Текст книги "Неверия. Современный роман"

– Я вечера за вами шёл… А потом за тобой, до самого дома… На всякий случай – для стрёма! – ответил простодушно Василёк.

Жеке стало неловко, но больше за себя, чем за откровенность Василька, и он с трудом проговорил:

– Ну, что… что там было?

Василёк слегка засмущался, а затем сказал:

– Я держался в сторонке – не прислушивался, но на перекрестке ты кричал, обзывал её шмарой, профурой… А потом песни горланил.

– Песни?! – удивлённо спросил Жека.

– Да… А ты не помнишь?! – также удивлённо переспросил Василёк. – На ногах ты вроде твердо стоял и даже приплясывал…

И Василёк запел:

– Я, бывало, всем давала, Толику и Тузику, а теперь лежу на печке, хлопаю по пузику…

– Ладно, хватит! – прервал его Жека и, помрачнев, грубо произнёс первое, что ему подвернулось:

– Замнём для ясности… Прошла любовь – и титьки набок!

Жеке хотелось добавить что-то ещё, чтоб как можно сильнее убедить себя самого и своего приятеля в незыблемости каких-то истин, и он взглянул на Пинчука. На лице Василька в этот миг смешались детская обида, какое-то взрослое непонимание вместе с тревогой, и Жека, продолжая всё ещё испытывать непонятную неловкость, промолчал.

46

Последнюю рабочую неделю Жека отработал не на строительстве кинотеатра, а на нефтебазе, в километрах восьми от Найбы и, возвращаясь после работы, спрыгивал с грузовика, когда водитель останавливал машину у первого перекрестка. Поэтому не доезжал до центра Найбы, не проходил через тревожащий его переулок, мимо этой злосчастной автолавки и не видел в ней роковую красавицу Ию.

Так, намеренно минуя центр Найбы, он быстро добирался до дома бабы Таи, всячески стараясь обходить те места, где мог бы случайно встретить Ию. Но это был не страх, а что-то другое, больше похожее на обиду. На обиду не из-за пустякой размолвки, а из-за чего-то иного, существенного и ещё не совсем Зотову понятного, но уже угнетающего его душу своей непоправимостью.

Работа на нефтебазе оказалась для Жеки чем-то вроде бальзама, лечащего эту обиду, засевшую, как заноза, в его душе.

«С глаз долой – из сердца вон!» – вот с этой старой, проверенной временем поговоркой, как с неким девизом, Зотов и жил всю эту неделю.

Но Жека замкнулся и выглядел уже не таким весёлым, как раньше, хотя приближался долгожданный день освобождения.

Из этапа, который прошлой осенью прибыл в Найбу для строительства кинотеатра, их осталось всего трое: Валька, Василёк и он. Все остальные члены их бригады приезжали на объект из Качкара, поэтому появлялись на стройплощадке с некоторой задержкой.

В понедельник Жека появился на стройке рано и, дожидаясь ребят, взобрался на крышу кинотеатра, чтоб окинуть взглядом окрестности Найбы.

И хотя здание строилось на возвышенной местности, однако было приземистым и вид с него открывался не такой уж впечатляющий. Зато отсюда отлично просматривался детсад, в который Ия водила своего сынишку.

Недалеко от детсадовского палисадника он увидел незнакомую женщину с ребёнком. Зотов задумался и непроизвольно задержал свой взгляд, устремлённый в ту сторону, хотя и не надеялся увидать там Ию с Лёшкой.

Ещё в прошлом месяце, в сельмаге, он случайно услышал разговор Ийкиной матери с какой-то пожилой женщиной. Её мать, красивая женщина с холодными от печали бирюзовыми глазами, чем-то похожая на известную исполнительницу русских народных песен, рассказывала про любимого внука Лёшку, которого увёз с собой зятёк в город, на лето, к другой бабушке.

И тогда Жека подумал про Ию: «У неё глаза, как у матери, но более живые и в них больше тепла…»

Воспоминаниям он предавался недолго… Настал последний день его обязательной отработки на стройках народного хозяйства, а это долгожданное событие волновало Зотова больше, чем недавние и не совсем радостные дни пребывания в здешних краях.

И уже завтра Евгений Иванович Зотов становился полноправным гражданином страны Советов, имея к этому моменту пусть не официальное, но уже не менее важное гражданство другой, никому неведомой страны Неверия, которая теперь становилась для него самой главной в его судьбе…

Утром он поехал в Качкар, получил расчёт в СМУ, паспорт со своей лысой и наглой физиономией на фото, справку вместо трудовой книжки и вернулся обратно.

На стройке Жека встретился и переговорил со своим попутчиком Николаем, а затем отправился бродить по Найбе.

И хотя днём ещё ярко светило солнце, но уже угадывалось приближение осени и по сине-зелёному таежному ковру, уходящему за горизонт, незаметно ускользало на юг короткое северное лето.

Зотов выбрал маршрут для своей прощальной прогулки в сторонке от обжитых мест и прошёлся вдоль берега Имши, откуда открывались наиболее красивые виды с чудесными изгибами реки, с подступающей к ней тайгой, ещё зеленеющими лугами, перелесками и почерневшими после уборки полями.

Почти весь следующий день он готовился к отъезду: с утра рассчитался с хозяйкой за проживание, потом сходил на почту, где часть вещей отправил домой посылкой, заглянул на стройку, попрощался с ребятами из бригады, а затем вернулся домой.

По дороге, замедлив шаги, он оглянулся и посмотрел в сторону автолавки с поднятым козырьком, но подойти у него не хватило смелости, и он решил, что сделает это завтра, в день отбытия из Найбы.

Он был переполнен чувством наступившей свободы, поэтому разрыв с женщиной, образ которой всё ещё беспокоил его душу, не казался ему таким уже трагическим и не тревожил Зотова так, как всего лишь неделю назад.

Утром, как они договорились, он поджидал Николая возле дома приезжих, напротив кафе-столовой, куда заглянул чуть ранее и подкрепился перед дорогой.

Жека повесил спортивную сумку на забор и с грустью оглядывался по сторонам. Он ни на что уже не надеялся, но неосознанно пытался запомнить эти места во всех подробностях как что-то дорогое в его жизни, с чем скоро предстоит расстаться навсегда…

Около кафе он заметил бывшего мастера Барсукова, которого не встречал в Найбе с начала весны и, окликнув его, перебежал на другую сторону улицу и заговорил с ним.

Барсуков изменился и стал похож на настоящего старика. Седые волоса на голове были всклочены, лицо успело зарасти такой же седой щетиной, водянистые глаза блестели, и от почитателя вождя всех времен и народов попахивало водочкой.

Жека рассказал ему о делах на стройке и сообщил, что освободился и возвращается сегодня домой. Барсуков слушал Зотова с безучастным видом и оживился, когда предложил дерябнуть водочки по случаю, как выразился бывший мастер, получения дня свободы. Жека отказался от предложения и тот снова превратился в унылого, позабытого всеми старика.

Однако захандривший Барсуков вдруг неожиданно загорелся и произнёс хрипловатым, рокочущим голосом:

– Слышал, Зотов, забугорные голоса… Слышал, а?.. Дядя Сэм на Луне чего вытворяет, а?!.. Чудеса, матерь божья!

Жека не понял, о чём старик ведёт речь, но сказал на всякий случай:

– Нам-то что с этого?!

Барсуков сделал недовольный вид, будто не соглашаясь с ним, закатил глаза и, приподняв вверх указательный палец, проговорил:

– Не скажи, Зотов… Не скажи!.. Это стратегия… высшая стратегия!

Старик умолк буквально на секунды, а затем с напускной грозностью сказал:

– Был бы жив дядюшка Джо, он не позволил бы дядюшке Сэму обскакать себя… Никогда… Вот так!

Жека решил, что у Барсукова не всё в порядке с мозгами на почве пьянства, и он, наверное, помешался на каких-то дядюшках, поэтому быстро схватил обеими руками его суховатую, жилистую руку, пожал и, попрощавшись, отправился к дому приезжих.

Барсуков, оставшись один, застыл с раскрытым ртом, словно реликтовая рыба и, потоптавшись на месте, двинулся затем вверх по улице. Бывший мастер всё ещё выглядел прямым, как штык, однако шёл уже не чётким, военным шагом, как раньше, а семенил старческой походкой и в этот момент Жеке вдруг стало его жалко… А у двухэтажного деревянного сельмага, на глазах у Зотова, произошёл необычный случай, омрачивший благостную картину поселковой жизни.

Там, у входа, стояла на крыльце парочка долговязых тунеядцев, мужчина и женщина, прижившихся в Найбе и прозванных ещё в прошлом году острословом Мишей Соловейчиком Фатумом и Фортуной.

Парочка никому не мешала, кроме, пожалуй, одного человека. Им оказался Чума-младший, у которого от скуки чесались кулаки, и он, придравшись к долговязому Фатуму, неожиданно его ударил. Долговязый после подлого удара угодил с крыльца прямо в пожарную бадью с водой.

Бадья была неширокой, но достаточной глубины и долговязый Фатум, сложившись вдвое, застрял в ней, махая руками, как вёслами.

Со стороны зрелище выглядело смешным и нелепым, однако никого не взволновало, кроме самого несчастного и его верной подруги Фортуны, которая помогла выбраться ему из скользкой бадьи.

Чума, сделав пакость, куда-то мгновенно исчез, а Фатум, после принудительного пребывания в бадье с водой, вскоре очухался, и парочка побрела своей дорогой дальше.

Инцидент по местным масштабам не имел, возможно, особого значения, но когда Жека увидел на крыльце отделения милиции Митяева, без фуражки и в расстёгнутом кителе, то вначале подумал, что участковый вышел для наведения порядка на своей территории, однако ошибся.

Митяев спустился с крыльца и направился по мостовой. Шагал он достаточно торопливо, но по его походке Жека догадался, что участковый нетрезв и удивился этому факту, поскольку рабочий день продолжался и Митяев находился ещё при исполнении своих обязанностей. Но долго размышлять Жеке не пришлось – вскоре появился Николай.

Они поздоровались и направились через переулок в сторону найбинского аэропорта. По дороге Жека предупредил приятеля, что ему необходимо попрощаться.

Он приблизился к автолавке и постучал по витрине. Через секунду перед ним появилась хозяйка торговой точки.

Ия, как и всегда, выглядела красивой, но сегодня она показалось ему какой-то особенной и он, оробев непонятно почему, застыл на месте.

– Привет… – с трудом произнёс он, пытаясь улыбнуться, и тут же запнулся, не то от голосового спазма, не то от нехватки нужных слов.

– Привет! – ответила Ия и на её лице засияла восхитительная улыбка.

Они молчаливо стояли напротив, продолжая смотреть и улыбаться, будто хотели наглядеться друг на друга. И Жека, пересилив подступивший к горлу комок, спросил Ию:

– Ну, как ты?

– Нормально, – ответила она, качнув своей головкой.

И они опять замолчали. Николай стоял в стороне и курил, не обращая на них внимания. Его, похоже, больше беспокоили тучки, которые сгустились над центром Найбы.

– Отчего молчишь? – спросила Ия.

Жека сумел только пожать плечами, не найдя подходящих слов, а в это время уже заморосил дождик, и он, прижавшись к стеклянной витрине, непроизвольно произнёс:

– У тебя есть… есть, чем промочить горло?

И смутился, мгновенно осознав, что сказал глупость, а Ия поняла его спонтанный и, наверное, дурацкий вопрос. Она медленно, как цветочком, снова покачала в разные стороны своей головкой, а затем ласково сказала певучим голосом:

– У меня только это…

Потом лёгким движением поднесла ладошку к своим губам, будто выдыхая из них что-то невесомое, как воздух, и, улыбаясь ему, подарила этот жест, словно воздушный поцелуй.

Дождик накрапывал, но ручейки на козырьке не возникали, а Жеке так хотелось, чтоб Ия, как прежде, набрала дождевую воду в свою ладошку и плеснула ему прямо в лицо, а потом они дружно и весело рассмеялись. Но ничего этого не происходило и поэтому, как не старался Жека выглядеть весёлым и беззаботным, душа его рвалась внутри на части, и он чувствовал, что расстается навсегда с чем-то дорогим и ещё не до конца осознанным…

– Ну, ладно… Мы пошли… – глухим голосом сказал он и, чтоб Ия не видела его дрожащих от волнения рук, отвернулся от неё и закурил. А затем повернулся к ней вновь и, всё ещё давясь сигаретным дымом, проговорил как можно громче:

– Всего хорошего!

Жека закинул сумку на плечо и быстрыми шагами направился от автолавки. Он так и не успел услышать её ответных слов, которых Ия, возможно, и не произносила вовсе… И уже не мог видеть, как она, всё ещё улыбаясь, стояла за витриной с поднятой вверх рукой и не махала ему вслед, а, как бывает в задумчивости, лишь шевелила пальчиками своей нежной ручки.

Они с Николаем выбрались из притихшего переулка на улицу, где из распахнутых настежь окон неслось на всю округу:

 
Как всегда мы до ночи стояли с тобой,
Как всегда было этого мало.
Как всегда позвала тебя мама домой,
Я метнулся к вокзалу!
 
 
Опять от меня сбежала последняя электричка,
И я по шпалам, опять по шпалам
Иду домой по привычке!11
  Текст песни «Последняя электричка». Автор текста: Михаил Ножкин.


[Закрыть]
 

В аэропорту они пробыли немногим более часа и улетели на том же самолете, который чуть ранее доставил местных жителей из областного центра.

«Кукурузник» летел над бесконечной тайгой, покрытой серыми пятнами вырубленных делянок и болот, иногда проваливаясь в воздушные ямы. В эти моменты у Жеки обрывалось что-то внутри и замирало сердце, как в те уже ушедшие от него мгновения, когда рядом с ним раздавался и звучал, как страстный колокольчик, завораживающий Ийкин голос…

47

В четверг Ковалёв собрал группу для возобновления следственных мероприятий по делу об убийстве Черняева и Зуевой.

– В настоящее время имеется предварительный круг лиц, подозреваемых в ограблениях коттеджей и квартир состоятельных граждан нашего города, – начал Ковалёв и сообщил некоторые подробности.

С его слов выходило, что в этот круг попали несколько работников дилерской фирмы известного производителя элитных дверей с замками повышенной секретности, сотрудники частной компании по системам охранной сигнализации, криминальные элементы, специализирующиеся на квартирных кражах, а также несколько сотрудников из районных подразделений вневедомственной охраны.

Получалось, что продолжительное время в городе действовала разветвлённая и хорошо организованная преступная группировка.

– Наша задача… – Ковалёв осёкся, посмотрел внимательно на присутствующих и продолжил. – Наша с вами задача – выявить все возможные связи, контакты и прочие взаимоотношения известного вам гражданина Черняева с фигурантами из этого круга лиц.

Неугомонный Герасимов тут же задал вопрос:

– И насколько обширен этот список, Виктор Петрович?

Ковалёв с неудовольствием взглянул на Герасимова, но всё же ответил:

– Точно не помню… Около двадцати человек… И уверен, что вы не встретите там знакомых лиц, проходящих по делу об убийстве Черняева. Поэтому вам придётся изрядно попотеть в эти горячие летние денёчки…

Ковалёв замолчал и, заметив, как загрустили, ещё недавно жизнерадостные Прохоров с Герасимовым, добавил с улыбкой:

– И ещё новость местного масштаба, наверное, вам уже известная… С понедельника убывает в очередной отпуск наш коллега Комов, поэтому попотеть придётся за себя и за нашего отпускника!

Ковалёв снова стал серьёзным и разговор, видимо, приближался к концу.

– Нам с вами уже ясно, что Черняева убрали не из-за его симпатичной подруги, – произнёс он и задумался, возможно, от того, что его чем-то не устроили только что произнёсенные слова, а потом вдруг резко завершил совещание:

– Подробно обсудим задачи и планы в понедельник, когда ознакомитесь с делами… Могу только добавить, что среди пострадавших оказались не просто состоятельные граждане, а известные, как сейчас говорят, знаковые фигуры нашего города.

Комова, конечно, волновали события в деле расследования убийства Черняева и Зуевой, но теперь, перед наступающим отпуском, его всё больше беспокоили мысли о пароле к файлам на флэшке. И это была не навязчивая идея, а довольно простой, в чём-то, возможно, наивный, но логически выстроенный план, который родился у него голове однажды ранним утром и с тех пор не давал Комову покоя.

Этот план крепнул по мере изучения воспоминаний Гришина и теперь Комов не сомневался в том, что стоит на правильном пути. Вера в реальную возможность подбора пароля собственными силами только росла, и он решил, что наступил решающий этап в этом, как ещё недавно казалось ему, безнадёжном деле.

Комов предполагал, что пароль состоит из комбинации имени и даты, но имена и даты должны быть не простыми, а сокровенными для Гришина, поэтому его собственное имя, имя супруги, даты их рождения им не рассматривались.

Ключ к сокровенному имени и памятной дате, как полагал он, надо искать в воспоминаниях Гришина. По поводу даты у Комова имелись достаточно серьёзные и обоснованные предположения, а вот по поводу сокровенного имени у него возникли сложности.

Имя возлюбленной из двух или даже четырех букв на сокровенное, как считал он, явно не тянуло. Однако всё же надеялся, что имя возлюбленной Гришина, скорее всего, входит в пароль, но это должно быть подлинное имя женщины, а не вымышленное, как в текстах.

Теперь Комову предстояло найти сначала пока ещё неведомый и, наверное, не такой уж близкий посёлок, а затем отправиться туда, чтобы разузнать там настоящее имя той самой женщины, которая являлась возлюбленной Гришина в те далёкие годы.

Существовали другие варианты, но они казались ему чересчур фантастическими, поэтому Комов, уверенный в том, что Найба – это придуманное Гришиным название глухого, северного посёлка, решил выяснить истинное название той местности, а уж затем съездить туда в предстоящий отпуск и стал к этому готовиться.

Воскресным днем, возвращаясь с городского пляжа, Комов решил пройтись по набережной и услышал, как кто-то его окликнул.

Он остановился и с трудом признал Зарубина в человеке, который стоял недалеко от фонтана в солнцезащитных очках, был по-пляжному одет и в таком виде ничем не выделялся среди снующих вокруг людей.

Они поздоровались, заговорили и Зарубин поинтересовался у Комова про водичку в реке, а затем неожиданно спросил про его дела.

Комов намеренно и туповато пошутил:

– В нашей жизни дела лишь у прокурора, а у всех остальных – только делишки!

Зарубин юмор Комова не оценил, оставаясь непроницаемым, лишь спросил равнодушно и будто невзначай:

– С Поляковым не встречался?

– Нет!.. А с чего бы? – спокойно ответил тот.

– У него сейчас к тебе, наверное, большой интерес, – слегка улыбнувшись, сказал Зарубин.

– С чего бы? – опять повторил Комов, сохраняя беззаботный вид.

– Интуиция подсказывает, – неопределенно ответил Зарубин и подумал про Комова: «Возможно, он говорит правду, и они не встречались… А если и встречались, то, видимо, не сторговались…»

А у Комова возникла мысль: «Не меня ли Везунчик здесь дожидался?.. Уж больно часто наши дорожки стали пересекаться – к чему бы это?»

Пока они думали о своём, оглядываясь с безразличным видом по сторонам, пролетели всего лишь какие-то секунды. И Комов именно в эти мгновения решился задать Везунчику неудобный вопрос.

Он не считал этот вопрос таким уж важным для себя, но с помощью него хотел расшевелить непроницаемого собеседника и поэтому, как говорится, просто ляпнул:

– Ведь убитый Черняев был твоим конфидентом, не так ли?

На лице Зарубина промелькнуло и затем застыло странное выражение. Такое выражение бывает у людей, когда они вроде и желают ответить на не совсем уместный или неприятный им вопрос, но затрудняются это сделать.

– А с чего это ты взял, Комов? – наконец произнёс он, но уже с невозмутимым видом.

– Интуиция подсказывает! – ответил тот и непринужденно рассмеялся.

Зарубин его не поддержал, лишь усмехнувшись, и Комов понял – его попытка расшевелить Везунчика не удалась и хорошо, что он обратил всё это в шутку, пускай даже дурацкую.

С неба в сиреневой дымке неожиданно закапал редкий, крупный дождь и большая капля попала Комову за шиворот, отчего тот поёжился.

Зарубин задрал голову к небу и негромко, как знающий и уверенный в себе человек, равнодушно произнёс:

– Слепой дождь… Он быстро проходит.

Комов внимательно посмотрел на него, но ничего особенного не заметил.

Дождик закончился, так и не начавшись, и скоро к ним подошла молодая, очень симпатичная блондинка, видимо, жена Зарубина, с которой тот отправился в сторону городского пляжа.

Комов, расставшись с ними, попытался, словно ищейка, найти что-то важное по ещё горячим следам. Но осмысливая недавно произнёсенные фразы своего коллеги, ничего примечательного для себя в них не обнаружил. И даже последняя, вроде бы совсем безобидная фраза про дождь, сначала чем-то его насторожившая, не показалась ему странной и не пробудила в нём никаких сомнений… А свое собственное поведение он не считал уже таким безупречным, впрочем, и не слишком подозрительным для недавнего собеседника.

Впереди Комова ожидал отпуск, часть которого он собирался использовать для решения своего самого важного дела.