Текст книги "Обманчивая тишина"

3. Конструктивные идеи

Мчится «козлик». Игрушечной пулеметной дробью барабанит по днищу гравий. Чудится, будто мы рвемся сквозь тьму к звездам. К тем, что сверкают расплавленными снежинками над горизонтом. И верно. Они приближаются. Крупнеют. Спускаются с неба.

Дремоту снимает вмиг. Но это не звезды. Это вполне земные, уютные огоньки. Мы проносимся по вечернему селу, не сбавляя скорости. Влетаем на низкий деревянный мост. Гена тормозит. По сторонам черно отсвечивает Буг.

Усталые передние колеса машины первыми касаются нижнелиманской мостовой.

Утром я проснулся необычно рано. Будильник еще не звонил. Он привычно и заботливо тикал на стуле возле изголовья. Я всегда возил его с собой, потому что крепко и самозабвенно спал, особенно по утрам. Это было мое несчастье. Я очень мучился, что не могу просыпаться вовремя. Но на этот раз я проснулся сам по себе.

В гостиничном номере стоял редкий полумрак необжитого жилья. Только меж неплотно сошедшихся в одном месте оконных штор в комнату проникал тонкий горячий луч солнца. Он наискось прокалывал воздух и тревожно трепетал на стене раскаленным маленьким пятном. Мне вспомнился недавно прочитанный «Гиперболоид инженера Гарина», и я подумал, что под лучом сейчас вспыхнут обои. Но они не вспыхнули. Вместо этого внезапно и истово затрезвонил будильник. Кирилл Ростовцев подскочил на своей кровати и сразу же схватился за брюки. Мне всегда доставляло удовольствие видеть, как в этом вроде бы неповоротливом парне безотказно срабатывал рефлекс.

Нас с Кириллом поместили в шикарном двухкомнатном номере. Мы хотели было перетащить одну кровать из спальни в гостиную, чтобы у каждого была отдельная комната, но дневная гонка так утомила нас, что, махнув рукой – завтра перетащим! – мы завалились спать на стоявшие вплотную друг к другу широченные супружеские кровати. Мы не «разъехались» ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю – нас закрутил водоворот дел. Третий член опергруппы, Леонид Славин, расположился в соседнем номере, но невылазно торчал у нас.

…Итак, будильник еще не успел отзвонить, как дверь отворилась и Славин, сутулясь, появился на пороге. Он бесцеремонно раздернул шторы, словно распахнул занавес.

В то майское утро – наше первое нижнелиманское утро – мы на скорую руку позавтракали небогатым пайком. Правда, у меня с собой не было ничего, кроме волчьего аппетита, – захлопотавшись со сборами, я не успел отоварить карточку.

– Начальник я вам или не начальник? – заявил я. – Раз начальник – кормите. За начальством ничего не пропадет.

После завтрака я сказал:

– Теперь я введу вас в курс дела.

Славин, который обожал комфорт, устроился на кровати Кирилла, для удобства подложив под спину подушку и вытянув под стол длинные ноги в модных, но нечищенных полуботинках. Заметив, что я выразительно глянул на его обувь, он несколько смутился и подобрал ноги.

– Не успел почистить, Алексей Алексеич.

Кирилл устроился в расшатанном старинном кресле. Поворачиваться на этой хлипкой мебели такому увесистому парню было просто рискованно. Впрочем, Кирилл был не из тех, кто суетливо тратит зазря мускульные усилия. Уж если он усаживался, то прочно и основательно. Словно навек.

«Нет, не напрасно ты взял с собой именно этих ребят!» – сказал я себе. Дело-то куда как необычно. Ни на что не похоже… Что говорить, тебе судьба и раньше преподносила твердые орешки. Но ведь даже в самых каменных торчал крохотный живой хвостик. Хвостик-повод. Хвостик-поводок. То, что случилось. А ведь на сей раз – ни-че-го. Нуль. Абсолютный. И этот нуль ты выбрал себе сам…

Здесь больше, чем когда-либо раньше, нам понадобятся те чекистские свойства, о которых так любил напоминать Дзержинский: холодная голова, горячее сердце, чистые руки.

Невозмутимость, основательность, упорство Кирилла и острота, хваткость Славина отлично дополнят друг друга. А недостатки… Что ж, наши недостатки – всегда продолжение наших достоинств.

Я оглядел ребят. Спокойны, черти! В выдержке им обоим не откажешь. Ведь поехали-то со мной вслепую, зачем – понятия не имеют, сгорают от любопытства, но вида не подают…

Ну, так с чего ж начинать, Каротин? Вопрос вопросов… Он и только он все время мучает тебя. Конечно, кое-какие идеи припасены. Но пусть первыми выскажутся твои парни. Интересно, что придет им на ум…

Я рассказал ребятам о докторе Отто Грюне, о его странных путешествиях, о Нижнелиманском судостроительном заводе, о фирме «Фаст унд Бриллиант», об интересе немецкой разведки к Нижнелиманску еще во время империалистической войны. Словом, восстановил весь ход своих рассуждений и подвел к главному – к выводу.

Ребята молчали. Кирилл старательно гасил папироску в пустой банке из-под бычков в томате. Славин, не меняя своей патрицианской позы, глубоко засунул руки в карманы штанов.

– Вот это задачка, – вздохнул Ростовцев. – Откуда к ней подступиться?..

– У меня вопрос, Алексей Алексеич. – Славин принял вертикальное положение и вытащил руки из карманов.

– Давай.

– Вы говорите, нижнелиманские чекисты не установили, с кем встречался здесь Грюн. Так?

– Я сказал иначе: установили, что Грюн ни с кем не встречался.

– Какая разница? Что в лоб, что по лбу.

– Ты что, всерьез считаешь, он и вправду мог ни с кем не встретиться?

– А почему же? Если предположить, что Грюн приехал сюда не для разведки…

– Да я не о том.

– Не понимаю.

Что это с ним сегодня? Или притворяется?

– Слушай-ка, Славин. Ты хорошо помнишь, как провел последний выходной?

Славин удивился.

– Это вы к чему?

– Ты не спрашивай, а отвечай.

– Конечно, помню. Это же был культдень.

– Правильно. У тебя, правда, он прошел с некоторыми дополнениями.

Славин лукаво улыбнулся.

– Откуда вы знаете?

– По долгу службы. Ты же мой подчиненный. Но не отвлекайся. Представь себе, что в тот день ты наблюдал за неким Леонидом Славиным. Представил?

– Допустим.

– Сосредоточься и доложи: с кем Славин имел встречи?

Славин недоумевающе поднял левую бровь и быстро заговорил:

– В восемь тридцать на трамвайной остановке двенадцатой марки возле вокзала Славин встретился с очень хорошенькой девушкой, которую, как установлено, зовут Валя. Они втиснулись в подошедший вагон и поехали в Аркадию, где присоедились к загоравшему коллективу сотрудников управления ГПУ. В шестнадцать ноль-ноль они вернулись в город, и Славин проводил Валю до подъезда дома номер три по Соборной площади, где, как выяснилось, указанная Валя прописана. В девятнадцать ноль-ноль наблюдаемый у подъезда Оперного театра встретился с другой девушкой, тоже очень красивой, которую, как установлено, называл Люсей. В театре они просмотрели оперу Россини «Севильский цирюльник»…

– Прослушали, – поправил Кирилл.

– Правильно, прослушали эту оперу, каковая, судя по выражению лиц наблюдаемого и Люси, им понравилась. Славин расстался с Люсей возле подъезда дома номер двадцать два по Пушкинской улице, где указанная Люся проживает.

– Все?

– Все.

– Никаких иных встреч у Славина не было?

– Факт.

– Именно так, по-видимому, рассуждали и нижнелиманские товарищи. Ответь на несколько вопросов: выходя из дому утром, ты не видел дворника?

– Почему ж, видел.

– Небось, еще с ним поздоровался. Дальше. Если мне память не изменяет, ты приехал со свежей газетой. Кажется, с «Комсомолкой».

– Факт.

– Ты купил ее в киоске?

– Нет, я подписчик. По дороге мне ее почтальонша отдала.

– Значит, ты виделся еще и с почтальоншей. Дальше. В трамвае ты взял билеты у кондуктора, ты…

– Стоп. – Славин зло почесал затылок. – Я все понял. Кроме того, я виделся еще с кассиром пляжа, с мороженщиком, с официантом кафе, с капельдинером в театре, с буфетчицей в фойе, с цветочницей на Дерибасовской.

– Не считая прохожих, соседей по театру, папы и мамы.

– Точно. Я о них не подумал. Потому что это… ну, как бы сказать поточнее… само собой разумеющиеся, что ли, встречи. Обыденные. – Он подбирал слова. – Непреднамеренные…

– Вот-вот. Доктор Грюн вступил здесь в контакт с несколькими десятками людей. И среди десятков был один – тот самый. Единственный. Но его не разглядели. Потому что встреча, как и все остальные, выглядела непреднамеренной. Значит, не шла в счет. Житейский стереотип представлений – вот что губит нашего брата. – Я встал с табурета, подошел к раскрытому окну, присел на подоконник. – Вернемся к теме. Кирилл точно определил проблему: как подступиться. – Я направлял разговор в твердое русло: – Думайте. Предлагайте.

И они думают.

Я знаю, что от Кирилла нельзя ждать мгновенных озарений. Но на сей раз и Славин не спешит высказаться. Я не тороплю ребят. Я терпеливо жду. Пусть «вживутся» в задачу.

И все-таки первым подает голос Кирилл. В глазках его под тяжелыми веками появился блеск.

– Разрешите мне, Алексей Алексеич? – Он кладет свои крупные кисти на стол. – Я понимаю так: нам сейчас надо найти, кто тут может спеться со шпионами. Ихнюю по-тен-ци-альную базу. Правильно?

Я киваю.

– Вы говорили про немецкие колонии – про Найдорф и другие. Куда переводы из Германии приходят… Давайте пощупаем всех, кто получил деньги. Если с толком тряханем, наверняка что-нибудь вытряхнем.

– Кого ты предлагаешь щупать и трясти? – переспросил Славин с грозным спокойствием и снова сел на кровати по-человечески.

– Я ж говорю: немцев-колонистов.

– Значит, их можно трясти всех – правых и виноватых? Потому что они немцы? Интересная мысль. А практически как ты себе это представляешь? Вызывать адресатов «Фаста унд Бриллианта» в порядке живой очереди? Или, может, всех сразу, оптом, а? Представляю, какой подъем начнется в немецких селах! Верно, Алексей Алексеич? Запросто благодарность схватишь.

– Я не ради благодарности… – повысил было голос Кирилл.

– Еще бы! Благодарность-то от фон Боле.

– Почему от фон Боле, Славин?

– Так наверняка же «Фаст унд Бриллиант» – подставное лицо. А за спиной отдел немцев за границей национал-социалистской партии.

– Откуда тебе это известно?

Славин хмыкнул.

– Интуиция.

«Ай да парень!» – подумал я, а вслух сказал:

– Славин прав. Одна из целей денежных переводов – поссорить советских немцев с советской властью. Твой план этому бы помог.

– Поссориться с советской властью может только враг. – Кирилл не хотел сдаваться. – А зато результат!

– Именно?

– Выудим, кого надо.

– Как бы не так! – снова сказал Славин. – Фашисты, по-твоему, идиоты. Посылают деньги своим агентам. Пальцем указывают: господа чекисты, вот наши люди, хватайте их.

– Не обижайся, Кирилл, но цели мы так не достигнем. Это во-первых. А вот нежелательный эффект получим. Это во-вторых. В-третьих, настоящие немецкие агенты замрут.

Славин резюмирует:

– Три довода против. За – ни одного. Общий счет – три – ноль…

– …В нашу общую пользу, – заканчиваю я и многозначительно смотрю на Славина. Его всегда надо слегка осаживать. – Славин, очередь за тобой. Критиковать ты мастер. Теперь выкладывай свои конструктивные идеи.

– У меня такая идея. Грюн тут с кем-то встречался. С кем – неизвестно. Надо заманить сюда Грюна снова. И уж смотреть за ним как следует. Успех гарантирован.

Феерия!.. И, конечно, «успех гарантирован»…

– Как же ты предлагаешь «заманить»?

– Детали я еще не обдумал.

– Ну, вот видишь…

– А у вас, Алексей Алексеич, свой план есть?

Я с интересом оглядел этого нахального мальчишку.

– Увы, увы. Вся надежда на твой интеллект. Хочу поэксплуатировать его. В порядке злоупотребления служебным положением.

Ага, все-таки краснеешь.

– Извините, Алексей Алексеич.

– Бог извинит, – говорю я. – Ваши предложения, хлопцы, крайности. А нам придется начать с золотой середины. Скромно. Тихо. Без эффектов. Без гарантий. Надо собрать все, что разыщем о работе немецкой разведки в Нижнелиманске во время войны и после нее. Значит, архивы. Материалы городского отдела. В архивисты придется переквалифицироваться тебе, Кирилл. На время, понятно. И нечего хмуриться. Максимум дотошности. Не гнушаться любой крохой. А начинай не с войны. Копни глубже. С начала века. Теперь ты, Славин.

На физиономии Славина неуверенно играет его повседневная ироническая ухмылочка. Но теперь она – совершенно ясно – прикрывает нетерпеливое ожидание.

– Твоя задача знакомиться с городом, с людьми, прежде всего со старожилами. Расспрашивай их обо всем понемногу. В частности, о военных временах. О местных немцах. Ты должен дать нам общую картину. Ты, ну скажем, историк. Собираешь материал для книги о Нижнелиманске. Ясно?

– Ясно, – без особого воодушевления отвечал Славин.

– Ну-с… остается судостроительный завод. Именно он должен привлечь сюда немецкую разведку. Это звено я беру на себя. Может, ухватясь за него, вытянем цепочку.

– Самое интересное, – позавидовал Славин.

– Разве ж начальство себя обидит?

Что там говорить, мои помощники не пылали восторгом. Понятно. Один готовился к лихим налетам, ночным схваткам, перестрелкам, а придется возиться с пыльными бумагами. Другой предвкушал тонкие головоломные комбинации, а тут изволь собирать нижнелиманские байки. Для этого незачем было уезжать из Одессы – там байки почище!

– Славин, ты, кажется, недоволен? Будешь работать на обаянии. Увидишь, тебя станут носить на руках.

– Факт, – уныло согласился Славин. – Только я-то хотел ходить собственными ногами.

– Успеешь еще и ногами. Кирилл, – приподымаю его подбородок, – выше голову! Ну, друзья, начали, благословясь!

4. Почерк по характеру

Сдав ключи дежурной по этажу, мы стали спускаться по лестнице. Облысевшая ковровая дорожка, прижатая к ступенькам медными прутьями, чопорно глушила шаги. Дежурная, седая дама с неистребимо аристократическими буклями, пронесенными сквозь все бури эпохи, проводила нас любопытным, совсем не аристократическим взглядом. Ох, уж это любопытство гостиничного персонала!

Итак, нам предстояло установить контакт с горотделом ГПУ. Мы отправились туда пешком.

Славин и Ростовцев с любопытством посматривали на витрины, на прохожих, на старые каштаны вдоль тротуаров, на киоски с пивом и квасом, на свежепокрашенные трамвайные вагончики, с лихим трезвоном катящие по узкоколейному полотну дороги.

– Ну, как город, ребята? Нравится?

– Да я еще как-то не раскусил, – серьезно отвечает Кирилл. – Надо приглядеться.

Понятно. Кирилл – парень основательный и с бухты-барахты впечатлений себе не составляет. Ему надо приглядеться.

– Ничего городок, – снисходительно говорит Славин. – Провинция, конечно. – Его лукавая одесская физиономия с коротким носом и пажескими загнутыми ресницами выражает добродушную иронию. – Но девочки попадаются ничего.

– Опять девочки, Славин?

Он смеется.

– Я ж с эстетической точки зрения, Алексей Алексеич.

– Ах, с эстетической! Между прочим, «морали нет, есть только красота» – это не твой афоризм?

– Это Борис Савинков сказал, – простодушно улыбается Кирилл.

– Смотри-ка! – удивляется Славин. – Эрудит.

– Один – эстет, другой – эрудит, – посмеиваюсь я, а сам и вправду удивляюсь Кириллу: когда он успевает столько читать! Глотает книги, наверстывает – золотой парень…

Вот какие они ребята, Славин с Кириллом, пошучивают, посмеиваются, балагурят, вроде бы все им трын-трава, но я-то знаю, что все их мысли – о предстоящем деле, и каждый по-своему собирает сейчас все силы ума и духа для того трудного и необычного, чем нам придется здесь заниматься. А шуточки и смешки – своего рода прикрытие: не положено показывать, что ты озабочен.

А город – что ж, это для них еще один город на чекистском пути, какие были и каких еще будет много…

* * *

…Нужный нам двухэтажный особняк по Садовой, 40, уютно притулился в обрамлении разросшихся старых каштанов.

Мы поднялись на второй этаж, и секретарь тотчас провел нас к начальнику горотдела. Начальник был подтянутым и даже щеголеватым человеком примерно моих лет. Мы в своих штатских одеждах рядом с ним много теряли. Габардиновая гимнастерка сидела на начальнике так, словно именно в ней он появился на свет божий. Новехонький ремень ловко охватывал его кавказскую талию. Крохотный пистолет в замшевой кобуре выглядел модной безделушкой. Аккуратные усики очень шли к его смуглому тонкому лицу.

Захарян уже был извещен о нашем приезде и встретил нас вежливо, почтительно, но без особого энтузиазма. Что ж, люди всегда люди, кому приятно, что важное и интересное дело поручают не тебе, а присылают опергруппу из областного центра…

Я вкратце объяснил нашу задачу. Начальник горотдела ГПУ выслушал с бесстрастным вниманием, молча. Я закончил. В распахнутое за спиной Захаряна окно было видно, как двое военных, в бриджах, без гимнастерок и в тапочках на босу ногу, тренировались на спортивных снарядах. Один упорно повторял неполучавшийся соскок с брусьев, а другой блистательно крутил на турнике «солнце».

Пауза становилась неловкой. И тут Славин, сидевший против меня в таком же мягком кожаном кресле, вдруг наклонился, подобрал с пола какой-то бумажный клочок, внимательно рассмотрел его и снова бросил.

– Я думал, может, нужная, – объяснил он.

Захарян рассмеялся. Очень просто и дружески, блестя из-под усиков замечательными зубами, которых наверняка не видел еще ни один дантист. Сразу стало хорошо и спокойно.

– Какой внимательный у тебя сотрудник, товарищ Каротин, – проговорил начальник горотдела, вытягивая из бриджей тонкий белоснежный платок. – Бумажку в моем кабинете подобрал. Думал, может, нужная. Может, Захарян секретный документ потерял. – Он коснулся платком лба и снова засмеялся.

Контакт был установлен.

А дальше разговор был коротким и ясным. Я попросил предоставить товарищу Ростовцеву все нужные нам архивные фонды, а товарища Славина проинформировать о наиболее интересных старожилах Нижнелиманска.

5. Расчеты изобретателя Кованова

Оставив ребят на попечение Захаряна, я вышел на улицу, сел в трамвай и через весь город поехал на судостроительный завод. В проходной, похожей на все заводские проходные, пожилой вахтер долго читал, шевеля губами, пропуск, сверял его с моим паспортом, а фотографию в паспорте – со мной в натуре и, словно нехотя вернув документы, сказал наконец:

– Можете.

Спросив дорогу, я зашагал по заводской территории. Откуда-то доносились тяжкие механические вздохи, лязг, свистки, но все покрывала напряженная дробь пневматических молотков.

У железнодорожного пути мне пришлось задержаться. Маневровая «кукушка» тихонько тащила несколько платформ. На каждой покоилось что-то длинное, заботливо укутанное со всех сторон брезентом. На задней площадке хвостовой платформы стоял красноармеец с винтовкой. Вот они, готовые подлодки-малютки… Отправляются в дальний путь, к берегам Великого, или Тихого, океана. Страна создает там сильный военный флот, и становым его хребтом должны стать эти маленькие, верткие и грозные подлодки. Я никогда не видел их в море. Может, и не увижу. И почти наверняка не повоюю в их тесном нутре. Мой бой с фашизмом – здесь. Он уже идет. Он идет неслышно, бесшумно, в этом зеленом южном городе корабельщиков.

Секретная часть занимала две комнаты на втором этаже корпуса, в конце коридора. Начальником секретной части была старая партийка Ксения Васильевна Воробьева – коротко остриженная, добродушного вида, с близорукими навыкате глазами. Ее кабинет удивил меня трогательной смесью домашнего уюта и казенного стандарта. На скучном канцелярском столе – хрупкая вазочка зеленоватого хрусталя с цветами, кружевная занавеска – в забранном железными прутьями окне, на стене возле сейфа – портрет композитора Скрябина.

Я предъявил удостоверение. Взгляд Воробьевой поверх серповидных стекол пенсне сделался пристально-серьезен, и все ее добродушие ушло словно куда-то вглубь.

– Что за аларм случился?

– Почему же вы думаете, что аларм?

– Думаю, что вы не зря к нам пожаловали, товарищ.

Она выслушала меня внешне спокойно.

– Давайте проанализируем, где на заводе может оказаться «течь», – закончил я.

До вечера мы с Воробьевой исследовали режим работы с секретными материалами на судозаводе. От звена к звену.

В цехах, где изготовляли детали подлодок, все было в порядке. К секретным материалам имел касательство весьма ограниченный круг людей. Следуя по пути, которым двигались чертежи, только в обратном направлении, мы взялись за конструкторское бюро. КБ – святая святых завода. Ведь люди, которые стояли здесь за кульманами, вооруженные остро отточенными карандашами, циркулями, линейками, видели новое морское оружие раньше всех – задолго до того, как, скользнув со стапеля, лодки замирали на воде лимана. Естественно, что именно в КБ сосредоточивались самые важные, самые строгие тайны производства – новые принципы, небывалые решения, счастливые находки. Ведь таких лодок, какие делал завод, не знал ни один флот мира.

Что еще? А еще плановый отдел. Разведчикам важно, не только что производит Нижнелиманский судостроительный завод, но и сколько. Это элементарно. Значит, и плановый отдел интересен для разведки.

Обследовав все эти «точки приложения сил», я убедился, что порядок, установленный специальными инструкциями, соблюдается на заводе точно и что «щелей», различимых невооруженным глазом, в системе охраны государственной тайны нет.

Значит, надо смотреть глазом «вооруженным». Присмотреться к людям. Взвесив все, я все-таки решил начать с конструкторского бюро. Уж если шпионы полезли на верфи, то прежде всего они должны нацелиться на КБ.

– Мне хотелось бы самому взглянуть, как у вас поставлена выдача и прием чертежей.

– Вы правы, товарищ. – Она посмотрела на часики. – Тогда пойдем сейчас же. Рабочий день идет к концу.

Мы вышли из кабинета.

– У меня толковые комсомолки работают, – сказала Ксения Васильевна, запирая дверь. – Особенно Майя Савченко. Она сейчас дежурит. Недавно я перевела ее к себе из чертежниц.

Сделав десяток шагов по коридору, мы вошли в дверь рядом с прорезанным в стене оконцем.

В комнате, против двери, всю стену занимали высокие шкафы с чертежами и другой технической документацией.

За столом возле окошечка сидела очень миловидная девушка, тоненькая, с покатыми плечиками, чистенькая, темные волосы пострижены почти как у мальчишки.

– Вот, Майя, – сказала Ксения Васильевна, – товарищ интересуется, как организовано у нас дело. Как ты выдаешь и принимаешь документы.

Майя порозовела и чуть улыбнулась.

– Пожалуйста. Но только уже поздно, Ксения Васильевна. – И вдруг пожаловалась: – Опять то же самое! Все сдали, а он все сидит. И вечно так!

– Ты про Кованова?

– А про кого же еще?

– Кто это? – спросил я.

– Есть у нас один товарищ. Изобретатель.

– Какой он изобретатель! Эгоист. Сидит там, выдумывает, считает, а другие его ждут. И не вспомнит.

– Когда человек творит, он обо всем забывает, – назидательно вставил я. – А может, он что-нибудь крупное изобретает! И вы ему вроде бы помогаете.

– Да ну! – Майя пренебрежительно махнула рукой. – Скажете тоже. Он уж сколько лет изобретает, какую уймищу собственных денег во всякие опыты вбил – и все без пользы.

В это время в коридоре за стеной прозвучали медленные, немного шаркающие шаги, окошко без стука отворилось, в него просунулась трубка чертежей, и глубокий, звучный молодой голос произнес, очень симпатично картавя:

– Забиг-гайте. Очень пг-гошу вас, побыстг-гее.

Майя с сердцем захлопнула окошко.

– «Побыстг-гее»! Сам опаздывает, а торопит еще. Видите, Ксения Васильевна? И даже в окошко не стучит. Для всех правила, кроме него…

– Майя, Майя, что это с тобой сегодня! – удивилась Воробьева. – Ворчишь, брюзжишь. Я тебя не узнаю.

Майя густо покраснела и молча принялась оформлять документы.

Но тут окно снова без спроса отворили, и изобретатель Кованов сказал тоном человека, имеющего право приказывать:

– Послушайте, я там в тетг-гади забыл листок с г-гасчетами. Дайте-ка его сюда.

– Как это «дайте»? Вы разве не знаете, что с территории выносить расчеты не положено? – Майя оглянулась на Ксению Васильевну – мол, видите, какой человек!

– Что значит «не положено»! – бурно запротестовал Кованов. – Этот листок не имеет никакого отношения к моей служебной деятельности. Это мои личные г-гасчеты. Я хочу пг-годолжить их дома! Попг-гошу их вег-нуть.

– А разве положено в служебное время заниматься не служебными делами?

– Бож-же мой! «Положено», «не положено»! Эти ваши пг-гавила только мешают г-габотать. Ну как мне это объяснить вам?

– Нечего мне объяснять, все равно я вам листок не верну, товарищ Кованов. Не имею права.

– Ну, хог-гошо, – неожиданно успокоился Кованое. – Как же мне тепег-гь быть? Завт-ra утг-гом я получу у вас этот листок, но считать в Кабе не смогу: в служебные часы не имею пг-гава. А ве-чег-гом мне пг-гидется снова вам его сдать, поскольку выносить с тег-гитог-гии г-гасчеты не положено, как вы выг-гажаетесь. Это же квадг-гатуг-га кг-гуга. А мне необходимо считать дальше, понимаете, необходимо.

– Приносите от начальника конструкторского бюро справку, что ваши расчеты не имеют никакого отношения к бюро и что он не возражает против их выдачи вам на предмет выноса с завода.

– Пг-гекг-гасно! – обрадовался Кованов. – Вот видите, пг-ги добг-гой воле всегда можно найти выход. Это замечательно. Как вы сказали? «На пг-гедмет выноса с завода»? Завтг-га же пг-гинесу вам спг-гавку на этот самый пг-гедмет.

Майя снова прикрыла окошко и стала быстро хлопать штампиком.

Оконце отворилось в третий раз, и Кованов сказал потухшим голосом:

– Но послушайте, ведь начальник бюг-го может не разобраться в моих г-гасчетах. Ведь это не по его специальности. Что же тогда?

– Ну что я могу сделать? – почти жалобно сказала Майя. – Ведь есть же правила! Не могу же я их нарушать!

Когда Кованов наконец ушел, Майя сказала, адресуясь явно ко мне, постороннему:

– Вот как некоторые относятся к нашей работе. Он считает, что он трудящийся, а я, например, бюрократка. Обидно же. И всегда этот Кованов что-нибудь нарушает.

– А покажите-ка, что у него за расчеты, – попросил я.

Тетрадный листок в косую клетку был исписан мелкими четкими цифрами и буквами – какими-то совершенно непонятными мне равенствами, вычислениями, неоконченными формулами. Рядом – несколько чертежиков-набросков, тоже четких и аккуратных.

– Китайская грамота, – констатировал я, разглядывая листок. – У меня к вам просьба. Скопируйте мне сейчас эту бумажку. Чтобы было точь-в-точь.

Майя вопросительно и несколько удивленно посмотрела на Воробьеву.

– Да, да, сделай, коль скоро товарищ просит.

Майя скопировала ковановскую бумажку, и мы с Ксенией Васильевной ушли.

Договорились так: обо всем, заслуживающем внимания, даже о незначительных фактах, которые можно поставить в косвенную связь с тем, что меня интересует, Ксения Васильевна немедленно сообщит мне. Соответственно она проинструктирует и Майю и других своих сотрудниц.

С тем мы и расстались.