Текст книги "Обманчивая тишина"

Пришло время докладывать начальству о первых результатах. Наблюдением за военруками Летценом и Швериным занялись сотрудники Захаряна.

И я собрался в Одессу.

Выехали мы совсем рано, чтобы по холодку проделать большую часть пути. Гена дорвался до настоящей езды и гнал машину так, как умел, кажется, гнать только он.

Накануне вечером я инструктировал ребят. Впервые за долгое время мы ужинали все вместе и даже чуточку торжественно. Кирилла как раз подменил Сергей Иванов.

– Значит, друзья, распоряжения мои такие, – начал я. – Между прочим, у тебя, Славин, с моей точки зрения, излишне приподнятое настроение.

– А что, плохо я сработал? – парировал тот.

Тон его был хвастлив, но я понимал, что это просто потому, что человеку страшно хотелось получить похвалу. Что ж, он ее честно заслужил.

…Когда за Аней Штурм и ее подругой захлопнулась дверь, Славин спустился вниз и прочитал на медной табличке: «Инженер И.М. Шевцов».

Навести справки о хозяине квартиры не составляло особого труда. Шевцов работал в техническом отделе судостроительного завода. Жена его, врач, служила в одной из больниц, а дочь – та самая миловидная Лиля со вздернутым носиком – училась на историческом факультете пединститута. Кто же переправляет чертежи дальше? Сам Шевцов? Лиля? Ее мать? Это требовалось установить в предельно сжатый срок. И тут Славина осенила рискованная, но очень соблазнительная идея: разведать все «изнутри», использовав в качестве «троянского коня» Лилю Шевцову. Но как познакомиться с ней? На улице? Не тот сорт знакомства: он вызывает настороженность и может оказаться холостым выстрелом.

Славину повезло. Он выяснил, что Лиля с несколькими сокурсниками дежурит в очереди за билетами на гастроли приезжающей столичной оперы. План созрел мгновенно: познакомиться с Лилей в театре. Славин прочитал афишу и остановился на «Хованщине». Нет, вовсе не потому, что любил именно эту оперу и решил соединить приятное с полезным. Просто он рассудил, что в «Хованщине» пять актов, значит, четыре антракта. Следовательно, больше шансов найти повод для знакомства.

В театре Славин был в хорошей форме. А если Славин в хорошей форме, перед его обаянием ни одна девушка не устоит. Когда же Лиля поинтересовалась, чем он занимается, и получила в ответ небрежно-ироническое: «Двигаю вперед науку. Есть такая наука – история. Слышали?» – это окончательно закрепило славинский успех. Такие парни нечасто попадались в городе, и Лиля сразу дала понять, что не откажется, если он назначит ей свидание. Славин подобные намеки понимал с полуслова, но понимал также, что легкой «добычей» быть не имеет права.

Третье августа выдалось для Славина чрезвычайно насыщенным. В этот день он сам присматривал за Ритой и с радостью последовал за ней в библиотеку. Церемония с книгами опять состоялась! Прямо из библиотеки, передав Штурма Грише Лялько, Славин отправился к шевцовскому подъезду: там у него с Лилей было назначено свидание. Он видел, как в дом вошла Аня Штурм, и с досадой подумал: не хватало, чтобы из-за нее все сорвалось! Но Лиля опоздала только на пять минут. Вслед за ней вышла из дверей длинная Аня, а Лиля, бросившись к Славину, сжала его руку и, чуть задыхаясь – она сломя голову мчалась вниз по лестнице, – прощебетала, заглядывая ему в глаза: «Прости, Леня, я не виновата, как раз подруга зашла. Познакомься, Леня, это Аня». Славин мысленно поморщился, пожимая влажную руку штурмовской дочки и глядя в ее бесцветное, смущенное лицо. «До свидания, Аня, ты не обижайся, – сказала Лиля подруге, – мы с Леней давно уже условились сегодня встретиться. Заходи, не пропадай». И она потащила Славина за собой.

«Чего это мы так бежим?» – осведомился он. «Ой, знаешь, какая у меня радость? Папа только что сказал, что опять уедет под выходной, и мы с мамой решили устроить вечеринку. Маленький бал!»

«Папа опять уедет» – эта фраза прозвучала для Славина колоколом громкого боя. «А что, твой папа всегда уезжает под выходной?» – как бы между прочим поинтересовался он. «В последнее время зачастил к какому-то приятелю на дачу в Дубки. Там у них компания собирается – не то в карты играть, не то рыбу ловить. Оттуда возвращаются прямо на службу. Да пускай, пускай развлекается! И мы без него не соскучимся. А то прямо домострой какой-то. Ты придешь? Я хочу, чтобы ты обязательно пришел. Потанцуем, немножко выпьем». – «И девочки хорошенькие будут?» Но таких шуток Лиля не понимала. Славину долго пришлось возвращать ее в хорошее настроение…

Славин тогда поднял меня среди ночи. Мы подробно обсудили ситуацию. Мне сдавалось, что дача в Дубках – последнее нижнелиманское звено. Пожалуй, именно с этой дачи документы, которые достает Рита Лазенко, отправятся в дальний путь. Кто же их повезет? Мы решили, что завтра же Славин переключит внимание с дочки на папу. Увы, Лилю ожидало большое разочарование: вечеринка пройдет без Лени Славина, у которого появится «срочная работа». На дачу за Иваном Михайловичем со Славиным я поеду сам.

Но утром пятого августа нас подстерегала неожиданность.

По дороге на службу Шевцов заглянул в железнодорожную кассу. Славин вошел вслед за ним и установил: инженер взял билет на вечерний скорый! До Харькова!

«Вот так номер! – сказал я, узнав это. – Похоже, что дражайший Иван Михайлович своих семейных дурачит. Ни на какую дачу он не собирается, а?» Славин хмыкнул: «А может, он и туда и сюда?» – «Черт его знает, что это за кульбит. Ну ладно, пусть он жену и Лилю водит за нос, это его личное дело, лишь бы не провел нас. Сделаем так: ты, Славин, не отпускай Шевцова от себя ни на шаг. Если он и вправду поедет в Дубки, жми за ним, отправится оттуда на вокзал – тоже за ним. А я – к поезду. Буду ждать инженера там. Приготовься к путешествию. Но куда же он хочет ехать?» – «Порассуждаем?» – спросил Славин. «Вот именно».

Мы поколдовали над расписанием, сопоставили прибытия и отправления поездов по всем станциям магистрали Нижнелиманск – Харьков, где останавливался скорый поезд, и решили, что Шевцов, если и вправду поедет, должен сойти в Зиминке, и нигде больше. Только оттуда скорым Киев – Нижнелиманск он поспевал обратно к началу рабочего дня седьмого августа.

Я помчался к Захаряну и, посоветовавшись по телефону с Одессой, с Нилиным, срочно дал знать в транспортное ГПУ Зиминки и на всякий случай – в Харьков и Москву. Нам нужна была серьезная помощь. Захарян выказал максимум расторопности и энергии: мне быстро соорудили документы на имя экспедитора Сахаротреста Саенко, снабдили домашней снедью.

Что касается Славина, то ему, бедняге, в этот день пришлось ой как несладко! На автобус, идущий в Дубки, Шевцова провожала Лиля, которую Славин уже успел огорчить своей неожиданной «срочной работой». Ему пришлось мобилизовать всю свою сметку и увертливость, чтобы девушка его не заметила. Словом, в автобус Славин прыгал на ходу. А через остановку пришлось опять же на ходу выпрыгивать! Потому что инженер Иван Михайлович Шевцов и не думал ехать на дачу. Внезапно, словно вспомнив, что забыл что-то дома, он сорвался с места и выскочил из автобуса. Дойдя до ближайшего трамвая, он сел в вагон и отправился на вокзал: до отхода поезда оставалось совсем немного.

Итак, дачи никакой не было…

В Зиминке Славин и его напарник Денис Свидерский последовали за Шевцовым на железнодорожный телеграф. Там инженер взял стопочку бланков и, устроившись у стола, стал составлять текст какой-то телеграммы. К тому же столу подошел высокий, еще молодой мужчина и, выбрав из нескольких ручек, лежавших на столе, одну по вкусу, попросил у Шевцова бланк. «Сделайте одолжение, – отвечал тот, – хоть два. Но они пропускают черные чернила». – «Лишь бы не красные», – сказал высокий. Шевцов передал ему несколько бланков, и Славин ясно увидел, что вместе с ними высокий получил какой-то конверт. Больше Шевцов и незнакомец не разговаривали. Высокий, заполнив бланк, опустил его вместе с остальными бланками и конвертом в карман и ушел. Славин отправил за ним Свидерского, а сам имел удовольствие наблюдать, как через несколько минут, тоже не отправив никакой телеграммы, покинул телеграф и Шевцов. Славин проводил его до гостиницы и остался там дежурить.

Незнакомец же, погуляв по вокзалу, дождался поезда Одесса – Москва и сел в мягкий вагон. Денис Свидерский с сотрудником Зиминского ТОГПУ отправился за ним в том же вагоне…

В общем, Славин честно заработал любые благодарственные слова. Но я сказал наставительно:

– Помни народную мудрость: не хвались… Друзья, – перебил я себя, – как непосредственный начальник призываю вас: не демобилизуйтесь! Главное еще впереди.

– Да-а… – Славин проницательно посмотрел на меня. – С вами, Алексей Алексеич, я бы не поменялся: к Лисюку с докладом ехать.

– Хватит! – оборвал я. – У тебя нет чувства меры. И потом, мы со щитом, а не на щите.

…Вечером я был уже в Одессе.

Утром, одетый строго по форме, я явился на улицу Энгельса, в особняк бывший Маразли.

Каюсь, у меня была трусоватая мысль зайти сперва к Петру Фадеевичу Нилину и отправиться к начальнику вместе с ним. Но мне стало стыдно; тут же отбросив ее, я распахнул дверь с табличкой «Начальник управления» и попросил секретаря доложить. Секретарь скрылся в кабинете Лисюка и тут же вынырнул:

– Пожалуйста, товарищ Каротин.

Я не поверил своим глазам: начальник управления встал из-за своего стола и, протянув вперед руки, двинулся мне навстречу. Через весь свой просторный пустой кабинет. Сочные губы Семена Афанасьевича Лисюка улыбались. Это было настолько неожиданно, что я непроизвольно обернулся: может, все это радушие адресовано не мне? Однако позади меня никого не было.

Семен Афанасьевич крепко потряс мне руку, приобняв за плечи, усадил в кресло и сам сел не за стол, а в кресло напротив, так что его плотно обтянутые диагоналем круглые колени касались моих. Привстав, он нажал кнопку. Бесшумно появился секретарь.

– Попросите товарища Нилина ко мне.

Секретарь молча кивнул и исчез.

– Рад тебя видеть, Алексей Алексеич. (О, это небывалое «ты»! Час от часу не легче!) – Прежде чем займемся делом, хочу сказать тебе сразу, в порядке самокритики. Сам знаешь, самокритика – высшее качество большевика. Так вот, скажу тебе сразу: сомневался. Не очень верил в твои предположения. Считал, попахивают они авантюрой. Каюсь! Каюсь и поздравляю.

В кабинет вошел Петр Фадеевич. На его профессорском сухощавом лице играла легкая ироническая полуулыбка, заметно улыбались и глаза за стеклами роговых очков. Он молча пожал мне руку.

– Садитесь, Петр Фадеич, на мое место, – сказал Лисюк. – Только временно! – сострил он. – Я вот говорю тут Алексею Алексеичу, что не очень верил в его затею. Критикую себя за это. А он молодец! – Начальник ласково ткнул меня в грудь. – Такую берлогу разворошить! Большой успех управления. Уверен, что и Москва так оценит.

Нилин лукаво и всепонимающе глянул на меня.

– Только начали ворошить, товарищ начальник, – сказал я. – Полагаю, еще солидный хвост потянется.

– Скромничаешь, Алексей Алексеич, – благодушно отмахнулся Лисюк. – На комплименты напрашиваешься. Может, какое-нибудь охвостье еще гуляет. Ничего! Возьмем главных – они нам и всех остальных укажут.

Я всполошился.

– Нельзя их сейчас брать, товарищ начальник. Поднимем переполох, центр организации упустим. А Штурм и другие, они ведь могут верхушку и не знать. Нельзя, нельзя пока никого брать. Все равно они у нас в руках. Поводим их на длинном поводке.

Лисюк нахмурился.

– Слушай, Алексей Алексеич, за то, чего ты добился, – спасибо. Но надо иметь скромность. Не распалилось ли в тебе честолюбие? Мало тебе шпионской организации на судостроительном заводе? По-твоему, это – охвостье? Что ж тогда центр? Опять воображение тебя подводит. Брать надо эту компанию – и точка. Закрывать дело. Рапортовать в Москву.

Я взял себя в руки и подробно доложил суть дела: напомнил о письме германского посольства, о том, что покуда нам так и неизвестно, к кому приезжали Грюн и Вольф.

– Да к твоему Штурму и приезжали, – пренебрежительно махнул рукой Лисюк. – Не только Захарян, да и ты проморгал контакты.

– Разрешите мне, Семен Афанасьевич, – деликатно вмешался Нилин. – Мне кажется, надо прислушаться к тому, что докладывает Каротин. Видите ли, поездки Грюна и Вольфа только для контактов со Штурмом не выглядят целесообразными. Зачем? Линия связи с Москвой и Одессой налажена, документы поступают. Для чего же ездили туда Грюн и Вольф? С кем встречались? Неизвестно. Этого мы еще не установили. А встречи, есть все основания полагать, были немаловажными. Смерть Богдана после ночной поездки в Нижнелиманск – разве этого мало?..

Надо отдать справедливость Лисюку: Нилина он слушал обычно не перебивая – уважал.

– Это все рассуждения, умозрительный ход мыслей, так сказать, – продолжал Нилин. – Но есть и еще факт. Мой источник, который много лет вращается в здешних немецких кругах, только что информировал меня о следующем. В свое время, еще в годы мировой войны, ему было известно о существовании человека, который, по его соображениям, был резидентом германской разведки в Нижнелиманске. Фамилия резидента была не то Вермель, не то Вернер, не то Вегнер – источник точно не помнит.

На меня пахнуло жаром, словно я раскрыл дверцу русской печи.

– А может, Верман?

– Может быть, – спокойно согласился Нилин, – я же говорю, что источник не помнит. Но вот что он знает твердо: этого человека называли «Швейцарцем».

«Швейцарцем?! Вот в чем дело – не немец, а швейцарец…»

– Что это вы так побледнели, товарищ Каротин? – спросил Нилин.

– Так ведь письмо посольства адресовано Верману…

– Я помню. Но не исключено, что это – простое совпадение. А Вернер или Вегнер мог давно отбыть восвояси и наслаждаться спокойной жизнью в кругу семьи. Однако дело в том, что моему источнику стало известно, что того самого Швейцарца три недели назад видели на Дерибасовской.

Теперь меня бросило в озноб. Я сразу вспомнил, что наш юрисконсульт Верман несколько дней назад ездил в Одессу. Правда, эта поездка нам ничего не дала, хотя Кирилл и Сергей Иванов не спускали с Георгия Карловича глаз.

Впрочем, я покуда прикусил язык.

– Это в корне меняет ситуацию, – заканчивал между тем Нилин. – И я полагаю поэтому, Семен Афанасьевич, что соображения Каротина не лишены оснований. Поищем Швейцарца. И здесь и в Нижнелиманске. Если тот действительно появился, надеюсь, мне не нужно говорить, какой это серьезный симптом. Ликвидировав сейчас группу Штурма, мы рискуем оказаться в положении хирурга, который удалил метастазу, но оставил в организме больного основное злокачественное новообразование.

В напряжении я смотрел на Лисюка. Он справился:

– Новое образование – это что?

– Рак, – коротко ответил Нилин.

Начальник управления пошевелил пальцами.

– Значит, что ж, нельзя еще докладывать в Москву? – вдруг совсем по-детски спросил он.

Под очками Нилина на мгновение мелькнули искорки иронии и тотчас исчезли.

– Нет, почему же, Семен Афанасьевич, – сказал он. – Можно доложить о первом успехе управления и о том, что оперативная группа углубляет поиск.

– Верно! – обрадовался Лисюк. – И это не будет выглядеть хвастовством.

Начальник управления еще минуту подумал, шевеля пальцами, и хлопнул руками по коленям.

– Принимаю такое решение. – Голос его снова звучал властно. – Вам, товарищ Каротин, немедленно вернуться в Нижнелиманск. Форсировать поиск. Докладывать регулярно. Вам, Петр Фадеич, координировать действия в Нижнелиманске и Одессе.

Лисюк встал с кресла и направился к своему месту. Встали и мы с Нилиным. Не садясь, он через стол протянул мне руку:

– Желаю успеха, товарищ Каротин. А вы, Петр Фадеич, задержитесь на минуту.

Я вышел из кабинета и подождал Нилина. Он привел меня к себе, и мы молча покурили.

– Вот так, – наконец сказал Петр Фадеевич и вздохнул. – Что, тоже закурили? Ладно. Комментариев не будет. Между прочим, вы, конечно, обратили внимание, как в Германии вдруг громко наших немцев полюбили, а?

Еще бы этого не заметить! Вот уже неделю нацистские газеты вели резкую кампанию против нашей страны, печатая целыми сериями статьи о «голоде» и «ужасах», которые, дескать, переживают немцы в СССР. «Союз заграничных немцев», это шпионское заведение фон Боле, даже открыл в Берлине выставку писем, понятно, подложных, и всяких других фальшивок, доказывающих эти самые «ужасы». Потом в германской столице начали кружечный сбор в пользу «голодающих в России братьев».

– А сегодня вы газеты уже видели? Нет? Взгляните тогда. – Нилин взял со стола и протянул мне «Известия». Одна заметка была отчеркнута красным карандашом.

Я прочитал:

«По сообщению агентства Вольфа, рейхсканцлер Гитлер, а вслед за ним и президент Гинденбург внесли свои пожертвования в фонд „помощи“ мнимым „голодающим“ в СССР немцам».

– Пикантно, не так ли? Каков человеколюбец! Ну, поезжайте, Алексей Алексеевич. Да, кстати, – поднял Нилин указательный палец, – в порядке информации: Фальца благополучно довели до места.

– Фальца? Какого Фальца?

– Зиминского партнера Шевцова зовут Фальц. Он харьковский инженер. Документы от него попали прямехонько в германское посольство. Военному атташе в собственные руки. Но это уже не наша с вами забота.

Часть вторая. Ничего не случилось

Я вернулся в Нижнелиманск к вечеру следующего дня. Кирилла дома не было, он работал, а Славин куда-то собрался идти.

– Славин, – сказал я, – по-моему, в свиданиях уже нет необходимости.

– Алексей Алексеевич, я не к Лиле.

– Вот как! А к кому же?

Славин вытянул руки по швам.

– Разрешите не докладывать? – официальным тоном спросил он.

Я пожал плечами.

Славин осмотрел себя в зеркало, снял какую-то невидимую миру пушинку и исчез.

– Дождь льет! – крикнул я ему вслед, но он не отозвался.

Я невольно позавидовал Славину, его умению скрашивать себе жизнь. У меня это получалось значительно хуже. К тому же я нервничал. Хотелось поскорей навести справки относительно всех нижнелиманских «швейцарцев», но служебный день был уже окончен. Волей-неволей приходилось ждать до утра.

Открылась дверь, и вошел насквозь, до нитки промокший Кирилл. Он мрачно вытащил папироску и стал закуривать. Сырая, она не загоралась, и Кирилл, мрачнея все больше, стал раскладывать папиросы из коробки по столу – сушить.

– Что случилось, старина?

Кирилл неловко и безнадежно махнул рукой.

А случилось вот что.

Как обычно, Кирилл вместе с Сергеем Ивановым весь день ходил за Георгием Карловичем Верманом. Сегодня город выглядел необычно. Пасмурная погода притушила, смягчила краски, сделала улицы и дома скромнее, домашнее, что ли, теплее. Таким Нижнелиманск нравился Кириллу куда больше, чем в привычные, жаркие, растопленные солнцем дни. Ему вообще были больше по душе северные, чуть выцветшие, приглушенные тона – и в природе и в людях. А служить приходилось на юге, в краю шумливом, блестящем, несдержанном…

Из яхт-клуба Георгий Карлович, не заходя в свой «Экспортхлеб», отправился домой. Когда юрисконсульт распахнул калитку своего палисадника, было ровно пять часов. Отпустив Сергея, Кирилл в скверике напротив занял свой обычный наблюдательный пункт в ожидании Вермана.

Бабушки и мамы с малышами уже разошлись, в сквере было пустовато.

Кирилл раскрыл томик Велемира Хлебникова и принялся преодолевать нелегкие строки. Бог весть, где он раздобывал такие редкие книжки, но только в последнее время он по своему плану штудировал новейшую русскую поэзию и нигде не расставался со стихами. Хлебников не мешал Кириллу то и дело поглядывать на подъезд вермановского коттеджа.

И тут хлынул ливень. Он собирался весь день, но хлынул именно теперь, в самое неудачное время, когда Верман сидел в своем уютном доме, а Кириллу укрыться было некуда. Опрометью кинулись из сквера красноармеец и молодая толстушка. Прикрывшись газетой, мелко засеменил прочь старичок в канотье и с газетой под мышкой. И только Кирилл чертыхнулся, сунул Хлебникова за пазуху и спрятался под развесистый тополь. Это было иллюзорное укрытие, но стало полегче хотя бы морально.

Так он и стоял, прижавшись к толстому стволу, медленно, но верно промокая насквозь.

И тут из вермановского дома выскочил мальчуган лет восьми-десяти в прорезиненном плаще с капюшоном. Он перебежал улицу и, замедлив шаги, вошел в скверик. Плащ его был не застегнут, виднелся матросский костюмчик. «Вот странные родители, – подумал Кирилл, – выпустили мальчишку на улицу в такой дождь». Мальчишка попетлял по дорожке, а потом, таинственно озираясь, стал по сужающейся спирали ходить вокруг дерева, под которым спрятался Кирилл. Наконец Кирилл услышал, как позади зашуршала мокрая трава и тихий голос произнес:

– Дяденька, идите незаметно за мной.

Кирилл удивился еще больше: что это могло значить? Но послушно последовал за мальчишкой. Тот схватил Кирилла за руку и втянул его за дерево. Задрав голову и глядя ему в лицо широко раскрытыми синими глазами, в которых мерцала таинственность, мальчишка все тем же шепотом сказал:

– Папа велел вам передать, что вы можете уйти. Вы зря мокнете, а он сегодня больше никуда не пойдет.

Кирилл глупо хлопал глазами, не в силах вымолвить ни слова.

– Папа еще велел вам сказать, что он совсем не тот, за кого вы его принимаете, и ему жалко, что вы зря теряете время. – Таинственность совсем залила синие глазищи. – Вы знаете, мама не хотела меня пускать, она боялась, но папа сказал, что бояться тут нечего, а дело это государственное. Понимаете?

Кругом текла вода, а Кирилл с трудом проглотил какой-то сухой ком, застрявший в горле.

– Что передать папе?

Кирилл сделал усилие и прохрипел:

– Передай папе спасибо.

– До свиданья, дяденька, – вежливо распрощался мальчишка и бросился бежать через сквер, ступая прямо в лужи. Хлопнула дверь домика.