Текст книги "Обманчивая тишина"

– Ну-ну, только не падать духом, – банально утешил я Кирилла.

– Чего там не падать, – мрачно возразил Кирилл, натягивая сухую ковбойку. – Вы же сами понимаете, какая это нам подножка.

– Скажи-ка мне, Кирилл, в Одессе вы ничего не проморгали? Может быть, все-таки у Вермана была какая-нибудь сомнительная встреча? Вы ни разу не теряли его из виду?

Кирилл отрицательно покачал головой:

– Нет, Алексей Алексеич. А почему вы спрашиваете?

Тут я рассказал ему о Швейцарце.

Кирилл прямо-таки на глазах воспрянул духом. Одним махом он сел на кровать. Глаза его радостно замигали.

– Так, может, он мальчишку подослал нарочно? Сбить с толку?

– Чего не бывает! Меня только смущает одно: Швейцарца видели в Одессе три недели назад, а наш Георгий Карлыч всего как пять дней оттуда.

– Так, может, в Одессе ошиблись? – Голос Кирилла был насквозь пронизан надеждой.

– Опять же все возможно. Но все-таки здоровенная разница: три недели и пять-шесть дней.

– Ходить за ним – теперь безнадежное дело. – Кирилл опять стал закуривать, спички ломались, но он настойчиво чиркал, покуда огонек не загорелся. Потом глубоко затянулся папироской.

– Да, – согласился я, – ходить за Верманом покуда не стоит. В любом случае. Швейцарец он или честный гражданин. Посмотрим, что принесут ближайшие дни.

– Может, познакомиться с ним?

– Кому?

– Вам самому, Алексей Алексеич. Вы уж с ним в теннис играли…

– В теннис?..

Рискованный, пожалуй, путь… А впрочем…

Впрочем, сегодня играть в теннис все равно было нельзя: лил дождь.

…Следующим утром я отправился в иностранный стол и сам просмотрел все подходящие карточки. Последний нижнелиманский житель, имевший швейцарское подданство, выбыл из города в 1923 году. Фамилия его была Вюрмель.

Вернер, Вермель, Вегнер, Верман. И вот еще – Вюрмель! Но Швейцарец же только что был в Одессе!

Мы еще раз проверили сведения о Георгии Карловиче Вермане, все факты и даты его жизни. Даже тени чего бы то ни было «швейцарского» в его официальной биографии не было.

Оборванные концы никак не желали связываться в один узел.

Однако еще одно событие осветило все новым и резким светом.

В Нижнелиманск снова приехал Герхард Вольф.

Вольф пробыл в городе всего один день. Он был очень собран и деловит. Ни одной минуты не пропало у него зря. Он побывал на элеваторе. В хлебных пакгаузах порта. Сунул нос в несколько вагонов хлебного эшелона, стоявшего на товарной станции. Прямо со станции он отправился в контору «Экспортхлеб». Там, прождав целый час, он встретился с юрисконсультом конторы Георгием Карловичем Верманом.

Наскоро пообедав в гостиничном ресторане, уполномоченный «Контроль К°» вечерним поездом отбыл в Харьков, там его тоже ждали срочные дела: в элеваторы, на ссыпные пункты, во временные склады пошел первый хлеб нового урожая.

Итак, Вольф повидался с Верманом!

Значит, этот германский разведчик приезжал в Нижнелиманск ради юрисконсульта «Экспортхлеба»?

Выходит, то, что Верман подослал сынишку к Кириллу, – трюк, ловкий фокус? Отвод? И Швейцарец вопреки всем анкетам все-таки Георгий Карлович Верман?

Похоже, очень похоже. Хотелось бы в это верить. Но раз хотелось, значит, тем паче верить было нельзя.

Я склонялся к выводу, что оставалось одно: свести личное знакомство с юрисконсультом «Экспортхлеба». Присмотреться к нему и его окружению с близкой дистанции. Ведь приблизиться на эту дистанцию надо осторожно, не навязываясь, естественно и органично. Как это сделать? Откуда подступиться?

Быть может, и вправду теннис?..

Жизнь повернула все на свой лад, нанеся на мой расплывчатый план четкие, определенные линии. На сей раз она сделала это руками Славина.

Он появился в нашем номере поздно вечером, самоуверенный и щеголеватый, щелкнул каблуками и сказал:

– Разрешите доложить?

– О чем доложить? – отрываясь от мыслей о Георгии Карловиче, недовольно спросил я: по всему было видно, что у Славина наготове одна из его специальных, славинских, шуточек.

Ну, конечно, так и есть.

– Вы же интересовались, с кем у меня свидание.

– Ты собираешься посвящать меня в свои интимные дела?! Славин, ты ли это? Я тебя не узнаю.

– Так точно, Алексей Алексеич, это я. Но дело в том, что мои свидания переросли личные рамки.

– Сложно излагаешь. Давай проще. – Я сел за стол. Славин последовал моему примеру.

– Наташа Гмырь…

– Наташа Гмырь? – перебил я. – Ты пошел по второму кругу?

Славин никак не отреагировал на эти слова и спокойно продолжал:

– Наташа Гмырь познакомила меня со своей подружкой… Ну, это не совсем подружка, скорее так – одна из приятельниц. Некая Рая. Знакомлюсь, слово за слово – выясняю, что эта самая Рая работает на судозаводе. Чертежницей. Такая, знаете, смазливенькая вертушка-болтушка. Треплется много и обо всем. Я решил: чертежница, на судостроительном, чем черт не шутит, может, окажется полезной. Сыплю ей комплименты, оказываю знаки внимания…

– И все для пользы дела?

– И все для пользы дела. И что же я узнаю? Я узнаю, что Рая – лучшая подруга…

– Риты Лазенко, – подсказал я.

– Правильно. Значит, вы знаете Раю Левандовскую? – Разочарования в тоне Славина я не уловил. – Ну, конечно, – ответил он сам себе. – Кирилл, когда устанавливал связи Лазенко, не мог ее упустить.

– Именно. Потому не думаю, чтобы Рая дала нам что-нибудь новое.

– Не торопитесь, Алексей Алексеич.

Сегодня Славин был поразительно невозмутим. И я стал слушать его уже с интересом. А он, словно почувствовав это, не торопясь налил себе стакан воды, с видимым наслаждением, медленно, маленькими глоточками осушил его и только после этого снова заговорил:

– Назначил я Рае свидание. Иду на рандеву и думаю: куда мне с ней деваться? В этом городе ведь не разгуляешься. В кино? Тривиально. В театр? Он на гастролях. На танцверанду? Неохота. Словом, здороваюсь с Раей, а сам еще не решил, куда же ее вести. Но она не дала мне и слова вымолвить. «Леня, – говорит, – мы сейчас с вами пойдем в такое чудное общество – вы в таком никогда не бывали!» – «Что, – интересуюсь, – за общество?» – «Идемте, сами увидите». Ладно, думаю, пусть будет так. Приходим. И знаете, Алексей Алексеич, в такой обстановке я и вправду никогда не бывал! Шторы задернуты. Полутьма, одна лампешка горит под голубым абажуром. Тахта, ковры с полу до потолка. Запахи какие-то турецкие. Ни дать ни взять «Бахчисарайский фонтан», «Похищение из сераля». Встречает нас хозяйка. Этакая античная бабенка.

– Так красива?

– Я не про внешность, а про возраст. Ей уж лет под сорок. Но еще ничего. Накрашена. «И в кольцах узкая рука». Дымит длинной папироской. Это я так думал – папироской. После мне объяснили, что это не вульгарная папироска, а пахитоска.

– Так и сказали – пахитоска?

– Так и сказали. Мол, не какая-нибудь, а египетская. И не наврали: здоровенная коробка на столике лежит, вся в иероглифах и гуриях. Дальше. Знакомят меня с гостями. Гостей всего двое: прехорошенькая девица, про которую мне Раечка потом разъяснила, что ее папа был адмирал, и какой-то пшют с усиками – оказалось, местный адвокат. За кем он там увивался, я так и не понял: то ли за Евгенией Андреевной, то ли за девицей.

– Евгения Андреевна – это хозяйка?

– Да. Евгения Андреевна Курнатова-Боржик. Нравится такая фамилия?

– Звучит!

– Еще как звучит! Ну, дальше – больше. Завели патефончик. Музыка – будь здоров! – Тут Славин запел:

 
…А дома, в маленькой каморке,
Больная мать
Мне станет бальные оборки
Пере-ши-ва-ть…
 

– Вертинский?

– Не только. – И он снова запел – теперь бравурно и отчаянно:

 
Даша, давай скорей блины.
Даша, твои блины вкусны…
 

– Стоп, не ори так! Значит, и Лещенко?

– И какие-то еще – уж тех я и фамилии не запомнил. Не то Соколинский, не то Соколовский. Словом, сплошная эмиграция. Пластинки – фирма «Колумбия».

– Знаем такую фирму…

– Теперь и я знаю. А разговорчики, Алексей Алексеич, я послушал – с ума взбеситься! Про красивую жизнь в мирное время и про нынешнюю заграничную красивую жизнь. И все с какими-то намеками и экивоками. В общем, Алексей Алексеич, общество занятнейшее, по-моему. Ст оит к нему присмотреться. Вот рубите мне голову – уверен, там есть какая-то связь с заграницей. Пахитоски эти, пластиночки да и барахло, видать, оттуда. И адвокат этот какой-то скользкий… То ли контрабандой тут пахнет, то ли еще чем похуже. Слушайте, Алексей Алексеич, – вдохновенно воскликнул Славин, – пойдемте туда вместе? А?

– Ты полагаешь, это может иметь отношение к нашему делу?

– Ну, не наверняка, конечно. Но кто знает? Зачем упускать шанс? А потом… Ну, Алексей Алексеич, почему не совместить полезное с приятным? Народ занятный, а к тому же… Уж очень хороша Люда!

– Люда?

– Ну да, Люда Гулькевич, эта адмиральская дочка. Вы б на нее взглянули! Фигурка! Ножки! Личико! Один носик чего стоит – Мэри Пикфорд!

– Что-то я не пойму – ты собираешься менять Раю на Люду?

– Да я не о себе, Алексей Алексеич, – досадливо сказал Славин, – я о вас забочусь…

– Обо мне?

– Ну да! Ну, Алексей Алексеич, вы же мужчина далеко еще не старый…

– Спасибо, мой друг!

– Да я серьезно. Неженатый. Неужели вам не хочется малость рассеяться, развлечься? Тем более, что и делу польза может получиться!

– Внимание, внимание! Известный одесский искуситель Мефистофель Борисович Славин! Только почему ты избрал Фаустом своего начальника? – Я острил, а сам грешным делом подумывал, что Славин не так уж и неправ. И компанию, в которую он попал, поближе рассмотреть не мешает. Да и развлечься в конце концов мне никто не запрещал…

– Ну? – выжидательно спросил мой проницательный помощник, который, бьюсь об заклад, разгадал внутреннюю подкладку иронических комментариев начальства.

– Надо подумать.

– Алексей Алексеич, я смажу вам одну вещь, которая сомнет ваши колебания.

– Ох, Славин… Ну, говори одну вещь, которая сомнет…

– Знаете, где она живет, эта мадам Курнатова-Боржик?

– Ну?

– На Большой Морской, дом десять. Рукой подать до того, сгоревшего, дома четыре… И живет она там черт знает с каких времен…

– Ах, ты… Актер! С этого бы и начинал!

– Зачем же? – скромно возразил Славин. – Законы психологии и риторики утверждают, что главное нужно оставлять на самый конец.

– Это ты на мне проверяешь законы психологии и риторики?

– Так я же для общей пользы.

– Все равно я тебе этого не прощу. Когда мы идем?

– Вот это разговор, достойный мужчины! – обрадовался Славин. – Идем мы туда сегодня. Мадам Курнатова-Боржик пригласила меня на суаре.

Шуршал патефон, крутилась пластинка, и томный голос медленным речитативом выводил в нос:

 
…Где вы теперь, кто вам целует пальцы?
Куда ушел ваш китайчонок Ли?..
 

Да, здесь все было именно так, как описал Славин: и пластинки Вертинского, Лещенко, Сокольского в ярких конвертах, и пахитоски египетского происхождения, и настоящее шотландский виски с белой лошадкой на этикетке, и ковры, и полумрак… Давненько не бывал я в такой атмосфере!

Когда мы вошли, Славин – именно Славин, а не Рая! – тоном старинного друга дома представил меня хозяйке как столичного экономиста. Она и вправду была еще недурна, эта смуглая дама с темным пушком на верхней губе, женщина того типа, который в Одессе называется «жгучая брунетка». Я поцеловал ей кончики пальцев, чего она от меня, «человека не от мира сего», по всей видимости, не ожидала, и тем, кажется, сразу же расположил ее к себе. Евгения Андреевна повела меня знакомить с остальными гостями. Среди этих остальных я сразу же, по точному славинскому описанию, узнал фатоватого «адвокатишку» с усиками ниточкой и красивую тоненькую девушку с прямыми длинными волосами, в изящном светло-зеленом платье. Она наблюдала за ритуалом знакомства, прислонившись к стене, чуть склонив набок голову и независимо скрестив руки на груди. Потом решительно шагнула вперед, по-мужски протянула мне руку и сказала:

– Не выношу китайских церемоний. Меня зовут Люда Гулькевич. Между прочим, мой отец был царским адмиралом. – Это прозвучало вызывающе. – Вас это не смущает? – У нее был низкий, «цыганский» голос и темные пристальные глаза.

– Почему же… – Говоря по правде, я несколько смешался.

– Не лукавьте, – строго сказала Люда. – Очень многих смущает.

– Меня – нет, – серьезно отвечал я, прямо глядя в ее лицо. Неожиданная девушка! И до чего ж красива: широко расставленные глаза, породистый нос горбинкой, большой рот, матовая кожа и ни мазка краски.

– Ах, Алексей Алексеич, – чуть в нос, «под Вертинского», проговорила Евгения Андреевна, – когда вы ближе с нами сойдетесь, вы убедитесь, какое наша Людмилочка необыкновенное существо! Умна, тонка, интеллигентна. Артистическая натура!

Первый этап знакомства благополучно закончился. Адвокат с усиками – имени его я так и не разобрал – снова завел патефон. Все молча слушали. Похоже было, что ждут еще кого-то, – хозяйка не приглашала к накрытому столу, поблескивавшему бутылками и бокалами. Но Евгения Андреевна не могла долго молчать.

– Вы у нас недавно, Алексей Алексеич? – щедро улыбаясь, спросила она.

– Несколько недель. У нас небольшая комплексная научная группа. Мы здесь в длительной командировке. Вот Леонид Борисович, например, интересуется историей города. А я занимаюсь экономикой, изучаю размещение производительных сил.

– Комплексная группа! – чуть в нос протянула Евгения Андреевна. – Как это, должно быть, интересно!

Тут наша содержательная беседа о науке была прервана. Звякнул звонок. Евгения Андреевна, просияв, молодо застучала каблучками в прихожую. Оттуда раздались радостные восклицания, и в комнате появилась пара – статная женщина и высокий, элегантный мужчина.

Я сразу узнал его – и мне стало нехорошо. Нет, совсем наоборот, мне стало очень хорошо! Ведь это был Георгий Карлович Верман собственной персоной!

Георгий Карлович тоже меня узнал, и мы с ним раскланялись, как старые знакомые, к тому же я был приятным знакомым – как-никак проиграл Георгию Карловичу матч из трех сетов всухую.

– Приятная нечаянная встреча, – сердечно сказал он. – Как говорится, свет мал. Лена, познакомься с…

– Алексеем Алексеевичем Каротиным, – подсказал я.

– Отличный спортсмен, – аттестовал меня Верман. – С великим трудом обыграл его.

– Вы слишком великодушны, Георгий Карлыч, – возразил я, пожимая руку его жене.

На секунду мне показалось, что сквозь сердечность и дружелюбие Вермана мелькнула настороженность – мелькнула и исчезла. Так ли это было? Или виною тому было мое излишне обостренное восприятие?.. Кто знает… Во всяком случае, я старался держаться как можно проще и естественнее.

– За стол, за стол! – захлопала в ладоши Евгения Андреевна.

Когда дамы сели, мужчины, пошучивая, тоже стали рассаживаться, выбирая места. И тут Людмила, положив ладонь на соседний стул, мельком как-то так глянула на меня снизу вверх, что я, словно получив некий неожиданный импульс, тотчас, не раздумывая, сел рядом.

Выпили. Закусили. Опять завели патефон. Евгения Андреевна пила больше всех, не выпуская из ярко наманикюренных пальцев пахитоски, и принимала от рюмки к рюмке все более печальный и отрешенный вид. Славин с Раей подали пример – пошли танцевать.

Но истинным героем вечера был Степан Саввич, могучий старик с белыми усами а-ля Ллойд-Джордж.

Оказалось, пытаясь угадать, кто он такой, я был не так уж далек от истины – нет, не в смысле родственных отношений «Ллойд-Джорджа» с Людмилой Гулькевич, а в смысле его профессии.

Старик всю жизнь проплавал по морям и океанам, обошел чуть не весь мир, повидал множество известных и неизвестных портов всех пяти континентов, побывал в таких местах, которые обыкновенным людям кажутся существующими только в учебниках географии. Недавно Степан Саввич вышел в отставку, вызвал из Киева дочку с внучкой – зять, штурман дальнего плавания, погиб на транспорте, потопленном немецкой подлодкой в семнадцатом году.

Георгий Карлович последовал славинскому примеру, пригласил жену танцевать – они чуть раскачиваются почти на месте в медленном темпе блюза… А Степан Саввич рассказывает, точно сеть плетет, одну историю своей жизни за другой, смешная сменяет печальную, трогательная – смешную, и кажется, что старый капитан может вести свой рассказ бесконечно…

Верман с женой вернулись к столу, едва пригубили свои рюмки – я заметил, что Георгий Карлович почти не пьет, – и теперь тоже слушали капитана.

– Боже мой, – тоскливо сказала внезапно Евгения Андреевна, – боже мой, какая всюду пышная, яркая идет жизнь… А мы… – И тут же игриво спросила: – Степан Саввич, голубчик, вот вы всюду были, а скажите, где самые притягательные женщины? А? В Японии? В Мексике? Или, может быть, на севере, в Швеции?

Людмила вдруг пошевелилась – до того она сидела все время молча и недвижно, опустив ресницы, словно бы машинально забыв в пальцах полупустой бокал, и нельзя было понять, слушает ли она капитана, прислушивается ли к чему-то внутри себя, – пошевелилась, и в этом ее движении было скрытое неодобрение.

А капитан грустно переспросил:

– Женщины? Они всюду одинаковы, моя дорогая. А потому притягательнее всего они в России.

– О, вы делаете нам комплимент! – сказала Евгения Андреевна в нос. – Ну, а мужчины?

– И мужчины в России. Так что вам повезло, уважаемые дамы.

– Степан Саввич, – вмешалась Елена Викторовна, – вот вы рассказываете и все занятные, забавные истории. А ведь вам, наверное, пришлось пережить и страшное?

– Не без того, – согласился капитан, – да, знаете, человеческая душа так уж устроена, что все тяжкое прячет далеко, вглубь, чтоб добраться было трудно. А на верхних палубах хранит легкое, приятное. Вроде самозащиты это, что ли.

Вдруг я почувствовал на себе взгляд Люды. Она смотрела на меня пристально, словно о чем-то спрашивая и желая, чтобы я отгадал, о чем; ее длинные ресницы чуть вздрагивали, а глаза казались светлее.

– Людмила, может, и мы потанцуем? – спросил я, с удивлением чувствуя в своем голосе нежданную робость.

Она едва заметно и молча кивнула головой, нет, даже не головой, а только ресницы ее дрогнули, и, не отрывая от меня взгляда, поднесла бокал к губам и медленно выпила его до дна.

Я ощутил вдруг злую и глухую враждебность к ней, ко всему ее неясному мне облику, и в это самое мгновение впервые понял, что мне чем-то нравится эта странная девушка. Я сделал вид, что мне занятно смотреть на танцующих. И оказалось, что это и впрямь было небезынтересно.

Георгий Карлович и Курнатова-Боржик перестали топтаться на месте в углу комнаты, они присели на тахту и продолжали негромкий разговор. О чем же они беседуют, обособившись от компании? Тут Евгения Андреевна и юрисконсульт снова поднялись, но не для танца. Они вышли из комнаты в прихожую и притворили за собой дверь… Странно! По меньшей мере странно!

Вскоре дверь снова распахнулась, впуская обратно в комнату Георгия Карловича и Евгению Андреевну. Верман, оживленный, сел возле жены, приобняв ее за плечо, а слева от меня оказалась хозяйка дома.

– Алексей Алексеич, – капризно сказала она, – ну что вы сиднем сидите весь вечер! Неужели прав Леонид Борисович, что вы не от мира сего? Разве можно так! Это в конце концов нелюбезно! Нельзя же Георгия Карловича заставлять танцевать со всеми дамами.

– Потанцуйте, потанцуйте с Евгенией, – безапелляционно приказала мне Елена Викторовна Верман, – если она не вытанцует норму, ни за что не уснет.

О, эта дама привыкла приказывать! И, видимо, в этом кругу ее слушались.

Что ж, ради пользы дела… Я подал Евгении Андреевне руку.

Нельзя было сказать, что танец с мадам Курнатовой-Боржик мог доставить большое удовольствие. По крайней мере мне. Но я был бы готов на куда большие жертвы, если б они хоть на шаг приблизили нас к решению загадки этой компании. В частности, ответили б на вопрос: о чем говорили моя партнерша и юрисконсульт «Экспортхлеба» – человек, который встречался с Вольфом и который неожиданно для нас оказался центром этого общества?

Однако я слишком задумался – Евгения Андреевна что-то мне сказала.

– Простите? – переспросил я.

– Нельзя быть таким невнимательным. – Мадам капризно надула губки. – Я говорю, что вы прелестно ведете.

– О, мерси! – отвечал я в том же светском духе.

С облегчением я вернулся на свое место и тут же снова ощутил Людмилин взгляд. Кой черт, подумал я, но, конечно, повернулся к ней. И тут понял, что она чуть улыбается – плазами и уголками приоткрытого рта.

– Давайте убежим, – вдруг прошептала она.

– Убежим? – Я не верил своим ушам. – Как-то неловко… А что мы скажем?..

– Ничего. Да и нужно ли? Просто встанем и уйдем.

– А… зачем? – совершенным дураком спросил я.

Людмила тихо и простодушно – другого слова не подберу – рассмеялась, взяла меня, безмолвного, за руку и, помахав всей компании, увела из дома. Вдогонку нам донесся голос Евгении Андреевны: «Алексей Алексеевич, не пропадайте!» Видно, она даже не удивилась нашему исчезновению.

Людмила напоследок хлопнула парадной дверью.

«Что ж, – утешил себя я, – пожалуй, это неплохо, уж наверняка не возникнет никаких подозрений: разве можно опасаться человека, который позволяет вот так вот увести себя едва знакомой девушке?»

Людмила шла легким, упругим шагом, словно не ступала на плиты тротуара, а лишь отталкивалась от них. То и дело я касался рукой ее руки, но что-то мешало мне заговорить. Я различал немного скрытый сумраком упрямый профиль, высокую шею, чуть отведенные назад прямые мальчишечьи плечи.

Так мы молчали долго. Я каждой жилкой ощущал, что вот она близко, рядом, эта красивая, странная девушка, а она, мне казалось, была так погружена во что-то свое, что и вовсе забыла о моем существовании. Но это было не так.

Недалеко от реки я неловко оступился, и Людмила мгновенно и ловко схватила меня под локоть. У нее была сильная рука, у этой хрупкой на вид девушки!

Я попытался «сохранить лицо», произнеся какую-то тираду по поводу того, что вот, мол, всегда женская рука удерживает нашего брата от падений. Людмила отпустила мою руку и тихо сказала:

– Не надо так. Очень прошу вас. Ладно? – Она заглянула мне в лицо.

А меня вдруг охватило раздражение. Против нее? Нет, скорее против самого себя, точнее, против своего внезапного интереса к ней. Ушел, бросил Вермана. Впрочем, там Славин. Может, то, что я убежал, и вправду к лучшему… Однако как она держится! Замечания делает… И к тому ж – адмиральская дочка… Но ведь я это для дела…