Текст книги "Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга первая"

Единственное, что теперь нужно было сделать – тщательнейшим образом изучить и проанализировать условия выращивания собственных клеток, чтобы отработать технологию поддержания их жизни. Но это были технические трудности, которые, я в этом ни капельки не сомневался, легко преодолевались. Это были даже не трудности, а интеллектуальная работа профессионала. Я теперь твердо знал: пришла новая эра в жизни планеты Земля! Ух ты! Это звучало чересчур громко, дерзко, выспренно, вызывающе. Но и восхитительно!

Больше всего на свете мне хотелось с кем-нибудь поделиться этим знанием, но никого не было под рукой. Некому было даже позвонить. И никто из моих, ни Шут, ни Тамара, ни Ната или Инна, не знали об этих клеточках. Юре я тоже ничего не сказал. Чтобы он занялся, наконец, своей скрипкой. А знала ли о них Аня? Жаль, ах, как жаль, что она ушла. Но я же ее просто выгнал!.. Но если бы вдруг в тот миг рядом оказалась Тина, я бы… Я бы просто… Это уж точно: ей бы пришлось…

Ее рядом не оказалось. Да и быть не могло!

Мне вдруг пришло в голову: Аза! Где она, что с ней, как поживает наш клон – Гуинплен?

Через час я уже стоял и мучил телефонную трубку, чтобы позвонить Жоре. Я его поражу! Хорошо, что в те минуты его не оказалось на месте! Длинные гудки, долетавшие из Москвы, притишили бег моих мыслей, и я медленно поплелся домой. И долго не мог уснуть.

А утром был уже у термостата.

Зачем?

– Ты ответил на свой вопрос?

– Ты не знаешь, куда я подевал свою флешку?

Глава 30

И если уж выискивать в этом деле, в своей жизни начало начал, по сути – точку отсчета, то все началось вот с чего. В мой сон пришел некто и стал нашептывать в уши:

– С момента появления на свет мы вступаем в ожесточенную борьбу за выживание с очень агрессивным противником – природой. И с первого же дня подвергаемся ожесточенной разрушительной бомбардировке ее снарядами. И если у тебя железные нервы, хороший окоп и прочный скафандр, если дух твой устойчив и крепок, тело твое продержится дольше. Ты сгниешь несколько позже других. Но гибельного конца не избежать никому. Так было до недавних пор. И вот наука вооружила нас столь дотошными и точными знаниями о природе, что появилась надежда сначала значительно продлить жизнь человеческой особи, скажем, лет на двадцать, если не на все сто, а вскоре и сделать ее бессмертной.

Абсурд, утопия, нонсенс!? Нет! У нас сейчас действительно накопились знания о породе человека, дающие шанс на преодоление смерти, и если мы не воспользуемся им, Бог навсегда отвернется от нас. Вот мы и заняты усердным поиском ключей к бессмертию. Это не алхимия, не изобретение очередного эликсира наобум, научным тыком, нет, – это скрупулезно выверенный, с математической точностью рассчитанный, научно обоснованный, а значит, многократно опробованный способ достижения…

– Вечности что ли?

– Именно! Сейчас главное – это строительство реальных и надежных дорог. Мы должны показать каждому путь к спасению…

– Разве надо спасать?

– Природа неумолима в своем стремлении истребить человека, отомстить ему за обладание сознанием.

– Но ведь это закон. Грех Адама искупить невозможно.

– Все так думают. Это догма, придуманная горбатым умом. Нужно разорвать этот круг представлений.

– И мы беремся это исправить?

– В том-то и дело.

– Но это не дело человека, нечеловеческий труд…

– В том-то и дело, что мы беремся за дело Бога.

– Это даже не царское дело…

– Мы должны взять на себя роль Бога и обязательно справиться с ней.

– С нашими куриными мозгами.

– Ага.

– Но это смешно, если мы это понимаем.

– Если понимаем – это не смешно. Это – божественно. Как ни трудно стать богами, мы должны это сделать. Эта работа добавит морщин, но никто не сделает ее за нас. И кому-то ведь надо быть первыми. Как когда-то мир ждал прихода Иисуса, и Он пришел и явил Себя миру, и мир распял Его, но и принял Его учение, красно шествующее сейчас по планете, так и сейчас все ждут второго пришествия. Для этого все готово. Абсолютно все: наука подготовила в фактах это пришествие и готова показать, дать пощупать и попробовать на зуб эту возможность перехода в вечность, и человек, академик и простая кухарка, готовы воспринять это чудо. Как простую истину! Точно так, как они чистят картошку, зная, что из нее можно приготовить пюре или чипсы, или свечку от геморроя. Вот мы это чудо и явим миру! Ты готов участвовать в этом проекте?

– Я?! Готов…

Я не мог ответить иначе, разве я мог отказаться от возможности заняться Божьим промыслом? Кто бы смог?

– Ты готов?

– Я?! Готов! Тут и думать нечего!

Я вдруг осознал: я готов! И при этом прекрасно понимал, что когда мужчина любой ценой пытается доказать миру свою состоятельность, он может лишиться не только смысла своего существования, но потерять и то, что дано ему Богом, – свое предназначение.

Когда этот голос или тот, кому принадлежал шепчущий мне голос, убедился в моей полной готовности написать книгу о бессмертии, его и след простыл. Я открыл глаза – светило яркое солнце…

Мне часто снится мечта… Впрочем, сон и есть живая мечта, хотя ее не укусишь зубами и не схватишь рукой как вот этот, наполненный водкой стакан. Жаль, что вчера вечером я так и не напился.

– Брось, – говорит Лена, – хвататься за стакан – последнее дело.

– Не пришлось бы выслушивать этого умника. Ну, да ладно. В его словах есть резон. Хорошо и то, что я Жоре не дозвонился. Вот уж кто бы прочистил мне мозг!

– Похоже, Жора сделал бы это с удовольствием.

– Да уж, его хлебом не корми, дай только… Ты уходишь?

– Сейчас, – поясняет Лена, – мы с Милкой идем на школьный базар. Хлопоты разные… Вернемся – будем тебя лечить.

– Думаешь, я болен?

– Еда в холодильнике. Только не пей…

– С утра? Еще чего!..

Часть вторая. Неистовство любопытства

Не ищите чудес, их нет.

Ищите знание – оно есть.

Всё, что люди зовут чудесами,

есть только та или иная степень знания.

Тибетская мудрость

Глава 1

Итак, я закатал рукава. Теперь я все делал за всех, я был человек-оркестр и извлекал звуки музыки из каждого прибора, каждой установки и каждой пробирки, пипетки или подложки, как это делали и Юра, и Шут…

Даже Анечка позавидовала бы мне – с такой быстротой я носился между приборами, перескакивая с одного табурета на другой. А с какой аккуратностью и усердием я чистил, мыл, нарезал, взвешивал, крошил!.. Мне позавидовал бы любой лаборант! И даже до жути педантичный, дотошно скрупулезный и всеуспевающий Слава Ушков. Но я уже не помнил, как он выглядит.

Когда все было готово – все клеточки, выжившие в термостате, были отделены от подложки и наслаждались свободой, плавая поодиночке в суспензии, я приступил к самому ответственному моменту: оценке их жизнеспособности. Я нисколько не сомневался, что и по отдельности они все будут мне улыбаться. Ремесло это мне очень нравилось: мне доставляло огромное удовольствие командовать полками клеточных масс, подчинять их своей воле, бросать в бой за жизнь вообще, рискуя их частными жизнями. Нравилось побеждать!.. Мне пришлось некоторое время повозиться с генератором поля, а затем и с Юриным микроскопом: настроить бинокуляр под себя, подобрать табурет по росту. И вот я, глядя в окуляр, пальцами на ощупь нахожу тумблер. Что ж, с Богом!.. Я легонько нажал рычажок: щелк.

То, что я увидел, меня потрясло: клетки едва дышали. Смерть со своей острой косой гналась за каждой из них что называется по пятам. Глаза их запали в почерневшие глазницы, зияли рты, разинутые в немом крике, страх сочился из каждой их поры, они едва уносились от костлявой старухи… «За что?» – несся от них беззвучный крик.

У меня оборвалось сердце. Моя вина была очевидна – я переспешил, переусердствовал, перестарался. Лучшее – враг хорошего, я тогда это прочно усвоил. В своем стремлении побыстрее убедиться в победе над смертью я, конечно же, увлекся и не учел множества элементарных вещей. Скажем, забыл подогреть до нужной температуры (плюс 37,7°) розовую питательную 199-ю среду. Не подкормил клеточки АТФ витаминами, не дал им ни пузырика кислорода… Я поспешил и чуть было не потерял их. Да, чуть не потерял. Я видел: они еще жили и взывали о помощи. Я опрометью бросился их спасать. Главное, что требуется для спасения жизни, будь то жизнь муравья, баобаба, слона или клетки, – вложить в эту уходящую жизнь свою душу. Я постарался. И больше ни одна мимолетная мысль об Ане даже не коснулась меня.

Час тому назад они еще улыбались, сияя и светясь от встречи со мной, и вот своей поспешностью я обрек их на умирание. От осознания происходящего меня охватило ощущение нестерпимой вины и досады: как же так?! У меня случались промахи, но я редко чувствовал себя виноватым. Снова нужно было спешить, но не торопясь. Прежде всего, нужно было тщательно продумать каждое действие, шаг за шагом, все выверить, просчитать: каждую долю градуса, каждый нанограмм протектора мембран, каждую молекулу того же холестерина или мукопротеина, или фактора адгезии клеток. Нужно было залатать дыры в клеточной поверхности, наладить работу митохондрий, центриолей и лизосом; ядерная мембрана должна была восстановить свой энергетический потенциал, и должен был исправно работать насос по перекачке ионов…

Надо дать им возможность раздышаться!

Всю машину клеточной жизни нужно было удерживать в голове и предугадывать все возможные последствия их повреждения.

Я сел в кресло и уперся подбородком в крепко сжатый кулак. Роденовский мыслитель! Проблема состояла в том, что здесь, в этих чертовых апартаментах нашей Азы, не все, что мне требовалось, было под рукой. Это и понятно! Но через пять минут я уже колдовал над суспензией. Сначала я добавил в 199-ю среду гомеостатический коктейль, содержащий жизненные амины, микроэлементы, незаменимые аминокислоты. Я знал, что для латания дыр в клеточных поверхностях требуются холестерин, специфические белки и мукополисахариды, поэтому, не жалея, щедрой рукой добавил необходимую порцию всего этого добра. С радостью ребенка я заметил, как мои усилия через несколько минут были вознаграждены. Протекторы мембран залепили дыры, из которых сочились наружу целые стада разных ферментов. Иногда, я заметил, в большие дыры проникали рибосомки, эти крошечные станции по производству белка, и даже отдельные митохондрии. Я добавил в суспензию щепотку универсальной энергии жизни – циклических АМФ и ГМФ. Клетки ожили. Особенно благотворно подействовала АТФ в составе придуманной еще Жорой «гремучей» смеси. Это была жизнетворная антистрессовая композиция биологически активных соединений, за считанные минуты приводящая в чувство поврежденные клетки. Жора знал толк в механизмах скорой помощи не только людям, но и клеткам. И в этом была его сила как универсала-целителя. Я не припомню ни одного шамана, колдуна или экстрасенса, способного так ярко и быстро поставить больного на ноги. Разве что только Христа, да и то понаслышке. Жору я мог потрогать рукой, выпить с ним пива… И даже испытать на себе его оздоровительный арсенал.

И конечно же, активированный в дезинтеграторе Хинта кремний. Этот воистину божественный порошочек, полученный из природного минерала цеолита, магамин, как его величают ученые, позволяет клеткам, измученным нашей цивилизацией, найти в себе силы для ремонта поврежденных ДНК и вопреки всем пережитым катаклизмам снова улыбнуться. Клетки ожили: взволновалась и затрепетала, как флажок на флагштоке, клеточная поверхность, раздышались, словно меха кузнеца, митохондрии, закачал калий-натриевый насос. А как заработал аппарат Гольджи, порция за порцией выбрасывая из клеток ненужные шлаки! Я любовался своими клетками и радовался их успеху. Еще бы! Ведь каждая из них была частью меня, моим продолжением, моей вечностью.

Я вхожу в такие профессиональные подробности лишь для того, чтобы каждому, кто когда-нибудь будет это читать, было ясно, в какую глухую и никем не хоженую чащобу жизни мы забрались. Да, мы были уже там, совершенно обездвиженные, скованные по рукам и ногам лианами поиска и любопытства. И пути назад уже не было.

У меня, как у каждого серьезного испытателя, в душе еще таилась тревога, что чего-то я не учел, и эта вспышка жизненных сил, которую я возбудил в клетках, может так же быстро угаснуть. Но когда через час или два – а может быть, прошло часов пять или шесть (для меня тогда время остановилось) – стало видно, что в цитоплазме начали формироваться для укрепления цитоскелета микротрубочки, я облегченно вздохнул и включил электрочайник. Мне даже почудилось, что я слышу их голоса.

Многолетний опыт подсказывал мне: нельзя успокаиваться! Но у меня уже не было сил стоять кряду еще несколько часов, наблюдая в микроскоп за этими фабриками жизни. Ноги дрожали, глаза слезились, даже есть не хотелось. Мечта забраться в постель и забыться казалась неосуществимой. И все-таки я позволил себе упасть в кресло, смежить веки и дождаться, когда закипит вода в чайнике. Я наощупь выдернул шнур из розетки и этим действием выключил и себя. Не знаю, сколько я спал, но когда проснулся, вода в чайнике была холодной. Прошел час. Или два. Я снова воткнул штепсель в розетку и стал ждать. Чего, собственно? Я знал, что вода в чайнике в конце концов закипит. И в конце концов я выпью свой кофе. Но меня, известное дело, интересовал не чайник, не кофе и даже не стук, время от времени доносившийся со стороны двери. Я не мог заставить себя встать и заглянуть в микроскоп.

Ясное дело, что меня больше всего на свете интересовало: как там мои клеточки, мои крохотулечки? Мой мозг похлеще самого скоростного компьютера перебирал варианты поведения клеток, из которых я теперь мог вырастить самого себя. Самого себя, свой собственный клон! О, Пресвятая Дева Мария! Осознание этой возможности перехватывало мне горло, останавливало биение сердца. Никому в истории человечества не приходилось переживать это ощущение творения, сотворения человека. Ощутить себя Богом – было вершиной наслаждения.

Это придало мне смелости и уверенности. Наконец я взял себя в руки и призвал на помощь все свое мужество. Будь что будет, решил я, не последний ведь день живем на свете. Я встал и уставился глазами в бинокуляр. Видимо, я на время лишился рассудка, так как из меня вдруг вырвался дикий вопль победителя. Но передо мной никогда не было врага, которого нужно было побеждать. Я не мог бы себе объяснить, что это значило, но я точно знал: мы победили смерть. Я и мои клеточки. Заглянув в микроскоп, я увидел нежно-золотисто-зеленую паутину клеточного веретена, нити которой на обоих полюсах клеток уже были крепко схвачены центриолями и собраны в лучистые пучки, а другие их концы, как солнечные лучи, рассеивались к экватору клетки и уже цеплялись за перетяжки моих хромосом. Я понял: клетки делятся! Да, делятся! Неужели мне все это снится?! Они готовы воссоздаваться. От деления к делению, каждый день, из года в год, от века к веку, всюду и всегда они в состоянии были создавать себе подобных и вечно сеять мой генотип…

– Ты действительно?..

– Я видел, как, набухая и утолщаясь, бугрятся и взъерошиваются, готовясь к редупликации, мои хромосомы, хранящие память о моем роде, как поровну распределяются по дочерним клеткам и митохондрии, и рибосомы, и… Нити ДНК расплелись… Чтобы в них не запутаться, нужно пальцами перебрать все эти триплеты или кодоны, поправить, упорядочить, попридержать… Иной не поверит, что вот так запросто, пялясь в какой-то допотопный бинокуляр допотопного микроскопа, можно наблюдать за делением собственных клеток, видеть все клеточные органеллы и даже помогать делению собственными руками, щупать кончиками пальцев ДНК, гладить мембраны митохондрий, ощущать шероховатость гранулярного ретикулума… Неверы, не верьте. Но я же вижу! Я же держу в своей пригоршне целый рой рибосом! Вот они, как икринки…

– Ты действительно видел? – спрашивает Лена еще раз.

– Только слепые могут не видеть всей прелести небесного света клеточного деления, только простуженные могут не ощущать небесной свежести его ароматов, и только глухие могут не расслышать гармонии звуков, исходящей от струн арфы клеточных веретен. О, Ваше Величество Митоз! Никто еще не сложил о Тебе легенды, никто еще не оценил Тебя по достоинству. А ведь только Тебе Жизнь обязана существованием.

Лена не может взять в толк:

– Послушай, Рест, нельзя увидеть невооруженным глазом митоз.

– Начни я убеждать тебя в обратном, тебе пришлось бы приглашать бригаду санитаров со смирительной рубашкой. Конечно же, нет! Я не знаю человека, которому когда-либо удалось бы наслаждаться чудом деления клеток кожи, хотя от этих митозов просто сияет и светится весь ее камбиальный слой. Это же факт неоспоримый!

– Да.

– И я видел все это своими глазами, да, силой собственного воображения. И ни капельки не ошибся… Я провозился с ними весь день и всю ночь.

– Да, – повторяет Лена.

– Да, и всю ночь. И представь себе: вдруг ниоткуда, – это было как чудо! – снова появилась, оказалась рядом со мной, кто бы ты думала? – Аня, наша милая, странная, нежная Аня… Мне не причудилось это и не приснилось – она стояла в шаге от меня, опершись плечом о ребро термостата и прелестно мне улыбалась. И в глазах ее, я это видел, вызревали озерца слез. Да-да, она плакала, она плакала, радуясь моему успеху, моим клеточкам… Не помня себя, я схватил ее, оторвал от пола и кружил, и кружил по всем, свободным от хлама, закоулкам комнаты. Я фланировал меж столами и стульями, меж какими-то тумбами и шкафами, прикасаясь и прикасаясь губами к ее глазам, и ко лбу, и к щекам, осыпая их нежными поцелуями: и шею, и губы, и конечно, губы…

Раздевая ее…

Это – как глоток шампанского в невыносимую жару. Определенно! Я впервые так терял голову…

Потом раздался голос Юры:

– Эй, здесь есть кто-нибудь?

Аня, голая, спряталась за какой-то шкаф.

– К тебе невозможно достучаться. Что ты тут делаешь? В темноте!

Я даже не спросил, как ему удалось снять с петли внутренний крючок на двери.

– Зашел вот за книжкой… Ты случайно не брал «Избирательную токсичность» Альберта? – спросил я.

– Я? Зачем она мне теперь? У меня только твой Каудри – «Раковая клетка». Принести?

– Оставь себе. Мне теперь она тоже не понадобится.

Юра даже не снял свои новые очки с притемненными стеклами, чтобы лучше меня рассмотреть. Он и не старался. Мое «теперь» и его «тоже» ответили на все вопросы, которые мы могли бы задать друг другу. Мы не стали утомлять себя ими.

– Что же теперь? – только и спросил он.

Я не знал, что ему ответить. Молчал…

– Ты случайно не видел Аню? – спросил он напоследок.

– Нет, – не моргнув глазом, соврал я, – а что?

Он взял с полки книгу, которую я якобы так усердно искал, и протянул ее мне:

– Вот она, твоя книжка, на! Видно, Аза ее здесь читала…

– Не иначе, – сказал я.

– Слушай, а что ты тут делаешь? – снова спросил Юра.

– Думаю.

Юра улыбнулся и поправил очки.

– Nonmulta, sedmultum (немного, но много, – лат., прим. автора), – дружелюбно сказал он.

Я тоже улыбнулся.

– Видишь, – сказал я, озирнувшись33
  Оглянувшись (укр.)


[Закрыть], – это – болит.

– Не слепой, – сказал Юра, привычно поправив оправу, – lecriduсoeur (крик сердца, – фр., прим. автора).

– А как это звучит по-японски? – поинтересовался я.

– По-японски, – сказал он, – это не звучит.

Юра вскоре ушел, и вслед за ним, через несколько минут, наспех одевшись и не прощаясь, убежала Аня. Когда я вышел из подвала – светило солнце. Было часов десять, если не двенадцать. Придя домой, я завалился спать, и мне снилось, будто я с винтовкой наперевес веду в бой полки рибосом. А ведь я никогда не держал в руках винтовку!

С тех пор я Аню не видел. Ни Аню, ни Азу…

– Ни Нату… Ни Тину… – произносит Лена.

– Какую еще Тину? До Тины еще надо было дожить!

– Чайку согреть? – предлагает Лена.

– Да, охотно… С ложечкой коньячку…

Глава 2

– Слушайте, – воскликнула как-то Ия, – почему бы нам не испытать наши разработки по предупреждению старости на себе! Все-все настоящие врачи так поступали. И Ганнеман, и Кох, и, кажется, Мечников, и, по-моему, даже Пастер… Вспомните драматическую медицину! Или прошли те отважные времена?!

И мы попробовали!

– Да, я давно собиралась тебя спросить, – говорит Лена, – как вам удалось?..

– Мы это сделали. Но обо всем по порядку…

Я дал своим клеточкам целую ночь на выздоровление, на реабилитацию с адаптацией, словом, на то, чтобы они успели забыть об ужасах пыток, которым я их подверг своим неожиданным вмешательством. Спать я, конечно, не мог, глаз не сомкнул, а когда рано утром прибежал в подвал, они встретили меня блеском своих зеленоватых глаз. Они были искренне рады встрече. И я приступил к работе. Я разделил их на несколько групп и каждой мысленно дал команды. И ушел, не прощаясь. Я ждал сутки, стараясь не думать о них, но из этого ничего не вышло. В тот вечер я не проиграл ни одной партии ни в бадминтон, ни в шахматы, ни Ушкову, ни Игорю. Правда, мне удалось поспать несколько часов кряду, видимо, усталость взяла свое. Потом я снова помчался к ним. Все группы состояли из разных клеток. Чтобы это понять, не требовалось никаких усилий, никаких дополнительных подтверждений: клетки в группах были разные, они отличались по целому ряду признаков, и эти отличия можно было видеть невооруженным глазом.

Я видел. Наверное, у меня открылся третий глаз, наверное. Но то, что я видел, не вызывало никаких сомнений. Этого мало, теперь я знал: эти различия обусловлены действием моих мыслей. Моя кожа взялась пупырышками. А ведь каждую из этих клеток можно клонировать и каждым из полученных клонов буду я, я – один и тот же и в то же время другой, разный… От этого утверждения можно сдуреть, но от него нельзя спрятаться, убежать. Пупырышки засеяли даже спину. Я не знал, зачем мне или человечеству все это нужно, но такая мысль пришла мне в голову, и я не знал, как от нее избавиться. Я стал объяснять себе… Разве можно себе такое представить: мысль – материальна?! Для меня это утверждение всегда было голым, вычитанным из книжек, слышанным от каких-то людей, которым можно было верить или не верить. Теперь же моя мысль двигала миром, какое там – мирами, целыми мирами моих клеток, мириадами миров. И этому я не мог не верить. Мысль материальна! Это был достойный тезис, прекрасный постулат в пользу моей теории о содержании Жизни. Примерно то же, что и «В Начале было Слово». Я не брал на себя смелость сравнивать себя с авторами Святого Писания, но мысль моя сама, без всякого на то изъявления воли, позволила себе такое сравнение. И с этим ничего нельзя было сделать! Ведь никому еще не удавалось ухватить за хвост вдруг выпорхнувшую из клетки сознания собственную мысль. Не так ли?..

Я знал теперь главное: мысль материальна! А я – вечен!

От такого знания голова шла кругом. Ведь в любую минуту я могу взять взвесь своих клеточек, будь то клетки крови, кожи или даже печени и самого сердца. Пока я жив. Но даже, не дай, правда, Бог, со мной что-нибудь случится… Я гнал эти мысли прочь! Ну, а если вдруг… Вот тогда и понадобятся мои клеточки! Эта мысль вызывала во мне до сих пор незнакомое чувство царственности, если хочешь, Божественного всемогущества. Ты такой же творец, как сам Бог, убеждал я себя, ты все можешь теперь, можешь главное на земле – давать жизнь живому. Голова шла кругом! Я знал, что теперь открываются просто невиданные перспективы, бескрайние возможности для человека и всего человечества: жить долго, жить вечно… Я это твердо знал и пока ни с кем не хотел этим знанием делиться. Даже с Аней.

Вскоре я за собой заметил: я стал избегать, ставших ненавистными для меня, всяких встреч, деловых свиданий, мальчишников и тусовок… Очевидная их пустота меня убивала. Мало-помалу я становился отшельником и стал собирать только клетки тех, кто был мне хоть немножечко интересен.

– Своих женщин, – спрашивает Лена, – Ани, Тины?..

– Ага… Тамары, Ии…

– И конечно, Тины?

– Само собой… С Тиной… Тина, знаешь, уже давно…

– Что?

Так создавался банк данных замечательных людей. Я делал это без всякой далекой цели, просто так. Во мне проснулась тысячелетиями дремавшая в моих генах страсть собирателя корней. Кто-то ради забавы коллекционирует этикетки и марки, кто-то картины или бриллианты. Я стал коллекционировать бесценный дар Божий – клеточки, геномы тех, кто вполне вероятно… Мне не хотелось думать о возможном их будущем. Пусть просто будут всегда под рукой, думал я, вот и все. Тамара, Юра, Ия, Аня… Я не всех бы взял в свой ковчег. Скажем, геном Славика Ушкова, конечно же, представлял собой уникальную ценность – аналитический ум. Этот во всем всегда найдет золотую крупинку. Если бы не его скрытый, хорошо припрятанный эгоцентризм, ему бы цены не было. Если бы не его цепкое «А как же я?». Что же касается Валерочки Ергинца…

– Интересно, – говорит Лена.

– Интересного мало, ну просто совсем мало… Его предназначение – быть лизоблюдом, вечно обиженным и оскорбленным, этакой букашкой-таракашкой… Жора потом назовет его мокрицей, и это будет довольно точная характеристика. На нем очень легко поскользнуться. Но и такой геном, согласись, пригодится в том случае, когда, куя свое совершенство, вдруг понадобится щепотка соли, перца, горчички или кориандра… Ты пробовала чай с перчиком? Или с…

– Да, с перчиком да! С красным – очень! Прямо пожар во рту!

– Да-да… Но Валерочка не способен разжечь пожар, его кредо – гадить. Жора бы сказал…

– Мерзкая мразь? – спрашивает Лена.

– Мелкая…

Ни «Иоанн Креститель» Андреадель Сарто, ни «Преображение» Рафаэля, ни Гоген, ни Матисс, ни даже «Джоконда» или «Крик» Мунка не в состоянии сравниться в цене с возможностью управлять уникальной последовательностью нуклеотидов в ДНК самого последнего попрошайки или собирателя бутылок…

– Редактировать ДНК как текст незамысловатого стишка?

– Ага! Редактировать! А что если это текст Петрарки, Байрона или Пушкина? А что если это геном Платона, Спартака, Леонардо да Винчи или Наполеона? А если Иисуса Христа?! Мысли о том, чтобы раздобыть геном Иисуса, я просто боялся. Нет! Никогда! Эка, брат, куда тебя занесло! Это же – богохульство. Святотатство!.. Назад!!!

– Да уж, – говорит Лена, – это, знаешь ли…

– Я отдавал себе отчет в том, что заполучить в свою коллекцию геномы знаменитостей, давно покинувших сей светлый мир, никак невозможно. Как, как это сделать? Если б я мог, если б я только мог!

Но заполучить геном Инны, Ии, Наты, Шута или Юры не представляло никакого труда.

– И конечно, Тины?

– С Тиной я…

– Ясно-ясно… Она, я заметила, у тебя всегда…

Я не даю Лене продолжить.

– Геном Ани уже был у меня в кармане: ее локон, ее золотистый локон! Достаточно было повнимательней присмотреться к кофточке или юбке, к штанине или воротнику пиджака кого-нибудь из них и незаметно снять выпавший волос, один единственный волосок с головы, с их одежды или расчески, все равно. Важно было только одно: волос обязательно должен быть вместе с волосяной луковицей, содержащей клетки. Лучший способ добыть такой волос – выдернуть его прямо с головы. Походя и шутя – бац! Я попробовал на себе – бац! Как укус комара. К роскошному конскому хвосту Инны я подобрался на цыпочках сзади, когда она сидела за микроскопом: бац!

– Ой! Это ты!? Ты меня напугал!..

Я все правильно рассчитал. Неожиданное прикосновение и испуг сделали свое дело. Она ничего не заметила, только быстро прикоснулась пальцами левой руки к голове и удивленно на меня посмотрела.

– Поздравляю, – сказал я.

Волосок уже был у меня между пальцами.

– С чем? – удивилась Инна и встала с табурета.

Я чмокнул ее в щеку.

– Что, что случилось?!

Яркий румянец тотчас залил ее щеки.

– Ты едешь на конференцию в Осло!

– Ой!.. Правда? Ура-а-а!.. Обещаешь?

Я кивнул.

– Я заметила: ты – человек слова.

Я кивнул.

Не знаю почему, но я был уверен, что с ее клеточками никаких проблем у меня не будет. Впоследствии так и случилось, они были одними из самых жизнеспособных и жизнерадостных. Ее геном оказался самым надежным. В тот год Инне в апреле исполнилось двадцать семь. Или в марте? Кажется, в марте. В тот год.

– А Тине?

– А Аннушке, кажется, только шестнадцать.

– Аннушке Гронской или Поздняковой? – спрашивает Лена. – Я их все еще путаю.

Можно было бы пригласить и сегодня Лену вместе поужинать, но я, боясь показаться навязчивым, не предлагаю ей даже подвезти ее домой.

– Жирардо…

Никакой Пирамиды не было еще и в помине!

– Давно хочу тебя спросить, – говорит Лена.

– В чем же дело?

– С геномами Анны, Инны, Юры, Наты все ясно. Но зачем вы держали таких как Валерочка Ергинец с вашим Еремейчиком? Они же явный балласт на вашем лайнере!

– Не скажи! Довесок дерьма! Это не балласт, а баланс. У каждого Цезаря должен быть свой Брут, у каждого Моцарта свой Сальери. Наконец у каждого Христа свой Иуда.

– И чьми же довесками были Валерочка с Еремейчиком?

– Ты и сама догадаешься, когда я доскажу эту историю.

– И у тины тоже?

Про Тину я молчу: у аннунаков не бывает довесков.

– А у тебя кто ходил в довесках?

– Мало ли?

Лена, выждав паузу:

– Не хочешь – не отвечай. Но ты так мне и не сказал: мы едем завтра в Турею?

– А как же! Я обещал Милке подправить гнездо аистов!

– Ты и Тину свою собирался клонировать?

Ну, знаешь…

– Ты не видела мою зажигалку?

Далась ей эта Тина!

С моими довесками!