Текст книги "Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга первая"

Глава 30

Зажглись фонари, но прохладней не стало, августовская знойность дней, ее теплые плечи с майскими веснушками…

Я с удовольствием наблюдаю, как она нежадно уплетает ломтик за ломтиком, орудуя вилкой и непослушным ножом.

Теперь и я отдаю должное мидиям, предпочитая роскошному салату из морской капусты острый соус и какую-то местную с незапоминающимся названием зелень. Как и два года тому назад оно напрочь выветривается из памяти, хотя я до сих пор помню, как та, кто была со мной в этих местах несколько лет тому назад, назвала меня неисправимым мечтателем.

– Вы… Вы просто мечтомен.

Она так и сказала: «мечтомен»! Разве? Это было несправедливо с ее стороны. Но я не спорил. Кто из нас не мечтает о… Жаль, что она не разглядела во мне… Нет-нет, я уже ни о чем не жалею.

Первые звуки саксофона. Уже вторник. Юля берет фужер с вином и делает первый глоток: ммм!.. Она не лишена чувства детской простоты. «Смотри» – ее любимое словцо, которое она произносит на каждом шагу, называя при этом меня на «вы».

Она не свалилась мне на голову как снег, она сошла с небес. Я в нее не влюблен, нет, просто мне с ней хорошо, я полон молодости, юного звона. И только, и только… Наше будущее? По этому поводу я сказать ничего не могу.

– Вино из одуванчиков, – улыбаясь, произносит Ли и делает сразу несколько глотков.

Я только любуюсь ею, оставив в прошлом все сожаления о каких-то несбывшихся желаниях. В ней есть известная доля изобретательности, отмечаю я, глядя, как она сооружает из салфетки модель Пизанской башни.

Я не нахожу повода, чтобы начать свой рассказ о жизни, которая, я надеюсь, ей интересна. С чего начать? Не с дня же своего рождения? В июне мне исполнилось… Боже, как летят годы! Сегодня уже июль, четвертое… Я же не могу знать, когда у нее день рождения.

Вот и с мидиями покончено! Да, было вкусно. Она готова даже облизать свои пальчики. Сыта ли она? Да! Да, конечно! Спасибо-спасибо!..

Нельзя обвинять только вино в том, что мы вдруг встаем и, вплетая свои движения в звуки музыки, припадаем друг к другу в танце, впервые прислушиваясь не только к звукам саксофона, но и к стуку собственных сердец. На каблуках она достает мне до плеча. Ее волосы щекочут мне губы, а мои руки крепко держат ее маленькое податливое тельце, живущее ожиданием чуда. Какого чуда?

– Тебе хорошо? – шепчу я.

Она молчит, я чувствую только, как едва заметно качнулась ее голова, отвечая на вопрос, и волосы прошептали моим губам: «Да».

– Прекрасный подарок, – затем говорит она, – да…

Что, собственно, я могу рассказать такого, что привело бы ее в восторг? Зачем? Эти вопросы застают меня врасплох: в самом деле – зачем? Разве я хочу ее поразить? Почему я выбрал ее, почему она согласилась ехать со мной, ведь мы знакомы-то всего-ничего… Мы еще не вполне выучили имена друг друга!

Разве?

Глава 31

Мысль о клонировании величайших умов мира не была для нас чуждой. Почему бы нам не вырастить Эйнштейна, Цезаря, Навуходоносора или, скажем, того же Шекспира? Или самого Льва Толстого!

Оставалась неразрешенной проблема получения животворной ДНК из умерших клеток. Скажем, клетки кожи Тутанхамона, Мао Цзэдуна или Пирогова не давали желанных всходов. Подвижки какие-то были, но до победы было еще далеко. Мы пытались это делать и в бане, а потом я пробовал в Москве…

Нам пришлось платить более двадцати тысяч долларов (22,6 тыс.) за зуб Наполеона, проданный с аукциона.

– Вы-ы сду-урели?! – пятил на нас свои рачьи глаза Вит.

А Ирина только молчала, только удивлялась нашему мотовству.

А как мы гонялись за его членом!

– За чьим членом? – спрашивает Лена.

– Наполеона! За членом Наполеона! Ты знаешь эту историю?

– Нет.

– Мы напросились в гости к самому знаменитому коллекционеру Америки, разделявшему наши взгляды на жизнь. Это был профессор Колумбийского университета Джон Латтимер…

– Латтимер? Я слышала…

– Да, это у него среди наиболее интересных экспонатов коллекции находится и залитый кровью воротник Линкольна, и ампула с цианидом Германа Геринга.

– И…

– Да, и член Наполеона.

– Откуда он у него?

– Говорят, его отрезал священник, соборовавший Наполеона, и вот он какими-то путями оказался у Латтимера. Мы, конечно, отколупнули кусочек кожи.

– Вы не могли упустить такой удачи! – Лена разводит руками.

– Так вот…

– Постой… Клонировать Наполеона или Мао Цзэдуна, на худой конец Ленина… Это я еще могу себе представить… Но Шекспира, Леонардо да Винчи?! – недоумевает Лена.

– Ты права: весь мир восстал против клонирования человека. Во всех странах до сих пор принимают запреты. Церковь тоже против…

– Против чего?..

Мы не могли не согласовать с Церковью наши действия, и Жора пригласил к нам Андрея Кураева.

– Мы, собственно, не против клонирования, – стал пояснять нам Андрей, – мне кажется, людям полезно знать, что Церковь в этом плане стоит на позициях здравого смысла. Наука ведь по сути еще очень мало знает об этом, позволяя при этом себе множество умопомрачительных прогнозов и перспектив. Да, интерес огромен! Биологи сегодня рьяно орудуют киркой и ломом в попытке разузнать тайну генома. Успех налицо! Кто бы мог думать с десяток лет назад, что сегодня можно вырастить глаз или почку, или овцу Долли? Завтра вырастят человека… Кем он станет? Как сложится его жизнь и как к нему отнесутся другие? Это будет новый вид или новая раса?.. Мы до сих пор не знаем, что есть человек? Кто он? Где его границы, и что делает его человеком?..

– Какие же у Церкви аргументы против клонирования? – спросил Жора.

– Насколько я знаю, – сказал Андрей, – их нет. Есть отдельные эмоциональные выкрики, что, мол, создание человека человеком является узурпацией прав Самого Творца. Но мне они не кажутся убедительными. Если человек может создать жизнь, значит, он поистине несет в себе образ своего Творца. Любые успехи науки лишь прославляют Творца!

– Есть проблема с душой, – сказал Жора, – где взять душу для клона? Ведь все души исходят из семени Адама, и его грех мы несем до сих пор. А откуда душа возьмется у клона?

– Все, все души творятся Богом. Вопрос в том, найдет ли Он душу для клона. Это в Его воле. И если клон, как джин, уже вырвался из бутылки – это тоже в воле Бога. Значит, он Ему угоден. И никакого греха здесь нет. Но есть огромная опасность греховного применения результатов клонирования. Вот поэтому Церковь против.

– Слушай, Андрей…

– Наша брань, – сказал Андрей, – не против науки, нам нужно быть уверенными, что эта наука направлена на благо людей.

Разумеется, не было никакой необходимости убеждать Андрея в наших чистых помыслах.

– Считай, что мы получили благословение, – сказал мне Жора, когда мы расстались с Андреем, – теперь можно и пивка попить.

Глава 32

Мы долго еще спорили на этот счет. Сомневаться во всем – кредо ученого.

– Слушай, – как-то солнечным утром воскликнул Жора, – разве можно запретить светить солнцу?! Ген теперь, как и атом, стал достоянием человека, и чем крепче будут запреты, тем сильнее будет желание познавать его силу. Это неизбежно – запретный плод сладок.

– При-и-чем тут со-олнце? – спросил Вит, не расслышав. И попал под горячую руку. Казалось, Жорин скальп только и ждал зацепки, чтобы дернуться. Жора обрушился на Вита со всей силой.

– Ген теперь – как колесо, как порох и пар, как крыло и турбина. Как расщепленный атом. И засунуть его обратно в бутылку уже никому не удастся. Попробуй новорожденного вернуть в утробу матери! Это – война. Мы открыли ящик Пандоры? Кто знает, кто знает! Вечная борьба добра и зла. Армагеддон! Победителем в этой схватке будет тот, кто овладеет силищей его величества Гена.

– Ты ду-умаешь, – сказал Вит, – что…

– Сегодня, сейчас, конечно же, нельзя давать в руки этим дикарям такое мощное оружие. Люди по-прежнему дики и невежественны. Во все времена, стремясь покорить себе подобных, они размахивали какой-нибудь дубинкой – то луком, то атомной бомбой. Так и теперь станут размахивать генами и этническим оружием, устрашая соседа по дому.

Жора окинул нас с Витом испытующим взглядом, затем продолжил:

– Но уже завтра, когда человек наберется ума и научится управлять этой мощью, он поймет, что ген – это не только самое сильное оружие устрашения и уничтожения всего живого (клин клином!), но и единственное средство его спасения. Не паритетный баланс, не преимущественное размещение ракетных установок и наращивание военного потенциала, но тонкая прецизионная работа с генами. Это и есть Божий промысел. Но он дозволен только человеку разумному, Homo, так сказать, по-настоящему – sapiеns’у. А вернее Человеку совершенному – Homo perfectus. Так что…

– Так что – что? – спросил Вит.

Пришло время еще раз дернуться Жориному скальпу. Хотя взгляд Жоры был спокоен. Вит долго смотрел на него, не понимая, зачем тому понадобилось так долго рассказывать о каких-то генах, каком-то оружии, что похлеще атомной бомбы… Зачем? Виту такие лекции, что мертвому припарка.

Я тоже не намерен был выслушивать Жору: все, что он декларировал, напоминало мне кусок текста из школьного учебника. Может быть, Жора пишет учебник?

– Жор, – сказал я, – не забудь позвонить нашему монарху.

Жора, думая о том, что только что произнес, посмотрел на меня и ничего не сказал.

– А, Гиви! – воскликнул он затем, обратившись к вошедшему Сахуралидзе, – ты-то мне и нужен! Слушай… – Он умолк на мгновение, внимательно посмотрел на Гиви, затем: – Ты уже устроился?

– Нэт, – сказал Гиви, – ещо работаю…

Тина бы даже не улыбнулась.

Глава 33

Чернильные сумерки, отчаяннее горят фонари, я вижу мошкару в ярком свете, нарядных людей в белом, много молодежи, каменную кладку, затем снова танцующих рядом, музыкантов, стойку бара и официанта, разговаривающего с барменом… Мои губы купаются в ее волосах, ее теплая кисть в моей большой надежной ладони…

Но здесь случаются и землетрясения, камни как горох сыплются с гор, и приходится неделями разгребать завалы. А зимой серо и тоскливо, безлюдно, что называется пусто, снега почти нет, поэтому горные вершины никогда не сияют, слепя глаза белизной, не алеют по утрам румянцем и не золотятся вечерним солнцем. Зимние дожди тихи, дни длинны, унылы и абсолютно безмолвны, а ночи промозглы и безнадежно бессонны.

Ничто так не сближает, как музыка.

Я что-то шепчу ей на ухо, произношу слова, которые ничего не значат, я даже не прислушиваюсь к ним, несу привычную сказочную чушь, от которой ее кожа покрывается пупырышками, я чувствую это кожей своих крепких нежных пальцев и продолжаю шептать и шептать, глядя невидящими глазами в черную пустоту южной ночи. Для меня эта роль привычна, и я прекрасно ее играю. Соблазнитель юных сердец? Да нет. Нет, мне тоже хорошо. Впервые за долгие годы абсолютного одиночества. Я признаюсь в этом себе, и этим признанием делаю ей больно. Я чуть было ее не раздавил, на что она только заглянула мне в глаза.

Все когда-нибудь кончается, умирает и эта музыка. Внезапная тишина разрушает наши объятия, но обещает рождение новой музыки, новых надежд… Снова раздаются аплодисменты, аплодируем и мы друг другу. Да, этот танец достоин похвалы.

Мы усаживаемся за свой столик и какое-то время молчим. Полумрак, который здесь царит, не в состоянии скрыть румянец на ее щеках, глаза тоже блестят, но нам нечего сказать друг другу, потому что сейчас, мы молча признаем это, никакие слова не нужны. И официанту, подающему десерт, нет необходимости приходить ей на помощь своим «Это вино вам к лицу».

– Выпьем еще? – предлагаю я, когда официант наполняет фужеры.

– Охотно.

Ее длинные пышные волосы, подчеркивающие изящную шею… Я вдруг тянусь к ним, коротко прикасаюсь и убираю руку – знак душевного расположения и признательности.

Мы не чокаемся, просто, глядя в глаза друг другу, чуть приподнимаем фужеры и отпиваем по глотку.

Так вот в чем смысл жизни! Какой прекрасный, наполненный всеми смыслами жизни, прожит день!

Я снова задаю себе немой вопрос: неужели любовь?

Когда мы бредем домой мимо спящих домов, где нет улиц в привычном понимании – дома разбросаны по побережью, как спичечные коробки, я не думаю о том, как пройдет ночь. Я только обнимаю рукой ее хрупкие озябшие плечи, прижимаю к себе. Я готов нести ее на руках. Жаль, что вот уже и знакомый подъезд, наша уютная квартира на восьмом этаже – временное пристанище.

Ничто так не сближает, как уют квартиры.

И снова мои губы купаются в ее волосах. Мы не пьяны, мы просто не в состоянии сдерживать себя от натиска судьбы и желания.

Утром:

– Смотри, а вот и расческа!

Она находит ее в книжке.

– Ты…

Ее первое «ты».

Ничто так не сближает…

Это «ты» приходит как тать. Вдруг стена, которая нас так долго разделяла, стена, сотканная из вежливости и взаимного уважения, может быть, даже почитания, стена эта рухнула, открыв все шлюзы нежной доверительности и такому взаимопроникновению, которое, пожалуй, граничит только с любовью…

– Опять любовь?.. Я уже не верил себе.

– А ты, мне кажется, влюбчив, – замечает Лена.

– Ты думаешь?..

Глава 34

Мысль о клонировании величайших умов мира была для Жоры абстрактной, чисто теоретической мыслью, которую, по его представлениям, нельзя было воплотить в наших условиях. И зачем? Перед нами стояла иная задача – продлевать как можно дольше жизнь наших вождей. Как? Мы часто спорили на этот счет. Однажды Жора проронил несколько слов о том, что геном-де может служить прекрасной мишенью для наших атак, мол, если достучаться до его основ, научиться управлять его активностью, то жизнь можно длить бесконечно долго. Потрошитель нутра жизни, он, конечно же, чуял это. Чуич! Другой раз, сидя в ночном вагоне подземки, нахлобучив на глаза свою старую заячью шапку с обвисшими ушами (он с трудом признавал обновки) и, казалось, совсем отрешившись от действительности, он вдруг что-то пробормотал про себя. В тот вечер мы были в гостях у Симоняна, вернувшегося из Штатов и до позднего вечера потчевавшего нас новостями прикладной генетики. Что-то было сказано и о клонировании. Жора, обычно без всякого интереса выслушивающий чьи-либо россказни об очередных победах науки, теперь просто заглядывал в рот Симоняну.

– И они вырастили мышонка?..

Симонян рассказывал так, будто сам был участником экспериментов.

– А что случилось с пиявками?..

В тот вечер Жора был вне себя от услышанного. Мы уже проехали Кольцевую, мне казалось, он спал, полагаясь на то, что в нужный момент я его разбужу. Вдруг он резко повернулся ко мне и, подняв указательным пальцем шапку, посмотрел мне в глаза.

– Ты действительно что-то там скрестил, черепаху с дубом или корову с клевером?..

Я как раз думал о своих клеточках.

– Ты читаешь мои мысли?

– Да. Ты уверен?

Я не знал, зачем он это спросил. Жора, судя по всему, так и не смог поверить, что наш пациент выжил благодаря инъекции липосом, содержащих фрагменты генов секвойи. Или той швейцарской ели.

– Ты уверен, – снова спросил он, – что все достоверно?..

– Об этом писали и «Nature», и «Science».

– Мало ли, – хмыкнул Жора, – я не все успеваю читать, да и не очень-то верю написанному. И ты же знаешь: я даже Чехова…

– Знаю, – сказал я, – не всего прочитал.

Жора кивнул.

Это была правда. Все достижения науки он узнавал от кого попало и всегда среди вороха новостей отбирал те, что изменяли представление о предмете его интересов. Его невозможно было застать в библиотеке или у телевизора. Газеты он использовал как оберточную бумагу. Никаких симпозиумов, ни научных конференций, ни коллоквиумов он не посещал: «Чушь собачья, чердачная пыль, ярмарка тщеславия…». Он никогда не важничал и не бравировал своим невежеством в отношении опубликованных новостей, но всегда жил в кипящем слое науки.

Ты думаешь, наши липосомы спасли монарха?

Я был в этом уверен.

– Слушай, что если нам попытаться создать клон нашего миллионера или, скажем, твой? Или мой?..

Он не мог не прийти к этой мысли.

– Как испытательный полигон, как модель!

Он смотрел мне в глаза, но не видел меня.

– Того же Брежнева…

– Ленина, Сталина, – сказал я.

Жора посмотрел на меня оценивающе. Он не принимал моей иронии. Я тоже не шутил.

– Я серьезно, – сказал он.

– Валеру Леонтьева, – сказал я и посмотрел ему в глаза.

– Мне нравятся хорошо пахнущие ухоженные мальчики, – ни глазом не моргнув, отпарировал он.

Мы рассмеялись.

Убеждать его в том, что я давно об этом мечтал, не было никакой необходимости. Мне чудились не только отряды маленьких Лениных, Сталиных и тех же Брежневых с Кобзонами и Табачниками, но и полчища Навуходоносоров, Рамзесов, Сенек и Спиноз, Цезарей и Наполеонов. И конечно, Толстых, Моцартов, Эйнштейнов… Ух, как разгулялось по древу истории мое воображение!

– И это ведь будут не какие-то там Гомункулусы и Големы, – вторя мне, говорил теперь Жора, – не андроиды и Буратино, а настоящие, живые Цезари и цари плоть от плоти… И нам не надо быть Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, верно ведь?

– Повтори, – сказал я.

– Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, – выпалил Жора еще раз.

– Верно, – сказал я и улыбнулся.

– Ты победил, – сдался наконец Жора, – этот твой сокрушительный победоносный царизм перекрыл мне дыхание. Полчища твоих полководцев и царей скоро выползут из преисподней и тогда…

Жора был не последний мечтатель.

– Был?..

– Но и это еще было не все! Гетерогенный геном! – вот полет мысли, вот золотая ариаднина нить вечной жизни! Тем более что у нас уже был первый опыт – наш молодеющий на глазах миллионер.

Синие глаза Жоры взялись поволокой под мерный перестук подземки.

– Мне кажется, я тоже не последний гений, – произнес он, нахлобучивая шапку на глаза и снова проваливаясь в спячку. – В твоих Гильгамешах и Македонских что-то все-таки есть. И мне еще вот что очень нравится: какая это светлая радость – вихрем пронестись по истории!

А меня радовало и то, что постепенно мысль о клонировании, как о возможном подспорье в поисках путей увеличения продолжительности жизни, проникала в его мозг и с каждым днем все настойчивее овладевала всем его существом, становясь одной из ключевых тем наших бесед. Нам, по мнению Жоры, не нужны были ни Ленин, ни Сталин, ни Тутанхамон или какой-то Навуходоносор. Мы хотели вырастить клон и изучать его поведение в различных экспериментальных условиях. Как модель. Она, думали мы, и подсказала бы нам, как надо жить, чтобы жить долго. Я не спорил. Я и сам так думал, хотя у меня, повторюсь, были свои взгляды на дальнейшую судьбу клонов. Сама идея получения копии Цезаря или Наполеона была, конечно, достойна восхищения. Но и только. Хотя как знать? Я не мог себе даже представить, как можно распорядиться судьбой вдруг возникшего с кондачка Александра Македонского или той же царицы Савской! Идея для какого-нибудь научно-фантастического романа или киносценария – да! Но воплотить эту идею в жизнь – нет, это было, по мнению Жоры, нереально. Собственно, мы никогда и не развивали эту идею. Как и тысячи других, она просто жила в нас и была лишь предметом нашего восхищения. Мы никому о ней не рассказывали – нас бы здесь засмеяли. Хотя слухи об успешном клонировании животных где-то за океаном уже набирали силу и долетали и до наших ушей. Вот и Симонян привез свежие новости. Мы загорелись…

К тому времени Михаил Николаевич укатил за границу, но к Новому Году мы исправно получали свои миллионы. А Вит, Вит беспощадно их тратил. С умом. Он забросил науку в тот же час и миг, как только завладел правом подписи на банковских чеках. Жора верил в его коммерческий гений, а я верил Жоре. Скажу еще одну вещь: мы с Жорой никогда бы не нашли применения нашим деньгам. И никогда не стали бы из-за них врагами. Деньги всегда были для нас ничто, а большие деньги – ничем. У нас, у меня и у Жоры, просто все валилось из рук, как только нам приходилось вытеснять мысли о наших клеточках мыслями о купле-продаже, дебите-кредите, наварах и прибылях, бонусах и… Я говорю это без всякого лукавства. Это состояние и отношение к деньгам нужно пережить, с ним нужно переспать не одну ночь.

– Я тебя понимаю.

– Если ты занят тем, без чего люди не могут жить, – поучал меня Жора, – деньги всегда найдут тебя сами. И дадут тебе жару! Определенно!

– Ровно?

– Ага, – кивнул Жора, – ровно!

Это было истинной правдой.

– Научись говорить деньгам «нет», и они будут липнуть к тебе как банный лист к заднице, – проповедовал Жора, – ведь деньги – как женщины: «чем меньше женщину мы любим, тем легче…». Запомни это правило: чем мы менее любопытны к тому, что привлекает внимание толпы, тем настойчивее это возвеличивает тебя в ее глазах. Присмотрись к жизни…