Текст книги "Аванс прошлому"

Военные строители, как часть тогдашней Советской армии, тоже внесли свой интернациональный вклад в восстановление разрушенного стихией народного хозяйства Дагестана.

Восстановив, а по сути построив заново казарменный фонд и всю инфраструктуру воинских частей, были построены четыре жилых пятиэтажных зданий, два из них в центре города из сборного железобетона с сейсмической защитой и два дома в микрорайоне. Построили мы также больницу и психдиспансер. Участвовал в строительстве административного здания для городской и районной администрации, партийного органа района и в других местах.

Работали военные строители в две-три смены. Вели кирпичную кладку стен, монтировали перекрытия, устанавливали дверные проемы и окна, штукатурили, рыли траншеи для подводки к объектам кабелей электроснабжения и связи. И еще многие и многие работы. И ни дождь, ни снег и мороз не были этому помехой.

Вспоминая о деятельности военных строителей, я сравниваю их работу с проведением военных операций.

– Что такое военная операция, – учили нас в военном училище на тактических занятиях. – Это численное превосходство, огневой удар, молниеносные тактические действия, маневр.

То есть или раздавил противника, или не раздавил.

То же и у военных строителей: выдвижение и размещение личного состава в указанное место – туда, где возводился важный военный и государственный объект. А затем рациональное пользование личного состава, техники, задействование всех явных и скрытых резервов. И время. Планомерно по графику. Подразделения должны работать быстро, и чтобы успеть выполнить задание, каждое из них, вплоть до отделения и солдата, должны знать свой маневр.

Рота – в военно-строительном батальоне, отряде – важнейшее звено в выполнении производственных заданий, об этом знают командиры и политработники (сейчас заместители по воспитательной работе), хорошо, когда это учитывают и заказчики, и инженерно-технические работники. А мы – политработники – тогда, несмотря на уплотненный график работы, всячески старались разнообразить быт своих подчиненных. В выходные дни организовывали культпоходы в кинотеатр, по случайности оставшийся целым, в местный историко-этнографический музей, старейший на Северном Кавказе. Регулярно проводились информации о событиях в стране и за рубежом, к которым я активно привлекал комсомольский актив подразделения. Выпускались стенгазеты, боевые листки, в которых сравнивались трудовые успехи, отмечались лучшие воины. Актив подразделения – это нерв, через который политработник доводит до сознания личного состава задачи, стоящие перед подразделением, суть приказов командования и необходимость и важность их исполнения точно и в срок. Поэтому активу я уделял самое пристальное внимание. Как в учебе, так и в повышении их кругозора и культурного уровня. При всяком удобном случае я выводил их в столицу Дагестана – Махачкалу, в другие интересные места республики.

Неизгладимые впечатления у военных строителей оставила поездка на Чиркейскую ГЭС. Изящная плотина, будто упругая пружина, распирала массивные скалы, удерживая рукотворное море. Она противостояла двум стихиям – водной и земной.

У подножия плотины серебрился Сулак, река небольшая, всего 144 километра от Каспийского моря до места, где смыкаются два кипящих потока – Аварское Койсу и Андийское Койсу («койсу» по-кумыкски – «бешеная вода») – и начинается Сулак.

Над рекой чернел туннель, выводивший на свет дорогу. Дорога вторым ярусом зависала над Сулаком и упиралась в здание ГЭС.

Долго смотреть, наклонив голову, трудно, высота притягивает. Небо чистое, словно вода в водохранилище. Голубая вода и голубое небо, а между ними горы, поросшие кустарником. Осень уже разлила свои краски: красные, золотые, зеленые тона перемешались на склонах. Кое-где виднелись серые, поросшие мхом камни…

– Неужели и подо мной Кавказ, – раздавалось из группы цитирование из Пушкина и Лермонтова.

– Размечтались, – голос провожатого возвратил экскурсантов в мир реальный.

– Вам не кажется, что плотина сливается с горами? – задает кто-то вопрос провожатому.

– Нет, не кажется. Горы, они другие. Их склоны в трещинах, будто в морщинах. А плотина, она как юная дева – ни черточки времени.

– С инженерной точки зрения, Чиркейская ГЭС безупречна. Ее плотина самая стройная в мире, – объясняет провожатый. – Да-да, самая стройная. У экспертов есть термин «коэффициент стройности плотины». Он учитывает, как соотносится высота и ширина плотины на разных ее участках.

– ГЭС действительно уникальна, – отмечал провожатый, отмечая на каждом шагу инженерные новинки. – А первый агрегат будет пущен в следующем году, – отметил он.

Первый агрегат пустили в 1974 году.

– А как же землетрясение? – спросили у него.

– Природа – сильнейшее землетрясение – испытала ГЭС на прочность: плотина выдержала, горы – нет. Скала, в которую упиралась плотина, треснула. И люди привязали (в буквальном смысле) «осколок» горы. Бурили скважины, вставляли штифты, крепили растяжки.

– И как теперь?

– Пока все спокойно, специальная служба следит за малейшим движением гор и плотины.

– Теперь встает вопрос: выдержат ли горы? – задал кто-то вопрос.

– Конечно, выдержат, – успокоил их сопровождающий.

Человеческий организм очень странен и чертовски сложен даже для науки. Ты можешь забыть человека, забыть какое-то важное событие, которое произошло с тобой в прошлом, но стоит перехватить какой-нибудь незаметный сигнал, будь то запах, цвет или звук, и мозг мгновенно срабатывает, у тебя же меняется настроение. Если воспоминания приятные, то и настроение улучшается, а нет – хоть волком вой. И сейчас, описывая происходящие события, приходится задумываться о том, поверит ли в них уважаемый читатель, не подумает ли он, что рассказанные факты – выдумка.

Кто-то из великих сказал, что правда, изложенная на бумаге или пересказанная собеседнику, чаще всего выглядит малоправдоподобной. Тем не менее, решив придерживаться только фактов, я излагаю события так, как они происходили на самом деле, а читатель пусть сам решает: верить или нет.

Итак, мы остановились на том, как организовывали досуг солдат.

Несмотря на стесненные бытовые условия и напряженную работу на объектах, я вместе с другими политработниками (создал) организовал в ротах художественную самодеятельность, и через год в части прошел ее смотр. А победители вошли в концертную бригаду, которая потом выступала перед солдатами и даже в городе.

Чтобы заиметь музыкальные инструменты и перенять опыт выступлений, я наладил связь с отделом культуры города. Районный дом культуры был землетрясением разрушен, и отдел культуры с культработниками располагался временно в деревянном строении.

Взамен всего этого они привлекли меня в эстрадный оркестр и выдали в постоянное пользование саксофон. Руководил оркестром художественный руководитель бывшего ДК, хороший аккордеонист – кумык по национальности, и мы быстро нашли с ним общий язык. Он участвовал в наших концертах, когда это было надо, а я с ними выступал на различных мероприятиях.

Он подготовил солистов, которые исполняли модные в то время песни, несколько инструментальных пьес, и мы успешно выступали перед жителями, скрашивая уныние и тревогу, вызванные происходящим землетрясением. Нас стали замечать. И вот после новогодних праздников 1972-73 г. нас пригласили на республиканское телевидение в Махачкалу.

Предстояло отрепетировать выступление и сделать запись передачи о культурной жизни в пострадавших от землетрясения районах.

Нам выделили автобус, и мы выехали в столицу. Но перевал, о котором я ранее писал, был завален снегом и был закрыт.

Нас автоинспекция направила в объезд, а это 100–110 км. Вдобавок в дороге автобус сломался, и мы на запись опоздали.

Но, как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Мне выпало счастье. В этот вечер я стал участником встречи с Расулом Гамзатовым, народным поэтом Дагестана, лауреатом Ленинской и Государственной премий, Героем Социалистического Труда.

Приехав, мы узнали, что сильно опоздали и передачу записали без нас.

И хотя опоздание произошло не по нашей вине, мы находились в самом подавленном настроении духа. Впрочем, надо сказать, и я чувствовал себя не особенно в (духе) настроении.

Ведь мы готовились – и все сорвалось.

Но распорядитель на телевидении, выслушав объяснения наших руководителей, успокоил нас и заявил, что в следующий раз нас обязательно задействуют. И направил нас в столовую.

Когда мы пришли, попали сразу в большой светлый зал, отделанный резным деревом. В зале людей было мало, это были участники данной передачи из других районов. Произошло легкое замешательство, конечно, больше с нашей стороны. Мы должны были сами представляться… Нас попросили сесть. Разговор неминуемо зашел об утреннем происшествии, но, продержавшись минут пять, истощился, и мы сидели молча и глядели друг на друга, тяготясь нашим молчанием.

К счастью, скоро в столовую вошел Гамзатов в сопровождении нескольких человек. Увидев нас, он удивленно закусил нижнюю губу, и брови высоко поднялись. Нас представили. По лицу поэта я догадался, что о случившемся с нами ему известно.

– Не переживайте! – по-простецки обратился он к нам, пожав руку заведующему отделом культуры.

– Я за вас отстрелялся. Чуть больше положенного пришлось посидеть перед объективом, но ничего – выдержал.

– Тогда с нас магарыч! – шутливо сказал наш зав. отделом культуры и поставил на стол объемную канистру замечательного дагестанского вина.

После обеда, во время которого мы радушно разговорили Гамзатова, беседа продолжалась. Поэт, философ, сын Гамзата Цадасы, балагур-рассказчик – он захватил нас своим вниманием.

Мы слушали его, как говорится, раскрыв рот. Не верилось, что Расул Гамзатов – удачливый, везучий, обласканный Сталиным, собеседник Шолохова, друг Твардовского, Фадеева, Симонова, живой классик – сидит рядом.

Родился он в высокогорном ауле отца – Цада. Это маленькое селение стало потом связано со всем миром.

– Отсюда широко и далеко видно, – шутя и улыбаясь, рассказывал поэт. – При жизни отца здесь побывало много известных гостей, писателей, деятелей культуры, и уже ко мне приезжали не менее известные. К отцу приезжали Николай Тихонов, Владимир Луговской.

В одиннадцать лет я читал им свои стихи. А они читали свои стихи отцу. Это они открыли отца всему свету. Позже приютили меня в Москве.

Гамзатов рассказывал, а мы, затаив дыхание, слушали.

– Меня часто спрашивают, сильно ли было влияние отца, – продолжал он. – Как тут ответить? Я считаю Гамзата Цадасу великим поэтом, но стихотворцем я стал, когда самостоятельно, без его влияния серьезно занялся поэзией. В 1945 г., после войны, я приехал в Москву и поступил в Литературный институт.

– Иногда говорят, что вас, дескать, поэтом сделали переводчики, – задал кто-то вопрос.

– Что же, я рад, пусть будет так. Правда, я об этом не думаю. Хотя почти все мои переводчики это мои сокурсники по институту, и мы дружили с тех послевоенных лет, когда никто не знал, кем и чем мы будем на этом свете. Я им всем благодарен, что они помогли мне обрести всесоюзное имя, стать известным русскому читателю.

Да что говорить, у меня есть национальное чувство, а националистических чувств нет и не может быть. Да и не только у меня, у всего моего народа. Особенно сейчас, когда вся страна приняла нашу беду и боль и пришла нам на помощь.

Разговор продолжался на многие темы. Потом мы своим ансамблем исполнили пару дагестанских песен, замечательную лезгинку и по чьему-то заказу «Очи черные».

Несколько раз Гамзатов нарочно проходил мимо наших столиков.

Наши глаза каждый раз встречались, и каждый раз в его глазах я видел лукавый и нежный огонек. Наше никем не подозреваемое знакомство делало нас чем-то вроде заговорщиков, людей, посвященных в одну тайну, и эта таинственность притягивала нас друг к другу крепкими задушевными нитями.

Зашел разговор о двуязычии.

– Конечно, великий русский язык стал для нас всех объединяющим вторым языком. Двуязычие для наших народов это как бы два родных языка, – заметил Гамзатов. – Но двуязычие нельзя насаждать. Я говорю о своих дагестанских народах, а дело других – это их дело. Я считаю, что чем больше языков знаешь, тем лучше. Для малочисленных народов это особенно важно.

В раздумьях мы еще больше замкнулись, переваривая сказанное, а Гамзатов продолжал:

– Без языка и истории нет народа. Мой народ, быть может, не такой великий, но история дагестанского народа и богата, и поучительна. Все в ней переплелось: и беды, и радости человеческие.

Он вместе с нами немного помолчал, а потом продолжил:

– Я с подозрением гляжу на людей, которые высокомерно говорят про историю других народов: «Приукрашивание…». В Армении – древняя история, в Грузии – древняя история, в Узбекистане – древняя история. Разве можно сомневаться в этом? Да и зачем? Что есть, то есть, чья-то история моложе, чья-то древнее, глубже. Надо изучать друг друга. А не завидовать. Это же прекрасно, когда народы будут знать историю друг друга. Ведь столько еще не познанного в любой истории.

Написал об этом и подумал: «Словно вчера это сказал для нас. Чего мы боимся? Истории? Правды? Самих себя? Или снова и снова страшимся национализма? Но у каждого народа своя национальная история, а в этой истории свои герои, судьбы, свои сложные социальные коллизии. Зачем же «вырезать» историю, она ведь не кинопленка».

Как необходима сегодня тесная связь между людьми, между народами.

Было уже темно, когда мы закончили нашу задушевную беседу и вышли на улицу. Расул Гамзатов шел впереди, а мы все за ним. Он попрощался с нами и уехал на приехавшей за ним машине, а мы пошли в гостиницу.

Я еще дважды встречался с Гамзатовым, но ту встречу не могу забыть до сегодняшнего дня.

Порою жизнь кажется нам такой неизлечимо будничной, что иронично думаешь: «И о чем и о ком написать?» Но словно кто-то спорит с тобой – услышишь что-нибудь интересное и про себя подумаешь: «Как я, простой парень, прошел такой тоже не менее интересный путь и волею судьбы встречался с очень интересными и яркими людьми…»

Говорят: не тот умный, кто прожил много лет, а тот, кто много видел. А кто много видел – кто прожил много лет, кто видел много тысяч раз рассвет солнца и его закат. Он скажет свое слово, потому что дает истинную цену и видит красоту жизни такой, какая она и вправду есть.

Жизнь коротка и бесценна, чтобы проводить ее в разговорах, не имеющих особого значения. Надо общаться на высокой волне – эссенциями своих чувств и мыслей. Пробуждать в себе только важное и сокровенное. Вероятно, абсолютно счастливым можно назвать того (и сам он это непременно почувствует), кто одинаково ощущает ритм дыхания вселенной и ритм окружающей его земной жизни.

Кто-то сказал, что писатель – это не тот, кто все время пишет. Писатель это тот, кто все время думает, о чем писать. И долго я жил довольный тем, что нашел оправдание своей непродуктивности. Я и в самом деле больше думаю над вещью, чем разрабатываю ее на бумаге. Да и не думаю я вовсе, о чем писать, – о чем писать, я знаю, я думаю над тем, как написать.

Итак, военные строители выполнили свой долг по восстановлению разрушенного землетрясением Дагестана. И народ был благодарен нам за это, а правительство отметило награждением отличившихся. Я в числе многих был награжден знаком «Активному участнику ликвидации последствия землетрясения».

Но эта награда нашла меня уже далеко от Дагестана – в Монголии, где я проходил дальнейшую воинскую службу в электромонтажном батальоне, обеспечивающем электроэнергией гарнизоны 39-й армии Забайкальского военного округа, располагавшегося в Монгольской Народной Республике.

Получал я эту награду на крупном офицерском совещании в городе Улан-Баторе, где дислоцировался наш отдельный батальон. Гордость распирала меня мыслью за то, что мой небольшой труд, служба не остались незамеченными и оценены по достоинству.

– Если отдаешься делу сполна – труд твой обязательно будет замечен и оценен, – сделал я для себя вывод, находясь за несколько тысяч километров от прежней службы и вспоминая трудовые будни своей службы в Дагестане.

А вспоминать было о чем.

Жил я с семьей, а у нас уже была дочка, в Буйнакске сначала на квартире, у кумыкской семьи, а затем в деревянном бараке, построенном специально для семей офицеров нашими же военными строителями. Пока я был на службе, а уходил я в шесть-семь часов утра и приходил в девять-десять вечера, жена училась топить печь дровами и углем, готовила пищу и занималась дочерью, а потом и она стала работать у нас в штабе.

Время, как правило, накладывает свой отпечаток на мысли, чувства, образ действия. И не зря сказано, что все мы – дети своего времени. Важно только, каким противоречивым, а порой и трагическим ни было то время, памятуя о вечном его движении, видеть из своего времени – с надеждой и верой, чистыми помыслами – день завтрашний.

Перебираю в памяти события и не могу избавиться от ощущения, что я как бы наблюдаю за сценой в перевернутый бинокль.

По сцене движутся люди, но их мелкие лица трудно различить. Понимаю, что надо перевернуть бинокль. Но когда это делаю, фигуры расплываются, а их очертания искажаются. И только сосредоточившись, говоря по-простому, на отдельном участке сцены, могу наблюдать действия ясно.

Поэтому, если мое повествование покажется то расплывчатым, то сфокусированным, вы поймете, что со мной происходит.

Мы родные дети своей истории и все-таки будто чужие, будто узнали где-то какую-то главную человеческую правду, почувствовали ее, а как с ней жить – не ведаем. Мы жили по-разному, но в чувстве единства и гордости. И для нас это было естественно, ибо так было всюду. Сравнивать было не с чем. И теперь, в воспоминаниях, для большинства из нас эта жизнь прекрасна, еще не тронута затягивающим, отравляющим анализом ума, раздражающей жаждой сопоставления.

А что? Вся моя жизнь состояла из непрерывных действий, из бесконечного ряда каких-то поступков, и каждый был сопряжен с какой-то ответственностью, важностью и требовал предельной сосредоточенности на каких-то обстоятельствах или ситуациях.

Я стал вспоминать какие-то события, фантастические встречи, случаи и подумал: «А ведь моя жизнь – тоже определенного рода урок». Хотя мои друзья уверяли меня, что молодые не воспринимают опыт старших изустно, их учат только собственные синяки и шишки. Не очень свежая идея, но от моего минутного сомнения еще более щемяще грустная.

– Может быть, это душеизнурение? – подумал я, и сам себе ответил: – Нет, память – это великое чувство, и пытаться кому-либо разубедить меня в этом – бесполезно.

Моя память – это еще не распечатанный сундук аббата Фариа… – вспомнил я что-то далекое из графа Монте Кристо. Так что же рассказать еще из своей жизни? Сначала мне надо вспомнить, рассортировать и выстроить долгую цепь. И рассказать это все себе самому. А потом записать…

Сев за стол, я, как прокурор при обыске, огляделся. Сидел тихо и вспоминал. Я цедил свою память по каплям – как живую воду, как крупинки, как глотки воздуха.

Может показаться нарочитым, что я живые, вполне житейские сюжеты все как будто норовлю перевести в литературное пространство. Но, с одной стороны, отражение жизни в любой ипостаси и есть искусство. А с другой – автор ждет не дождется, чтобы пустить свои мысли вперед и поговорить наконец еще о чем-либо важном.

Так и летит, идет жизнь. Умнее ее не будешь. Она мается – страдай и ты. Она кипит в противоречиях, умных поисках, смятении и несчастье, значит, и ты будешь сметен этим вихрем. Сколь не исхитряйся, а как один умный человек сказал: жить в обществе и быть свободным от него нельзя. Не получится, выйдет одно смятение и несчастье. А общество давно не живет, а бьется в каком то затянувшемся промежутке. Жить же внятно, осмысленно, ясно можно только с доверием к истории, с уверенностью в ее нормальном человеческом уважении, с сознанием, что она именно история – живая и полная народная биография.

Говорят, есть время разбрасывать камни и есть время их собирать. В речевом обиходе чаще употребляется, как правило, вторая часть этой библейской притчи. Ибо разбрасывать камни, равно как и сеять разумное, доброе, вечное, можно на протяжении всей жизни. А вот пожинать плоды этих праведных трудов – при достижении определенного возраста. Именно этот рубеж, я думаю, для меня наступил.

А жизнь все-таки прекрасна.

Чувствуя время от времени, что кто-то незримый заботится обо мне, смею надеяться, что и судьба моя сложилась. Жизнь старался прожить честно. Не святой я, но сознательно ни у кого ничего не взял. Я люблю свою Родину и честно ей служил.

За время службы случалось всякое. Но никак не получалось у меня подолгу оставаться на одном месте. Все время судьба кидала меня из одного конца в другой. И ладно, если бы одна служба – так нет, сама жизнь моя напоминала лоскутное одеяло. Так много мест, людей и событий в ней уживалось.

Откуда-то мелькнула догадка, а не этот ли кто-то водит моей судьбой. Посылая меня в странствие по земле, чтобы я прошел свой греховный путь, объехал землю и снова вернулся в заветное место с драгоценным забытым опытом.

Эта мысль меня изумила. Я стал вспоминать. То ли я собираю всю жизнь? Тот ли опыт принес? Во мне крепло сознание, что я готов услышать от того, кто послал меня в мир, – не напрасно ли прожил жизнь. Господь впустил меня в мир, наделил разумом, талантом, долголетием. Отправил в странствие, чтобы я, обойдя земли и веси, видя мир в роковые и возвышенные мгновения, сопереживая людям в их подвигах и падениях, собрал драгоценные знания о мире и принес их на Суд.

Угоден ли Господу принесенный дар или нет – не знаю. Воспоминания дают надежду нам разобраться в нас самих по-новому, куда мы идем. Доверять сердцу или разуму? Человек либо борется с безысходностью, либо попадает в нее, доживает свой век плавно, двигаясь по течению.

Наша страна переживает сложные времена. Люди остались прежние. Поменялись обстоятельства. Вызовы, которые бросала нам советская социальная система, сменились более жесткими – наступающей бездуховностью «общества потребления», «люмпенизацией души».

Как ни парадоксально, но два периода в жизни страны – 70-е годы и 2000-е – связывают практически одинаковые проблемы. Людей отчаявшихся и тогда было много, может, даже больше, чем сейчас. Были лозунги о светлом будущем, а обещанного коммунизма не случилось. Была, как говорят, эпоха застоя.

За время учебы и во время службы я несколько раз сдавал экзамены по истории партии, научному коммунизму, политэкономии и был, как мне казалось, убежденным коммунистом. Я верил, спорил и доказывал, что коммунизм будет и его построят новые люди, свободные от пороков капиталистического общества. Верил в этого нового человека. Но вот я стал замечать, что новые поколения, которые растут на моих глазах, лучше не становятся. Наоборот, появилась целая армия тунеядцев, воров, взяточников, спекулянтов, которых при коммунизме быть не должно. Больше того, изменились к худшему и сами коммунисты.

Мне говорили: «В семье не без урода», посмотри вокруг: разве можно сравнить то, что было? И это сделал советский народ под руководством Коммунистической партии.

– Это так, – думал я. – И промышленный потенциал у нас неизмеримо вырос, и атомного оружия хватает, и искусственные спутники Земли летают на своих орбитах.

– Но ведь то же самое есть и в любом обществе. Есть они и у нас. О них нередко пишут газеты. Партия борется с ними. Вот сумели же покончить с культом личности. И Берия получил в свое время за все, что творил за спиной у Сталина.

– Покончено? – сам себе задавал я вопрос. А за какие заслуги Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев получает раз за разом звания Героя Советского Союза? Это через 25 лет после окончания войны. Под Новороссийском Брежнев был полковником, политработником, ни в каких сражениях не участвовал… Можно сказать, из-за его нынешней должности. Но люди-то смеялись.

Да, успехи у нас были. Но жизненный уровень все еще ниже, чем в развитых капиталистических странах. Успехи и должны быть, потому что за них расплачивался вот уже несколько десятилетий весь трудовой народ.

В годы правления Брежнева развились и свили себе прочное гнездо такие негативные явления, как воровство и взяточничество, спекуляция и приписки, использование служебного положения в корыстных целях и семейственность в подборе кадров, пьянство, падение дисциплины на производстве.

Вспоминая о том времени, я откинулся на стул и задумался.

Творившееся в моем сознании было таким же загадочным, таинственно-непостижимым, как труд музыканта, сочиняющего пьесу: ее основа, фон – рояль, виолончели, альты, скрипки, в мелодию их вплетается песнь гобоев, кларнетов, флейт, а в нужном месте вступает арфа, контрабас, ударяют барабаны и литавры, прозвучит труба, и все это сольется целостной гармонией, откуда не выбросишь ни инструмента, ни единой ноты или звука.

Писатель – тот же композитор, в его голове оживают события, случаи, факты и просто мысли, каждая из которых должна занять свое место, вступить в свой черед, сыграть правильно, без фальши и повиноваться его дирижерской палочке, как слову всемогущего Творца.

Многоголосая фуга разрывалась в моей голове.

– Ну что, выкладывай свои приключения, – мысленно сказал себе я. И стал размышлять.

Голова шла кругом, и было такое ощущение, что все мои мысли крутятся по замкнутому кругу, проскакивая недостающее звено, которое никак не удается нащупать.

Я мучился, рылся в памяти в поисках недостающей связи. Не скажу, что голова у меня при этом превратилась в инкубатор мыслей, но пара-тройка откуда-то вылезли и уселись, болтая ножками, на извилину. Одна из них вскоре упала, а другая пропала, но третья оставалась и принялась докучать меня. Я, как мог, отбивался, а потом решил: поделюсь-ка я с читателем тем, как закалялась моя сталь в далеких степях Монголии.

Пока я вспоминал и писал эти строки, мысли мои переносились туда-сюда, и я удивлялся, как это мысль может перенестись через пространство и время, в продолжении нескольких секунд все мое «Я» находилось в другой части света – Азии. Забытые картины, виденные мною много десятилетий назад, воскресли, как живые, перед моими глазами, то есть прошлое совершенно не исчезло из моей памяти. А воспоминания продолжали витать в моей голове.

В то время, когда я учился и служил в Дагестане, резко ухудшилась международная обстановка. Обострились наши отношения с Китаем. Вылезли наружу как политические разногласия, так и территориальные притязания КНР к Советскому Союзу, что привело к военным столкновениям на Даманском. А когда на Пленуме ЦК КПСС в декабре 1972 г. Брежнев объявил КНР врагом № 1, запахло даже войной. Спешно укрепляются наши границы с Китаем, а в Монголию, по просьбе ее правительства, вводится 39-я армия. Туда и был я направлен для прохождения дальнейшей службы из Дагестана.

Путь мой в Монголию протекал через Читу – центр одноименной области и столицу Забайкальной Сибири. Здесь мне оформляли заграничный паспорт и другие соответствующие документы. И пока все это оформлялось в штабе Забайкального военного округа, я знакомился с городом и его достопримечательностями. Здесь я узнал, что основателем города является выходец из астраханских казаков Дмитрий Иринархович Завалишин. Осужденный по делу декабристов, он с 1827 по 1830 г. содержался здесь в казематах, а с сентября 1830 г. он провел девять лет в тюрьме Петровского завода, что в 634 верстах от Читы, откуда вышел летом 1839 г. на поселение. Выйдя на поселение, Завалишин активно занялся распространением образования и просвещения в Забайкалье.

Занимаясь изучением края в казематах, а затем на поселении, он накопил огромные знания о его природных богатствах и возможностях социально-экономического развития. Он первым пришел к выводу, что торговым и военно-административным центром в Забайкалье должна стать Чита. Он же был инициатором образования Забайкальского округа и заселения его казаками.

Позже, учась в Красноярском педагогическом институте на историческом факультете, я стал изучать историю Сибирского казачества и много узнал об этом удивительном человеке, оставившем замечательный след в истории Забайкалья и не только.

О нем мною написан очерк, который частями печатался в периодической печати. Но это к слову. А пока я через Улан-Удэ и пограничную станцию Наушки прибыл в Улан-Батор – столицу Монгольской Народной Республики, где располагался мой электромонтажный батальон. Батальон входил в инженерно-строительную армейскую бригаду и выполнял работы по всем военным гарнизонам, разбросанным по территории Монголии.

При батальоне находилось две роты, а две другие располагались вдали от штаба. Рота, в которую попал я, находилась в 250 километрах от него и располагалась при гарнизоне мотострелковой дивизии в Средне-Гобийском аймаке, а выполняли электромонтажные работы наши солдаты в гарнизонах и на точках в радиусе 600 км. Так что я во время службы побывал, кроме Улан-Батора, в семи аймаках (областях), их центрах, из 21, на которые в административном отношении делится территория МНР. Помню: Дархан-Уул с центром Дархан, Сухэ-Батор – с одноименным центром; Уверхангай с центром Буруун-Урт; Умнеголь (южно-гобийский) – Арвайхээр; Дарноговь (восточно-гобийский) – с центром Даланзадгад; Говьсумбэр (Гоби-Сунгурский) с центром – Сайншанд; Дундговь (средне-гобийский) – Чойр.

В этих аймаках или вблизи располагались гарнизоны и там строились казармы для солдат, хранилища для военной техники, дома для офицерского состава и их семей. Строились магазины, клубы, а кое-где и плавательные бассейны, то есть войска устраивались прочно и надолго. И везде нужно было провести электричество, чем и занимались наши солдаты вместе с инженерно-техническими работниками, офицерами и гражданскими специалистами-контрактниками.

Работали днем, а если нужно, и ночью. В жару и в мороз, и в ветер, и под дождем. Обстановка была боевая, и политработа велась соответствующе. Сижу я сейчас у окна, пишу, посматривая на всполохи над горами, и так мне стало хорошо думаться.

Вспоминаю. Оборудовали мы сигнализацию и громоотводы на дивизионных складах боеприпасов. Склады-ангары располагались в степи, окруженные несколькими рядами колючей проволоки с вышками для часовых по углам периметра. Они блестели своими куполами на солнце и выглядели совершенно мирно, даже как-то весело. Аккуратные металлические домики. Вот только то, что хранилось там, было далеко не мирным. В ангарах сосредоточены снаряды различных артиллерийских систем, танковые и минометные, для огнестрельного оружия, а также авиационные бомбы – огромная губительная, пока безопасная, усмиренная в специальных ящиках, разрушительная сила. Продукт деятельности человека. Продукт, предназначенный для уничтожения людей. «Странно все-таки устроена наша жизнь, – думал я. – Вот Земля – замечательная частица в галактике. Человек на этой Земле. Он появился на ней, чтобы жить. Жить в гармонии с природой. А вместо этого он начинает стремиться к господству не только над флорой и фауной, имеющими равное с человеком право существовать на планете, но и над подобными себе, прибегая к насилию. Примером этого вся история человечества. В результате появляется оружие, оно совершенствуется и накапливается в таких количествах, что может уничтожить и человека, и Землю. Руками все того же человека. Парадокс! А в блестящих ангарах хранится то, что создано для убийства. Пока это оружие дремлет. Вопрос: долго ли оно будет дремать? Не разбудит ли его злой гений человечества?» Я представил еще атомное оружие, чтобы уничтожить все. И себя в том числе.