Текст книги "Неверия. Современный роман"

40

Из Качкара Жека вернулся под какой-то праздник, что-то вроде массовых, летних гуляний жителей Найбы, которые обычно проходили в роще, расположенной в низине, недалеко от заливных лугов и речки Имши.

В стране, где люди пели куплеты о том, что трудовые будни – праздники для них, а в каждый выходной значился какой-нибудь официальный праздник, чтоб никого не обидеть в крепнущей стране Неверия, то народ как мог, так и развлекался… И в Найбе, по причине короткого северного лета, в середине теплой поры прижился один из таких праздников.

В тот праздничный день в роще, на опушке, хороводил народ, пела и плясала доморощенная самодеятельность. Эти гуляния, незатейливые и не слишком яркие, традиционно завершались на цветущей природе в форме организованных выпивок, которые частенько затем перерастали для многих в заурядную пьянку.

И по приезду, на радостях, Жека решил окунуться вместе с дружками в местные гуляния. Ещё он надеялся встретить там Ию, но в тот день её в Найбе не было и желанная встреча не состоялась, а вот попасть на гуляниях в роще в неприятную историю, причём с пьяным мордобоем, Жека удосужился.

Очнулся Жека утром, в незнакомом месте.

За спиной, через оконце, до него с трудом пробивалось косевшее спозаранку солнце. Жека, ещё полупьяный, всё же сообразил, что находится на полу в узком предбаннике, поскольку разглядел в сумраке тазы, ведра и даже березовые веники, висящие на стене.

Он ощупал припухшее лицо и осторожно повращал отёкшим глазом, который едва-едва приоткрывался. Крови и каких-то ран на себе он не обнаружил, но местами ныло от ушибов тело.

Жека посмотрел на часы, затем достал из кармана брюк изрядно памятую пачку сигарет со спичками, но закуривать не стал – его всё ещё подташнивало после вчерашнего.

Скоро скрипнула дверь и на пороге предбанника появилась женская фигура. Женщина щелкнула выключателем и Жека увидел перед собой Райку. Ещё плохо соображая, он удивлённо посмотрел на неё, не зная, что сказать.

Райка, улыбнувшись, поставила на лавку кувшин и бодро произнесла:

– Ну, как, герой, ожил?

Жека промычал что-то ей в ответ, а она приблизилась к нему, внимательно посмотрела и сказала с жалостью:

– Ах, родненький, крепко тебя отделали… Вот в понедельник лечиться к нему и пойдешь!

Жека не понял смысла её последних слов, но выяснять у Райки ничего не стал, а только спросил:

– Как я сюда попал?

– Я тебе привела… До нас от рощи близко – вот и решила тебя в бане пока оставить, – ответила Райка, потом ещё раз посмотрела на его лицо и спросила: – С глазом что – видит глаз-то?

– Видит… – ответил мрачный Жека.

– И славу Богу! – обрадовано произнесла она и негромко добавила:

– Если б не бабы и твои дружки, то туго пришлось бы тебе…

Она вздохнула, потом встала с лавки и проговорила:

– Главное руки-ноги целы, а остальное до свадьбы заживёт! – и указала ему на кувшин. – А это тебе парное молочко, чтоб головушку свою бедовую поправил… Ты, отдыхай, а я позже ещё зайду!

Райка исчезла, а Жека взял в руки кувшин и принюхался. Молоком там и не пахло, а пахло бражкой, но это было то самое, что ему и требовалось этим тягостным утром.

Пенная овсяная бражка, без хмеля и дрожжей, настоянная на местных ягодах, оказалась вкусной и положительно повлияла на его самочувствие.

Жека встал и подошёл к оконцу. Там, на стене, висело небольшое зеркало. Он посмотрел на свое отражение в нём, разглядывая с особым интересом подбитый глаз, а потом с удручённым видом опять лег на матрас.

Так он провалялся почти до полудня и даже решился закурить, почувствовав некоторое облегчение. Едва он докурил сигарету, как появилась Райка.

Она принесла ему еду в миске и термос с чаем.

Жека ел неохотно и вид у него был понурый.

Райка уходить не торопилась и, присев на лавку, молчаливо поглядывала на него.

– Бражки ещё не хочешь? – вдруг спросила она.

– Спасибо, не надо, – быстро откликнулся он, отрицательно покачав головой. А когда прожевал кусок бутерброда, тихо спросил у неё:

– Ты, скажи, что со мной вчера произошло?

Райка, как показалось ему, вроде бы задумалась, стала серьёзной, но затем неожиданно легко и без всяких колебаний сказала:

– Да ничего особенного… Что с вас, пьяных мужиков, возьмешь… Завтра у дружков своих всё и узнаешь!

Она смолкла и приблизилась к нему.

– Глаз мне твой не нравиться… – с тревогой произнесла она, вглядываясь в его лицо.

Жека ответил ей, что глаз не болит, правда, до конца не открывается, потому что заплыл, но видит вроде бы нормально.

– У тебя кровоизлияние там, – поставила Райка диагноз после осмотра глаза, затем посоветовала ему, как надо его лечить, а в конце со знанием дела заявила: – Недели две будешь красоваться с таким глазом.

– Послушай, я у тебя до вечера тут проконтуюсь, а? – спросил Жека, отворачивая лицо. – Не хочу через всю Найбу с такой рожей… переться днём.

– Ты о чём, миленький?! – Райка улыбнулась печальной улыбкой. – Я бы тебя навек от себя не отпустила… Вот только ты не хочешь да Ийку жалко!.. А ты, родимчик, про вечер спрашиваешь…

Теперь, после Райкиных откровений, Зотов уже не знал, что ему говорить и как вести себя в такой ситуации, поэтому благоразумно закурил, а Райка, видимо, решила выговориться.

– У вас, мужиков, как, а?!.. Если баба бойкая, игривая, значит, гулящая и на передок слабая! – громко начала она, а затем, поубавив громкости и прыти, продолжала далее: – А я, Жека, не такая… Я без любви с мужиками не сплю!.. С Хохловым развелась из-за этого… И вашему Сомову отказывала, когда приставал… Вот так!

Райка замолчала, а Жека с трудом вымолвил:

– А Ийку… Ийку, почему жалко?

Райка повернулась к нему лицом и произнесла с какой-то горькой обречённостью:

– Мне, Жека, себя жалко, а Ийку жалко ещё пуще… Она хоть моложе, но мы с ней бабы уже битые судьбой и жизнью потрёпанные… Время наше уходит… Локоть вроде близко, а не укусишь!

Она встала, поправила на себе платье и сказала уже бодрым голосом:

– Оставайся… оставайся, хоть до утра! – и почти в дверях насмешливо проговорила. – Только баню мне не спалите!

Надоедливый летний день тянулся медленно и Жека терпеливо ожидал сумерек, чтоб покинуть свое прибежище. И когда в оконце предбанника запылал долгожданный багровый закат, Жека собрался духом и решил, что ему пора возвращаться в дом бабы Таи. Но в этот момент отворилась дверь и в проёме появилась чья-то фигурка.

Жека подумал, что это Райка, но как только неярко вспыхнула лампочка, он увидел Ию… В этот момент на её лице смешалось всё: и радость, и тревога, а бирюзовые глаза светились и жадно искали Зотова.

– Ах, Жека, ты меня так напугал! – проговорила она с угасающей улыбкой и, прислонившись к дверному косяку, выдохнула с облегчением, словно избавилась от какой-то тяжести.

Зотов подошел к ней и обнял за талию, а она нежно, кончиками пальцев, провела по его опухшей щеке, а затем погладила его брови и поцеловала…

Теперь время не тянулось, как раньше, а летело… И Жека, позабыв про вчерашнее, про подбитый глаз и ноющие ушибы, уже не торопился покидать уютную Райкину баньку.

Однако настойчиво надвигалась ночь и надо было возвращаться.

Они покинули баню, приютившую их на эти короткие, но счастливые для них часы, пересекли Райкин огород и через заднюю калитку вышли в проулок.

Там они остановились и заворожённо, как все влюблённые, созерцали ночное небо.

– Видишь, тёмные пятна на Луне… Справа – это море Дождей, – сказал Жека, обращаясь к своей возлюбленной.

– Как дождей?!.. На Луне же нет дождей, – простодушно воскликнула Ия.

– А у вас в школе астрономию преподавали? – спросил он, нисколько не удивляясь её наивности.

– Нет, Жека… – едва слышно произнесла она, словно в чём-то виноватая.

– А пятна эти так назвал один чудак… Вот с той поры и пошло, – пояснял Жека, указывая рукой на небосвод. – А слева видишь – вон там… другое тёмное пятно – это море Спокойствия, а между ними пятно поменьше – это море Ясности…

Они недолго ещё взирали на звездное небо, а затем попрощались, и её светлая фигурка растворилась в конце проулка.

Жека шёл по ночной Найбе и позабыл уже про многое из того неприятного, что испытал сегодня утром, очнувшись в Райкиной бане.

Он слегка повеселел, но безмятежности и душевного покоя при этом не испытывал – что-то тревожило молодую душу и не было у Жеки полной ясности в этой жизни, и во всё ещё непонятной ему любви…

41

К началу лета ряды условно освобождённых зэков, прибывших в Найбу осенью прошлого года, существенно и довольно зримо поубавились по разным причинам.

Первый и вполне объяснимый испуг у жителей посёлка давно уже прошёл и страхи поутихли. Химиков было теперь так мало, что они просто растворились среди прочих обитателей Найбы.

Из них лишь Ваське Пинчуку, по прозвищу Василёк, оставалось прибывать здесь дольше всех, поэтому он стремился вжиться в Найбе, глубоко и основательно.

Василёк был русоволосым, конопатым на лицо пареньком невысокого роста с большими тёмно-синими глазами, за что, наверное, и получил такое цветочное прозвище.

Некоторым местным девчонкам скромный Василёк нравился не только за красивые глаза, но ещё за свой спокойный и рассудительный нрав. Правда, не все папаши этих девчонок придерживались такого же мнения о Васильке, а иные из них относились к нему с предубеждением и шли на разные, порою провокационные действия.

Местные девчонки жаждали не только любви, но многие ещё хотели просто выбраться из этой глухомани.

– А какие они влюбчивые! – иногда делился своими наблюдениями о них Василёк. – Один вечер у забора с такой кралей постоял, другой раз проводил её до дома после танцев и она уже считают – пора замуж выходить!

Но Василёк торопыгой не был и поэтому в таких делах никуда не спешил.

И повадился основательный Василёк похаживать в гости к одной такой красавице, да так зачастил к ней в дом, что чем-то, видать, не угодил её папаше.

В один из таких визитов этот папаша, не пожалев угощения и дармовой для Василька водки, приговаривал за столом от избытка вроде бы добрейших к нему чувств:

– Пей, Василёк, пей!.. Ты же, мужик… Владыка!.. Пей, Василёк!

Ну и накачал, таким образом, доверчивого Василька до опьянения, что тот свалился от потери чувств под стол.

Проснулся утром Василёк со страшного похмелья на полу под этим самым столом, но уже под грозным взглядом неласкового папаши приглянувшийся девчонки.

– Пошёл, вон, алкаш… Чтоб ноги твоей здесь больше не было! – услышал он возмущённый голос хозяина дома и был вынужден удалиться с позором восвояси… Вот таким, не очень хитрым, но зато коварным и эффективным способом устранялись любовные поползновения Василька с целью укоренения в Найбе для более длительного и комфортного пребывания в здешних краях.

Однако уроки жизни даром не проходили и Василёк, если теперь и выпивал, то гораздо аккуратней, чем остальные члены бригады, которые меры не знали и назавтра с трудом могли что-то вспомнить. И этим летом у них в пьяной памяти обычно оставалось лишь количество пол-литровых банок разливного портвейна, выпитого ими накануне.

Именно по этой причине Жека не помнил, что произошло с ним на гуляньях, в роще, но внутри у него всё кипело… И он хотел, если не поквитаться с обидчиками, то хотя бы узнать подробности драки.

И в этом ему мог помочь только Васька Пинчук.

Утром, на стройке, Жека первым подошёл к нему и, не перебивая его, не задавая пока никаких вопросов, выслушал рассказ Василька о неприятном случае.

– Мы Коляна с тобой искали – шли рядом… Если ты ничего не помнишь, значит, уже тогда отрубился… – Пинчук тугодумом не был, но говорил всегда неторопливо, словно нащупывал слова. – Но на ногах ты держался вроде крепко… Потом куда-то пропал, а я продолжал идти… Оглянулся, когда услышал крики и метнулся обратно… Увидел, что тебя бьют двое мужиков… Бабы и я растащили вас… Ты же потом буянил, кричал, но тебя тоже успокоили, а затем подошла Райка и увела с собой.

– И кто эти мужики? – спросил Жека, наливаясь злостью.

– Там две компашки рядом гуляли… А эти двое, что тебя били, наверное, из одной… Главврач и этот еще… стоматолог, кажись… А, может, рентгенолог – хрен знает!.. Но что один из них главврач – это точно, – говорил Пинчук и, оставаясь серьёзным, добавил: – Вот к нему и пойдёшь лечиться!

– А почему… почему так произошло? – допытывался Жека, которого больше волновала причина драки, а не последствия.

Пинчук задумался, отвернувшись в сторону, а когда стал отвечать, то для убедительности уже смотрел Зотову прямо в лицо своими невинными, васильковыми глазами:

– Врать не буду – меня рядом не было… По-моему, они тебе что-то сказали – ты им ответил… Видать, не понравилось… Короче, обычный базар-вокзал!.. А завалил тебя, похоже, главврач… Плюгавый рентгенолог вряд ли смог – доходяга!.. Он подскочил потом… Правда, в конце разошёлся, когда пинал тебя ногами и визжал от злости, как баба!

Обида и желание каким-то образом отомстить своим обидчикам у Жеки не проходили, но после вчерашнего вечера в бани и разговора с Пинчуком, он уже не горел прежней яростью.

Немного поразмыслив про случай в роще и ещё о том, что до освобождения ему осталось совсем немного, Жека отправился в найбинскую больницу, где сперва посетил врача-хирурга.

Хирург, мужчина лет тридцати, с добрыми глазами вызывал расположение. Он осмотрел Зотова, выписал рецепты и дал рекомендации по лечению, которые Жека тут же позабыл.

Хирург, видимо, что-то знал о драке в роще и тихим голосом, который явно не соответствовал его довольно внушительной фигуре, произнёс:

– Я осуждаю поступок Саврасова… Он неправ, без сомнений… А вам, что надо: больничный лист или справку?

– Справку! – не задумываясь, быстро ответил Жека.

Хирург оформил справку и, взглянув на Жеку, сказал:

– Подождите… Я подпишу у главврача.

– Не надо – я сам! – Жека опередил вопросительный взгляд хирурга, забрал справку и вышел из комнаты, оставив того в задумчивости.

В кабинете главврача он застал своего обидчику одного. Вид у него был если не напуганный, то уж точно напряжённый. Саврасов нервничал и от волнения его лицо покрылось багровыми пятнами.

Жека, не здороваясь, протянул ему справку, сел на стул, чуть наискосок от стола, за которым располагался главврач, и устремил в его сторону пристальный взгляд.

Саврасов посмотрел справку и, подписав, отодвинул её с опасливым видом к тому месту, где сидел Жека. Брать справку сразу он не стал и продолжал молчаливо смотреть на главврача.

Саврасов, поёрзав на стуле под угрюмым взглядом Зотова, проговорил, словно в своё оправдание:

– А вы… вы, тоже виноваты… Не надо было говорить оскорбительных слов!

Он замолк, а Жека, сдерживая себя от ещё не проходящей злости, процедил сквозь зубы:

– И это всё, что ты можешь сказать?!

Саврасов молчал, уткнувшись в стол. Жека смерил его своим взглядом, пытаясь вложить в него максимум презрения к этому уже лысеющему и рыхловатому на вид мужчине, затем резким движением взял со стола справку и вышел.

Возвращался Жека из больницы по пустынной улице, идущей в сторону дома бабы Таи. Шёл он быстро, хотя справка лежала в кармане и спешить не было причин, но Жека, всё ещё обозлённый, топал ногами по мостовой, изредка и громко ругаясь.

Найбинские, полубродячие псы, встречая его и чуя неладное, боязливо обходили, а затем останавливались и недовольно лаяли ему вслед.

Баба Тая догадалось, откуда он вернулся, но расспрашивать его не стала, а предложила поесть или хотя бы попить чаю. Жека отказался и, плюхнувшись на кровать, просто лежал с открытыми глазами, пытаясь как-то успокоиться.

Из кухни доносился голос бабы Таи, которая до пенсии работала в больнице и теперь рассуждала со знанием дела:

– Прежний главврач душа-человек был!.. Не чета Саврасову… А этот, поганец, привык руки распускать… В больнице, бывало, нажрётся в праздник, на вечере… и драться ко всем лезет, поганец… Ой, какой поганец!.. И всё потому, что спуску дают, а он, поганец, наглет и наглет!

Летний солнечный денёк нетерпеливо заглядывал в окошко сквозь узорчатые занавески и манил Зотова на улицу. И Жека решил, что в этой ситуации лучше будет прогуляться, чем бесконечно мучить себя мыслями об утреннем визите, жалеть о том, что он так и не врезал в больнице своему обидчику по его противной роже, и вряд ли уже когда-нибудь с ним поквитается.

Жека отправился в центр посёлка и по дороге свернул в переулок, выходящий на главную улицу Найбы, где в самом его начале, недалеко от здания отделения милиции, стояла автолавка. Она была с колесными осями, только без колес на них и держалась на конструкции что-то вроде саней, на которой автолавку, собственно говоря, и притащили трактором по снегу ещё в конце зимы.

Ия работала продавцом в той автолавке и торговала с наступлением весны нехитрыми товарами повседневного спроса, за исключением алкогольных напитков.

Народ в этот час возле автолавки не толпился, да и поблизости никого Жека не заметил, а поднятый козырёк над витриной лишь указывал, что торговая точка функционирует исправно и он уверенным шагом направился в ту сторону.

Скучающая Ия, увидев Жеку, обрадовалась и её бирюзовые глаза засветились ещё ярче, а прелестная улыбка уже не сходила с лица.

Они разговорились… Ия, узнав про его самочувствие, затем встрепенулась, достала из-под прилавка и протянула ему тёмные солнцезащитные очки.

– Примерь… Хоть подбитый глаз прикроешь, – сказала она, слегка нахмурившись, – а то ходишь, как бармалей!

Жека надел их, посмотрел без удовольствия на свое отражение в витрине и, отказавшись от очков, пробурчал:

– Вся Найба уже знает, что мне морду набили… Чего уж теперь скрывать!

Ия после его слов чуточку расстроилась, но ненадолго и вскоре улыбка вновь засверкала на её лице.

Народ к автолавке не подходил. Они стояли напротив, смотрели через открытую витрину друг другу в глаза, непонятно чему улыбаясь, и молчали, лишь изредка перекидываясь простыми фразами.

В эти минуты их улыбающиеся лица были наполнены таинственной влюблённостью, понятной лишь им одним, а Жеки чудилось, будто всё вокруг, как некий сладкий сон, который никогда и никуда теперь не исчезнит и будет продолжаться всю их будущую, счастливую жизнь… Он протянул руку к её лицу и нежно коснулся пальцем родинки под нижней губой, а Ия медленно погладила своей ладошкой его огрубелую руку.

Вовсю светило солнце, словно прощалось с северным посёлком навсегда, на улице было жарко и душно, но незаметно к Найбе подкрались и зависли над ней две большие тучи.

– Будет дождичек, – сказала Ия, а когда с неба начали падать крупные и редкие капли, тихо произнесла с грустью в голосе: – Слепой дождь… Это, Жека, слепой дождь!

Жека знал про грибной, моросящий, просто редкий дождь, а вот про слепой дождь ничего не слышал, поэтому ответил ей шутливо:

– Всё придумываешь, Ия… Нет такого дождя!

– Нет, есть! – твердо сказала она и добавила задумчиво: – Это редкий дождик в солнышко, когда капельки летят и летят врозь… Вроде рядышком, а друг друга не видят… И никогда меж собой не сольются… Не сольются, аж до самой земли!

Жека оглянулся вокруг и увидел, как хаотично, вслепую, почти с ясного неба падают большие дождевые капли, превращаясь на пыльной дороге в одинокие, бурые пятна.

Ия протянула из окна автолавки ладошку и в неё через щель в козырьке натекала дождевая вода. Она набрала в ладошку воду, а затем со смехом плеснула Жеке в лицо.

Он не успел уклониться и несколько капель попали ему прямо в подбитый глаз, но он ничуть не обиделся на её выходку, о которой Ия, похоже, уже сожалела сама, а только улыбнулся ей в ответ и весело рассмеялся.

И теперь, слизывая капли с губ, Жека вдруг жадно захотел обнять Ию за хрупкие плечи, ещё не тронутые загаром, и вытащить её из этой уродливой, металлической клетки с безобразным названием, чтоб целовать и любить самую прекрасную в этот миг женщину!

42

Утром Зотов решил сходить на стройку и отдать мастеру Трофимову справку из больницы, чтоб его отсутствие на работе не посчитали прогулами, а ещё ему просто хотелось повидать ребят из бригады.

Шагая мимо переулка с автолавкой, он не увидел над ней знакомого и уже родного ему козырька. Жеке показалось это странным, поскольку день был в разгаре, Найба давно ожила, лишь автолавка сиротливо стояла в людном месте на перекрестке.

Он пожалел, что вчера оказался беспечным и даже не спросил Ию про её планы, да и разговаривал о жизни совсем мало, больше шутил и влюблёно на неё глазел.

Около автолавки Жека остановился и закурил, чтоб осмотреться.

Он окинул взглядом железную автолавку без колес, ощетинившуюся облезлой краской, и, не заметив обычного в таких случаях объявления со словами «Переучет» или с чем-то подобным, неторопливо направился от торговой точки в центр посёлка.

В это время на крыльце отделения милиции появился Митяев. Они встретились взглядами и Захарыч поманил его рукой, приглашая Зотова зайти к нему, а затем снова исчез за дверью.

Выглядел Митяев, по-деловому, даже чуточку сурово, что с ним случалось редко.

Он, молча, указал Жеки на стул и, не выдержав до конца суровости вида, чуть улыбнулся и сказал с лёгкой иронией:

– Зотов, не пойму, ты загулял, что ли?!.. Парнишка молодой, в красной рубашоночке, красивенький такой…

– Да нет, – ответил безрадостно Жека и уставился в окно, чтобы Митяев не видел опухшую часть его физиономии.

– А блямбу на фотографию, кто тебе поставил, а? – спросил Митяев, блеснув озорными глазами.

– Да, так, ерунда… – нехотя ответил Жека.

– Ерунда, говоришь?! – Митяев нарочито удивился, а потом, слегка отмахнувшись рукой, словно от назойливой мухи, сказал: – Да я всё знаю, Зотов, что в роще произошло – и не надо от меня скрывать!

Митяев откинулся на спинку стула и замолчал, с интересом посматривая на Зотова, а затем неожиданно резким движением подался вперед и спросил, глядя ему в глаза:

– Что, Зотов, эскулапа пожалел?

– Какого эскулапа? – с удивлением произнёс Жека.

– Какого эскулапа… Какого эскулапа… – передразнил его Митяев и, входя в роль, добавил не менее артистично: – Как, какого?!.. Да нашего любимого доктора Айболита – вот какого!.. Того самого, что тебе под глазом здоровенную блямбу соорудил!

Но через мгновение Митяев снова превратился из артиста в милиционера и спросил с интересом:

– С глазом, Зотов, что – не ослепнешь?!

– Да нет… Я уже в больнице был, – ответил тот.

– Ну, слава Богу! – произнёс Митяев и, успокоившись, уже повторял: – Ну и ладненько… Ну и славно, что так!

Митяев замолчал и в комнате наступила тишина, которую нарушил найбинский страж порядка.

– А я бы этого эскулапа прижучил! – покачивая медленно головой, проговорил он, а затем добавил почти со злостью: – Ой, как я прижучил бы его… Этого гада надо… надо прижучить!

Жека ещё ни разу не видел Митяева, обычно благодушного и веселого, таким ожесточённым, поэтому внимательно следил за его лицом. А тот быстро переменился и сказал уже спокойным голосом:

– А это, Зотов, только от тебя зависит… Я заявлений писать за тебя не стану… Вот так!

– Пусть живёт… эскулап, – едва слышно произнёс Жека со скрытым презрением, заметным лишь по его глазам.

Но Митяев сидел близко и всё отлично слышал.

– Пусть живёт?! – с удивлением воскликнул Митяев, чуть не вскочив со стула. – Пусть живёт, говоришь!.. Пусть живёт… Да тебя за такое в каталажку бы упрятали!.. А ты, говоришь, пускай живёт!.. Он что, другой?!.. Лучше тебя, что ли?! – и сам же себе ответил. – Нет же!.. Я знаю этого гуся… Знаю, как он пьяным выпендривается!

Было видно, что Митяев нервничает, а он и сам догадался, что чересчур распалился, поэтому затих на время, закурил папиросу и лишь после произнёс своим привычным тоном:

– А ты, Зотов, погляжу, добряк… Можно сказать, добрейший души человек!.. Ну, что ж, как говорят, хозяин-барин… Живёт, так пускай живёт!

Митяев замолчал и, продолжая курить, поглядывал рассеянным взглядом в чуть приоткрытое окно.

– Москва отсель далеко, считай семь верст до небес и всё лесом… Как там и что за кремлёвскими стенами? – я из газеток узнаю да иногда по радио прихватываю, – рассуждал вслух Митяев, продолжая смотреть в окно. – Зато обязан знать, что в Найбе деется и какая тут жизнь… И вижу, что барсуки с партбилетами в своих норах иногда вытворяют!

Митяев разговорился и доверительно ему поведал, что не только главврач Саврасов, обидчик Зотова, ведет себя неподобающим образом, но и многие поселковые шишки замечены им неоднократно в браконьерстве, пьянстве, рукоприкладстве, а некоторые из них, похоже, ещё не чисты на руку в своих делах.

– Вот, я и думаю, – говорил Митяев. – Ежели у нас в Найбе такая картина, так что ж тогда на самом деле?.. То, что я в газетках почитываю или то, что очами своими каждый день вижу?.. Ведь из таких мест, как Найба и Качкар, у нас, поди, вся страна… Вот теперь живи и думай после таких делов… Мать… вас… всех за ногу!

Митяев вдруг быстро встал, подошёл к окну и затем громко прокричал на улицу кому-то Виктору Семеновичу, пообещав, что заедет к нему завтра до обеда и снова вернулся на прежнее место.

– А ты, Зотов, гляжу, к автолавке присох? – спросил он неожиданно Жеку, что тот даже растерялся.

– Уж не собрался ли ты грабануть её ненароком, а? – лукаво улыбаясь, произнёс Митяев и, увидев полную растерянность на его лице, тут же проговорил: – Шучу, Зотов, шучу!.. А, вообще-то, нас мужиков, только водка да бабы портят… Не женщины, а бабы!.. Именно бабы… И меж этим огромная разница!

Митяев снова ввернул свое любимое выражение, без которого ему трудно было обойтись, а потом сказал с серьёзным видом:

– Ты, Зотов, парень молодой, видный… И вроде с головой – сам в своих амурных делах разберёшься!

После разговора с Митяевым, Жека спустился с крыльца и по привычке оглянулся налево, в сторону автолавки, но она, как и раньше, оставалась закрытой. И он с безрадостным выражением на своем опухшем лице двинулся на стройплощадку.

Пробыл он там недолго и вскоре отправился домой, уже больше не желая ни с кем встречаться по причине своего достаточно подпорченного вида и неважного настроения.

Три дня пролетели быстро… Жека приступил к работе и теперь, оказываясь неподалёку, бросал взгляды на одиноко стоящую автолавку с опущенным козырьком. От этого зрелища веяло тоской и в голову Жеки лезли совсем не радужные мысли.

Прошли выходные дни и лишь в понедельник Жека узнал кое-что интересное от Пинчука. Их Василёк был нарасхват – конец недели и все выходные он провел в компании девчонок-старшеклассниц, с которыми гулял вечерами по Найбе, и наслышался от них последних новостей и сплетен.

В обед они возвращались с Пинчуком через переулок и, Василёк, заметив тоскливый взгляд приятеля в сторону неработающей автолавки, поделился с ним новостями.

Одной из жарких тем являлась непростая жизнь известной местной красавицы, чьей судьбой интересовалась не только взрослая часть населения Найбы, но и любопытные девчонки-старшеклассницы.

По одним слухам выходило, что Ия, за неведомые девчонкам провинности, якобы находится по воли родителей под домашним арестом, а другие девчонки судачили о том, что она уехала на время с сыном Алёшкой к своему законному супругу в Питер и должна оттуда скоро вернуться.

Достоверность сведений, интригующих некоторых обитателей Найбы, Жеку беспокоила лишь отчасти… Самое главное для него заключалось в ином: он, по-прежнему, был вынужден созерцать закрытую автолавку, нигде Ию не встречал и поэтому не мог с ней общаться.

Идти же к ней домой с побитой физиономией он не решался… Но это не была трусость нашкодившего юнца или страх за возможные последствия такого визита лично для него. Просто Жека понимал, что его появление поставит Ию, всё ещё замужнюю женщину, в неудобное положение и только ей навредит.