки Николая.

– Ты, чего, а?.. Что с тобой? – спросил он. – Я, гляжу, ты весь побелел…

– Да, ничего… – ответил Жека и жадно отхлебнул из банки.

В это время с крыльца, стуча каблучками, спускалась Ия. На её лице, слегка загорелом, всё ещё выступали едва заметные веснушки, щёки пылали, а глаза горели каким-то изумительным светом, и вид у неё в этот момент был не просто гордым, а необычайно восхитительным.

Она сошла с крыльца с видом женщины-повелительницы, заставив оглянуться в её сторону почти всех мужиков, толпящихся у ларька и, ни с кем не заговаривая, сразу же направилась в сторону автолавки.

Жека с Николаем допили вино, а потом отправились на остановку.

Вскоре Николай уехал на автобусе в Качкар, а он решил немного пройтись по Найбе. Всё ещё находясь под впечатлением от услышанного разговора возле винного ларька, подавленный Жека так погрузился в свои раздумья, что не заметил поблизости Василька, который вышел прогуляться в этот чудесный летний вечерок.

Пинчук окликнул его и Жека, остановившись, попытался изобразить на своём угрюмом лице радость, словно не видел Василька целую вечность, и тут же подумал, каким смешным он, наверное, сейчас выглядит со стороны, поскольку расстался с приятелем часа полтора назад на стройке.

Они немного поговорили, а затем побрели в центр Найбы.

Навстречу им попалась какая-то невзрачная парочка: суховатый, низенький мужичок и молодая, но уже полноватая тётка.

Василёк указал кивком головы на мужичка и негромко сказал Жеке:

– А это рентгенолог со своей бабой идет… Тот, что тебя в роще пинал!

Жека, не отвечая ему, направился навстречу этой парочке, ещё не представляя, что будет делать дальше, а Василёк, сбавив шаги, продолжал свое шествие в центр посёлка.

Зотов, преградив путь мужичку, зло спросил:

– Ты, рентгенолог?!

Мужичок опешил, оторвав взгляд от земли, и под изогнутыми в недоумение белёсыми бровями у него заморгали водянистые, почти бесцветные глазки.

– Как звать тебя, рентгенолог? – ещё раз спросил Жека и, окинув сморщенную фигуру мужичка со впалой грудью, успел сообразить по его виду, что тот, возможно, горбун от рождения.

– Александр… – растерянно ответил рентгенолог, продолжая хлопать глазками.

Зотов посмотрел с жалостью на его худую, серую физиономию с жиденькой растительностью соломенного цвета на яйцеобразной головке, на толстеющую спутницу рентгенолога, которая вцепилась за него двумя руками, потея от волнения, и произнёс грустным голосом:

– Врезать бы тебе, Александр, за твои подвиги да рука не подымается… Я убогих не бью!

Зотов слегка оттолкнул от себя горбуна, но так, чтоб тот не улетел в кювет и проговорил с усмешкой:

– Живи, гинеколог!

Василька Жека догнал у самого винного ларька.

– Ну, что?! – спросил с интересом Василёк.

– Пускай живёт! – с равнодушным видом ответил Жека, пытясь скрыть своё возбуждение и невыплеснутую злость.

Василёк согласно мотнул головой, но обсуждать с Жекой будущую жизнь рентгенолога не стал, а просто предложил с добродушным видом:

– Тогда, может, по банке портвейна, а?

Зотов думал недолго и решил, что в его ситуации каждая следующая банка вина может оказаться не только лишней, но и последней. А кроме опьянения и, возможно, ненужных приключений ничего ему не сулит. И Жека непроизвольно произнёс слова, которые Василёк сильно невзлюбил после памятного с ним случая:

– Ты, Василёк, пей… Пей, Василёк!.. А мне свои дела обмозговать надо.

И после этих слов Зотов направился домой, но пошёл, к удивлению Василька, не короткой дорогой через переулок, где стояла автолавка, а более длинным путем, в обход, по главной улице Найбы.

45

Следующий день, почти до полудня, Жека находился дома. И хотя был выходной, такое его поведение, видимо, показалось хозяйке странным. Она возилась на кухне и часто проходила мимо его комнаты, поглядывая чуть ли не с тревогой на своего постояльца.

Зотов заметил это, но полагал, что её беспокойство не связано с его далеко не ангельским образом жизни, частыми выпивками и ночными похождениями.

Жека числился у неё в должниках за постой, а это, как считал он, являлось основной причиной беспокойства хозяйки дома. И ничего особенного тут не было, учитывая очень скромную пенсию бабы Таи.

«Эту проблему я решу до отъезда и обязательно всё заплачу, – подумал он. – А вот что с Ийкой?.. Тут какой-то облом… Ничего не пойму?!»

Жека открыл окно, закурил и, чтоб отвлечься от невесёлых мыслей, включил транзисторный приёмник. Вскоре из него зазвучала мелодия, и певец запел грустным голосом о вчерашнем, безвозвратно ушедшем счастье. И хотя песенка была на английском, но Жека понял, о чём она и почувствовал в ней всю душевную боль по прошлой, уже утерянной любви…

В голове же у него творилась сплошная мешанина… Всё, что накопилось у Зотова в его сердечных делах за минувшие дни, вдруг, как лавина, вчера разом обрушилось, а сейчас он не мог опомниться и найти самое верное решение в отношениях с женщиной, к которой испытывал уже совсем непростые чувства.

Баба Тая хозяйничала на кухне и, как обычно, вела разговор сама с собой, надеясь, что кто-то всё-таки её услышит:

– В жизни всяко быват… Так быват, что бабы хужее всякой водки… Така попадётся, что свет милым не покажется… Лучше водку хлястать, чем с такой жить!

Что-то знакомое послышалось в словах бабы Таи, и он почему-то вспомнил про найбинского участкового милиционера… Чёрные, подозрительные мысли не давали покоя и Жека подумал про участкового Митяева: «А что если спросить у него про вчерашний бред у ларька? – рассуждал он. – Спросить про Ию – и всё станет ясно!.. Конечно, задавать такие вопросы невдобняк… Но Митяй – нормальный мужик – он всё мне скажет!»

На секунду Жека загорелся этой идеей, на что-то ещё надеясь, но тут же разгорячённую голову охладило бескомпромиссное соображение: «Да, Митяй – нормальный мужик и он, наверное, мне ответит… Только нормальные мужики таких вопросов не задают… Не задают – и точка!»

И он окончательно решил, что к Митяеву по такому делу никогда не пойдёт.

После обеда он вышел на улицу, но направился не в центр Найбы, как обычно бывало в выходные дни, а решил прогуляться поблизости и побрёл в сторону промкомбината.

В том, что Найба самая настоящая деревня и что здесь трудно от кого-то скрыться или что-то утаить, Жека убедился в очередной раз, когда спустя несколько минут повстречал Василька.

Пинчук неожиданно вынырнул навстречу из неприметного переулка. Они поздоровались, и Василёк сказал, что собирается на проводы Мишки Злобина, местного парня, который совсем недавно вернулся в Найбу после службы в советской армии.

Злобин, как многие поселковые парни, не собирался связывать свое будущее с родными местами и решил перебраться в город. Жека знал его плохо, Пинчук же удивительно быстро сходился с местными, а с Мишкой даже успел подружиться.

Мишка запомнился Жеке сразу же по приезду в Найбу, после танцев в доме культуры, когда тот, будучи ещё в солдатской форме, лихо отплясывал в кирзовых сапогах под забугорную ритмичную мелодию последний писк здешний моды – заграничный танец шейк.

Когда они подошли к дому Злобиных, то сообразили, что основная часть проводов успешно завершилась без их участия. Они лишь успели принять на посошок и вместе с компанией провожающих оправились в найбинский аэропорт.

При других обстоятельствах Зотов, наверное, не пошёл бы с Васильком провожать Мишку, но взыграл личный интерес. Они с приятелем Николаем решили добираться до областного центра на самолете, поэтому ему хотелось побывать в местной воздушной гавани и разузнать что-нибудь полезное.

Хотя добрая традиция – выпить на посошок – продолжилась и там, но Зотов успел выяснить, что отсюда, прямиком, раз в неделю летает «кукурузник» Ан-2 до областного центра и остался доволен этой новостью.

До отлёта Жека с Васильком наблюдали, как вокруг Мишки вилась единственная и потому всем известная найбинская аптекарша, периодически прижимаясь к отбывающему в город рослому красавцу, который, похоже, совсем недавно стал героем её последнего романа.

– Ты ничего Мишке не говорил про Ермоху? – спросил Жека Василька, заметив, как аптекарша иногда настороженно поглядывает в их сторону.

– О чём, ты?.. И какой Ермоха?! – не понимая, ответил тот.

– Как какой?!.. Да с нашего этапа, с кем аптекарша путалась…

– Не помню… Наверное, он сразу на зону возвратом ушёл, – ответил Василёк и с шутливой иронией заметил: – А про аптекаршу ему напеть и местные могли… Ну, а Мишке что? – он, как дятел, подолбил и улетел… Ему с ней детей не крестить… Если, конечно, что-то не надолбил.

– Твоя, Василёк, правда, – согласился с ним Жека. – Главное, чтоб не надолбил… И у тебя есть шанс в этом удостовериться.

– Мне-то зачем?! – удивился Василёк. – Вот, аптекарше, да!.. А как узнает, так побежит на абордаж… Ей это, поди, уже привычно!

И они умолкли, перестав обсуждать, возможно, не слишком радужное будущее местной аптекарши. А вскоре приземлился «кукурузник», на котором после дозаправки улетел Мишка Злобин, оставив своих родственников, друзей, загрустившую аптекаршу и Жеку с Васильком на пыльном грунтовом аэродроме.

Обратно провожающие возвращались разными дорогами и Жека с Васильком направились в центр посёлка.

Недалеко от дома культуры они остановились около ларька. Новая торговая точка открылась в начале лета и там работала молодая, приветливая девушка с крашеными волосами.

Она, здороваясь с Жекой, почему-то всегда называла его по имени. Он же не мог вспомнить имя этой девушки, впрочем, не удивлялся этому, не обращал особого внимания на эту мелочь и не пытался узнать, откуда она появилась в Найбе и как её зовут… В этот раз Василёк, приветствуя девушку, назвал её Мариной, что-то шепнул ей на ухо и вернулся к нему со стаканом и небольшим кульком.

– Ну, что продолжим?.. Чего добру пропадать… – обращаясь к Зотову, проговорил Василёк, расплываясь в улыбке и доставая из сумки поллитровку водки. – Давай уговорим, а?

Вопрос Пинчука в той ситуации был лишним, а вот водка оказалось тёплой и противной – под липкие конфеты из кулька шла тяжело, но они не спешили и незаметно осилили половину содержимого бутылки.

В это время по улице шёл, покачиваясь, какой-то мужик и распевал песню, останавливаясь после каждого куплета.

– Ванька Смехов… Тоже отдыхает! – с пониманием произнёс ему вслед Василёк.

Песня была непотребной и безголосый Ванька не пел, а орал пьяным, безобразным голосом. И Жека звучно выразился по этому поводу известной поговоркой по Машку и Ивана на Руси.

Слетела с его губ она неожиданно для него самого и донеслась до продавщицы Марины, которая выглядывала из ларька. Что произошло с ней далее, после произнёсенных им слов, Жека сообразил не сразу, но зато увидел перед собой обозлённое лицо Марины.

Она, выбежав из ларька, набросилась на него с криком, махая перед удивлённой физиономией Зотова своими сжатыми кулачками. Смысл её сбивчивой речи был непонятен и Жека лишь разобрал последние слова, которые она повторяла, громко выкрикивая:

– Я вам не жертва!.. Я вам не жертва!

Хорошо, что Василёк оказался рядом и сумел успокоить возмущённую девушку, а затем увёл её в ларёк, откуда она всё ещё продолжала что-то бубнить из окошка в их сторону.

Не желая дальнейшего продолжения конфликта, они сначала удалились от ларька на безопасное расстояние и затем медленно продолжили свой путь.

– Не пойму, какая муха её укусила?! – недоумевая, произнёс Жека.

– А ты помнишь Машку, что прошлой осенью вертелась на раздаче в столовке, когда нас привезли из Качкара? – спросил его Василёк с серьёзным и чуточку обиженным видом. – Помнишь или забыл?

– Машка?.. Машка… – захмелевший Зотов напрягся, что-то вспоминая, а затем радостно воскликнул. – А Машка!.. Так эта та девчушка, что крутилась балеринкой на раздаче и всем хотела понравиться?!.. А потом куда-то исчезла…

– Во-во, та самая балеринка… Что хотела понравиться, а потом пропала, – почти передразнил его Василёк и тут же безрадостно уточнил: – А Марина, что на тебя сейчас набросилась, и есть та самая Машка…

– Не пойму, а причём всё это?! – спросил Жека, не понимая до конца связи между происшедшим случаем и женскими именами.

– А потому! – громко сказал Василёк, затем как-то сник и кивнул головой в сторону автобусной остановки с безлюдным павильоном. – Видишь?!.. Так вот, прошлой осенью мужики из нашего этапа Машку подпоили, а потом… а потом здесь на хор кинули… Теперь понятно?

Жека посмотрел с озадаченным видом на павильон, за которым он не так давно обнимал и целовал Ию, а затем произнёс глухим голосом:

– Понятно… Теперь всё понятно.

– А она после этого уехала к родным в другой посёлок и только недавно вернулась в Найбу, когда всё уже утихло, – сказал Василёк и, сплюнув, произнёс уже с явным недовольством: – И перекрасилась… Дура!

Они не спеша допили остатки противной водки, закусывая липкими конфетами, пока над Найбой не сгустились ночные сумерки. А когда на опустевшей улице зажглись фонари, то Жека с Васильком оказались на ней одинокими, пьяными и неприкаянными.

Василёк стал рассказывать ему, когда и где у него должна состояться встреча с местными подружками, но Жека почти не слушал его, озираясь по сторонам. А когда из темноты выпорхнула на освещённый тротуар знакомая фигурка, то что-то буркнул Васильку и ринулся за женщиной быстрыми шагами.

Женщина, услышав за собой гулкие удары по мостовой, обернулась, и Жека понял, что не ошибся – эта была Ия.

Она остановилась, поджидая Жеку, а он, чтоб лучше разглядеть её, приблизился к ней вплотную и спросил нетрезвым голосом:

– Привет… Откуда путь держим?

Ия ответила не сразу, а сначала внимательно посмотрела на него и лишь потом негромко произнесла:

– Привет… Я от Клары иду.

Полутьма скрывала черты её лица и, возможно, оно показалось ему от этого неприветливым или чем-то обиженным. Жека взял Ию за плечи, пытаясь приблизить к себе, но вдруг почувствовал, как её жёсткие кулачки упёрлись на его груди.

Ия отстранилась от него и сказала строгим голосом:

– Не хватай меня… Я не вещь… И не твоя собственность!

И это был не прежний, завораживающий голос, пробуждающий в нём лишь неописуемые и неподвластные чувства, а уже другой, незнакомый и теперь почти чужой.

Он опешил, отступился от неё, едва не упав с мостовой. Однако быстро пришёл в себя и, оказавшись перед ней вновь, уже двигался назад, будто приплясывая, и, вглядываясь в её лицо, язвительно приговаривал:

– А чья ты собственность, чья?!.. А я совсем забыл… Ты ж мужья собственность… Собственность питерского Толика, так что ли?!.. А, может, ты собственность и Тузика патлатого, а?!.. Про него не забыла… Помнишь, патлатого Тузика… Помнишь?!

Ия не отвечала, шла медленно и смотрела прямо, сквозь Жеку, как будто его и не было рядом. А он всё расходился и расходился: нёс какой-то пьяный бред, обзывал её бранными словами, и так продолжалось до самого перекрестка, где дорожки у них расходились.

Ия, не проронив слова, свернула на свою улицу. Жека, остановившись, продолжал что-то кричать ей вслед, а потом, притопывая ногами по мостовой, стал горланить какую-то дурацкую частушку до тех пор, пока не осознал, что она уже далеко от него и вряд ли теперь его слышит.

Отдышавшись, он закурил, но сделав пару затяжек, выбросил сигарету и побрёл в свою сторону. Шёл он медленно, слегка покачиваясь, и громко орал злым голосом блатную песню.

Вокруг было темно, безлюдно и глухо. Лишь редкие в найбинских дворах цепные псы могли в этот поздний час оценить вокальные способности Зотова, поэтому наперебой и возмущённо гавкали ему вслед.

Утром у Жеки трещала с похмелья голова и, вспоминая финал своих ночных похождений, он с ужасом убеждался, что выглядел вчера не только пьяным идиотом, но и омерзительным грубияном. Ему становилось от этого не просто стыдно – он понял, что совершил гнусный и, наверное, уже непоправимый поступок. Всё что произошло вчера между ним и любимой женщиной, подсказывало Зотову – разрыв в их отношениях, который совсем недавно не казался ему таким неминуемым, вчера состоялся, и в этом заключалась вся горькая правда ещё одного неудачного дня его жизни.

В понедельник, на работе, во время перекура к нему подошел Василёк.

Они разговорились и Пинчук, будто ненароком, спросил:

– А ты, Жека, с Ийкой случайно не поссорился?

– С чего ты взял, а? – спросил Жека, не ожидая такого вопроса, но никакого подвоха на лице Василька не заметил.