Текст книги "Неверия. Современный роман"

38

Вожди, как простые люди, уходили в мир иной, менялись главные партийные боссы, правда, гораздо реже, чем обычные секретари парткомов и партячеек, а огромная страна, следуя в русле партийных призывов и лозунгов, катилась по инерции, продолжая что-то строить и как-то жить.

Новостроек было много и почти все они назывались комсомольско-молодежными, но лишь немногие из них становились известными, о которых писали газеты, громко трубили по радио и показывали на голубых экранах… А вот комсомольцев на все стройки не хватало. И хотя зачинала их, под звуки духовых оркестров, удалая молодёжь, как правило, прибывающая по комсомольским путёвкам, однако достраивали ударные стройки чаще обычные и не такие уж молодые люди… Трудился на подобных объектах наш доблестный и скромный стройбат, обычные зэки, а ещё зэки-условники, именуемые в народе химиками.

Химизация страны, несмотря на смену партийной верхушки, продолжалась, и потребность в химиках неуклонно росла. И вскоре всех, кто работал на строительстве кинотеатра в Найбе, перебросили в Качкар.

Там требовались люди для завершения строительно-монтажных работ на пусковых объектах, расположенных вблизи Качкара. По этой причине Жека перебрался туда на целый месяц, где работал и проживал в одной из местных общаг.

И как Жеке было не грустно, но Ия на это время исчезла из его жизни…

Общаги в Качкаре располагались рядом с исправно функционирующей колонией строго режима. Это были бараки от прежней большой зоны, которая со временем лишь ужалась в размерах, поэтому рядом с бараками ещё сохранились умывальники и туалеты. За ними начиналась запретка с ограждениями из колючей проволоки, а далее высился забор с вышками соседнего строгача.

Бараки пустовали, поскольку многие зэки-химики, прибывшие в Качкар этапами из разных зон, уже вернулись обратно в прежние места отсидки за нарушения режима, а кто-то отправился за новые преступления в другие, более суровые места лишения свободы.

Проезжая ранним утром на грузовике, мимо расположенной рядышком зоной, Жека часто замечал зэков, идущих под конвоем в сторону комбината, где они трудились.

Обычно зэки двигались небольшими колоннами под охраной усиленного конвоя со свирепыми овчарками. Кто-то в грузовике узнавал среди идущих своих знакомых и тогда из него раздавался свист, громкие приветственные голоса, а из колонны махали руками или кто-то, отрывисто и не очень громко, чтоб не навлечь на себя неприятностей, выкрикивал что-то в ответ.

От этой обыденной для этих мест картины веяло тоской… И Жеке становилось немного грустно от этого уже привычного фона их жизни. Он, как и его попутчики, догадывался, что кто-то из них, при определенных обстоятельствах, может через какое-то время оказаться в этих самых колоннах. Никто не был застрахован от такой участи… И если такая страховка имелась, то у каждого своя да и она не всегда зависела только от собственной воли человека.

В стране менялись партийные боссы, обычные партийные секретари, а на строительных объектах менялись прорабы и мастера… И у них, перед переводом в Качкар, вместо Барсукова, которого руководство СМУ отправило в отставку за пьянство, появился новый мастер Трофимов.

Выглядел он человеком спокойным, держался с рабочими просто, но чуточку отстранённо, соблюдая тем самым некую, понятную лишь ему одному, дистанцию.

Похоже, Трофимов пытался таким способом утвердиться не только в своей должности, но и показать себя перед подчинёнными рассудительным и трезвым человеком… И поэтому Трофим, как его окрестили ребята, никогда не участвовал после работы в бригадных выпивках, переходящих иногда в попойки… Но молва донесла, что это лишь показуха, а на самом деле он, как и Барсуков, обычный пьяница, только помоложе, и что от заклятого недуга Трофим не раз уже лечился, пытаясь его перебороть, но, видимо, не слишком успешно.

Хотя Трофим, в отличие от добродушного Барсукова, с работягами не пил, вождя всех времен и народов им не цитировал, однако в реальности оказался человеком мелочным и занудливым.

И вскоре в спецкомендатуру полетели за его подписью докладные записки на членов бригады за малейшие, порою незначительные нарушения трудового распорядка. И выходило так, что в настырном Трофиме на какое-то время странным образом задремал прежний алкаш, но зато в нём во всю силу пробудился придирчивый педант, испытывающий нездоровой кайф от такого своего поведения.

Среди тех, на кого Трофим строчил докладные, был и Жека, правда, это его особо не пугало, поскольку у нового мастера в таких любимчиках ходила чуть ли ни добрая половина бригады.

Вода камень точит, а злопамятный педант Трофим мог при желании и упорстве поломать жизнь многим ребятам из их бригады. И в какой-то момент Жека поймал себя на мысли, что Трофим чем-то напоминает ему замполита из колонии, который случайно застал его и Гурху, беспечно сидящих во время перекура.

Тогда обозлённый замполит, бранясь, загнал их, как быдло, в траншею, чтоб они снова рыли землю, и показал им лишний раз, кто хозяин на зоне.

Нет!.. Поведением и внешним видом они сильно отличались, но от Трофима, как и от того самого замполита, исходил уже знакомый Зотову, въедливый вертухайский дух… Но Жека не дрогнул от этой мысли, а лишь насторожился и стал присматриваться к новому мастеру.

Рабочие дни и вечера в Качкаре протекали однообразно.

В общагах не слишком часто, но всё же возникали драки. Жека наблюдал их, но участия не принимал, подозревая, что очередной его судимости или чего-то подобного мать просто не выдержит.

Иногда, чтоб как-то скрасить блёклую жизнь в Качкаре, кто-то посылал Ваню, безотказного мужика из их бригады, с парой чайников за разливным вином. Однако Ваня был человеком наблюдательным и чутким, поэтому чаще предлагался сам, заметив их унылые физиономии, и скоро возвращался в общагу с чайниками, наполненными вином, буханкой ржаного хлеба и хамсой в грубой, оберточной бумаге… И начиналась выпивка!

Жека называл исправного ходока за вином не Ваней или Иваном, а Ваней-божим человеком… Сам Иван не интересовался, почему он так его называет, но самое главное никогда на Жеку не обижался.

У Вани была физиономия громилы и убийцы, хотя по жизни он оказался застенчивым, добродушным человеком и теория Ломброзо на нём явно не работала.

Иван – в прошлом костромской колхозник, случайно задавил насмерть своим трактором пьяного мужика, уснувшего в густой и высокой траве. На зоне он отсидел полтора года, а ныне по приговору самого гуманного в мире суда, по воли партии и правительства, отрабатывал на стройках народного хозяйства солидный условной срок.

В Качкаре они работали на разных объектах, и последние дни трудились на крыше будущего административнго здания, где они проводили кровельные работы.

Проверять качество мягкой кровли на объект приехал лично мастер Трофимов. Он, тяжело дыша, поднялся на крышу корпуса и, высунув язык, окинул её медленным, змеиным взором. Трофим заметно покачивался и, видимо, не только от ветра, и в эти минуты весь облик мастера, смешной и какой-то ненастоящий, напоминал Зотову пьяную рептилию из мультфильма для взрослых.

Жека забеспокоился, однако не за авторитет мастера Трофимова, а больше как за обычного, нетрезвого человека, чтоб Трофим случайно не рухнул с крыши здания и не разбился. Но опасался Зотов зря – на ногах Трофим с трудом, но всё-таки держался, а в конце осмотра даже изрёк с неподдельной радостью:

– Ровная… Ровная, как асфальт!.. Мо-лод-цы!

Потом с огромными усилиями он спустился вниз, добрался до машины и влез в кабину с помощью водителя. Перед тем, как расположиться рядом с ним, Трофимов непонятно зачем, словно любопытная ящерица, высунулся из кабины, снял очки, медленно огляделся по сторонам и, щурясь, произнёс с умилением:

– Какая у вас тут природа!.. Чудо…

И Трофим, не успев договорить фразу, обессилено рухнул на сидение.

Жека стоял на крыше и, наблюдая забавное зрелище, почему-то решил, что мастер Трофимов, как и его предшественник Барсуков, в качкарском СМУ надолго не задержится.

39

Результаты расследования убийства Черняева и Людочки Зуевой оказались не утешительными: очевидцев таких преступлений никогда не бывает, а сколь-нибудь подходящих свидетелей для его раскрытия выявить удалось мало – их просто кот наплакал… Оружие киллера до сих пор не обнаружилось, а баллистическая экспертиза по стреляным пулям и гильзам ничего существенного не дала.

Проверка окружения и связей убитых, в том числе по их сотовым телефонам, потребовала больших усилий, которые оказались в результате бесплодными, и фоторобот, составленный по показаниям забулдыги, ничем тут не помог… В общем, вырисовывался достаточно очевидный висяк!

Итоги работы группы подводил Ковалёв. Он уже готовится к докладу вышестоящему начальству и сейчас обкатывал его на своих подчинённых.

Сначала он кратко проанализировал все факты и результаты экспертиз, потом оценил работу группы, не вдаваясь в персоналии, и завершил выступление своим, уже привычным в таких случаях, лирическим отступлением.

– Похожих дел, даже погромче, в практике достаточно, – говорил Ковалёв. – Убийствами криминальных мачо с их подружками-моделями сейчас никого не удивишь… Несколько лет назад, например, очередная Мисс Россия со своим непутёвым дружком были расстреляны в подъезде – и до сих пор висяк…

Ковалёв замолчал, окинул взглядом присутствующих и добавил:

– Дело это, во всех смыслах, рутинное… – он на секунду задумался и произнёс с какой-то легкостью. – Работу по нему не завершаем, но прекращаем… временно… Вопросы есть?!

Прохоров как-то неловко заикнулся про махинации на авторынке.

– По авторынку и торговому комплексу «Березка» полезную информацию мы вряд ли получим, – с охотой отвечал Ковалёв. – Зато крупное дело начато следственным управлением в связи с ограблениями в городе коттеджей и элитных квартир… Там действовала разветвлённая и хорошо организованная группа. Что-то, возможно, там всплывёт… Вот тогда будет резон вернуться к делу об убийстве Черняева.

Ковалёв ещё раз взглянул на подчиненных и сказал с улыбкой:

– Хорошо смотритесь, ребята… И, похоже, этим делом не запарились, – а заметив некую озабоченность на лице Комова, сказал ободряющим тоном. – А Комова отлично понимаю – неприятно расследовать убийство знакомых тебе людей… Ничего не поделаешь – профессия такая!

И тут, как уже случалось не раз, встрял неугомонный Герасимов.

– А как вы относитесь к версии, что Черняев – негласный конфидент и его устранили по этой причине? – задал он слегка провокационный вопрос.

Но врасплох Ковалёва не застал – тот ответил спокойно и почти дружелюбно:

– Черняев – не та фигура, чтоб быть таким конфидентом… И по нашему ведомству никогда в них не значился.

– А если он неофициальный, то есть чей-то личный, тайный конфидент, то тогда что? – не унимался настырный Герасимов.

Ковалёв задумался, а затем сказал, как подобает начальнику, сухо и назидательно:

– Мы работаем в государственных органах и расследуем официальные версии. И ваши домыслы, Герасимов, могут стать официальной версией, если вы располагаете соответствующими фактами и доказательствами… Они есть у вас, Герасимов?

– Так я, товарищ майор, это только в качестве предположения сказал, – ответил слегка сконфуженный Герасимов.

– Предположения… домыслы, – недовольно проговорил Ковалёв и, взглянув на присутствующих, твердо произнёс: – Ну, да ладно – эту тему мы закрыли!

Ковалёв, готовился к докладу, поэтому закончив совещание, тут же отпустил сотрудников своей группы. Они вышли втроём покурить и расположились на скамейке, недалеко от парадного входа.

Прохоров, обращаясь к Герасимову, спросил с ехидцей в голосе:

– И откуда у тебя, Александр, все эти бредовые версии рождаются, а?.. Из какого места?

Герасимов молчал, что-то насвистывая, и загадочно улыбался.

Комов решил поддержать разговор и сказал, но без подвоха:

– Насмотрелся, наверное, по ящику криминальных сериалов о крутых ментах…

– Я ничего не смотрю, кроме футбола, – отреагировал Герасимов, прекратив насвистывать. – А от этого криминального мыла меня просто тошнит…

– Потому мыльные пузыри сегодня нам и пускал, – продолжал подначивать его Прохоров.

– Для кого мыльные пузыри, а для кого – правда жизни! – отшучивался Герасимов.

– Расскажи… расскажи сказку деткам про правду жизни! – улыбаясь, говорил Прохоров, теребя его за плечо.

– А чего рассказывать?.. Чего, вам, надо?! – отвечал Герасимов, а потом начинал рассуждать вслух, причём с явно шутливой издёвкой: – Вот, Комов, зимой, на четвертом участке осмотр квартиры проводил, а на другой день воры её ограбили… Вот так!.. «И кто их навёл?» – спрашивает внутренний голос Герасимова. «Опер Комов их и навёл!» – отвечает внутренний голос товарищу Герасимову.

Комов лишь улыбнулся на шутку Герасимова, однако тот фантазировал дальше:

– А Черняев сцапал там бриллиантов на два лимона зелёных – и не поделился!.. Комов обиделся на него да ещё свою малышку из детсада к нему приревновал. Наказал беднягу Черняева и малышку порешил… для кучи. А сейчас рядом с нами сидит и хитро улыбается!

Прохоров с Герасимовым беззлобно рассмеялись, а Комов после этой, как ему показалось, не совсем удачной шутки своего коллеги, только ухмылялся, покачивая головой, но обиженным не выглядел.

Перекур у них не затянулся, и они отправились вместе обратно в здание райотдела.

Уже после работы Комов вспоминал не шутки Герасимова, а его слова относительно тайного конфидента, которого могли устранить при определенных обстоятельствах.

«А кто устраняет такого конфидента? – размышлял Комов. – Тот, на кого он настучал или тот, кому он донёс?.. И какая в этом разница?!.. В любом случае устраняют люди, кому он что-то уже причинил или очень сильно мешает… И кто эти загадочные люди?»

На последний свой вопрос ответа Комов не находил, хотя вроде бы напрашивался очевидный и достаточно простой ответ: тот, кто крышует, тот во всём и со всеми разбирается. Но об этом Комов мог узнать лишь по большому секрету и от тех людей, кто подобными делами занимается, однако таких людей на примете у него не было.

Когда огорчённый Комов перестал строить догадки, то в сознании у него неожиданно всплыла фигура Зарубина и ему вспомнился их разговор в начале лета. И Комов предположил, что Черняев, возможно, являлся тем самым тайным конфидентом Зарубина, и именно эта связь могла повлиять трагическим образом на его судьбу.

Задумавшись об этом, он мысленно разыграл гипотетическую беседу с Зарубиным на эту тему. «Встреча по моей инициативе и вопросы, что я собираюсь ему задать – это подарок для Зарубина. Тогда он многое поймёт, о чём пока лишь смутно догадывается…» – рассуждал он и, поостыв, отказался от идеи такой встречи.

Комова не только насторожило, что в деле Черняева обозначился тупик – он уже почувствовал в этом убийстве не просто криминальную загадку, а историю с последствиями, которые в будущем могут задеть его лично.

Через день Комову позвонил Поляков.

«Зарубин, видимо, не зря спрашивал меня про Полякова!» – мелькнуло у него, когда он услышал знакомый голос.

Ещё удивило, что Поляков звонил ему днём по домашнему телефону, но Комов вспомнил, что сегодня выходной и успокоился. А Поляков, как обычно, оказался дружелюбным и вежливо предложил встретиться в знакомом им месте.

Комов попытался уклониться от встречи, ссылаясь на занятость, но Поляков был настойчив.

– Вы, Виктор, живёте в пяти минутах ходу от парка – что вам стоит выйти и прогуляться на полчасика! – в голосе Полякова звучали нотки нетерпения. – Обещаю, что дольше не задержу, а сам я уже подъезжаю к парку.

Комов согласился на встречу, а затем, собравшись, вышел во двор и быстро направился в сторону парка. На автостоянке Комов сразу же заметил Полякова у знакомого ему джипа.

Они поздоровались и тот с улыбкой на лице сказал:

– Давненько, Виктор, мы не встречались… Ещё не забыли наш последний разговор?

– Честно говоря, уже подзабыл, – сдержанно ответил Комов. – Дела на работе, личные вопросы…

– Понимаю… А сейчас, когда наступило лето… Сам был молодым – прекрасно всё понимаю! – улыбаясь, говорил Поляков, но Комов успел заметить за его внешним спокойствием лёгкую нервозность.

А когда Поляков предложил ему закурить, что произошло впервые за всё время их знакомства, то уже не сомневался в этом.

Какое-то время они просто курили.

– В любом деле, как и в нашем случае, возможен компромисс, – проговорил, наконец, Поляков. – Сделка, если хотите, что я и предлагал в прошлый раз…

Поляков замолчал, внимательно посмотрел на Комова, а затем произнёс:

– Вас что-то смущает, Комов, или вы чего-то опасаетесь?..

По выражению лица и голосу Полякова было заметно, что он слегка волнуется, но происходило это, как полагал Комов, не по неопытности его собеседника, что было маловероятно, а, скорее всего, по каким-то другим и более существенным причинам, о которых он мог только гадать.

– Опасаться ничего не следует… Я делаю это предложение, как частное лицо, – негромко, но очень чётко проговорил Поляков, на секунду замолчал, а затем повторил: – Вот именно, как частное лицо… Вам понятно?!

– Вроде понятно… – неуверенно ответил Комов, не скрывая своего недоумения, но быстро собрался и произнёс уже решительным тоном: – Только никакой сделки, как вы говорите, быть не может. Мне, извините, вам просто нечего предложить… Нечего предложить – и всё!

Поляков, услышав его ответ, хмыкнул, потом посмотрел на него долгим взглядом, словно желая в чём-то удостовериться, и лишь затем сказал:

– Вам, Виктор, известно, что ноутбуком Гришина владели и пользовались не так много людей и некоторых из них уже нет в живых…

Поляков вдруг замолчал, похоже, что-то недоговорив, а потом неожиданно спросил:

– Вы ведь в группе Ковалёва?

– Да, – подтвердил Комов.

– И расследуете дело об убийстве Черняева…

– Вели оперативно-розыскные мероприятия, – быстро и казённым языком ответил Комов, словно ожидая от Полякова подобного вопроса.

– Ясно… – произнёс Поляков ничего незначащую фразу, задумался ненадолго, словно что-то оценивая, а затем заговорил доверительным тоном:

– У нас проходит большое дело по квартирным кражам в элитных районах нашего города. Там появились факты и обстоятельства, которые, возможно, каким-то образом связаны с этим убийством…

– Да, Ковалёв нам об этом говорил, – Комов равнодушно прервал Полякова, однако насторожился, ещё не вникнув в суть резкой перемены в их беседе.

Поляков снова о чём-то задумался, потом посмотрел на часы и проговорил, слегка улыбнувшись:

– Ладно, Виктор, не буду задерживать вас в выходной день – отдыхайте!

Поляков быстро сел в машину, лихо развернулся на парковке и выехал на дорогу, по которой направился из центра города.

После этой мимолетной встречи, домой Комов возвращался не спеша, размышляя по дороге о разговоре с Поляковым.

Предположение о личной заинтересованности Полякова в деле Гришина уже возникало у Комова, поэтому он рассматривал своего недавнего собеседника не только, как работника правоохранительных органов, но ещё и как представителя некой группы лиц, интересующихся деятельностью Гришина до момента его смерти.

«Предлагать мне сделку? – недоумевал Комов. – Он меня за идиота принимает, что ли?!.. Столько событий произошло, а Поляков всё полагает, что я его не раскусил… Хотя не всё здесь так просто… Если бы не информация от Марины то, возможно, так оно и было!»

Теперь все прежние намёки Полякова про УФСБ, про экспертизу ноутбука, похищенного у Гришина, он расценивал, как попытки просто надавить на него и проверить Комова на прочность.

Откровенное предложение Полякова о продаже источника информации, судя по всему, походило больше на провокацию, которая выглядела логичной и закономерной, независимо от того, кем бы ни являлся Поляков на самом деле. При этом он ничего не терял, а его внешняя нервозность могла быть просто наигранной.

У подъезда своего дома Комов в очередной раз задал себе уже надоевший вопрос: «А что Поляков и те люди, что стоят за ним, имеют и знают? – и тут же, не колеблясь, ответил на него сам себе. – Они имеют ноутбук Гришина без его секретов и точно знают, что тот пользовался съёмным носителем информации… А где носитель и что на нём хранится? – у них лишь предположения и догадки, впрочем, как и у меня… Но зато у меня есть эта злосчастная флэшка – и её необходимо прочитать!»

Утром Комов проснулся с уже привычной мыслью, что во всех делах надо рассчитывать только на себя, но после вчерашних раздумий, отчасти, несколько наивных, он впервые поверил, что можно подобрать пароль к файлам на флэшке с помощью воспоминаний Гришина, которые продолжал почитывать.

«Пароль?!.. Обычно, это памятные даты, имена любимых людей, что легко запомнить… Ещё возможна их комбинация, – размышлял Комов. – И Гришин вряд ли был тут оригинальным… А его тексты – это не обычные воспоминания, а что-то вроде лебединой песни… Лебединой песни в криминальных тонах… Читать их надо внимательно – и думать… думать!»